Моя жизнь похожа на череду сплошных кошмаров. Как бы я ни старалась, но ничего изменить я не смогу. Не в моих силах. Мои родители внезапно умерли и я осталась совсем одна. Чтобы я ни пыталась сделать, всё шло к черту. Когда надо мной взял опеку дядя, я на мгновение ощутила сказку, в которой моя жизнь станет прежней. Любящая семья, которую я потеряла. Но это был лишь спектакль. Как только опека удостоверилась, что моей жизни ничего не угрожает и опекун выполняет все свои законные действия, – кормит, оберегает, обеспечивает всем жизненно необходимым, – они перестали нас посещать и начался ад.
Он заставлял подчиняться всем его приказам. Если его что-то не устраивало, он избивал меня, а потом запирал в кладовке, пока не пройдут синяки. В школе говорил, что я заболела. И все ему верили. Когда я возвращалась в школу и пыталась донести до учителей, что со мной происходит на меня смотрели как на умалишенную. Во мне видели девочку потерявшую родителей и свихнувшейся на этом. Наверно считали, что я вижу вокруг себя один лишь заговор. Мне не делали замечаний, лишь жалостливо смотрели в глаза, а потом всё рассказывали дяде, который повторял мой личный ужас заново.
Так повторялось из месяца в месяц, пока я не стала вести себя покладистой девочкой. Я исполняла его указания. Мои глаза были пусты. Душа полностью выедена слезами за все эти месяца. Я не чувствовала к себе ни жалости, ни сострадания. Я стала ощущать, что так и должно быть. Что только этого я и достойна.
Когда мне исполнилось семнадцать, дядя стал давать однозначные намеки, что как только мне исполнится восемнадцать, я стану его личной рабыней. Буду исполнять все его плотские указания. И мне было плевать. Всем было плевать на меня. Все мои силы давно закончились. Я устала воевать. Сколько раз я прибегала в опеку и жаловалась им. Но они проверяли мое тело на наличие синяков, проверяли у гинеколога. Ничего. Ни синяков, ни какого насилия. Приходили с проверкой домой. Отчим молча позволял осмотреть свой дом. У меня была своя отдельная комната. Чистая, светлая. Ни каких намеков на жестокое со мной обращение. И меня заклеймили в лгунью. Даже органы перестали мне верить, а отчим озверел. Стал более жестоким.
В тот день я смогла убежать. Вырваться из его лап. Вот только куда мне бежать? Мне некуда идти. И я всегда возвращалась в его дом. И он это знал. Так что даже не пытался меня найти. А я знала, что как только вернусь, он вновь сделает меня узницей.
В ту ночь я брела куда глаза глядят. Мои глаза застили слезы. Вдалеке показался мост. Может закончить свои страдания?
– Ты чего такая потрепанная?
Раздался голос справа от меня. Это был паренек старше меня. Лет двадцать может. Черные волосы, серые пронзительные глаза. Ледяные, но обжигает похлеще огня. В них утопаешь. И я позволяю себе это.
– Я тебе понравился? – смеется одними глазами, а я не могу отвести взгляд. – Сколько тебе? – задает он серьезно.
– Семнадцать.
– Вот как. Уже взрослая, – усмехается и отводит от меня глаза, которые устремляет на воду.
Только в этот момент я начинаю соображать. Туман в голове рассеивается и я могу трезво его оценить. Красивые черты. В профиль он выглядит более мужественным, будто не так давно не был еще несмышленым пацаном. Или это только я, загнанная в угол, отчаянно пытаюсь видеть вокруг себя остатки хорошего и светлого.
– А тебе сколько? – нахожу в себе остатки храбрости и задаю интересующий вопрос. Он же не ударит меня за такую дерзость?
– Девятнадцать, – хитро щурится. – Не побоишься пойти со мной?
– Куда? – задаю немного заикаясь, но не от страха, скорее от любопытства. Он не отвернулся от меня как другие. Мне это не привычно.
– Идем, – тянет меня за руку.
