Пролог, или Несколько слов об этом тексте
Давным-давно, когда о текстовых RPG, форумах, аське и тому подобных вещах и слыхом не слыхивали, а компьютеры видели только во время школьных походов на «подшефный» завод, несколько девушек-первокурсниц, болевших историей, придумали себе образы и стали писать друг другу письма. Одна из них задержала ответ на письмо, и пришлось ей писать ответ прямо на лекции. Тогда ее visavis впервые получил не письмо, а листок с началом диалога. Так началась ИГРА, продолжавшаяся без малого десять лет.
Теперь эти тетради у меня, и я придаю им электронную форму. Увы, прошедшее время не пощадило рукописи (вопреки утверждению классика), и в собрании есть лакуны, восполнить которые сейчас невозможно. Я постараюсь немного сгладить «дефект», чтобы он не помешал тебе, Читатель. За эти вставки в квадратных скобках я прошу у тебя прощения. Но только за это!
По-видимому, на свете нет ничего, что не могло бы случиться.
Марк Твен
На второй этаж вполне пристойной для окраины Рима траттории ее проводил сам хозяин — с поклоном распахнул дверь и оставил в небольшой комнате. Она осмотрелась. В камине резво танцует огонь по поленьям, тяжелый кованый подсвечник возвышается в центре добротного стола , узкая скамья вычищена и натерта песком, пол посыпан свежей соломой. Синьора опустилась на скамью, аккуратно положила рядом с собой перчатки и вздохнула, пытаясь унять волнение.
Через некоторое время принесли свежей воды в высоком кувшине и два серебряных кубка. Служанка уже поставила поднос на стол и собралась уходить, но любопытство взяло верх, и она попыталась разглядеть лицо, скрытое в тени глубокого капюшона. Маневр остался незамеченным. Казалось, все внимание гостьи сосредоточилось на чаше в руке — легко касаясь, палец с ухоженным ногтем обрисовал изящный чеканный рисунок, и чаша вернулась на поднос. Аккуратно, чтобы не испортить прическу под шитой серебром и жемчугом сеточкой, синьора откинула капюшон. Свет от свечей и камина словно стал ярче — так засияли медно-золотые локоны.
— Спасибо, милая, ступай, — она расстегнула застежку плаща, и служанка увидела блеск дорогого шитья на корсаже платья.
Юлия дю Плесси Бельер маркиза де Ла Платьер налила воды в кубок, но вновь задумалась. Она очень надеялась, что сан и высокое положение того, кому назначила встречу, не станут для него отговоркой, и он придет.
Внизу, в общем зале траттории, остался пришедший вместе с маркизой мужчина. Простым плащом он прикрывал шпагу. Суконный черный берет, который он не снял даже сев за стол, выдавал уроженца юго-запада Франции. Вообще вид его был довольно обычным — смуглая кожа, темные волосы, скуластое гладко выбритое лицо с чуть выдающимся подбородком. Только глаза удивляли неожиданным для южанина густым серым цветом. В его родных местах это считалось признаком благородного происхождения. В минуты душевного напряжения эти глаза темнели, приобретая оттенок грозовой тучи, но выражение полного спокойствия, даже некоторой отрешенности, их покидало очень редко.
Хозяин заведения побеспокоил сопровождающего синьоры лишь однажды — поставил перед ним кружку вина, которая, впрочем, уже долгое время так и оставалась нетронутой. Всякий раз, когда открывались двери траттории, спутник маркизы внимательно рассматривал входящего.
В очередной раз дверь распахнулась так, что тяжелое дощатое полотно гулко стукнуло в стену. В заведение вошли двое. Можно было бы предположить, что эти синьоры решили скоротать вечер за кружкой не самого дорогого вина, если бы не боевые шпаги на перевязях. Переступив порог, они цепкими взглядами окинули помещение. Мужчина в берете, сидевший в центре зала лицом к входу, почти сразу привлек их внимание. Один из вошедших решительно шагнул к нему, демонстративно вынул шпагу из ножен и сел напротив. Положив оружие на колени, он улыбнулся. Улыбка была холодной, неуместной — предостерегающей. Тем временем его товарищ выглянул за порог. В ответ на призывный взмах руки в кабак вошел третий синьор. Высокую, широкую в плечах фигуру целиком укрывал плащ, а лицо — тень полей шляпы.
