Вдовец.
Зима в этом году выдалась суровая и снежна. Снега навалило столько, что приходилось дорожки по деревне от дома к дому прокапывать. А уж вместо главной широкой улицы была наезжена кривая санная тропа. Печи топили чуть ли не по три раза на день, и в серьез опасались, что заготовленных дров может и не хватить до тепла. Так же из-за снега в лес приходилось надевать снегоступы едва ли не с первых деревьев у кромки. Тяжелые еловые ветки пригибались от пышных белых шапок. В этом месяце снег вроде поутих, зато ударили морозы. По такой погоде деревенские охотники практически перестали ходить в лес. Там сейчас и зверя не найти и самому бы не сгинуть. Среди охотников продолжал исправно наведываться в вымороженный лес только Лют.
Был он мужиком еще молодым, вдовым, и жил бирюком в окраинном доме. Хозяйство у него было приличным: большой дом, крепкий и ладный, земли вокруг хватает, баня даже была и забором все обнесено, точно он еще больше от всех огородиться желал. Лют похоронил свою жену лет пять назад, а с ней и новорожденного сына. Померла она от родильной горячки, и сына спасти не сумели, хоть и пригласил он лучшую повитуху из соседней деревни. Красивая она у него была, но слаба оказалась, вот и не справилась. Лют и раньше был нелюдимым, а уж после этого и вовсе стал одиночкой. Бывало уходил в лес на несколько дней никому ничего не говоря. Про него говорили, что зверей он понимает больше, чем людей.
Лют был хорошим охотником в деревне, да, наверное, и во всех окрестных не сыскать было следопыта лучше. Даже в такую суровую зиму как эта, он всегда приходил с добычей. Тем и жил, ведь скотину охотник не держал. Менял мясо и шкуры на крупу, соль и муку. Поначалу думали, что после траура найдет Лют себе вторую жену, как любой не старый еще мужик, но тот, казалось, вовсе об этом и не помышлял. Жил один, словно не чувствуя одиночества. Деревенские видели его изредка, когда он с добычей приходил для обмена, или что уж совсем редкость, когда он бывал на собрании у старосты.
В этот раз он снова пошел в лес, проверять капканы, которые накануне расставил. Погода стояла солнечная, но мороз пробирал до костей. Стоило только высунуться, как на ресницах и волосах тут же оседло собственное дыхание. Но Люту погода не была помехой. Он уходил в лес и в снег, и в зной, и в ливень.
Он прошел до самой кромки леса, скинул с плеч снегоступы и нацепил их на валенки. Оглянулся на деревню, что оставалась за спиной. Над каждой трубой вился легкий дымок. Холодно. Но ему отчего то так уж холодно не было. Было тихо и красиво. Он вздохнул и медленно пошел в густой лес, аккуратно отодвигая ветки, чтобы не обрушить на себя целые водопады искристого снега.
Идти надо было далеко, и потому Лют шел не спеша, экономя силы. В последнее время зверь ушел вглубь леса, что странно, ведь в морозные зимы он наоборот стремился к человеческому жилью. С каждым днем приходилось уходить все дальше и дальше. Но у Люта это не вызывало никаких проблем. Здоровье и сноровка позволяли преодолевать такие расстояния легко. Сегодня он не собирался ночевать в лесу, да и не брал ничего для ночевки. Он хотел только обойти несколько капканов и силков. А дальние оставить на потом, все равно по такой погоде ничего не испортиться. И даже, если его добычу съедят, что ж… Звери тоже хотят быть сытыми.
Лес был тих и молчалив, мороз разогнал по норам его обитателей. День был погожим, отчего у Люта даже настроение поднялось. Он шел, тихо напевая мелодию, которую часто пела Милава, когда месила тесто для хлеба. Поначалу он сильно тосковал по ней, родных, кроме нее, у него не было. Сейчас же осталась только светлая память, время стирает остроту боли. Лют никогда не чувствовал себя одиноким, даже сейчас, когда ее не стало. Он горевал по ней и сыну, но это прошло. Просто все замерло, заледенело как этот лес. Теперь ему хватало того, что у него есть: дом, лес, охота. Большего ему не надо.