Держит уверенно, но не мертвой хваткой. Так вот какого это? Держаться за руки. Не опасаться, что в следующую минуту на тебя поднимут руку. С ним так легко. Такое блаженство. Но позволить себе забыться? А потом вернуться в ад? Может мне будет легче потом всё это переносить?
Он ведет меня по улочкам. Они сменяются одна за другой. Я не знаю сколько мы бредет по небольшому городку, но вскоре оказываемся на оживленной улице. Я бы сказала, небольшой площади. Играет музыка, светят фонари, освещая дома и улицу. Люди танцуют, кружатся. Вырисовывают телами свободу, которая плещется здесь через край. Они свободны. Они вольны делать, что угодно.
Он тянет меня в центр, увлекая меня в танец. Я чувствую зажатость. Не могу я себе позволить двигаться так, как они. Он ведущий в нашей игре и ненадолго, позволяю эту вольность. Проходит часа два и он прощается со мной. Мое тело покидает жизнь, заставляя чувствовать лишь пустоту.
– Мы еще увидимся? – шепчу ему несмело в спину.
– Если ты этого хочешь, приходи вновь. Мы здесь бываем каждую ночь.
– Каждую ночь я не смогу приходить.
Ведь ровно как я приду сегодня домой, вновь попаду под замок.
– Мы будем в этом городе следующие полгода. Так что приходи как сможешь.
На моем лице расцветает улыбка. Да, это то, что мне нужно. Полгода счастья. Наверно никогда я не была так счастлива.
* * *
Никогда не думал, что буду с нетерпением ждать нашей с ней встречи. Привычные дни превратились в рутины, сглаживаясь, лишь в моменты встречи с ней. Она приходит в центр каждые недели полторы. Тщательно скрывая горло и руки, облачаясь в бесформенные вещи. Свитера с длинным рукавом и вытянутым воротом. Зима, понимаю. Но даже в помещении, она не позволяет себе одеваться по-другому. Скрывает что-то?
Я не настаиваю рассказывать мне всё. За наши несколько встреч мы ни разу не рассказывали о себе, не спрашивали наших имен. Всё, что мы знаем – возраст. Большего мне и не надо. Мне ровным счетом плевать, что происходит в ее жизни. И так же я не хочу вмешивать ее в свою жизнь. Пройдут полгода и мы разбежимся. Возможно напоследок я заполучу ее тело. Душу так точно уже получил.
Она приходит к нам забитая. Маленькая, послушная птичка. Просто пай-девочка. На дух не переношу таких. Но она почему-то оставляет свой след во мне. Я всё больше начинаю задумываться о ней. Если она не появляется через полторы недели, я не нахожу себе места. Что могло произойти? Почему она не пришла в этот раз? Передумала? Наверно.
Но она приходит через пару дней. Вновь, как загнанная овечка. Прошло несколько месяцев, а она не изменилась. Ощущение, что ей становилось только хуже. Я не понимал ее состояния, но не имел права лезть к ней в душу.
Весной я решил откинуть свои принципы в мусорку и проводить ее до дома. Она не хотя, но позволила это сделать, постоянно оглядываясь по сторонам. Она кого-то боится? Мы останавливаемся около арки, которая ведет, видимо, в ее двор. Я соглашаюсь не заходить внутрь и смотрю на ее спину. Она напряжена, ее немного потрясывает.
Проходит десять минут, а я не могу себя заставить уйти. Что-то удерживает меня здесь. И я захожу внутрь двора. Сворачиваю за угол и вижу такую картину.
Девчонку удерживает за горло какой-то мужик. Лицо перекошено от злобы. Кто он такой и что ему нужно? Это последнее, что проносится в голове. Я подскакиваю к ним, вырывая ее из его тисков.
– Проваливай щенок! – орет на меня обезумевший мужик. – Я видел вас из окна! Она получила за дело! А ты, чтобы больше не появлялся рядом с моей женой!
Женой?
В меня, будто расплавленное железо влили. Внутри всё оборвалось. Жена, значит?! А прикидывалась невинной овечкой! Какая же тварь. Сердце вырвала. Пошевелится не могу. Меня трясет от возмущения. Во мне закипает ненависть.
