ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 1943 год
ГЛАВА 1. Ближе к тебе... дальше от тебя...
Обратный путь домой был не таким весёлым, как в Берлин. Со мной в купе ехала связистка - Магда Гаусберг. Это была её третья поездка на фронт, но первая на восточный. Наслушавшись рассказов о диком народе советского союза и отчаянных кровопролитных боях, она пребывала в подавленном состоянии. Узнав, что я с начала войны на востоке, всё расспрашивала меня правдивы ли эти сказки о страшных звероподобных партизанах, фанатичных солдатах, взрывающих самих себя, и диком местном населении. Как вы думаете, что я ей ответила? Конечно, подтвердила её страхи.
- Да, Магда, всё так, — устало ответила я и отвернулась к окну.
Бедняжка побледнела.
- А меня ещё в диверсионную школу под Минском отправили, буду этих зверей учить, как рацией пользоваться, - вздохнула она, копаясь в сумочке.
Вот это мне стало интересно.
- А где именно школа? – задала я вопрос и тут же пояснила, чтобы она не насторожилась моим чрезмерным интересом. – Я слышала, что под Минском в лесах очень опасно. Там наиболее жестокие отряды партизан.
Магда трясущимися руками достала пачку сигарет, и пыталась закурить. Всё не получалось. Мне надоело это. Я вытянула из её пальцев зажигалку и помогла подкурить сигарету.
Глубоко втянувшись немка, выпуская дым в сторону от меня, сказала:
- Точно не знаю. Меня встретят в Минске.
Я улыбнулась, а в душе испытала разочарование. Хотела Наташе подкинуть месторасположение диверсионной школы. Но, видно, не судьба. Ни Магда не знала, куда она едет. Ни Наташу я больше не увидела.
Связистка до самого Минска бегала курить в тамбур, и была плохой собеседницей. Больше молчуньей. Если ей не задашь вопрос, она сама разговор не начнёт. Да и всё нервничала, часто повторяя:
- Ну, зачем я сюда еду?
Её глаза не отрывались от мелькающих пейзажей Белоруссии, когда Магда задумчиво смотрела в окно поезда.
Немка гадала, что ждёт её в стране врага, а я пыталась не вспоминать врага, которого полюбила. Лишь по ночам при тусклом свете я перечитывала записку Отто, испытывая опустошённость. Обычно в отпуск едут набраться сил и отдохнуть, а я вот отдала всю себя без остатка штандартенфюреру Клинге. Моё сердце словно сжалось в маленький комок в груди и больше не хотело биться, замирая от каждого воспоминания о счастливых днях в замке барона. Может, я бы плакала по ночам от тоски и душевной боли, но присутствие постороннего человека сдерживало. Тяжело вздыхая, я засыпала под монотонный стук колёс вагона и под них же просыпалась, но с мыслями об Отто.
Может, и лучше, что моей попутчицей была немногословная Магда. Я смогла обдумать всё хорошенько.
Знаете, я стала лучше понимать мужчин. Их стремление сходить налево, но обязательно вернуться домой. Ведь я поступала именно так с Рихардом. Испив воды из быстротекущей реки, я бежала к привычному колодцу, где вода хоть и студёная, но чистая. Так и мужчины. Им не хватает страсти, но пересытившись ей, они возвращаются к нежным любимым жёнам. К тем женщинам, что создали вокруг их уют. Я возвращалась к нежному Рихарду, после безумно страстного Отто.
Господи, как же меня угнетала эта мысль! Я не чувствовала вина за измену моему рыцарю. Я хотела вновь утонуть в жарких объятьях его друга. Но я понимала, что моё бегство что-то надломило в нас с Отто. И может быть нам никогда не будет позволено исправить наши ошибки гордости. Мне придётся смириться и остаться с Рихардом. Он, по крайней мере, любит меня.
Жаль, что наши чувства не так взаимны, как до Берлинского отпуска. Я, как и мужчины, сходившие налево, выбирала не сердцем, а умом. С Рихардом постоянство и хоть какая-то стабильность в отношениях, чего нет с Отто.
