Дисклеймер
Внимание! В тексте присутствует ненормативная лексика. Возрастное ограничение 18+.
Все написанное является художественным вымыслом автора. Все персонажи произведения вымышлены, любое совпадение с реальными людьми или событиями случайно.
История первая: «Синяковы»
Стёпка сидел в старых, школьных теплицах, которые нельзя было считать настоящими теплицам. Теплицы здесь планировались, когда строили школу, еще на последнем издыхании советской власти, как говорила бабушка Зина. Но что-то не так пошло в великой стране передового космоса и лучшего балета — началась перестройка, будь она неладна. И сиё сооружение не нашло своего применения: сажать помидоры, огурцы, укроп и петрушку на приусадебном участке неполной средней школы Сороконожкино. Успели установить каркас, обшить стеклянными панелями и соорудить короб под грядки. Теперь здесь собирались подростки из неблагополучных семей или просто трудные ребята, как принято говорить в собесе, для активного обсуждения своих насущных проблем. Зина всегда ругалась, когда разговор заходил про эту перестройку. Все из-за неё посыпалось, и жизнь искорёжилась и зубасто огрызнулась, как одичавшая, озлобленная, выкинутая на произвол судьбы собака, когда-то нужная и обласканная хозяевами.
Уже темнело за окнами неудавшихся парников. Солнце отбрасывало грязные, размытые блики на мутные, замусоленные стекла, и Стёпка решил напоследок затянуться самокруткой с анашой. Здесь со вчерашнего дня, он заначил в укромном углу под деревянным плинтусом свой стратегический запас. Только что ушел друг Леха, с ним перетерли все вопросы. Туго Лешке — остался без матери с сестрой на руках, хорошо, что батя приходит, помогает. А вот он Стёпа, сам крутится, ни на кого не надеется.
Затянулся косячком, закатил глаза: «Эх, хорошо, хоть успокоюсь. А то сейчас надо домой идти. А там бабка Зина лежит, после больницы: вчера скорая привезла, она еле спустилась с машины, под руку с санитаром и то с палочкой.» Семнадцать лет всего Стёпе, а он все успевает: учиться в медицинском училище и на Юноне торговать подержанными телефонами. И теперь еще вся семья на нём, он за главного. Посмотрелся в зеркальную поверхность телефона, поправил пятерней взъерошенную, рыжую, шевелюру на голове, подумал: «Нищтяк, нормально, ничего не учует.»
Степка, сам удивился, не ожидал такой прыти от Зины. В первый день, приехав из больницы, как только водрузилась на диван, тут же хриплым голосом потребовала:
— Стёпка, дай прикурить! Курить хочу, сил нет терпеть. Соскучилась по куреву, пока в сраной больнице лежала. Стреляла у мужиков по сигаретке, от докторши пряталась. Хочу накуриться досыта.
Всё, идти надо домой, пока не спохватилась, орать не начала. Хотя сеструха должна была приготовить пожрать и посуду намыть. Стёпка еще раз глянул на своё отражение в телефоне и подумал: «Ёпта, опять веснушки высыпали. Как весна, так вся рожа заляпывается ими.» И Дашка ржет и говорит, что любят его мухи. Засрали всю его наглую морду. Да и хрен с ней, пусть обзывается. Зато дает. Все знает в ентом деле. Да и понятно: старше на пять лет.
Стёпа из семьи потомственных алкоголиков в третьем поколении, может и больше. Да и то Сороконжкино запомнило последних, самых ярких личностей династии, промчавшихся по временной карусели бытия безнадёжности. Каждое новорожденное пополнение семьи Синяковых закидывало в свою копилку очередного непревзойдённого алкаша.
Но Ирка Синякова — мать Стёпки побила все рекорды. За восемь лет супружеской жизни с таким же любителем выпить — мужем Федькой, она родила ему четверых детей, в аккурат через каждые полтора-два года. Все восемь лет совместной жизни были посвящены ей, губительнице всего сущего в человеке — водочке. Пили вдвоём, много и с удовольствием, уходя в разнос с выяснением отношений, драками и бурным примирением, в результате которых на свет появились два мальчика и две девочки, как буднично говорили на селе —сделанные по пьянке.