Хватаю ее за плечи и резко встряхиваю, заставляя посмотреть мне в глаза. Хочется душу из нее всю вытрясти. Но не позволяю себе этого.
Она поднимает на меня свои пустые глаза, разбитую губу. На щеке садина. «Он избивал ее средь бела дня? А может он ее и до этого бил?» – проносится у меня в мозгу.
Крепче сжимаю ее плечи, заставляя почувствовать боль от моих рук. Она на миг кривится. Значит еще в сознании. Быстро подскакиваю, разбивая бровь неожиданно взявшегося мужа, хватаю ее за руку и убегаю вместе с ней.
Не знаю, что на меня нашло, но привожу я ее в наше временное поселение. Нас встречают двое. Прохожу мимо них и слышу в спину ее крик:
– Что ты наделал! А ну верни меня домой!
– И не подумаю, – жестко обрубаю ее истерику. – Считай, что я тебя похитил, – бросаю через плечо, не поворачиваясь к ней, а потом обращаюсь к рядом стоящим мужчинам. – Заприте ее.
И ухожу. Ухожу, чтобы не слышать ее крик, который быстро замолкает. Что я творю не понимаю, но возвращать я ее не собираюсь. Вот так отпустить? Нет. Жена, значит? А рвешься ты значит в любимому муженьку, который избивал тебя от большой и светлой любви? Тьфу.
Сколько проходит времени я не знаю. Сижу в своей палатке и просто смотрю в одну точку. С тех пор как встретил ее, не живу, скорее существую. И она оживала, когда приходила к нам.
Из моих мыслей меня вырывает требовательный голос:
– Сколько еще ты будешь держать ее взаперти?
– А сколько прошло времени? – спрашиваю без эмоций.
– Два дня.
Встаю и бреду за ним. Заходим в одну из больших палаток, которая по размеру наверно не уступает просторной комнате. Квадратов, этак двенадцать. Окидываю внутреннее помещение взглядом и замечаю ее сидящей в просторной клетке. Сюда мы сажаем наших пленников. Мы не простые кочевники и грешим черными делишками.
Я подхожу к клетке и смотрю на нее сквозь прутья. Она сидим на полу, приобнимая коленки. Безжизненные глаза глядят куда-то в одну точку. Открываю клетку и трогаю ее за плечо, но она не реагирует.
– Она такая уже несколько дней. Ни ест, ни пьет. Кричала, визжала, а как в клетку попала сразу усмирела. Признаков жизни вообще не подает.
Перевожу на нее взгляд и пытаюсь хоть какие-то эмоции прочесть, но их нет. Просто кукла. Ну что ж. Значит и обращаться с тобой будем соответственно.
– Вылезла! – зло бросил ей в лицо и она ожила. Вылезла и послушно отошла в сторону, которую ей указал. Противоположную от входа. – Раздевайся, – жестче бросил ей прямо в глаза. На моем лице ни грамма эмоций, ни грамма жалости. Я не буду с тобой цацкаться.
Она смотрит мне прямо в глаза и начинает расстегивать пуговицы блузки. Это в первый раз, когда пришла ко мне на встречу в рубашке. Наверно был какой-то знаменательный день.
«Может быть роспись?» – у меня зубы сводит только от одной этой мысли. Внутри всё бушует. А она послушно расстегивает одну пуговицу за другой. Нет ни стыда, ни смущенности. Вот, значит ты какая, да? Обманула меня. Прикинулась белой и пушистой, а сама не гнушается раздеваться не только передо мной, но и перед совершенно незнакомым мужиком. Половина пуговиц расстегнута, а меня уже передергивает. Не могу на нее смотреть без омерзения. В голове мелькает мысль уйти. Оставить ее с ним. Пускай развлекает его, раз ей совершенно плевать перед кем раздеваться.
Ее руки дрогнули. И я вновь навострил на нее свой взгляд. Она мельком стрельнула испуганными глазами на незнакомого мужика, но послушно продолжила расстегивать пуговицы.
– Выйди, – всё тем же тоном, произнес, выпроваживая лишнего зрителя.
Он оставляет на стуле платье, специально подготовленное для нее и выходит. Лишь хмыкнув.
