Пролог
Мне часто снится один и тот же сон.
Я еду… Точнее, меня везут.
Куда - не знаю. Да мне и не интересно. Ведь за окном машины проплывают чудеса.
Волшебство.
Мне восемь лет. Я сижу на заднем сидении нашей старенькой зелёной «девятки». За рулём - угрюмый отец, рядом на пассажирском кресле - обеспокоенная мама.
Она часто оборачивается ко мне. На её загорелом лице, усеянном веснушками, читается тревога. Волнение, по идее, должно передаваться и мне – говорят, дети остро чувствуют настроение родителей. Но я слишком увлечён. Увлечён волшебством.
Волшебство повсюду: на деревьях и домах, на электрических проводах, вокруг других машин, под ногами пешеходов и в самих людях. В воздухе, на земле, в воде – особенно отчётливо вижу его, когда машина проезжает по длинному и широкому мосту.
Иногда волшебство проникает и в машину, но мы едем слишком быстро, чтобы я мог рассмотреть его в деталях. Я вижу лишь смазанные мазки и тонкие светящиеся линии, сквозь которые мы спокойно проезжаем. Эти линии не вызывают дискомфорта, они вообще не ощущаются – лишь разжигают моё детское любопытство.
Я прижимаюсь к стеклу, буквально впечатываю в него лицо и смотрю во все глаза. Я не могу – не имею права - пропустить ни малейшую частичку волшебства.
Оно светится и переливается, словно новогодняя ёлка, утолщается, переплетается и разбегается замысловатой сеткой паутины. Ныряет под воду, чтобы тут же взмыть в небо поразительной четырёхцветной радугой.
Изумрудно-зелёный – как молодая листва.
Голубой… Нет, насыщенная лазурь ясного летнего неба.
Красный, словно раскалённая лава.
И белый – такой чистый и сверкающий, каким не бывает даже снег на непокорённых вершинах гор.
Туда-сюда снуют разноцветные огоньки разных размеров: от крошечных, не больше ногтя, до настоящих гигантов.
Я слежу за ними с азартом, болея за каждый мерцающий огонёк, словно футбольный фанат за своего кумира. А потом в изумлении открываю рот, когда прямо над нами проносится ярко светящийся голубой шар-гигант.
Для меня, восьмилетнего, он кажется необъятным. Больше слона! Нет, кита! А, может, целой планеты!
Шар тихо гудит, словно огромный сердитый шершень, и летит так низко, так близко, что кажется, протяни руку – и коснёшься.
– Саша, – зовёт мама.
Я с трудом отрываю взгляд от небесного чуда и смотрю на неё осоловелым от впечатлений взглядом.
Мама протягивает мне шоколадку.
В голове вихрем проносится удивление: мама – шоколадку – мне? Ведь мне же нельзя!
То есть можно, но мама всё время запрещает. Говорит, он вредный, и от него портятся зубы и болит живот.
Я ей не верю. Ведь едят же другие дети шоколад. Тот же Вовка, мой сосед по парте. И ничего с ним не случается. И Ленка, соседка с третьего этажа, всегда бегает с конфетами в карманах, когда выходит гулять. И со мной делится.
А тут – целая шоколадка. Батончик тайно обожаемого мной «Сникерса». И всё мне?
Словно маленький хищный зверёк, я хватаю шоколадку и прижимаю к груди. Но не спешу разворачивать. Шоколад – он ещё будет. А волшебство? Вдруг оно исчезнет, пока я буду есть? И как я тогда? Как без волшебства?
Это неправильно. Это…
Кончики пальцев приятно покалывает, словно я глажу кота Ленки против шерсти. Это тёплое, почти родное ощущение, как свитер, связанный мамой прошлой зимой. Хочется завернуться в него целиком, поднять воротник повыше и зарыться носом.
Краем глаза замечаю движение слева. Резво оборачиваюсь, почти подпрыгивая на сидении, и во все глаза смотрю на шерстяной комок.
Комок тоже смотрит на меня, его огромные, невероятно зелёные глаза-блюдца полны любопытства. Он невелик, размером с морскую свинку. Коричнево-бурый, как влажная земля, щекастый, как хомяк, и до жути пушистый. Я даже не уверен, есть ли у него лапы под этой шерстью или он просто пушистый помпон.