Вероятно, именно этого посетителя так терпеливо ждал спутник маркизы. Он медленно поднялся, не скрывая своего намерения подойти к главному из пришедших, но остановился и решил дождаться, пока тот подойдет сам. Синьор, только что расположившийся напротив него, вскочил, закрывая своего патрона. Но тот, ускорив шаг так, что из-под плаща стало видно длинное черное одеяние священника, приблизился к столу, положил руку на плечо, успокаивая своего человека, и обратился к его визави:
— Где она?
— Наверху, — Пьер Шане склонил голову, давая понять, что прошедшие годы не помешали ему узнать старого знакомого. — С вашего позволения, я провожу.
— Побыстрее, — прозвучал резкий, холодный ответ.
Синьор Шане проводил святого отца до уединенного помещения на втором этаже, открыл перед ним дверь и отступил.
Синьора, сидевшая в комнате, обернулась на шум и поднялась. Дождавшись, когда дверь плотно закроется, священник снял шляпу и отбросил ее на табурет рядом с входом. «Прошло столько лет, а она все так же дьявольски хороша... Господи, дай мне сил», — пронеслось в сознании, когда взгляд скользнул по женской фигуре.
— У вас несколько минут. Я слушаю.
Юлия множество раз представляла этот разговор, сочиняла фразы, продумывала возможные ответы. Но все оказалось бессмысленным, когда она увидела его, ощутила энергию, исходящую от сильной статной фигуры. Ледяной тон привел ее в замешательство — неужели она все-таки надеялась на что-то?! Юлия выше подняла голову, усилием воли заставив голос не дрожать:
— Хорошо. Тогда сразу к делу. Я прошу позволения увидеть сына, монсеньор Перетти.
— «Ваше Святейшество», синьора. Помнится, я велел вам забыть о его существовании.
— Нет у вас такой власти, чтобы заставить мать забыть своего ребенка. Ваше Святейшество, — она тщательно выговорила обращение.
Он прошел вглубь комнаты и встал так, чтобы между ними остался стол:
— Зато у меня есть власть сделать так, чтобы ребенок не знал своей матери, — монсеньор Перетти, точнее, Его Святейшество Папа Сикст, пятый этого имени, снисходительно усмехнулся.
Юлия, не ожидавшая подобного заявления, посмотрела на него растерянно, неосознанным, привычным жестом коснулась единственного украшения, что было сейчас на ней — золотой цепочки с семью крупными жемчужинами.
— Что же вы сказали ему про мать? Что она умерла? — она повернулась, чтобы вновь быть лицом к собеседнику.
Сикст не ответил. Его взгляд помимо воли последовал за движением руки женщины, задержался на смутно знакомом ожерелье, скользнул по изгибу шеи, по линии плеч.
— Последнее замужество пошло вам на пользу, синьора Ла Платьер. Чтобы его осуществить, вы, вероятно, воспользовались моими уроками, — со странной интонацией проговорил он и с удовлетворением отметил, что слова вызвали на щеках женщины румянец смущения.
— Только оно бесплодно. Ваш сын останется моим единственным ребенком, — в ее голосе смешались боль, гнев, мольба. — Позвольте мне увидеть Бенвенуто, святой отец! Поговорить с ним.
Папа улыбнулся ее горячности:
— Вот видите, сам Всевышний не желает от вас потомства.
В глазах Юлии полыхнули огоньки гнева:
— Или это вы присвоили себе роль Господа, отдав меня в руки вальядолидской инквизиции?! После всего, что со мной случилось… — голос прервался, но Юлия упрямо продолжила: — Я никогда не смогу больше родить ребенка. И в этом виновны вы!
— Зачем вы позвали меня, маркиза? Чтобы обвинять? Это бессмысленно.
Он отвел взгляд от золотистых переливов на тугих локонах ее волос и направился к выходу.