Наконец она скидывает с себя рубашку и джинсы и остается в одном белье. Я бегло осматриваю, пока она мелко дрожит. Боишься меня? Бойся, показывай мне свои эмоции, главное не закрывайся в себе. Ее тело усыпано мелкими синяками и садинами. Есть много свежих, и много давнишних. Теперь понятно почему она одевается в закрытую одежду.
– Снимай белье. И надевай платье.
Она мешкает, но всё-таки тянется в застежкам бюстгальтера. И нахрена я сказал ей снимать белье? Поворачиваюсь к ней спиной и выхожу на улицу. Там меня уже ждут остальные скитальцы. Уже напел им?
Она выходит через несколько минут и к ней приковываются десятки глаз. И я оборачиваюсь с ними. Это платье смотрится на ней слишком откровенно. Плечи оголены, обрамляют лишь руки небольшой полоской ткани. Грудь прикрывает, конечно, но отчетливо бросается в глаза ее обнаженность. Отчего я заливаюсь краской и отворачиваюсь от нее.
– Ты без белья?!
– Вы же сами сказали снять его.
Вы? Это немного отрезвляет, а надо мной посмеиваются. Ну и пусть. Первый раз показал свою слабость. Не надейтесь, это разовая акция и она не повторится.
В таких платьях ходят многие. Но лишь она в нем зажимается, и показывает ее некомфорность. На ней это платье слишком сексуальное. Хочу наплевать на все запреты и впиться губами в открытую шею. А что мне собственно мешает это сделать сейчас?
Я беру ее за волосы и оттягиваю голову назад, впиваясь губами в шею. Она не отталкивает. И это меня подзадоривает. Хочу получить ее. Эта шальная мысль надежно застряла у меня в голове.
– Будь моей, – шепчу ей на ухо. – И уходи с нами. Мы отбываем меньше, чем через неделю.
Смеюсь сам над своим предложением. Когда меня останавливало владеть женщиной без ее разрешения? А тут вдруг предлагаю? Не беру силой, а лишь предлагаю.
– На каких правах? – ох, у нее еще дерзость осталась. Смелая какая. – Или я так же буду в клетке сидеть?
– Кто знает. Может и будешь, – ухмыляюсь и ухожу.
– Тогда чем ты от него отличаешься?! – слышу за своей спиной крик, переходящий в истерику. И разворачиваюсь. Ее трясет, она падает на колени и обнимает себя за плечи. – Через три дня мне исполнится восемнадцать, – уже практически шепчет. Я стою поодаль от нее, но прекрасно ее слышу. – Он много раз говорил, что сделает из меня рабыню, когда я стану совершеннолетней. Много раз, когда издевался надо мной и запирал меня в холодной кладовке. Если он возьмет меня силой, я наложу на себя руки. Больше не смогу терпеть унижения, когда мне показали как выглядит свобода, хоть и мифическая.
По ее щекам текут слезы. Но это меня нисколько не трогает.
Она уходит и я ее не останавливаю. Лишь смотрю ей вслед. Ей некуда идти, значит она возвращается в его дом. Мазохист зависимый от своего мучителя.
Значит я похож на него? Ничем не отличаюсь? Раньше я и правда брал когда хотел и кого. Если понравилась я получал ее, но ложилась она в мою постель по собственной воле. В этом с ним наше различие. Я не беру против воли. Но легко эту волю ломаю.
Но ты и так сломана. В твоем мозгу раздрай. И это надолго.
* * *
– Что делать собираешься? Уже два дня прошло.
– Начинайте разбирать лагерь. Скоро уезжаем.
– А с девчонкой?
– Она сделала свой выбор.
– Она выбрала смерть. И так как день рождение считается уже в двенадцать ночи, то руки она наложит всего через три часа. И я в это верю. Как и верю во все то, что с ней происходило. У тебя два часа на раздумья осталось. Я соберу крепких мужиков на случай вылазки в гости.
Я остаюсь наедине со своими мыслями. Перебираю в голове все ее появления. Какая она была до и после. И время не щадит. Оно мчится, неумолимо подгоняя с окончательный ответом.
