Глава 1.
– Лийка, пойдем гулять!– у окошка нарисовалась довольная физиономия Инки, моей соседки и подружки.
– Ин, я шью! – в подтверждение своих слов я сунула в окошко растянутое на пяльцах полотенце, которое мучила с самого утра. Пальцы были исколоты иголкой так, что я их уже почти не чувствовала. Никакие наперски не помогали. Но матушка настаивала на том, чтобы сегодняшний день я посвятила созданию своего приданого, так что деваться было некуда.
– Ну Лий, ну пойдем, а! Хочешь, я сама у тети Уллы попрошу, а то мамка сказала, что только с тобой меня отпустит!
Я вздохнула. Вышивать я терпеть не могла и сейчас, когда солнышко уже садилось и наступала вечерняя прохлада, гулять хотелось невозможно.
– Ну только если сама, – неуверенно протянула я, – но иди скорее, а то она скоро на дойку пойдет!
– Ага, – радостно кивнула Инка и, взмахнув тощими косичками, опрометью бросилась к калитке, идущей в маленький огород.
Я с тоской посмотрела ей в след. Соседка была младше на два года и её еще не заставляли день-деньской сидеть над вышивкой.
– Тетя Улла, – донеслось издалека, – а пустите Лийку гулять!
Ответа матери я не услышала, но судя по радостному:
– Ага, спасибо, тетя Улла, – меня отпустили.
– Лийка, – Инка кричала уже откуда-то из сеней, – бросай свое полотенце, тебя отпустили!
Но я и сама уже торопливо складывала как назло запутавшиеся нитки. Нужно успеть сбежать, пока маменька не передумала, а то она может ведь и другую работу задать!
Уже не надеясь распутать проклятые клубочки, я сунула их в полотенце, замотала в сверток и спрятала тот подальше в сундук. Схватила частый гребень и начала переплетать косу. Инка скакала вокруг меня как кошка за солнечным зайчиком, приговаривая:
– Вот это волосы! Вот это красота!
Толстая русая коса легла кольцом вокруг головы и я быстренько натянула свой любимый синий сарафан. Темно-голубая ткань отлично шла мне, подчеркивая белизну кожи.
– Какая же ты красиииивая, Лий, – завистливо протянула Инка, когда я подхватила синенькую же косынку и поспешно выбежала на крыльцо, – не удивительно, что сам сын старосты к тебе сватается!
В голосе девчонки явно слышалась зависть, а вот я от упоминания Финна как-то сникла. Он же тоже будет на гульбище, значит придется улыбаться ему и делать вид, что его взгляды мне нравятся. Брр! Финн был уже взрослым парнем: ему в этом году исполнилось девятнадцать и по меркам селища он считался бы перестарком, если бы не был самым завидным женихом на несколько деревенек окрест. Отец его, герр Олаф был не только старостой, но и самым богатым человеком в округе. Он держал единственную на реке мельницу и трактир на столичном тракте. Так что вместо того, чтобы жениться в семнадцать и привести в дом работницу, Финн учился в городе и окончательно вернулся домой только этой весной. И сразу же положил на меня глаз. Я пыталась его сторониться, но гульбище у нас одно, так что приходилось или сидеть дома или терпеть его взгляды: такие горячие и липкие, что уши от стыда гореть начинали, словно я перед ним была совсем голая. А вчера к нам герр Олаф приходил и они с отцом о чем-то долго-долго беседовали и судя по тому, что сегодня матушка засадила меня за приданое – договорились.
Идти на гульбище резко расхотелось.
– Ин, я это, наверное домой пойду, – сказала я, резко останавливаясь, – что- то расхотелось мне гулять!
– Ты чего? – подружка по инерции пробежала ещё несколько шагов вперед и изумленно обернулась, – там же все будут!– и видя, что я повернула к дому, заныла, – Ну Лиечка, ну миленькая, ну пойдем пожалуйста! Меня же мамка только с тобой отпустила, а если узнает, что я одна была, хворостиной накажет и больше до самого Летнего дня на улицу не пустит!