Старший Стёпка — шустрый, рыжеволосый, ни на кого не похожий, рос крепким, здоровеньким, упитанным. Бабушка Стёпы — Зина Синякова не могла нарадоваться, неужели пронесло, ни видно никаких признаков деградации по алкогольному зачатию. И вправду — пронесло. Тогда еще супружеская пара только набирала обороты алкогольного марафона длинною в жизнь, пусть и короткую, но яркую, как девиз у рокеров «Живи ярко— умри молодым!» Позже, когда Стёпа учился школе — наблюдалась известная в педагогических кругах особенность современных детей —гиперреактивность. Дольше десяти минут он не мог усидеть на одном месте, в голове не задерживались даже те скудные знания, которые втискивали в него измученные педагоги.
К тому времени у бабушки Зины на руках появилась Машка и Славик, щедро подкинутые невесткой Иркой. У Зинаиды накипело, и она обратилась в собес: «Невестка не воспитывает детей, пропадает из дому на несколько месяцев, ведет асоциальный образ жизни, прошу поставить вопрос о лишении родительских прав!» На возглас собесовских чиновниц: «А что же отец детей — ваш сын Федор?» — пришлось ответить, что и всегда —«Пьёт, ничем другим более не занимается.» Уже были собраны необходимые документы и показания соседей о ненадлежащем поведении родителей, как появилась Ирина, спустя полгода. Прознав о том, что она не мать, тут же учинила грандиозный скандал, избила свою свекровь и помирилась с мужем, обещав всем в семье, что будет любить и заботиться о детях и вести кристально чистый образ жизни — ни капельки.
В результате всего, ровно через девять месяцев на свет появилась Света — младшая дочь Синяковых. Будучи на последних сроках Ирина ушла в привычный запой, на все увещевания знакомых и соседей легко отмахивалась:
— Идите в жопу. Моя мама всю беременность пила портвейн, и смотрите какая я красавица получилась. Хуйня всё это! Бог мне детей даёт, значит любит меня.
Через пару месяцев после рождения Светки она убежала с каким-то новым алкопроходимцем, больше её не видели. Федя от тоски по своей жене и сильному отравлению алкогольными напитками криминального происхождения и вовсе слег — начался цирроз печени. Каким-то неимоверным усилием, Зина спасла сына, волохаясь с ним по всем участковым больницам. От страха, что ему осталось «кот наплакал», Федор завязал крепко и надолго. И вот, казалось бы, пройдены испытания на прочность, и бабушка Зинаида ослабила крепкую хватку в остервенелой опеке за внуками и сыном, как выяснилось, что у третьего ребятёнка Славика с головой не все нормально — водянка головного мозга. Опять анализы, исследования, больницы. Вечерами голосила так, что страшно становилось: диким голосом, как затравленная волчица в капкане, из которого можно вырваться, только если отгрызть свою лапу.
Каждый вечер выхрипы проклятий разносились по маленькой, двухкомнатной квартирке, насквозь пропитанной дешёвыми сигаретами и отчаянием одинокой, несчастной женщины, уставшей от непосильной ноши и груза судьбы.
— А..а, господи помоги! Как я с вами дальше буду!? На что жить?! — и отдельное для невестки Ирки — Сука, проститутка, наплодила мне и бросила, жизнь нам всем сгубила, тварь, ненавижу! Чтобы ты сдохла!
Все втроем сидели за стеной, сжавшись в беззащитные комочки, боялись шелохнуться. Не дай Бог подвернуться бабе Зине в такую минуту, когда она воет — зашибёт до полусмерти, припечатает тяжелой лапой, сбросит на тебя свое оголтелое бессилье перед жизнью, сорвется так, что не пеняй…
Машка — еще маленькая, всего восемь лет, не знала, что бабушкин удар наотмашь оставляет вмятину на теле с фиолетовым разводом, пошла пожалеть:
— Бабулечка, не плачь пожалуйста…, а то нам страшно….