— Нет! — она стремительно сорвалась с места следом. Терпко-сладкий аромат духов коснулся обоняния мужчины, когда Юлия оказалась совсем близко. Он отшатнулся. И тут же разозлился на себя — за слабость — и на стоящую перед ним женщину за то, что стала ее причиной.
— Я пришла просить, — Юлия вновь шагнула ближе к нему, — умолять позволить мне увидеть сына. Я хочу его обнять, поговорить с ним. Если ему хорошо, я не буду мешать и никогда не встану у него или у вас на пути. Неужели от вашего чувства ничего не осталось? Этот ребенок — дитя нашей любви.
При упоминании о чувствах — о любви — лицо Перетти застыло в маске отчужденной холодности.
— Кто вам сказал, что было какое-то чувство? Повторяю, у вас нет сына. Забудьте о нем.
— Не смейте так говорить! У меня есть сын, и его отец стоит сейчас передо мной! По законам Божьим и людским я имею право видеть своего ребенка! Вы лишили меня возможности быть с ним все эти годы. Вы разлучили мать и сына! — от гнева и отчаяния глаза Юлии наполнились слезами.
— Значит, так вы просите? Помните, чем обернулись требования забрать вас в Рим? Похоже, нет… Так я могу напомнить! Не только словом, но и делом!
Черт возьми, он на самом деле думал, что за эти годы она поняла, кто и у кого имеет право что-либо требовать! Феличе Перетти говорил, наступая на хрупкую женщину, пока не навис над ней всей своей угрожающей фигурой. Но тут же и проклял себя за неосторожность. Аромат духов Юлии, неизменный, только ее, окутал плотнее — и словно не было десяти лет намеренной разлуки. Ее взгляд, обращенный на него снизу вверх, блеск глаз, запах — его обдало жаром воспоминаний, на которые откликнулось тело.
Она не испугалась, не отступила, лишь золотистые блики на вышивке корсажа заиграли от частого дыхания.
— Снова отдадите меня инквизиции? За что на этот раз? — от нахлынувшего желания броситься к нему, вновь ощутить его руки на своем теле, его дыхание на своих губах, голос Юлии понизился почти до шепота.
— Разве первому человеку Рима и мира нужно основание? Вас просто не станет, — все тот же ледяной тон, который Перетти всегда хорошо удавался, напряженный шаг назад и совершенно прямая спина — настолько, что при его росте макушка только чуть не задевала балку потолка.
— За что вы так поступили со мной? Почему оставили жить, отняв все? — с усталым отчаянием задала она вопросы, которые много лет, размышляя о том, что случилось, задавала себе.
Ему ответы были известны уже давно: и тогда, и сейчас — за то, что едва удавалось держать себя в руках рядом с ней. Потому, что даже теперь готов был лечь к ее ногам. Сжавшиеся до хруста кулаки под плащом, а может ее глаза — умоляющие, полные смирения, помогли мужчине совладать с чувствами, отрезвили. Помолчав, Перетти проговорил:
— Вы увидите мальчика на церемонии посвящения в сан. Но не пытайтесь подойти и поговорить. Он все равно не знает вас. Его вырастила и воспитала другая женщина.
— Другая женщина… — тихим эхом откликнулись его слова. Юлия склонила голову так, что локоны почти скрыли лицо. — Нет, монсеньор. Я приехала к сыну. Я увижу его и поговорю с ним. Бенвенуто должен узнать правду!
Когда Юлия подняла голову и нашла взгляд Перетти, в ее глазах уже не было слез. Они лишь блестели чуть ярче — теперь в них было упрямство и нескрываемый вызов.
— Можете упрятать меня в подвалы и отдать палачам, но сейчас я не стану молчать. Ваши подручные услышат много интересного о своем патроне. Под пытками не молчат!
Она вздрогнула, когда гневный рык колыхнул пламя свечей в подсвечнике:
— Довольно! Да, под пытками не молчат, — ворот сутаны показался очень тесным. Он двинул головой и почти прошипел: — Однако немногие слышат такие признания.