Он дошел до первого капкана, тот был пуст. Железо заиндевело от холода, видать ветром раздуло то, что он присыпал сверху зубьев. Лют нагнулся и осторожно привалил пушистым снегом капкан. Поправил на дереве, которое стояло рядом, красную тряпицу –метку о ловушке.
Мужчина не расстроился и пошел дальше. До следующего было не далеко. Он знал, что в деревне его считают удачливым охотником. Сам себя он таковым не считал. Просто хорошо умел выбирать места для силков и капканов. Был внимательным и умел тихо ходить, и метко стрелять. Но и у него бывали пустые дни, когда он возвращался домой без добычи.
Лют поправил заплечный мешок. На обратном пути можно будет остановиться и передохнуть. В мешке лежало вяленое мясо и хлеб. Правда на таком морозе мясо будет дубовым, но Люту было все равно, главное утолить голод.
Уже подходя ко второму капкану, он знал, что там что-то есть. Лют всегда чувствовал добычу. Кода он подошел, то тяжко вздохнул. В ловушку попался маленький волчонок. Железные зубья перебили лапу и намертво пригвоздили щенка. Он был еще жив, но уже едва-едва. Лют даже удивился, такой маленький и такой живучий! Волчонок заметил его и тоненько заскулил-заплакал, заскреб передними лапками снег. Мужчина многое видел, но слез в голубых глазах щенка ему видеть не доводилось. У Люта неожиданно кольнуло в груди, такими необычными ему показались глаза звереныша.
- Сейчас-сейчас, - заторопился мужчина, - потерпи! Я помогу, - хотя сам понимал, что все бесполезно, лучше добить его, чтобы не мучился. Не выжить ему, слишком маленький и давно попался, кровь в ране уже замерзла. И даже если удастся его выходить, как будет добывать себе еду волк на трех лапах? И у себя не оставить. Не живут волки с людьми.
Все это Лют понимал, но все равно разжал капкан. Аккуратно вытащил лапу. Волчонок затих, больше не скулил и почти не шевелился, только на мордашке заледенели две дорожки от слез, и еле вздымалась грудь. Лют скинул мешок, рукавицы и закопался в нем, вытаскивая теплую овечью шкуру, которую всегда носил с собой на всякий случай. Он бережно положил щенка на нее и закутал. Взял его на руки, но так и остался сидеть на коленях, не чувствуя холода. Мужчина понимал, что не спасти ему щенка, до дома далеко.
Так он и сидел, держа на руках маленького волчонка, пока из-за деревьев бесшумно не вышла волчица. Он не сразу ее увидел, только почувствовал пристальный немигающий взгляд.
- Прости, я не знал…, - сам не зная почему, тихо проговорил Лют. - Я не хотел, чтобы он попался.
Лют не оправдывался, просто чувствовал, что надо что-то сказать. Волчица подошла ближе и села рядом, заглядывая в меховой сверток. Сколько они так сидели, Лют не помнил. Только печально завыла волчица, когда маленький сверток совсем затих.
Лют встал, покачнулся, но из рук свою ношу не выпустил. Он пошел за волчицей больше не чувствуя холода, не помня про оставленный мешок, рукавицы и снегоступы, про деревню за лесом и свой дом. Он помнил только свою покойную Милаву и маленький сверток, что был его сыном, который не сделал ни единого вздоха.
Зима в этом году была лютой, но отступила, как и положено, перед натиском теплых ветров и яркого весеннего солнца. Его теплые лучи растопили лед на крышах и сугробы у домов. Народ в деревне оживился. Молодые девки стали наряжаться, красуясь перед распетушившимися парнями. Бабы повытягивали из дома перины и подушки, половики и покрывала, чтобы все проветрить и освежить, выскоблили и намыли полы в домах. Весна пришла яркая, светлая, радуя солнцем и глубоким ясным небом, щебетом птиц и первоцветами на лесных опушках. Вот только в лес теперь даже не всякий охотник отваживался ходить. Недоброе стали про лес говорить, страшное даже. Слухи пошли по окрестным деревням, что объявился в лесу оборотень. Зверь невиданной силы! И будто бы глаза у него человеческие, и что, если повезет живым остаться, то можно увидеть, как он оборачивается мужиком огромным, темным, который бредет по чаще лесной по звериным тропам. Поговаривают, что задрал он уже двоих, еще трое пропали. Вот и Лют-вдовец не вернулся. Ушел еще зимой, да так верно и сгинул.