В Минске я простилась с Магдой, пожелав ей удачи. Она неуверенно кивнула в ответ, выходя из купе. Её действительно встречали на вокзале. Высокий офицер из СС представился радистке и, взяв её чемодан, пригласил рукою идти за ним. Больше молчунью Магду я не встречала. Как и офицеры из поезда на Берлин, она стала мимо проходящей в моей жизни.
Перед самым Витебском поезд резко затормозил. Я хоть не слетела на пол, но дёрнулась хорошо так. Дыхание от толчка спёрло в груди. В первые минуты я испугалась, что партизаны пустили под откос наш поезд. Немного отойдя от лёгкого шока, вышла из купе. Все бегали, но паники особой не было.
- Что происходит? – спросила я у проводника.
- Партизаны взорвали рельсы. Эшелон, идущий впереди нас, пострадал, — быстро пояснив, проводник побежал дальше по коридору.
Пассажиры, преимущественно военные, устремились на помощь пострадавшим. Я тоже вышла из вагона следом за ними.
Партизаны искусно подложили бомбу на рельсы и привели её в действие, только когда тягач и три вагона прошли вперёд. Динамита хватило, чтобы разворотило два вагона и ещё несколько сошли с рельсов. Пострадавших было много. Этот поезд вёз на восточный фронт свежую людскую силу и оружие. Не довёз. И в ближайшее время по этим раскуроченным рельсам не пройдёт ни один поезд в сторону Витебска.
Раненным помогали на месте. Оставшихся в живых пересаживали на наш поезд. Хоть с Витебском связались, но быстро устранить последствия взрыва не удастся. Масштабы были колоссальными. В эпицентре взрыва даже образовалась глубокая воронка, словно бомба угодила прямо в рельсы, а не взорвались несколько динамитных шашек.
Почему я решила, что это динамит, а не ещё что-то взрывное? В нашем поезде ехал подрывник. Я запомнила его, когда ходили с Магдой в вагон ресторан. Он подсел к нам и хвастался, сколько заминировал домов в Вязьме, когда армия вермахта отступала.
Так вот, расхаживая возле места взрыва, немец подробно описывал вышестоящему офицеру, что за взрывное устройство использовали партизаны. Из их разговора до меня долетели «динамит», «самодельное» и «очень мощное». Я прошла мимо, не задерживаясь, чтобы не привлечь лишнего внимания к своей скромной персоне.
Бесцельно бродя между бегающими солдатами, стонущими ранеными, изученными трупами и копоти, я поблагодарила судьбу за то, что наш поезд шёл с опозданием на целый час. Всего шестьдесят минут отделяли нас от катастрофы. И мой вагон был бы так же охвачен огнём, как и третий вагон подорванного поезда.
Впервые я задумалась: не судьба умереть на войне или я такая везучая. Вот о чём я думала, рассматривая последствия работы моих соотечественников. Не о расставании с Отто и возвращении к Рихарду, а собственной жизни. Я всё-таки самовлюблённая эгоистка, для которой имеет значение только собственная жизнь. По крайней мере, к концу войны я стала так думать. А, может, я просто привыкла к смертям, что моё восприятие реальности исказилось. Я больше не видела мир в ярких красках. Он стал серым, а происходящее в нём, как кинолента на широком экране. И я смотрела грустное кино о человеческой жестокости уже ничему не удивляясь. Когда-то я верила, что война меня не изменит. Я была неправа. Война меняет всех. Может, даже самых сильных ещё больше, чем слабых. Ведь сильным предстояло выжить в этом месиве из человеческих тел и принципах о гранях справедливости на этой войне.
Я выжила, но я не уверенна, что я сильная. Я просто стала другой. Я стала тенью, живущей в прошлом.
Ночью пришёл поезд из Витебска и забрал пассажиров. Все не поместились. За оставшимися должны были приехать грузовики.
Я без спешки пересела в новый вагон и уже к семи утра была в родном городе.
Витебск встретил меня моросящим дождиком и толкотней на перроне вокзала. Сжимая ручку чемодана, я пробивалась к выходу, как ко мне подбежал местный парнишка. Обтирая мокрое от дождя лицо, он на ломаном немецком спросил:
- Фройляйн, вам машина не нужна?
Фройляйн. Это при том, что на мне была форма ефрейтора. Я улыбнулась мальчику. От машины я в тот момент отказываться не собиралась.