Юлия нервно усмехнулась:
— Кланяться своему сыну и говорить ему «святой отец»! Как вы могли так поступить… Почему я до сих пор не убила вас?!
— Может быть, потому, что были заняты устройством своего замужества после бегства?
— Берегитесь, мне терять нечего! — зло крикнула Юлия, расслышав ядовитую насмешку в его словах.
— Прекратите истерику, синьора. Бенвенуто будет умным кардиналом, когда вырастет. Даже умнее меня. И кланяться вы будете его мудрости. Ну, а терять-то вам есть что! Будьте благоразумнее, чем прежде, — Перетти почти совладал с собой, лишь кровь еще шумела в ушах.
Вдруг ослабев, Юлия вернулась к столу, тяжко опустилась на скамью и опустила голову на руки. Она молчала, а взгляд мужчины скользил по очертаниям ее фигуры. Перетти едва не вздрогнул, словно его застали за подглядыванием, когда Юлия глухо проговорила:
— Позволь мне увидеться с Бенвенуто. Верни мне сына или убей меня, Феличе. Чего ты боишься?!
— Будь уверена, не тебя и не тех головорезов, что стерегут тебя в этой забегаловке, — он усмехнулся и лишь после заметил, что поддался на ее уловку и сменил отчужденное «вы» на привычное «ты». Лицо исказилось в гримасе досады.
— Я знаю, что ни я, ни мои слуги не пугаем тебя. Ты и тогда ничего не боялся, а уж сейчас… Я иначе представляла себе эту встречу.
— В таком случае, оставлю вас с вашими фантазиями. Не беспокойте ими более ни меня, ни, тем более, монсеньора Монтальто.
Перетти подхватил свою шляпу с табурета, широкая ладонь с длинными сильными пальцами ударила по двери, распахивая ее.
— Я убью тебя, — короткая фраза догнала его как нож, брошенный в спину. — И заберу сына.
Он дернулся так, словно и в самом деле почувствовал удар. Тяжело повернулся. Кровь мгновенно ударила в голову, отчего на щеках проступили багровые пятна, помутнели глаза.
— Что ты сказала?
Маркиза поднялась на ноги, встала против него и уверенно, глядя прямо в налитые яростью глаза проговорила:
— Я убью тебя и заберу Бенвенуто. Я избавлюсь от тебя навсегда, Феличе Перетти.
— Не я желал этой встречи.
— Но ты пришел.
— И жалею об этом.
— Но даже всесильный Сикст не в силах вернуть время назад, — она смотрела на него снизу вверх, и за холодной решимостью в ее глазах словно птица о стекло билось чувство, которым она жила все эти годы. Чувство сильнее разума, сильнее обиды, сильнее страха. На мгновение приоткрылись будто в ожидании поцелуя губы, дрогнула рука в стремлении прикоснуться к высоким жестким скулам мужчины, стоявшего перед ней.
Он помолчал. Выравнивалось дыхание, гас румянец бешенства на щеках, вновь холодел взгляд:
— Ошибаетесь.
Она не отвела взгляда, лишь чуть дрогнул уголок губ в тонкой усмешке:
— Попробуйте.
— Либо вы завтра же покинете город, либо… пеняйте на себя.
— До утра далеко, — холод и вызов в ее глазах заставили их потемнеть, сделав почти черными. — У меня еще есть время.
Она отвернулась и отошла к скамье, на которой лежал плащ.
— Используйте его правильно, синьора. Может быть, ваш верный паж и вечный школяр Шане, наконец, подскажет верное решение! И, надеюсь, эта затянувшаяся комедия наконец закончится.
Взгляд Перетти последний раз скользнул по мягким контурам фигуры. Память вновь нарисовала ее тело, не скрытое одеждой. Он тряхнул головой и вышел из комнаты, оставив двери открытыми.
Юлия дю Плесси Бельер, маркиза де Ла Платьер закрыла лицо руками, сжав ледяными пальцами пылающие виски. Возбуждение, вызванное разговором с мужчиной, к которому она приехала через время и расстояние, уходило, оставляя опустошение и невероятную слабость. Не такого конца встречи она ждала. Не такого продолжения хотела.