До летнего дня было еще больше трёх седьмиц и я сдалась, потому что мама у Инки и правда была женщиной суровой и вполне могла осуществить обещанное.
Мои опасения полностью оправдались: Финн присутствовал на поляне, где по вечерам собиралась сельская молодежь, и был центром компании. Женатые парни и замужние девчонки на гульбище не ходили, так что он был здесь самым старшим, а следовательно и авторитетным. Завидев меня, парень как-то нехорошо улыбнулся и позвал:
– Иди сюда, Лия! Я тут тебе местечко придержал, – и столкнул с бревна рядом с собой молоденького мальчишку.
Я остановилась. Сидеть так близко от Финна не хотелось, но если меня и вправду просватали, так осенью он меня женой возьмет. И там не только сидеть, лежать рядом придется! От таких мыслей заалели щеки, но я покорно подошла к парню и села рядом. Чтобы почти мгновенно гневно вскочить и, развернувшись, влепить ему пощечину, потому что Фил ловко подхватил меня и пересадил к себе на колени, успев при этом огладить бедра и задеть рукой грудь. Нравы у нас были строгие и позволить такие вольности, означало прослыть по всей деревне гулящей девкой. Вот и не стерпела я, правда, почти сразу же об этом пожалев, потому что вскочивший с бревна парень был не просто зол, он был в ярости.
– Да ты что? – заорал Финн, хватая меня за плечи, – ополоумела? Я же жених твой, сговоренный! Муж будущий!
Меня затрясло. Финн был так страшен, что я сразу вспомнила, что после окручивания девица переходит в дом мужа, под власть мужа и тот волен распоряжаться ею по своему усмотрению. Даже убить, если заслужит! Правда, при этом приходилось возвращать родителям данное за неё приданое. А ещё мужчина мог взять второю жену, если, конечно, он был в состоянии её обеспечить. Но семья Финна, как раз, в деньгах не нуждалась. А герр Олаф имел не только двух жен, но и молоденькую совсем служанку, привезенную прошлой зимой из города. На глазах вскипели злые слезы, побежали по щекам горячими каплями и я, рванувшись, кинулась прочь, подальше и от костра, и от смущенно молчащих подружек, и от не смеющих возразить своему предводителю парней!
Весь вечер я просидела под большой плакучей ракитницей на берегу ручейка. Идти домой пока не стемнеет было нельзя, потому что Финн умудрился порвать мне рукав сарафана и если я в таком виде покажусь в селище или попадусь на глаза родителям, не избежать мне порки. Какое-то время на лугу было тихо, потом снова зазвучали веселые разговоры и смех, кто-то заиграл на дудочке и запел.
А я сидела совсем одна на выступающем из земли корне, замерзшая, несчастная и думала:
– Дай только Великий домой добраться и больше я на эти гульбища до самого Летнего дня не пойду!
Наконец, шум на поляне стих и я, выждав еще немного, поднялась на затекшие ноги и поковыляла домой. На поляне было пусто и я почти бежала, стремясь скорее нырнуть под теплое одеяло и согреться. Вот только, стоило мне оказаться рядом с деревенским сеновалом, как ноги сами собой приросли к земле. Там кто-то был! Кто-то знакомый!
– Так значит ты меня любишь! – недовольно выговаривала кому-то девушка, – меня любишь, а её в жены хочешь?
– Да ты что, Илва, ты же знаешь, не я того хочу, отец принуждает! За неё участок хороший дают прямо рядом с нашим трактиром! Отцу он больно надобен, хочет ночевальню для путников там построить!
Я чуть на закричала, вовремя успев зажать себе рот ладошкой. Это был Финн и его подруга, с которой он гулял всё прошлое лето, а говорили они обо мне! Точно обо мне! Потому что только у отца был участок рядом с трактом!
– А зачем тогда так на неё смотришь, глазами раздеваешь? – не унималась девушка. Я заметила, что говорит она как то странно: словно бы ей не хватало воздуха.
– А смотрю я так, потому что ты ко мне вчера не пришла, я что же железный что ли! – ответил парень и за этим последовал глухой звук удара и тихий стон.