В Витебске процветал подпольный извоз. Оккупанты раздали некоторым коллаборационистским чиновникам личные авто для лучшего служения освобождённому народу. Но предприимчивые шофёры использовали машины для подработки. Отправляя мальчишек-зазывал на поиски клиентов, ждали в условленном месте, чтобы не светиться.
Нередко и сами немцы подрабатывали извозом. Моим шофёром оказался как раз солдат вермахта и знакомый. Когда мальчик открыл для меня дверь авто, предлагая сесть, мои глаза сразу зацепились за силуэт на переднем сидении. А уже сев в машину я рассмотрела в зеркале заднего вида мелькающие лицо личного шофёра группенфюрера Крюгенау. Лично мы не были знакомы, но запомнить белобрысого и щербатого рядового, вечно копошащегося под капотом у фельдкамендатуры, я смогла. А ещё слухи, что парнишка должен всем сослуживцам и играет в карты. Поэтому когда меня в комфорте и с ветерком вёз личный шофёр немецкой шишки, я не удивлялась. Чего не скажешь о рядовом. Он явно нервничал. То и дело поглядывая на меня, но встречаясь глазами, виновато их отводил. Адрес называть мне не пришлось. Группенфюрер не раз подвозил меня с Рихардом, когда наша машина барахлила и Курт не успевал устранить поломку.
Уже въезжая во внутренний дворик дома, я сказала шофёру:
- Я не скажу группенфюреру, чем вы занимаетесь, рядовой.
За такие делишки могли и примерно наказать. Особенно если ты являешься личным шофёром высокопоставленного военного на оккупированной территории. Но мне было всё равно на проблемы субординации и дисциплины в окружении группенфюрера Крюгенау. Это его шофёр, вот пусть и сам его ловит за руку на этом проступке.
Рядовой остановил машину у самого подъезда и помог мне выйти из машины.
- Спасибо, ефрейтор Липне, — доверчивыми глазами глядя на меня поблагодарил за моё молчание шофёр, отдавая мне чемодан.
Уже заходя в подъезд, я улыбнулась сама себе. Надо же он знал мою фамилию. А вот я не запомнила. Хотя её часто упоминали в разговорах и солдаты, и офицеры, и девчата из связи. Вроде шофёр группенфюрера был ещё замешан в некоем нехорошем деле с карточным долгом. И если бы невмешательство Крюгенау, то сидел бы рядовой в окопе, а не отдыхал под крылышком покровителя. Правда, испугался он здорово, увидев меня в своей машине. Насколько помню, группенфюрер дал слово, что ещё один проступок и сам отправит в штрафбат, минные поля разминировать.
Рисковый парень, так стоять на шаг от позора и испытывать свою фортуну. Похоже, снова проигрался в карты, вот и занялся извозом.
Открывая дверь квартиры ключом, я ещё раз улыбнулась. Представив разъярённого группенфюрера Крюгенау брызжущего слюной и отчитывающего своего нерадивого шофёра. Жёсткий мужик! Я бы последовала его совету на месте рядового и завязала с картами. Но человеческая натура устроила так, что нам сложно отказать себе в удовольствии. Мы зависим от своих пороков. Подкармливаем их маленькими порциями, чтобы вновь и вновь испытать не с чем несравнимое наслаждение. Бедняга рядовой испытывал настоящую эйфорию, держа в руках стрит-флеш, и чуть не кричал от отчаянья когда на стол падал роял-флеш. А ведь удача была почти на его стороне.
«Удача. Интересно, а я удачливая?», — заходя уже в квартиру, спрашивала я себя. И ответ напрашивался сам. Да я была удачливая. Мне всегда везло. Моя жизнь несколько раз висела на волоске, но так и не оборвалась. Всегда кто-то появлялся и протягивал руку помощи.
Рихарда дома не было. Расхаживая по квартире, я заметила пыль на полках. Похоже, мой рыцарь уже три дня не прибирался, что на него не похоже. Пыль истинный немец не выносил. Это я могла пройти мимо или залениться стереть слой пылюки, но не Рихард. Он хватал тряпку и смахивал её, ворча, что дышать пылью вредно. Ещё вредно не проветривать помещения. Зимой я даже скандалила с ним, по этому поводу. Я сижу, мёрзну под одеялом, а он открывает окно. Что Рихарда давно нет дома, было понятно ещё и душному спёртому воздуху в квартире. Окна плотно закрыты.