Я предложил ей свободу. Возможно не ту, что она хотела. Она выбрала свой вариант. И я не могу ее отговаривать. Каждый волен принимать и нести ответственность за свои решения. Но буду ли я готов нести ответственность за то, что бросил ее, зная, что с ней происходит?
Он заставлял подчиняться всем его приказам. Если его что-то не устраивало, он избивал меня, а потом запирал в кладовке, пока не пройдут синяки. В школе говорил, что я заболела. И все ему верили. Когда я возвращалась в школу и пыталась донести до учителей, что со мной происходит на меня смотрели как на умалишенную. Во мне видели девочку потерявшую родителей и свихнувшейся на этом. Наверно считали, что я вижу вокруг себя один лишь заговор. Мне не делали замечаний, лишь жалостливо смотрели в глаза, а потом всё рассказывали дяде, который повторял мой личный ужас заново.
Так повторялось из месяца в месяц, пока я не стала вести себя покладистой девочкой. Я исполняла его указания. Мои глаза были пусты. Душа полностью выедена слезами за все эти месяца. Я не чувствовала к себе ни жалости, ни сострадания. Я стала ощущать, что так и должно быть. Что только этого я и достойна.
Когда мне исполнилось семнадцать, дядя стал давать однозначные намеки, что как только мне исполнится восемнадцать, я стану его личной рабыней. Буду исполнять все его плотские указания. И мне было плевать. Всем было плевать на меня. Все мои силы давно закончились. Я устала воевать. Сколько раз я прибегала в опеку и жаловалась им. Но они проверяли мое тело на наличие синяков, проверяли у гинеколога. Ничего. Ни синяков, ни какого насилия. Приходили с проверкой домой. Отчим молча позволял осмотреть свой дом. У меня была своя отдельная комната. Чистая, светлая. Ни каких намеков на жестокое со мной обращение. И меня заклеймили в лгунью. Даже органы перестали мне верить, а отчим озверел. Стал более жестоким.
В тот день я смогла убежать. Вырваться из его лап. Вот только куда мне бежать? Мне некуда идти. И я всегда возвращалась в его дом. И он это знал. Так что даже не пытался меня найти. А я знала, что как только вернусь, он вновь сделает меня узницей.
В ту ночь я брела куда глаза глядят. Мои глаза застили слезы. Вдалеке показался мост. Может закончить свои страдания?
– Ты чего такая потрепанная?
Раздался голос справа от меня. Это был паренек старше меня. Лет двадцать может. Черные волосы, серые пронзительные глаза. Ледяные, но обжигает похлеще огня. В них утопаешь. И я позволяю себе это.
– Я тебе понравился? – смеется одними глазами, а я не могу отвести взгляд. – Сколько тебе? – задает он серьезно.
– Семнадцать.
– Вот как. Уже взрослая, – усмехается и отводит от меня глаза, которые устремляет на воду.
Только в этот момент я начинаю соображать. Туман в голове рассеивается и я могу трезво его оценить. Красивые черты. В профиль он выглядит более мужественным, будто не так давно не был еще несмышленым пацаном. Или это только я, загнанная в угол, отчаянно пытаюсь видеть вокруг себя остатки хорошего и светлого.
– А тебе сколько? – нахожу в себе остатки храбрости и задаю интересующий вопрос. Он же не ударит меня за такую дерзость?
– Девятнадцать, – хитро щурится. – Не побоишься пойти со мной?
– Куда? – задаю немного заикаясь, но не от страха, скорее от любопытства. Он не отвернулся от меня как другие. Мне это не привычно.
– Идем, – тянет меня за руку.
Держит уверенно, но не мертвой хваткой. Так вот какого это? Держаться за руки. Не опасаться, что в следующую минуту на тебя поднимут руку. С ним так легко. Такое блаженство. Но позволить себе забыться? А потом вернуться в ад? Может мне будет легче потом всё это переносить?