Давным-давно, когда о текстовых RPG, форумах, аське и тому подобных вещах и слыхом не слыхивали, а компьютеры видели только во время школьных походов на «подшефный» завод, несколько девушек-первокурсниц, болевших историей, придумали себе образы и стали писать друг другу письма. Одна из них задержала ответ на письмо, и пришлось ей писать ответ прямо на лекции. Тогда ее visavis впервые получил не письмо, а листок с началом диалога. Так началась ИГРА, продолжавшаяся без малого десять лет.
Теперь эти тетради у меня, и я придаю им электронную форму. Увы, прошедшее время не пощадило рукописи (вопреки утверждению классика), и в собрании есть лакуны, восполнить которые сейчас невозможно. Я постараюсь немного сгладить «дефект», чтобы он не помешал тебе, Читатель. За эти вставки в квадратных скобках я прошу у тебя прощения. Но только за это!
По-видимому, на свете нет ничего, что не могло бы случиться.
Марк Твен
Глава 1
На второй этаж вполне пристойной для окраины Рима траттории ее проводил сам хозяин — с поклоном распахнул дверь и оставил в небольшой комнате. Она осмотрелась. В камине резво танцует огонь по поленьям, тяжелый кованый подсвечник возвышается в центре добротного стола , узкая скамья вычищена и натерта песком, пол посыпан свежей соломой. Синьора опустилась на скамью, аккуратно положила рядом с собой перчатки и вздохнула, пытаясь унять волнение.
Через некоторое время принесли свежей воды в высоком кувшине и два серебряных кубка. Служанка уже поставила поднос на стол и собралась уходить, но любопытство взяло верх, и она попыталась разглядеть лицо, скрытое в тени глубокого капюшона. Маневр остался незамеченным. Казалось, все внимание гостьи сосредоточилось на чаше в руке — легко касаясь, палец с ухоженным ногтем обрисовал изящный чеканный рисунок, и чаша вернулась на поднос. Аккуратно, чтобы не испортить прическу под шитой серебром и жемчугом сеточкой, синьора откинула капюшон. Свет от свечей и камина словно стал ярче — так засияли медно-золотые локоны.
— Спасибо, милая, ступай, — она расстегнула застежку плаща, и служанка увидела блеск дорогого шитья на корсаже платья.
Юлия дю Плесси Бельер маркиза де Ла Платьер налила воды в кубок, но вновь задумалась. Она очень надеялась, что сан и высокое положение того, кому назначила встречу, не станут для него отговоркой, и он придет.
Внизу, в общем зале траттории, остался пришедший вместе с маркизой мужчина. Простым плащом он прикрывал шпагу. Суконный черный берет, который он не снял даже сев за стол, выдавал уроженца юго-запада Франции. Вообще вид его был довольно обычным — смуглая кожа, темные волосы, скуластое гладко выбритое лицо с чуть выдающимся подбородком. Только глаза удивляли неожиданным для южанина густым серым цветом. В его родных местах это считалось признаком благородного происхождения. В минуты душевного напряжения эти глаза темнели, приобретая оттенок грозовой тучи, но выражение полного спокойствия, даже некоторой отрешенности, их покидало очень редко.
Хозяин заведения побеспокоил сопровождающего синьоры лишь однажды — поставил перед ним кружку вина, которая, впрочем, уже долгое время так и оставалась нетронутой. Всякий раз, когда открывались двери траттории, спутник маркизы внимательно рассматривал входящего.
В очередной раз дверь распахнулась так, что тяжелое дощатое полотно гулко стукнуло в стену. В заведение вошли двое. Можно было бы предположить, что эти синьоры решили скоротать вечер за кружкой не самого дорогого вина, если бы не боевые шпаги на перевязях. Переступив порог, они цепкими взглядами окинули помещение. Мужчина в берете, сидевший в центре зала лицом к входу, почти сразу привлек их внимание. Один из вошедших решительно шагнул к нему, демонстративно вынул шпагу из ножен и сел напротив. Положив оружие на колени, он улыбнулся. Улыбка была холодной, неуместной — предостерегающей. Тем временем его товарищ выглянул за порог. В ответ на призывный взмах руки в кабак вошел третий синьор. Высокую, широкую в плечах фигуру целиком укрывал плащ, а лицо — тень полей шляпы.