– Ну! Давай же! Помоги мне! – шептал Финн, – Илва! Давай! Ну! Вставай на коленочки!
Стон повторился и я, не в силах заставить себя уйти и забыть всё, что здесь случилось, шагнула к краю сенника и осторожно выглянула за него.
К стене, ярко освещенной лунным светом, Финн прижимал девушку. Шнуровка на ее груди была распущена и руки парня свободно шарили по её телу, останавливаясь то на холмиках груди, то на бедрах, которые задранный почти до пояса подол совершенно не скрывал.
– А ты точно возьмешь меня второй женой?– простонала Илва, когда парень оторвался от её губ, – точно?
– Конечно, милая, прошептал он, чуть надавливая ей на плечи и заставляя опуститься вниз, к его ногам. – ты же знаешь, как я люблю когда ты это делаешь, а Лийку эту дикую пока такому научишь, не один батог сменишь!
Девушка довольно хмыкнула и потянулась к завязкам на его штанах.
Руки у меня похолодели, ноги начали подгибаться и я ухватилась за выступающее вперед бревно.
А Илва, между тем, чуть стянула мужские штаны и погладила то, что показалось из них. Финн тяжело задышал и запустил руку в рыжие волосы, прижимая её голову к своему паху. А потом девушка открыла рот и он с довольным стоном дернулся к ней, погружаясь почти полностью.
Меня повело, во рту стало противно и горько и начало тошнить. Великий, неужели он хочет чтобы и я вот так же? Неужели он будет бить меня, если откажусь?
Парень, меж тем, ускорился и, запрокинув голову, довольно застонал, погрузившись, кажется, на всю длину. Илва дернулась, освобождаясь из его рук, и выплюнула на землю что-то белое. А Финн вдруг обернулся и посмотрел в темноту, заставляя меня дернуться и в ужасе отступить. Потому что мне на миг показалось, что он знает, что я всё видела!
Глава 2.
Домой я добежала быстро, не замечая ничего вокруг. Просочилась в свою комнату и упала на кровать. Меня трясло так, что стучали зубы и сердце билось не в груди, а где-то в горле. И даже когда дыхание успокоилось, трясти меня не перестало. Всю ночь я пролежала, не в силах закрыть глаза, потому что стоило прикрыть веки, как перед ними снова появлялась картина увиденная под стеной сарая. А стоило мне услышать, что встал отец, как я подскочила, словно подброшенная, и кинулась к нему.
– Папочка! – я прильнула к нему и вцепилась побелевшими пальцами в отцовскую рубаху, – Папочка! Не отдавай меня Финну! Пожалуйста! Не отдавай! Он, он там у сарая с Илвой, он такое говорииил!
Слова прервались, сменившись судорожными рыданиями, когда папины мозолистые руки осторожно обняли меня и начали гладить по голове и плечам, утешая.
– Пойдем сядем, дочка, – пробасил отец, осторожно подталкивая меня к лавке у стены, – сядем, успокоимся и ты мне всё расскажешь!
Руки дрожали, зубы стучали по глиняной кружке, наполненной горячим чаем. От моих рыданий проснулась и мама и сейчас, сунув мне в руки кипяток с заваренной там ромашкой и мелиссой, сидела напротив, смотря на меня встревоженными глазами.
Когда дрожь прошла, я поставила кружку на стол и опустила глаза. Рассказывать о том, что произошло вчера, было безумно стыдно, но и молчать я просто не могла. Родители молчали. Только папа становился всё мрачнее и его большие натруженные руки, лежащие на столе, сжимались в кулаки. Когда слова закончились, я наконец замолчала и виновато посмотрела на отца. Он был кузнецом, лучшим на этом участке тракта, и жили мы зажиточно, а с учетом того, что я была единственным и любимым ребенком, то я искренне надеялась, что родители смогут отказаться от ненавистного мне брака.
– Вот что, дочка, ты давай, собери мне поесть, а потом делами своими занимайся, а я пойду со старостой погутарю.
Я радостно кивнула и кинулась собирать на стол. Настроение стремительно улучшалось.