Он ведет меня по улочкам. Они сменяются одна за другой. Я не знаю сколько мы бредет по небольшому городку, но вскоре оказываемся на оживленной улице. Я бы сказала, небольшой площади. Играет музыка, светят фонари, освещая дома и улицу. Люди танцуют, кружатся. Вырисовывают телами свободу, которая плещется здесь через край. Они свободны. Они вольны делать, что угодно.
Он тянет меня в центр, увлекая меня в танец. Я чувствую зажатость. Не могу я себе позволить двигаться так, как они. Он ведущий в нашей игре и ненадолго, позволяю эту вольность. Проходит часа два и он прощается со мной. Мое тело покидает жизнь, заставляя чувствовать лишь пустоту.
– Мы еще увидимся? – шепчу ему несмело в спину.
– Если ты этого хочешь, приходи вновь. Мы здесь бываем каждую ночь.
– Каждую ночь я не смогу приходить.
Ведь ровно как я приду сегодня домой, вновь попаду под замок.
– Мы будем в этом городе следующие полгода. Так что приходи как сможешь.
На моем лице расцветает улыбка. Да, это то, что мне нужно. Полгода счастья. Наверно никогда я не была так счастлива.
* * *
Никогда не думал, что буду с нетерпением ждать нашей с ней встречи. Привычные дни превратились в рутины, сглаживаясь, лишь в моменты встречи с ней. Она приходит в центр каждые недели полторы. Тщательно скрывая горло и руки, облачаясь в бесформенные вещи. Свитера с длинным рукавом и вытянутым воротом. Зима, понимаю. Но даже в помещении, она не позволяет себе одеваться по-другому. Скрывает что-то?
Я не настаиваю рассказывать мне всё. За наши несколько встреч мы ни разу не рассказывали о себе, не спрашивали наших имен. Всё, что мы знаем – возраст. Большего мне и не надо. Мне ровным счетом плевать, что происходит в ее жизни. И так же я не хочу вмешивать ее в свою жизнь. Пройдут полгода и мы разбежимся. Возможно напоследок я заполучу ее тело. Душу так точно уже получил.
Она приходит к нам забитая. Маленькая, послушная птичка. Просто пай-девочка. На дух не переношу таких. Но она почему-то оставляет свой след во мне. Я всё больше начинаю задумываться о ней. Если она не появляется через полторы недели, я не нахожу себе места. Что могло произойти? Почему она не пришла в этот раз? Передумала? Наверно.
Но она приходит через пару дней. Вновь, как загнанная овечка. Прошло несколько месяцев, а она не изменилась. Ощущение, что ей становилось только хуже. Я не понимал ее состояния, но не имел права лезть к ней в душу.
Весной я решил откинуть свои принципы в мусорку и проводить ее до дома. Она не хотя, но позволила это сделать, постоянно оглядываясь по сторонам. Она кого-то боится? Мы останавливаемся около арки, которая ведет, видимо, в ее двор. Я соглашаюсь не заходить внутрь и смотрю на ее спину. Она напряжена, ее немного потрясывает.
Проходит десять минут, а я не могу себя заставить уйти. Что-то удерживает меня здесь. И я захожу внутрь двора. Сворачиваю за угол и вижу такую картину.
Девчонку удерживает за горло какой-то мужик. Лицо перекошено от злобы. Кто он такой и что ему нужно? Это последнее, что проносится в голове. Я подскакиваю к ним, вырывая ее из его тисков.
– Проваливай щенок! – орет на меня обезумевший мужик. – Я видел вас из окна! Она получила за дело! А ты, чтобы больше не появлялся рядом с моей женой!
Женой?
В меня, будто расплавленное железо влили. Внутри всё оборвалось. Жена, значит?! А прикидывалась невинной овечкой! Какая же тварь. Сердце вырвала. Пошевелится не могу. Меня трясет от возмущения. Во мне закипает ненависть.
Хватаю ее за плечи и резко встряхиваю, заставляя посмотреть мне в глаза. Хочется душу из нее всю вытрясти. Но не позволяю себе этого.
Она поднимает на меня свои пустые глаза, разбитую губу. На щеке садина. «Он избивал ее средь бела дня? А может он ее и до этого бил?» – проносится у меня в мозгу.