Мы смотрим друг на друга. Мне не страшно, скорее, интересно. Я точно знаю — он мне ничего не сделает.
Помпон моргает, и из шерсти появляется огромный треугольный нос-картошка. Он шумно втягивает воздух, смешно шевелясь. Я улыбаюсь – зрелище действительно забавное.
Сделав крошечный шажок ко мне, помпон протягивает руки. Да, руки у него всё-таки есть: тонкие, длинные, узловатые. Пальцы больше напоминают корни, постоянно шевелящиеся и переплетающиеся.
Мама, наверное, испугалась бы такого чуда-юда, а мне он сразу понравился. Он прикольный.
- Тебе это нужно? – спрашиваю я, показывая шоколадку и великодушно протягиваю ему батончик. – На!
Мне совсем не жалко.
Помпон хватает шоколадку и быстро отскакивает.
- Саша?! – испуганным голосом произносит моё имя мама. Я на секунду отвернулся от пушистого друга и посмотрел на неё. На лице мамы застыл ужас.
Почему? Она что, испугалась помпона? Но он же такой классный! Вон…
Вот же гадкий хомяк! Забрал мою шоколадку и сбежал!
Я закрутил головой, выискивая, куда мог деться помпон. Но его нигде не было. Словно испарился!
На моём лице отразилась обида.
Мама коснулась плеча отца и что-то тихо ему сказала. Я не разбираю слов, но интонация была безошибочная: мама напугана.
Папа бросил на меня взгляд через зеркало заднего вида и что-то ответил маме. Снова я не услышал слов.
- Всё хорошо, Сашенька, - произнесла мама, немного запинаясь.
Я киваю. Серьёзно, по-взрослому, стараясь подражать отцу.
Конечно, всё хорошо! Ведь вокруг нас волшебство! Разве может быть иначе?
А то, что помпон спёр мою шоколадку… Может, мама права, и шоколад действительно вреден? Вот помпон и забрал его у меня.
Я снова киваю, пообещав себе больше не есть сладкое и снова уставился в окно. Волшебство никуда не делось. Оно переливается…
Я закрываю глаза и начинаю их тереть. Жалуюсь маме. В глаза будто песка насыпали.
- Поспи, Сашенька, - ласково говорит мама.
Неожиданно для себя я широко зеваю. И, так и не открыв глаз, ложусь на сидение, свернувшись клубочком.
Просыпаюсь от резкой остановки машины.
Я сел, снова потер глаза, зевнул и осмотрелся.
Где мы?
Лес расступался, открывая светлую, живописную полянку. Посреди неё стоял одинокий старый домик. Бревенчатый, двухэтажный, хотя второй этаж был настолько низким, что больше походил на чердак. Крыша, поросшая мхом и травой, казалась живой. Даже тоненькое деревце умудрилось пустить корни. Но самое удивительное – вокруг дома вились разноцветные линии. Они сплетались, образуя прямо над крышей плотный, четырёхцветный узел. А вокруг этого узла, словно мотыльки, привлечённые пламенем, кружились десятки, а может, и сотни крошечных огоньков.
Синие, зелёные, красные, белые. Они мельтешили, как стайка голодных рыбок в аквариуме, и от их обилия в глазах начинало рябить.
Я так увлёкся этим зрелищем, что вздрогнул, когда дверь машины распахнулась.
- Выходи, - строго произнёс отец.
Я всегда его слушаюсь. Ну, почти всегда. Но сейчас у него было такое лицо… Страшное. Мрачное. Обречённое. Я просто обязан был подчиниться.
Но не могу.
Не должен!
Знаю – нельзя мне выходить. Иначе волшебство исчезнет.
Мёртвой хваткой вцепившись в переднее сиденье, я сопротивлялся. Отец пытался вытащить меня силой, дёргая за руку, тяня. Я кричал. Визжал, как девчонка, царапался и брыкался.
Мама с папой вынуждены были вместе нести меня к дому. В дом, где волшебство должно было исчезнуть!
От узла над крышей ко мне спешили огоньки. Они кружили вокруг, подрагивая. Нервно вспыхивали, словно цветомузыка. Казалось, я слышал их истеричный писк – высокий и навязчивый, как комариный звон над ухом в ночной тишине.