Вероятно, именно этого посетителя так терпеливо ждал спутник маркизы. Он медленно поднялся, не скрывая своего намерения подойти к главному из пришедших, но остановился и решил дождаться, пока тот подойдет сам. Синьор, только что расположившийся напротив него, вскочил, закрывая своего патрона. Но тот, ускорив шаг так, что из-под плаща стало видно длинное черное одеяние священника, приблизился к столу, положил руку на плечо, успокаивая своего человека, и обратился к его визави:
— Где она?
— Наверху, — Пьер Шане склонил голову, давая понять, что прошедшие годы не помешали ему узнать старого знакомого. — С вашего позволения, я провожу.
— Побыстрее, — прозвучал резкий, холодный ответ.
Синьор Шане проводил святого отца до уединенного помещения на втором этаже, открыл перед ним дверь и отступил.
Синьора, сидевшая в комнате, обернулась на шум и поднялась. Дождавшись, когда дверь плотно закроется, священник снял шляпу и отбросил ее на табурет рядом с входом. «Прошло столько лет, а она все так же дьявольски хороша... Господи, дай мне сил», — пронеслось в сознании, когда взгляд скользнул по женской фигуре.
— У вас несколько минут. Я слушаю.
Юлия множество раз представляла этот разговор, сочиняла фразы, продумывала возможные ответы. Но все оказалось бессмысленным, когда она увидела его, ощутила энергию, исходящую от сильной статной фигуры. Ледяной тон привел ее в замешательство — неужели она все-таки надеялась на что-то?! Юлия выше подняла голову, усилием воли заставив голос не дрожать:
— Хорошо. Тогда сразу к делу. Я прошу позволения увидеть сына, монсеньор Перетти.
— «Ваше Святейшество», синьора. Помнится, я велел вам забыть о его существовании.
— Нет у вас такой власти, чтобы заставить мать забыть своего ребенка. Ваше Святейшество, — она тщательно выговорила обращение.
Он прошел вглубь комнаты и встал так, чтобы между ними остался стол:
— Зато у меня есть власть сделать так, чтобы ребенок не знал своей матери, — монсеньор Перетти, точнее, Его Святейшество Папа Сикст, пятый этого имени, снисходительно усмехнулся.
Юлия, не ожидавшая подобного заявления, посмотрела на него растерянно, неосознанным, привычным жестом коснулась единственного украшения, что было сейчас на ней — золотой цепочки с семью крупными жемчужинами.
— Что же вы сказали ему про мать? Что она умерла? — она повернулась, чтобы вновь быть лицом к собеседнику.
Сикст не ответил. Его взгляд помимо воли последовал за движением руки женщины, задержался на смутно знакомом ожерелье, скользнул по изгибу шеи, по линии плеч.
— Последнее замужество пошло вам на пользу, синьора Ла Платьер. Чтобы его осуществить, вы, вероятно, воспользовались моими уроками, — со странной интонацией проговорил он и с удовлетворением отметил, что слова вызвали на щеках женщины румянец смущения.
— Только оно бесплодно. Ваш сын останется моим единственным ребенком, — в ее голосе смешались боль, гнев, мольба. — Позвольте мне увидеть Бенвенуто, святой отец! Поговорить с ним.
Папа улыбнулся ее горячности:
— Вот видите, сам Всевышний не желает от вас потомства.
В глазах Юлии полыхнули огоньки гнева:
— Или это вы присвоили себе роль Господа, отдав меня в руки вальядолидской инквизиции?! После всего, что со мной случилось… — голос прервался, но Юлия упрямо продолжила: — Я никогда не смогу больше родить ребенка. И в этом виновны вы!
— Зачем вы позвали меня, маркиза? Чтобы обвинять? Это бессмысленно.
Он отвел взгляд от золотистых переливов на тугих локонах ее волос и направился к выходу.