Крепче сжимаю ее плечи, заставляя почувствовать боль от моих рук. Она на миг кривится. Значит еще в сознании. Быстро подскакиваю, разбивая бровь неожиданно взявшегося мужа, хватаю ее за руку и убегаю вместе с ней.
Не знаю, что на меня нашло, но привожу я ее в наше временное поселение. Нас встречают двое. Прохожу мимо них и слышу в спину ее крик:
– Что ты наделал! А ну верни меня домой!
– И не подумаю, – жестко обрубаю ее истерику. – Считай, что я тебя похитил, – бросаю через плечо, не поворачиваясь к ней, а потом обращаюсь к рядом стоящим мужчинам. – Заприте ее.
И ухожу. Ухожу, чтобы не слышать ее крик, который быстро замолкает. Что я творю не понимаю, но возвращать я ее не собираюсь. Вот так отпустить? Нет. Жена, значит? А рвешься ты значит в любимому муженьку, который избивал тебя от большой и светлой любви? Тьфу.
Сколько проходит времени я не знаю. Сижу в своей палатке и просто смотрю в одну точку. С тех пор как встретил ее, не живу, скорее существую. И она оживала, когда приходила к нам.
Из моих мыслей меня вырывает требовательный голос:
– Сколько еще ты будешь держать ее взаперти?
– А сколько прошло времени? – спрашиваю без эмоций.
– Два дня.
Встаю и бреду за ним. Заходим в одну из больших палаток, которая по размеру наверно не уступает просторной комнате. Квадратов, этак двенадцать. Окидываю внутреннее помещение взглядом и замечаю ее сидящей в просторной клетке. Сюда мы сажаем наших пленников. Мы не простые кочевники и грешим черными делишками.
Я подхожу к клетке и смотрю на нее сквозь прутья. Она сидим на полу, приобнимая коленки. Безжизненные глаза глядят куда-то в одну точку. Открываю клетку и трогаю ее за плечо, но она не реагирует.
– Она такая уже несколько дней. Ни ест, ни пьет. Кричала, визжала, а как в клетку попала сразу усмирела. Признаков жизни вообще не подает.
Перевожу на нее взгляд и пытаюсь хоть какие-то эмоции прочесть, но их нет. Просто кукла. Ну что ж. Значит и обращаться с тобой будем соответственно.
– Вылезла! – зло бросил ей в лицо и она ожила. Вылезла и послушно отошла в сторону, которую ей указал. Противоположную от входа. – Раздевайся, – жестче бросил ей прямо в глаза. На моем лице ни грамма эмоций, ни грамма жалости. Я не буду с тобой цацкаться.
Она смотрит мне прямо в глаза и начинает расстегивать пуговицы блузки. Это в первый раз, когда пришла ко мне на встречу в рубашке. Наверно был какой-то знаменательный день.
«Может быть роспись?» – у меня зубы сводит только от одной этой мысли. Внутри всё бушует. А она послушно расстегивает одну пуговицу за другой. Нет ни стыда, ни смущенности. Вот, значит ты какая, да? Обманула меня. Прикинулась белой и пушистой, а сама не гнушается раздеваться не только передо мной, но и перед совершенно незнакомым мужиком. Половина пуговиц расстегнута, а меня уже передергивает. Не могу на нее смотреть без омерзения. В голове мелькает мысль уйти. Оставить ее с ним. Пускай развлекает его, раз ей совершенно плевать перед кем раздеваться.
Ее руки дрогнули. И я вновь навострил на нее свой взгляд. Она мельком стрельнула испуганными глазами на незнакомого мужика, но послушно продолжила расстегивать пуговицы.
– Выйди, – всё тем же тоном, произнес, выпроваживая лишнего зрителя.
Он оставляет на стуле платье, специально подготовленное для нее и выходит. Лишь хмыкнув.
Наконец она скидывает с себя рубашку и джинсы и остается в одном белье. Я бегло осматриваю, пока она мелко дрожит. Боишься меня? Бойся, показывай мне свои эмоции, главное не закрывайся в себе. Ее тело усыпано мелкими синяками и садинами. Есть много свежих, и много давнишних. Теперь понятно почему она одевается в закрытую одежду.