Две монеты
- Собирайся, быстро! Быстро! - прикрикнула женщина, одетая во все чёрное. Она сноровисто собирала все из сундука с едой, увязывая это в небольшой мешок. Да и было бы с чего ему быть большим. Война, истощившая все окрестные селения ещё до подхода чужих войск, наконец докатилась и до их села.
- Ладка, скорее!
Девочка, уже привыкшая к подобным побудкам, не слушая окрики суетившейся матери, встала, и начала молча натягивать на себя теплую одежду.
Осень в этом году выдалась промозглая и сырая. И без войны люди болели и нередко помирали, не справившись с недугом. Ослабленные, исхудавшие от голода и постоянной работы, в попытках вырастить хоть что-то к зиме, чтобы выжить, они просто не имели сил выкарабкаться из плена жара и удушливого кашля.
- На-ка, надень душегрейку ещё, - мать кинула девочке свою безрукавку из овчины, - пойдём через лес, нет сил уже прятаться по оврагам. Все равно рано или поздно они найдут нас, да и добра уже не осталось. А хата? - женщина словно говорила сама с собой, - а что хата? Кому она нужна без хозяев. Тут и брать то нечего. Все отняли уже, - зло выдохнула она, - самим бы уцелеть.
Лада подвязала душегрейку найденным пояском от старого платья. Материна вещь как раз прикрыла ей колени, доходя до середины икр. Девочка накинула платок и обвязала его концы вокруг шеи, чтобы и ветер не дул, и не мешались концы, цепляясь за все подряд. На ноги она натянула старые валенки, с заплатками на мыске и пятке, потому что Лада то растёт, а старая обувка – нет. Вот и чинит её, как может дед Рамей, что в соседнем доме раньше жил. Только нет теперь ни дома, ни старого деда. Запылала его изба ещё в прошлом месяце. Хорошо стояла оттепель, и было сыро, даже дождь вымочил избы так, что не сгорели следом окрестные хаты. Успели люди потушить расползающуюся огненную напасть. А дед так и остался в доме. Взрослые говорили, что удар его хватил, когда в печке угли ворошил. Лада не знала правда это или опять старшие не договаривают, но починенные дедом валенки грели лучше любой другой обувки.
Жаль дедушку, он был, чуть ли не последним, мужиком, который остался в деревне. Хоть и старый, да рукастый, ходил только плохо, наверное, поэтому его и не забрали с последним призывом. А кроме него остались лишь малолетние, как она сама, мальчишки, да дед Игор, совсем дряхлый, и дурковатый Асей, сын Улиничны. Папа сам ушёл ещё в позатом годе, а Варейку забрали недавно. Вот после этого мама и надела чёрное. Она плакала несколько дней, причитая, что мал ещё Варей, только двенадцать зим, куда ему воевать. Ладе тоже было грустно и плохо, и пусть не очень они с братом дружны были, но все ж с ним спокойней было. А теперь они уже почти полгода одни. И, раньше казавшаяся такой небольшой хата, стала вдруг пустой.
- Хватит копаться! - мама подошла к девочке и покрутила её, как куклу из стороны в сторону. - На вот, спрячь, - женщина сунула ей две серебряные монеты. Откуда такое богатство девочка не знала.
Она с удивлением разглядывала диковинку, не спеша прятать.
- Прячь, - снова скомандовала мама. - Это на всякий случай, если не доберемся до тетки Иржи сами, то выйдешь из леса в Луговищи, найдешь знахарку Оглаву, она в окраинном доме живёт, отдашь одну монету ей и попросишь довезти тебя до тети. Не должна она отказать. Вторую монету береги.