Отец поел и, надев новую рубаху, ушел с ограды. А я, обрадованная надеждой на избавление от Финна, побежала к колодцу поливать огород. Вернулся папа часа через два ещё более хмурый чем утром, но когда я подбежала к нему с вопросами, ласково обнял и тихо, но уверенно пообещал:
– Не бойся дочка, не отдам я тебя за этого перестарка!
Несколько дней я летала как на крыльях, безумно радуясь избавлению от Финна, а потом к ограде прибежал соседский мальчишка Марк и пронзительно закричал, захлебываясь в словах:
– Тетя Улла, тетя Улла! Там кузня горит!
Я летела к пылающей впереди кузне так, словно за спиной были крылья, хотя еще с края деревни было понятно, что спешить уже некуда! Огонь пылал так, что красное зарево было видно издалека. Рядом суетились люди с ведрами, но остановить и даже сбить огонь им не удавалось.
– Папочка! Папочка! Папочка! – шептала я, хватая воздух горящими легкими.
Возле самой кузни меня кто-то перехватил и закричал прямо в лицо:
– Стой, дура, сгоришь же! Ему уже не поможешь!
И этот крик словно выдернул из меня что-то, что до этого помогало держаться. Я сложилась вдвое и отчаянно безнадежно завыла. Отец, мой дорогой, самый лучший, самый любимый на свете папа сгорел в своей кузне!
Похоронили его тем же вечером. У нас не было принято выжидать время после смерти так, как это делали в южных княжествах. Я шла за телегой, на которой стоял изготовленный на скорую руку закрытый гроб и не могла поверить, что это правда. Мой папа, всегда такой большой и надежный просто не мог умереть, оставив нас с мамой одних на белом свете!
Слезы застилали глаза, так что я периодически оступалась и кто-то, даже не знаю кто, поддерживал меня, не давая упасть. А потом мама, шедшая со мною рядом, увидела вырытую в земле могилу и закричала, хватаясь за меня так, что заломило плечи. И больше уже не отпускала. Ни когда папу опустили в его последнее прибежище, ни когда мужики начали забрасывать яму. Только вздрагивала, словно не комья земли ударяли о сырое дерево, а кто-то сек её по спине розгами.
Мы оставались на могиле до самой ночи, пока темнота не стала такой густой, что не видно было даже протянутой вперед руки. И только тогда мама, словно очнувшись от тяжелого кошмара, вздрогнула и хрипло сказала:
– Пойдем, дочка, дома коровы еще не доены.
Спала я плохо, мне снилось что-то страшное, наступающее на меня со всех сторон и грозящее захватить и утянуть во мрак. Но ночь закончилась, а едва пропели первые петухи, как я вскочила, желая помочь мамочке с утренними делами по хозяйству, пока она отдыхает.
Я уже выходила из хлева, неся ведро с парным молоком, когда на крыльцо вышла мама. За эту ночь она словно высохла и постарела на десяток лет. От цветущей красавицы, вслед которой оборачивались двадцатилетние парни, не осталось и следа. Только русая коса, такая же густая как и у меня, по-прежнему украшала её голову.
В руке мама держала походный узелок.
– Пойдем, дочка, – тихо сказала она, когда я подбежала чтобы обнять, – проводишь меня до тракта. В город я поеду, к уряднику. Не сам ведь Митрий-то сгорел, помогли ему!
И она снова заплакала, на этот раз беззвучно, только текли по щекам слезы, да мелко вздрагивали враз сгорбившиеся плечи.
Я поставила подойник в сени, чтобы молоко не скисло и побежала за косынкой.
На тракте было оживленно. Многие останавливались, смотрели на остатки сгоревшей кузницы, что-то обсуждали. Мама подошла к мужичкам, везущим на двух возах в город сено, и попросилась доехать с ними до города. Мужички согласились и платы взяли совсем немного, больше для виду, чтобы дурачками не посчитали.
– Я вернусь завтра, к вечеру, – шептала мне мама, пока один из извозчиков обустраивал ей место на возке, – пригляди за скотиной, да огород полей. Если что нужно будет, обращайся к Хелене, она мне как сестра, поможет. Ну всё, поехала я доченька!