— Нет! — она стремительно сорвалась с места следом. Терпко-сладкий аромат духов коснулся обоняния мужчины, когда Юлия оказалась совсем близко. Он отшатнулся. И тут же разозлился на себя — за слабость — и на стоящую перед ним женщину за то, что стала ее причиной.
— Я пришла просить, — Юлия вновь шагнула ближе к нему, — умолять позволить мне увидеть сына. Я хочу его обнять, поговорить с ним. Если ему хорошо, я не буду мешать и никогда не встану у него или у вас на пути. Неужели от вашего чувства ничего не осталось? Этот ребенок — дитя нашей любви.
При упоминании о чувствах — о любви — лицо Перетти застыло в маске отчужденной холодности.
— Кто вам сказал, что было какое-то чувство? Повторяю, у вас нет сына. Забудьте о нем.
— Не смейте так говорить! У меня есть сын, и его отец стоит сейчас передо мной! По законам Божьим и людским я имею право видеть своего ребенка! Вы лишили меня возможности быть с ним все эти годы. Вы разлучили мать и сына! — от гнева и отчаяния глаза Юлии наполнились слезами.
— Значит, так вы просите? Помните, чем обернулись требования забрать вас в Рим? Похоже, нет… Так я могу напомнить! Не только словом, но и делом!
Черт возьми, он на самом деле думал, что за эти годы она поняла, кто и у кого имеет право что-либо требовать! Феличе Перетти говорил, наступая на хрупкую женщину, пока не навис над ней всей своей угрожающей фигурой. Но тут же и проклял себя за неосторожность. Аромат духов Юлии, неизменный, только ее, окутал плотнее — и словно не было десяти лет намеренной разлуки. Ее взгляд, обращенный на него снизу вверх, блеск глаз, запах — его обдало жаром воспоминаний, на которые откликнулось тело.
Она не испугалась, не отступила, лишь золотистые блики на вышивке корсажа заиграли от частого дыхания.
— Снова отдадите меня инквизиции? За что на этот раз? — от нахлынувшего желания броситься к нему, вновь ощутить его руки на своем теле, его дыхание на своих губах, голос Юлии понизился почти до шепота.
— Разве первому человеку Рима и мира нужно основание? Вас просто не станет, — все тот же ледяной тон, который Перетти всегда хорошо удавался, напряженный шаг назад и совершенно прямая спина — настолько, что при его росте макушка только чуть не задевала балку потолка.
— За что вы так поступили со мной? Почему оставили жить, отняв все? — с усталым отчаянием задала она вопросы, которые много лет, размышляя о том, что случилось, задавала себе.
Ему ответы были известны уже давно: и тогда, и сейчас — за то, что едва удавалось держать себя в руках рядом с ней. Потому, что даже теперь готов был лечь к ее ногам. Сжавшиеся до хруста кулаки под плащом, а может ее глаза — умоляющие, полные смирения, помогли мужчине совладать с чувствами, отрезвили. Помолчав, Перетти проговорил:
— Вы увидите мальчика на церемонии посвящения в сан. Но не пытайтесь подойти и поговорить. Он все равно не знает вас. Его вырастила и воспитала другая женщина.
— Другая женщина… — тихим эхом откликнулись его слова. Юлия склонила голову так, что локоны почти скрыли лицо. — Нет, монсеньор. Я приехала к сыну. Я увижу его и поговорю с ним. Бенвенуто должен узнать правду!
Когда Юлия подняла голову и нашла взгляд Перетти, в ее глазах уже не было слез. Они лишь блестели чуть ярче — теперь в них было упрямство и нескрываемый вызов.
— Можете упрятать меня в подвалы и отдать палачам, но сейчас я не стану молчать. Ваши подручные услышат много интересного о своем патроне. Под пытками не молчат!
Она вздрогнула, когда гневный рык колыхнул пламя свечей в подсвечнике:
— Довольно! Да, под пытками не молчат, — ворот сутаны показался очень тесным. Он двинул головой и почти прошипел: — Однако немногие слышат такие признания.