- А ты? - Ладу удивило, что мать говорит только про неё, не упоминая себя.
- Ну и я с тобой, - как то нарочито расслаблено махнула она рукой, - я ж говорю, это на всякий случай, мало ли что.
Что может случиться, Лада не знала, но послушно кивнула и спрятала одну монету в носок, а вторую за пояс передника, снова развязав теплую одежду.
- Вот и молодец! - мама погладила по голове, прижавшуюся к ней девочку, - а теперь давай соберем оставшееся и пора уходить. Даст боги, вернёмся когда-нибудь.
Для Варея и отца мама оставила записку за божественными образами в молельном углу. Наскоро прочитав короткую молитву, прося сохранить всю семью, девочка и женщина вышли из дому. Лада напоследок посмотрела на темные окна избы, такой родной и привычной, и взяв маму за руку, пошли через огород за дом, где через калитку соседей можно было выйти в лес. Не стала она спрашивать, почему мама не закрыла дверь, девочка словно почувствовала, что если они и вернуться сюда, то очень нескоро.
Они уже вошли в лес, но далеко не отошли, сквозь деревья ещё была видна деревня, правда окна нигде не светились, поздно уже. Лада в последний раз оглянулась через плечо и вздрогнула, когда в небе внезапно запылала яркая звезда с длинным росчерком хвоста, а потом быстро понеслась к земле, прямо к домам. Грохнуло так, что она аж присела, и от страха и от того, что земля словно взбесилась.
- Ох, ты ж, боги! - женщина нервно обернулась и истово осенила себя знаменем богов, - словно отвели беду, - пробормотала она. - Ладка, скорее, бежим!
Они припустили, держась за руку по темному лесу. Девочка плохо ориентировалась, куда они бегут, было темно, а ещё страшно, потому что позади поднялся вой и громкий плач, слышный даже на таком расстоянии.
- Давай скорее, скорее! - подгоняла мама, чуть подталкивая в спину, поднимаясь на склон небольшого поросшего соснами холма.
Лада немного запыхалась, но пока ещё не устала, хотя ей казалось, что они уже далеко ушли, хотя в лесу девочке было сложно ориентироваться. Старый лес рядом с их деревней был жутковатым. Далеко деревенские не ходили, и Ладе сейчас казалось, что они ушли гораздо дальше, чем обычно. Жители окрестных деревень ходили только в известные места и знакомыми тропками. Почему так Лада не знала, но на вечерних посиделках бабушка Марся сказывала сказки про старый лес. Ох, и интересные истории она рассказывала, после некоторых девочка боялась спать, а Варейка дразнился и пугал сестру.
Неожиданно за спиной Лада перестала ощущать мамино движения, а затем раздался короткий свист и мамин вскрик, а затем она внезапно твердо схватила девочку за локоть и чуть дрогнувшим голосом:
- Быстрее!
За спиной послышались гортанные вскрики и ещё несколько раз свистнуло, но женщина и девочка перевалили через гребень холма, а там ускорились, где съезжая по склону, а где быстро перебирая ногами. Ладе не нравилась мамина неуклюжесть, раньше за ней такого не замечалось. Мама была молодой, самой красивой на ладин взгляд во всей деревне, доброй, но временами строгой, зато самой любимой. А сейчас мама все чаще дышала и стала больше съезжать, заваливаясь на спину, и тихо постанывая сквозь зубы.
Когда уклон закончился, перед женщиной и девочкой встала стена старого леса. Могучие деревья, словно свежеструганный забор, стояли перед путницами.
- Давай, шагай, - с натугой проговорила женщина, снова подталкивая Ладу. Другую руку она поджала к себе. Ладе показалось, что ткань на одежде в том месте масляно блеснула, но ведь мама бы что-то сказала, если б надо было. Сказала бы? Про себя она ещё раз утвердилась в этом и пошла дальше, прямо перешагнув невидимую черту старого леса.