Папа с мамой их не видели. Они тащили меня в этот ужасный дом.
На крыльце стояла высокая, тощая женщина в странной одежде. Она смотрела на меня с любопытством опытного вивисектора, изучая, будто собираясь разделать на обед.
От её взгляда по моей коже пробегал мороз, а волосы вставали дыбом.
Я…
На этом месте я обычно просыпаюсь. Сажусь в постели, по-детски протираю глаза и успокаиваю бешено колотящееся сердце. Потом оглядываюсь, в какой-то призрачной надежде снова увидеть волшебство…
Но его нет.
А мне рано вставать. Поэтому я снова ложусь спать, чтобы проснуться утром под мерзкий писк будильника.
Глава 1. День сурка
- Грачёв! – рявкнул препод, и его голос, словно острая спица, вкрутился в мозг, прорываясь сквозь вязкую вату дремлющего сознания. Ощущение было такое, будто что-то опасное подкралось вплотную. Опасное тем, что может влепить пару и не допустить до сессии.
«Да и плевать, - мелькнула мысль. – Родители только выдохнут – им больше не придётся платить за обучение. Всё равно мне неинтересно».
- Я! – тело отозвалось на зов, несмотря на внутренний протест. Глаза, правда, открывать не спешило. Это был следующий этап, требующий усилий. Ночные побудки, особенно когда лёг спать под утро, явно не шли на пользу организму.
Ну так был повод – день рождения! Э-э-э… Чей-то день рождения. Кажется, справляли двадцатилетие…
- Грачёв, – теперь уже елейным тоном позвал препод.
Кто-то толкнул меня в плечо. Недовольно заворчав, как потревоженный в берлоге медведь посреди зимы, я открыл глаза. Второй этап выполнен. Теперь поднимаем голову со сложенных на парте рук и…
Тихий стон вырвался из груди от вернувшейся головной боли. Утром же закинулся аспирином перед выходом! Неужели действие кончилось? Что мы вчера такое пили? От пива так не развозит…
- Доброе утро, Грачёв, - недобро произнёс Болотный. Высокий, подтянутый мужик лет сорока пяти, в брюках и белой рубашке с закатанными рукавами. Лысый, татуированный, он вёл у нашего курса сопромат.
Смотрел он на меня змеиными глазами мудрого Каа из мультика про Маугли. Точь-в-точь. Даже его привычное шипящее «сидите смирно – я ещё не закончил», когда народ начинал нервничать перед концом пары, было таким же.
- Доброе, Михаил Сергеевич, - морщась, покаянно согласился я, хотя по ощущениям утро было далеко не добрым.
Вот же попал! Он теперь до конца года будет мне это припоминать. Болотный терпеть не мог студенческого невежества к своему предмету. И ладно бы спал на лекции…
М-да, лекцию я действительно проспал. Сейчас в аудитории сидело не больше двадцати человек из моей подгруппы, и все с интересом уставились на меня.
- Мне выйти? – спросил я, уже зная ответ, но, честно говоря, был ему рад. В аудитории царила удушливая духота, несмотря на распахнутые окна. Меня будто тянуло к земле, голова так и норовила упасть на парту, глаза слипались.
- Будьте так любезны, - кивнул преподаватель и, больше не обращая на меня внимания, продолжил занятие.
С энтузиазмом медведя, вернувшегося из спячки, я сгрёб тетрадь и ручку со стола и шагнул в проход. Сделав два шага, тяжело вздохнул и вернулся за брошенным под стол рюкзаком. Кто-то из девчонок хихикнул.
Даже не стал оборачиваться. Плевать. Голова раскалывается, глаза горят, будто в них песка сыпанули. Спать хочется невыносимо. Меня так и тянуло лечь прямо в проходе, растянувшись на старом потёртом линолеуме, подложить под голову рюкзак и…
Возможно, я бы так и поступил, плюнув на все условности, но внезапно проснувшаяся жажда пересилила желание немедленно впасть в спячку. Казалось, если я сейчас не напьюсь – сдохну.
Выбравшись из аудитории, направился в туалет. Бросив рюкзак на некогда белую плитку пола, открыл кран и присосался к воде, словно голодная пиявка.