Юлия нервно усмехнулась:
— Кланяться своему сыну и говорить ему «святой отец»! Как вы могли так поступить… Почему я до сих пор не убила вас?!
— Может быть, потому, что были заняты устройством своего замужества после бегства?
— Берегитесь, мне терять нечего! — зло крикнула Юлия, расслышав ядовитую насмешку в его словах.
— Прекратите истерику, синьора. Бенвенуто будет умным кардиналом, когда вырастет. Даже умнее меня. И кланяться вы будете его мудрости. Ну, а терять-то вам есть что! Будьте благоразумнее, чем прежде, — Перетти почти совладал с собой, лишь кровь еще шумела в ушах.
Вдруг ослабев, Юлия вернулась к столу, тяжко опустилась на скамью и опустила голову на руки. Она молчала, а взгляд мужчины скользил по очертаниям ее фигуры. Перетти едва не вздрогнул, словно его застали за подглядыванием, когда Юлия глухо проговорила:
— Позволь мне увидеться с Бенвенуто. Верни мне сына или убей меня, Феличе. Чего ты боишься?!
— Будь уверена, не тебя и не тех головорезов, что стерегут тебя в этой забегаловке, — он усмехнулся и лишь после заметил, что поддался на ее уловку и сменил отчужденное «вы» на привычное «ты». Лицо исказилось в гримасе досады.
— Я знаю, что ни я, ни мои слуги не пугаем тебя. Ты и тогда ничего не боялся, а уж сейчас… Я иначе представляла себе эту встречу.
— В таком случае, оставлю вас с вашими фантазиями. Не беспокойте ими более ни меня, ни, тем более, монсеньора Монтальто.
Перетти подхватил свою шляпу с табурета, широкая ладонь с длинными сильными пальцами ударила по двери, распахивая ее.
— Я убью тебя, — короткая фраза догнала его как нож, брошенный в спину. — И заберу сына.
Он дернулся так, словно и в самом деле почувствовал удар. Тяжело повернулся. Кровь мгновенно ударила в голову, отчего на щеках проступили багровые пятна, помутнели глаза.
— Что ты сказала?
Маркиза поднялась на ноги, встала против него и уверенно, глядя прямо в налитые яростью глаза проговорила:
— Я убью тебя и заберу Бенвенуто. Я избавлюсь от тебя навсегда, Феличе Перетти.
— Не я желал этой встречи.
— Но ты пришел.
— И жалею об этом.
— Но даже всесильный Сикст не в силах вернуть время назад, — она смотрела на него снизу вверх, и за холодной решимостью в ее глазах словно птица о стекло билось чувство, которым она жила все эти годы. Чувство сильнее разума, сильнее обиды, сильнее страха. На мгновение приоткрылись будто в ожидании поцелуя губы, дрогнула рука в стремлении прикоснуться к высоким жестким скулам мужчины, стоявшего перед ней.
Он помолчал. Выравнивалось дыхание, гас румянец бешенства на щеках, вновь холодел взгляд:
— Ошибаетесь.
Она не отвела взгляда, лишь чуть дрогнул уголок губ в тонкой усмешке:
— Попробуйте.
— Либо вы завтра же покинете город, либо… пеняйте на себя.
— До утра далеко, — холод и вызов в ее глазах заставили их потемнеть, сделав почти черными. — У меня еще есть время.
Она отвернулась и отошла к скамье, на которой лежал плащ.
— Используйте его правильно, синьора. Может быть, ваш верный паж и вечный школяр Шане, наконец, подскажет верное решение! И, надеюсь, эта затянувшаяся комедия наконец закончится.
Взгляд Перетти последний раз скользнул по мягким контурам фигуры. Память вновь нарисовала ее тело, не скрытое одеждой. Он тряхнул головой и вышел из комнаты, оставив двери открытыми.
Юлия дю Плесси Бельер, маркиза де Ла Платьер закрыла лицо руками, сжав ледяными пальцами пылающие виски. Возбуждение, вызванное разговором с мужчиной, к которому она приехала через время и расстояние, уходило, оставляя опустошение и невероятную слабость. Не такого конца встречи она ждала. Не такого продолжения хотела.