Зима в этом году выдалась суровая и снежна. Снега навалило столько, что приходилось дорожки по деревне от дома к дому прокапывать. А уж вместо главной широкой улицы была наезжена кривая санная тропа. Печи топили чуть ли не по три раза на день, и в серьез опасались, что заготовленных дров может и не хватить до тепла. Так же из-за снега в лес приходилось надевать снегоступы едва ли не с первых деревьев у кромки. Тяжелые еловые ветки пригибались от пышных белых шапок. В этом месяце снег вроде поутих, зато ударили морозы. По такой погоде деревенские охотники практически перестали ходить в лес. Там сейчас и зверя не найти и самому бы не сгинуть. Среди охотников продолжал исправно наведываться в вымороженный лес только Лют.
Был он мужиком еще молодым, вдовым, и жил бирюком в окраинном доме. Хозяйство у него было приличным: большой дом, крепкий и ладный, земли вокруг хватает, баня даже была и забором все обнесено, точно он еще больше от всех огородиться желал. Лют похоронил свою жену лет пять назад, а с ней и новорожденного сына. Померла она от родильной горячки, и сына спасти не сумели, хоть и пригласил он лучшую повитуху из соседней деревни. Красивая она у него была, но слаба оказалась, вот и не справилась. Лют и раньше был нелюдимым, а уж после этого и вовсе стал одиночкой. Бывало уходил в лес на несколько дней никому ничего не говоря. Про него говорили, что зверей он понимает больше, чем людей.
Лют был хорошим охотником в деревне, да, наверное, и во всех окрестных не сыскать было следопыта лучше. Даже в такую суровую зиму как эта, он всегда приходил с добычей. Тем и жил, ведь скотину охотник не держал. Менял мясо и шкуры на крупу, соль и муку. Поначалу думали, что после траура найдет Лют себе вторую жену, как любой не старый еще мужик, но тот, казалось, вовсе об этом и не помышлял. Жил один, словно не чувствуя одиночества. Деревенские видели его изредка, когда он с добычей приходил для обмена, или что уж совсем редкость, когда он бывал на собрании у старосты.
В этот раз он снова пошел в лес, проверять капканы, которые накануне расставил. Погода стояла солнечная, но мороз пробирал до костей. Стоило только высунуться, как на ресницах и волосах тут же оседло собственное дыхание. Но Люту погода не была помехой. Он уходил в лес и в снег, и в зной, и в ливень.
Он прошел до самой кромки леса, скинул с плеч снегоступы и нацепил их на валенки. Оглянулся на деревню, что оставалась за спиной. Над каждой трубой вился легкий дымок. Холодно. Но ему отчего то так уж холодно не было. Было тихо и красиво. Он вздохнул и медленно пошел в густой лес, аккуратно отодвигая ветки, чтобы не обрушить на себя целые водопады искристого снега.
Идти надо было далеко, и потому Лют шел не спеша, экономя силы. В последнее время зверь ушел вглубь леса, что странно, ведь в морозные зимы он наоборот стремился к человеческому жилью. С каждым днем приходилось уходить все дальше и дальше. Но у Люта это не вызывало никаких проблем. Здоровье и сноровка позволяли преодолевать такие расстояния легко. Сегодня он не собирался ночевать в лесу, да и не брал ничего для ночевки. Он хотел только обойти несколько капканов и силков. А дальние оставить на потом, все равно по такой погоде ничего не испортиться. И даже, если его добычу съедят, что ж… Звери тоже хотят быть сытыми.
Лес был тих и молчалив, мороз разогнал по норам его обитателей. День был погожим, отчего у Люта даже настроение поднялось. Он шел, тихо напевая мелодию, которую часто пела Милава, когда месила тесто для хлеба. Поначалу он сильно тосковал по ней, родных, кроме нее, у него не было. Сейчас же осталась только светлая память, время стирает остроту боли. Лют никогда не чувствовал себя одиноким, даже сейчас, когда ее не стало. Он горевал по ней и сыну, но это прошло. Просто все замерло, заледенело как этот лес. Теперь ему хватало того, что у него есть: дом, лес, охота. Большего ему не надо.