– Снимай белье. И надевай платье.
Она мешкает, но всё-таки тянется в застежкам бюстгальтера. И нахрена я сказал ей снимать белье? Поворачиваюсь к ней спиной и выхожу на улицу. Там меня уже ждут остальные скитальцы. Уже напел им?
Она выходит через несколько минут и к ней приковываются десятки глаз. И я оборачиваюсь с ними. Это платье смотрится на ней слишком откровенно. Плечи оголены, обрамляют лишь руки небольшой полоской ткани. Грудь прикрывает, конечно, но отчетливо бросается в глаза ее обнаженность. Отчего я заливаюсь краской и отворачиваюсь от нее.
– Ты без белья?!
– Вы же сами сказали снять его.
Вы? Это немного отрезвляет, а надо мной посмеиваются. Ну и пусть. Первый раз показал свою слабость. Не надейтесь, это разовая акция и она не повторится.
В таких платьях ходят многие. Но лишь она в нем зажимается, и показывает ее некомфорность. На ней это платье слишком сексуальное. Хочу наплевать на все запреты и впиться губами в открытую шею. А что мне собственно мешает это сделать сейчас?
Я беру ее за волосы и оттягиваю голову назад, впиваясь губами в шею. Она не отталкивает. И это меня подзадоривает. Хочу получить ее. Эта шальная мысль надежно застряла у меня в голове.
– Будь моей, – шепчу ей на ухо. – И уходи с нами. Мы отбываем меньше, чем через неделю.
Смеюсь сам над своим предложением. Когда меня останавливало владеть женщиной без ее разрешения? А тут вдруг предлагаю? Не беру силой, а лишь предлагаю.
– На каких правах? – ох, у нее еще дерзость осталась. Смелая какая. – Или я так же буду в клетке сидеть?
– Кто знает. Может и будешь, – ухмыляюсь и ухожу.
– Тогда чем ты от него отличаешься?! – слышу за своей спиной крик, переходящий в истерику. И разворачиваюсь. Ее трясет, она падает на колени и обнимает себя за плечи. – Через три дня мне исполнится восемнадцать, – уже практически шепчет. Я стою поодаль от нее, но прекрасно ее слышу. – Он много раз говорил, что сделает из меня рабыню, когда я стану совершеннолетней. Много раз, когда издевался надо мной и запирал меня в холодной кладовке. Если он возьмет меня силой, я наложу на себя руки. Больше не смогу терпеть унижения, когда мне показали как выглядит свобода, хоть и мифическая.
По ее щекам текут слезы. Но это меня нисколько не трогает.
Она уходит и я ее не останавливаю. Лишь смотрю ей вслед. Ей некуда идти, значит она возвращается в его дом. Мазохист зависимый от своего мучителя.
Значит я похож на него? Ничем не отличаюсь? Раньше я и правда брал когда хотел и кого. Если понравилась я получал ее, но ложилась она в мою постель по собственной воле. В этом с ним наше различие. Я не беру против воли. Но легко эту волю ломаю.
Но ты и так сломана. В твоем мозгу раздрай. И это надолго.
* * *
– Что делать собираешься? Уже два дня прошло.
– Начинайте разбирать лагерь. Скоро уезжаем.
– А с девчонкой?
– Она сделала свой выбор.
– Она выбрала смерть. И так как день рождение считается уже в двенадцать ночи, то руки она наложит всего через три часа. И я в это верю. Как и верю во все то, что с ней происходило. У тебя два часа на раздумья осталось. Я соберу крепких мужиков на случай вылазки в гости.
Я остаюсь наедине со своими мыслями. Перебираю в голове все ее появления. Какая она была до и после. И время не щадит. Оно мчится, неумолимо подгоняя с окончательный ответом.
Я предложил ей свободу. Возможно не ту, что она хотела. Она выбрала свой вариант. И я не могу ее отговаривать. Каждый волен принимать и нести ответственность за свои решения. Но буду ли я готов нести ответственность за то, что бросил ее, зная, что с ней происходит?