Живительная влага с отчётливым химическим привкусом показалась мне манной небесной. Я закрыл глаза и издал протяжный стон удовольствия. Пил, пока не почувствовал подступающую тошноту. Потом поплескал в лицо прохладной водой и взглянул на своё помятое отражение.
Из зеркала смотрела угрюмая, небритая рожа свежего зомби. Бледная кожа с нездоровым землистым оттенком только усиливала сходство.
Светло-русые, почти пепельные волосы коротко подстрижены, однако торчали в таком беспорядке, словно меня макали головой в унитаз. На щеках, подбородке и над верхней губой густая светлая щетина. Дней пять уже не брился. И не буду. От мамы досталась такая миловидная физиономия, что в детстве меня постоянно принимали за девчонку. Сейчас, конечно, возмужал: рост за метр восемьдесят, подбородок почти квадратный – попробуй тут перепутать, на раз в рожу дам.
На левой скуле - свежая ссадина. Откуда - хоть убей, не помню. Вокруг глаз залегли густые тени, как у потрёпанного жизнью вампира, который не спал вечность. Белки глаз - сплошные красные прожилки. Сами глаза какие-то мутные, зелёно-голубые, с вкраплениями желтизны на правой радужке. На левой такого нет.
Я моргнул пару раз, пытаясь сфокусироваться, и удовлетворённо кивнул. И тут же застонал, хватаясь за виски. Полцарства за аспирин!
Взглянул на наручные часы. Полпервого. Вот тебе и утро! Хорошо поспал. Всё тело, правда, ломит от такого сна, и башка раскалывается.
До конца пары ещё полчаса. И что делать? Что у меня потом по расписанию? Какой сегодня день вообще? Ни черта не помню.
Старые механические часы показывали лишь время, мобильник валялся где-то на дне рюкзака, и лезть за ним было откровенно лень. Да и какая разница? Дни давно слились в однообразную череду: утром встал - побарахтался как муха в паутине обыденности - вечером лёг спать. Наутро повторить.
Такая вот отвратительно-скучная растительная жизнь. Девяносто девять процентов людей живут так же: от будильника до будильника, от зарплаты до зарплаты, от вида белого потолка по утрам и желания сдохнуть вечером. И ничего с этим не сделаешь. Человек рождается, живёт и умирает. Смена погоды уже праздник.
Так-то, по логике, сегодня вторник. Хороший день. Рыбный. Как четверг.
Стоило об этом подумать, как в нос ударил отчётливый запах тухлой рыбы. Меня аж замутило, глаза заслезились. Откуда?
Открыв окно в туалете, выглянул наружу и жадно вдохнул свежий воздух. Полегчало.
На улице рыбой не пахло. Пахло теплом, нагретым асфальтом и свободой. Ярко, почти болезненно светило солнце, лёгкий ветерок шелестел пыльной листвой тополя, по небу плыли редкие белёсые облака. Лето ушло, но осень ещё не вступила в свои права. Жара стояла под тридцать.
То-то меня так размотало.
Я проводил заинтересованным взглядом пару девчонок в коротких юбках, идущих по аллее. В их огромных сумках, возможно, найдётся аспирин. Может, они спасут несчастного зомби?
«А может, и среда... - с тоской подумал я, наблюдая, как они скрылись за углом. - Даже не знаю, что лучше».
По правде говоря, не совсем помню, как оказался в институте.
Помню, как будильник выдернул меня из сна, как глотал таблетки, а дальше – сплошной туман.
Решив, что сегодня моё место не в душной аудитории, а на диване, накинул на плечо видавший виды рюкзак и потопал к остановке. Отосплюсь нормально. Вечером, когда спадёт эта адская жара, может, даже выползу на пробежку. Если силы найду.
Я медленно, сродни настоящему тупому зомби, брёл по аллее к институтской проходной. Солнце палило нещадно. Чёрная майка мгновенно промокла на спине и подмышками, ноги припрели в джинсах. А вот стопам хорошо. Они в сандалиях. Они дышат.
Правда, откуда они взялись, я не помнил. Сандалии были не мои. Из обуви у меня только пара кроссовок да зимние ботинки. Может, отцовские? А батя тогда в чём на работу ушёл?
- Рит! – громкий, радостный окрик вырвал меня из тягучих размышлений.