Он дошел до первого капкана, тот был пуст. Железо заиндевело от холода, видать ветром раздуло то, что он присыпал сверху зубьев. Лют нагнулся и осторожно привалил пушистым снегом капкан. Поправил на дереве, которое стояло рядом, красную тряпицу –метку о ловушке.
Мужчина не расстроился и пошел дальше. До следующего было не далеко. Он знал, что в деревне его считают удачливым охотником. Сам себя он таковым не считал. Просто хорошо умел выбирать места для силков и капканов. Был внимательным и умел тихо ходить, и метко стрелять. Но и у него бывали пустые дни, когда он возвращался домой без добычи.
Лют поправил заплечный мешок. На обратном пути можно будет остановиться и передохнуть. В мешке лежало вяленое мясо и хлеб. Правда на таком морозе мясо будет дубовым, но Люту было все равно, главное утолить голод.
Уже подходя ко второму капкану, он знал, что там что-то есть. Лют всегда чувствовал добычу. Кода он подошел, то тяжко вздохнул. В ловушку попался маленький волчонок. Железные зубья перебили лапу и намертво пригвоздили щенка. Он был еще жив, но уже едва-едва. Лют даже удивился, такой маленький и такой живучий! Волчонок заметил его и тоненько заскулил-заплакал, заскреб передними лапками снег. Мужчина многое видел, но слез в голубых глазах щенка ему видеть не доводилось. У Люта неожиданно кольнуло в груди, такими необычными ему показались глаза звереныша.
- Сейчас-сейчас, - заторопился мужчина, - потерпи! Я помогу, - хотя сам понимал, что все бесполезно, лучше добить его, чтобы не мучился. Не выжить ему, слишком маленький и давно попался, кровь в ране уже замерзла. И даже если удастся его выходить, как будет добывать себе еду волк на трех лапах? И у себя не оставить. Не живут волки с людьми.
Все это Лют понимал, но все равно разжал капкан. Аккуратно вытащил лапу. Волчонок затих, больше не скулил и почти не шевелился, только на мордашке заледенели две дорожки от слез, и еле вздымалась грудь. Лют скинул мешок, рукавицы и закопался в нем, вытаскивая теплую овечью шкуру, которую всегда носил с собой на всякий случай. Он бережно положил щенка на нее и закутал. Взял его на руки, но так и остался сидеть на коленях, не чувствуя холода. Мужчина понимал, что не спасти ему щенка, до дома далеко.
Так он и сидел, держа на руках маленького волчонка, пока из-за деревьев бесшумно не вышла волчица. Он не сразу ее увидел, только почувствовал пристальный немигающий взгляд.
- Прости, я не знал…, - сам не зная почему, тихо проговорил Лют. - Я не хотел, чтобы он попался.
Лют не оправдывался, просто чувствовал, что надо что-то сказать. Волчица подошла ближе и села рядом, заглядывая в меховой сверток. Сколько они так сидели, Лют не помнил. Только печально завыла волчица, когда маленький сверток совсем затих.
Лют встал, покачнулся, но из рук свою ношу не выпустил. Он пошел за волчицей больше не чувствуя холода, не помня про оставленный мешок, рукавицы и снегоступы, про деревню за лесом и свой дом. Он помнил только свою покойную Милаву и маленький сверток, что был его сыном, который не сделал ни единого вздоха.
Зима в этом году была лютой, но отступила, как и положено, перед натиском теплых ветров и яркого весеннего солнца. Его теплые лучи растопили лед на крышах и сугробы у домов. Народ в деревне оживился. Молодые девки стали наряжаться, красуясь перед распетушившимися парнями. Бабы повытягивали из дома перины и подушки, половики и покрывала, чтобы все проветрить и освежить, выскоблили и намыли полы в домах. Весна пришла яркая, светлая, радуя солнцем и глубоким ясным небом, щебетом птиц и первоцветами на лесных опушках. Вот только в лес теперь даже не всякий охотник отваживался ходить. Недоброе стали про лес говорить, страшное даже. Слухи пошли по окрестным деревням, что объявился в лесу оборотень. Зверь невиданной силы! И будто бы глаза у него человеческие, и что, если повезет живым остаться, то можно увидеть, как он оборачивается мужиком огромным, темным, который бредет по чаще лесной по звериным тропам. Поговаривают, что задрал он уже двоих, еще трое пропали. Вот и Лют-вдовец не вернулся. Ушел еще зимой, да так верно и сгинул.