В этот раз я сама распахнула окна, впустив в комнаты свежий воздух. Я, вообще, была в день своего приезда примерной девочкой. Вымыла пол, стёрла пыль и приготовила обед. Ну, или ужин с завтраком. Зависело оттого когда вернётся Рихард.
Вечером уставшая, я скрутилась калачиком на диване и уснула. Меня разбудил мокрый язык Дружка. Наш пёс облизывали моё лицо и счастливо поскуливал. Обняв, я потрепала его по голове. Отчего Дружок ещё больше принялся меня лизать.
- Мы скучали, — раздался голос Рихарда в полумраке комнаты.
Я обернулась, всё ещё обнимая пса. Мой рыцарь стоял, сложив руки на груди и упёршись лбом в косяк дверей. Его лицо озаряла довольная улыбка, а глаза светились неподдельной радостью.
Я так же улыбнулась ему. Правда, не знаю, светились ли мои глаза так же, как штандартенфюрера фон Таубе. Я ведь не особо скучала по нему в Берлине, пока была в гостях у его друга. Но мужчины не так наблюдательны, как женщины, и думаю, моя улыбка заставила Рихарда поверить, что я тоже рада своему возвращению.
- И я скучала, милый, — поднимаясь с дивана, промурлыкала я.
Рихард протянул ко мне руки, приглашая в свои объятья. И я бросилась в них. Обнимая моего рыцаря, в одно мгновение мне показалось, что не было этого Берлинского отпуска, и мы не расставались на эти скоротечные две недели. Но это чувство было всего мгновение. Стоило Рихарду поцеловать меня, как в памяти всплыли жаркие поцелуи Отто, и низ живота схватил приятный спазм. Я отстранилась от любовника. Невинно улыбаясь, впервые попыталась отложить неизбежные ласки на потом.
- Я приготовила нам поесть, — игриво завоевала я, надеясь, что Рихард не задастся вопросом: почему его любовница так странно себя ведёт.
Он и не задался.
- Только не говори, что пожарила яичницу, но она подгорела?— сильнее прижал меня к себе Рихард. – Хотя я такой голодный, что съем этот кулинарный шедевр.
Мы оба засмеялись, вспомнив, как горят у меня на сковороде яйца.
Это была не яичница. И далеко не подгорела. Ужин, приготовленный мной, Рихард уплетал за обе щеки. Говорил: если бы знал, что мой отпуск у родственников пойдёт мне на пользу, то давно бы отправил в Берлин. Я хохотала до упада, отвечая, что это первый и последний раз когда я кашеварю на кухне. Не хочу баловать своего шеф-повара.
За весёлыми и непринуждёнными разговорами на кухне, мы снова сблизились. Под конец ужина я уже сидела на коленях у штандартенфюрера фон Таубе и кормила его с ложки кашей. Как, и в тогда, наша совместная трапеза переместилась в спальню.
Было сложно забыться в нежных руках Рихарда. То и дело в моём воображение всплывал Отто. Хотелось кричать от пустоты внутри себя, но я улыбалась любовнику, делая вид, что счастлива с ним. Правда, это было уже не то счастье, каким оно было до поездки в столицу Германии. Образ штандартенфюрера Клинге никак не отпускал меня. Боже, как же Отто был прав когда писал ту записку. Он жил во мне и я всегда принадлежала ему.
Какой бы хорошей актрисой ни была женщина, любящий мужчина заметит перемены в ней. Рихард заметил. После любви, покрывая моё лицо и шею поцелуями, он тихо спросил:
- Ты изменилась, Лиза. Мне кажется, что ты хоть и со мной, но словно далеко от меня. Ты где-то витаешь. Где-то там, где нет меня.
Что мне надо было ответить? Правду? Нет. Правда погубила бы нас. Я снова соврала.
- Рихард, я всё ещё в Берлине, — обняв его лицо ладошами, я посмотрела в искренние глаза любовника. – Но, я вернулась к тебе. Только к тебе.