Две монеты
- Собирайся, быстро! Быстро! - прикрикнула женщина, одетая во все чёрное. Она сноровисто собирала все из сундука с едой, увязывая это в небольшой мешок. Да и было бы с чего ему быть большим. Война, истощившая все окрестные селения ещё до подхода чужих войск, наконец докатилась и до их села.
- Ладка, скорее!
Девочка, уже привыкшая к подобным побудкам, не слушая окрики суетившейся матери, встала, и начала молча натягивать на себя теплую одежду.
Осень в этом году выдалась промозглая и сырая. И без войны люди болели и нередко помирали, не справившись с недугом. Ослабленные, исхудавшие от голода и постоянной работы, в попытках вырастить хоть что-то к зиме, чтобы выжить, они просто не имели сил выкарабкаться из плена жара и удушливого кашля.
- На-ка, надень душегрейку ещё, - мать кинула девочке свою безрукавку из овчины, - пойдём через лес, нет сил уже прятаться по оврагам. Все равно рано или поздно они найдут нас, да и добра уже не осталось. А хата? - женщина словно говорила сама с собой, - а что хата? Кому она нужна без хозяев. Тут и брать то нечего. Все отняли уже, - зло выдохнула она, - самим бы уцелеть.
Лада подвязала душегрейку найденным пояском от старого платья. Материна вещь как раз прикрыла ей колени, доходя до середины икр. Девочка накинула платок и обвязала его концы вокруг шеи, чтобы и ветер не дул, и не мешались концы, цепляясь за все подряд. На ноги она натянула старые валенки, с заплатками на мыске и пятке, потому что Лада то растёт, а старая обувка – нет. Вот и чинит её, как может дед Рамей, что в соседнем доме раньше жил. Только нет теперь ни дома, ни старого деда. Запылала его изба ещё в прошлом месяце. Хорошо стояла оттепель, и было сыро, даже дождь вымочил избы так, что не сгорели следом окрестные хаты. Успели люди потушить расползающуюся огненную напасть. А дед так и остался в доме. Взрослые говорили, что удар его хватил, когда в печке угли ворошил. Лада не знала правда это или опять старшие не договаривают, но починенные дедом валенки грели лучше любой другой обувки.
Жаль дедушку, он был, чуть ли не последним, мужиком, который остался в деревне. Хоть и старый, да рукастый, ходил только плохо, наверное, поэтому его и не забрали с последним призывом. А кроме него остались лишь малолетние, как она сама, мальчишки, да дед Игор, совсем дряхлый, и дурковатый Асей, сын Улиничны. Папа сам ушёл ещё в позатом годе, а Варейку забрали недавно. Вот после этого мама и надела чёрное. Она плакала несколько дней, причитая, что мал ещё Варей, только двенадцать зим, куда ему воевать. Ладе тоже было грустно и плохо, и пусть не очень они с братом дружны были, но все ж с ним спокойней было. А теперь они уже почти полгода одни. И, раньше казавшаяся такой небольшой хата, стала вдруг пустой.
- Хватит копаться! - мама подошла к девочке и покрутила её, как куклу из стороны в сторону. - На вот, спрячь, - женщина сунула ей две серебряные монеты. Откуда такое богатство девочка не знала.
Она с удивлением разглядывала диковинку, не спеша прятать.
- Прячь, - снова скомандовала мама. - Это на всякий случай, если не доберемся до тетки Иржи сами, то выйдешь из леса в Луговищи, найдешь знахарку Оглаву, она в окраинном доме живёт, отдашь одну монету ей и попросишь довезти тебя до тети. Не должна она отказать. Вторую монету береги.
- А ты? - Ладу удивило, что мать говорит только про неё, не упоминая себя.
- Ну и я с тобой, - как то нарочито расслаблено махнула она рукой, - я ж говорю, это на всякий случай, мало ли что.
Что может случиться, Лада не знала, но послушно кивнула и спрятала одну монету в носок, а вторую за пояс передника, снова развязав теплую одежду.
- Вот и молодец! - мама погладила по голове, прижавшуюся к ней девочку, - а теперь давай соберем оставшееся и пора уходить. Даст боги, вернёмся когда-нибудь.
Для Варея и отца мама оставила записку за божественными образами в молельном углу. Наскоро прочитав короткую молитву, прося сохранить всю семью, девочка и женщина вышли из дому. Лада напоследок посмотрела на темные окна избы, такой родной и привычной, и взяв маму за руку, пошли через огород за дом, где через калитку соседей можно было выйти в лес. Не стала она спрашивать, почему мама не закрыла дверь, девочка словно почувствовала, что если они и вернуться сюда, то очень нескоро.
Они уже вошли в лес, но далеко не отошли, сквозь деревья ещё была видна деревня, правда окна нигде не светились, поздно уже. Лада в последний раз оглянулась через плечо и вздрогнула, когда в небе внезапно запылала яркая звезда с длинным росчерком хвоста, а потом быстро понеслась к земле, прямо к домам. Грохнуло так, что она аж присела, и от страха и от того, что земля словно взбесилась.
- Ох, ты ж, боги! - женщина нервно обернулась и истово осенила себя знаменем богов, - словно отвели беду, - пробормотала она. - Ладка, скорее, бежим!
Они припустили, держась за руку по темному лесу. Девочка плохо ориентировалась, куда они бегут, было темно, а ещё страшно, потому что позади поднялся вой и громкий плач, слышный даже на таком расстоянии.
- Давай скорее, скорее! - подгоняла мама, чуть подталкивая в спину, поднимаясь на склон небольшого поросшего соснами холма.
Лада немного запыхалась, но пока ещё не устала, хотя ей казалось, что они уже далеко ушли, хотя в лесу девочке было сложно ориентироваться. Старый лес рядом с их деревней был жутковатым. Далеко деревенские не ходили, и Ладе сейчас казалось, что они ушли гораздо дальше, чем обычно. Жители окрестных деревень ходили только в известные места и знакомыми тропками. Почему так Лада не знала, но на вечерних посиделках бабушка Марся сказывала сказки про старый лес. Ох, и интересные истории она рассказывала, после некоторых девочка боялась спать, а Варейка дразнился и пугал сестру.
Неожиданно за спиной Лада перестала ощущать мамино движения, а затем раздался короткий свист и мамин вскрик, а затем она внезапно твердо схватила девочку за локоть и чуть дрогнувшим голосом:
- Быстрее!
За спиной послышались гортанные вскрики и ещё несколько раз свистнуло, но женщина и девочка перевалили через гребень холма, а там ускорились, где съезжая по склону, а где быстро перебирая ногами. Ладе не нравилась мамина неуклюжесть, раньше за ней такого не замечалось. Мама была молодой, самой красивой на ладин взгляд во всей деревне, доброй, но временами строгой, зато самой любимой. А сейчас мама все чаще дышала и стала больше съезжать, заваливаясь на спину, и тихо постанывая сквозь зубы.
Когда уклон закончился, перед женщиной и девочкой встала стена старого леса. Могучие деревья, словно свежеструганный забор, стояли перед путницами.
- Давай, шагай, - с натугой проговорила женщина, снова подталкивая Ладу. Другую руку она поджала к себе. Ладе показалось, что ткань на одежде в том месте масляно блеснула, но ведь мама бы что-то сказала, если б надо было. Сказала бы? Про себя она ещё раз утвердилась в этом и пошла дальше, прямо перешагнув невидимую черту старого леса.