В ответ:
— Замолчи, выебок, все из-за вас. Лучше бы в детский дом сдала. — И ударила ребёнка звонко по спине и потом еще пару громких, дребезжащих хлопка — будто вина её в том, что появилась на свет и вот живет, а бабе Зине все это: болезни внуков, пьянки сына, одиночество в (смысле без мужика) и нескончаемая нищете… и дальше никого просвета…
— Иди отсюда! Ненавижу!
Машка молча скукожилась, терпит, слезы в кулаке в вперемежку с соплями и решение раз и навсегда — бежать из этого дома скорее и подальше. После никто ни рисковал подходить пожалеть бабушку, сорвется, тебе же хуже будет.
И как будто то услышали высшие силы Зинаиду — пришла весточка из милиции: «Ждём на опознании тела. Не ваша ли родственница Ирина Синякова, скончалась при невыясненных обстоятельствах?»
Обнаружили её в далеком районе ленинградской области, где она прибилась к последнему мужчине своей жизни, такому же разбитному путешественнику и свободолюбцу. Жили на окраине полузаброшенной деревни, в доме, доставшемся от спившихся родителей, нового гражданского мужа Ирки. Пришлось Зине отправится туда для опознания падлы гулящей. Там и услышала последнюю историю невестки Ирины Синяковой.
Соседка, что рядом жила, не старая еще женщина, по-славянски добротного телосложения и приветливого нрава пока рассказывала, пару раз всплакнула и все недоумевала:
— Как же так, ведь молодая, хорошенькая, ладная такая. Когда не пьёт все в руках горит, мне по хозяйству помогала с коровой и козами. А как выпьет, ну сущий демон в юбке, все крушит на своём пути, оскорбляет, матерится. Рядом с ней жутко становится.
— Да знаю я, не рассказывайте мне, какая она. Четверых детей бросила. Вот я их подхватила, в детский дом не сдала. Сами знаете, оттуда одни уголовники выходят.
Соседка всплеснула руками и схватилась за голову так, что съехал на бок аккуратно повязанный ситцевый платочек.
— Ой, ой…а о детях сколько здесь жила, ни разу не говорила. Только один раз обмолвилась, что её Бог любит, и будет у неё еще ребёнок. А я ей: «Ирочка, дети — это хорошо. Помогай мне в сарайке, я тебе и молочка, и творожка завсегда дам.» Сами знаете, нигде работы нет. Её Генка, когда не пил, ездил на халтуру в район, на кровельные работы, да и то в сезон. А так кормились с леса, да с озера: грибы, ягоды, рыбалка.
— А куда делся её Генка? Почему я одна на опознании, по паспорту прописка мать вашу одна, прописаны в Сороконожкино, будь оно неладно, — угрюмо спросила Зинаида. Но ожидала услышать знакомый ответ, тот же, что везде на просторах селений похожих на Сороконжкино, Рюмки и Выползово — по пьяни закончил свою безрадостную жизнь, если и можно это было назвать ею, человеческой жизнью.
— Дык, на озеро пошел рыбки словить, покушать, с друзьями. Сели, выпили, искупались, а он не выплыл. Эти двое, что с ним были, пытались отыскать его, сами на ногах еле стояли… как еще не утонули до кучи. Пока за подмогой бегали, ясно дело уже и поздно было. Мужики соседские выловили…Знаете, что «вода пьяных любит». Так это что, ведь Ирка на седьмом месяце была, когда все это произошло… У нас с ней как раз разговор был накануне, что все родит и пить бросит, будет мне по хозяйству помогать. Я ей хотела предложить взять пару поросят для разведения, вырастить и для себя заготовить домашней тушенки. Знаю такой рецепт, язык проглотишь, такой в магазине не купишь, и все натуральное.
Тут Зина от неожиданной подробности аж крякнула:
— Ой, бля, какая она плодовитая! Рожает все без остановки и вправду говорила, что Бог её любит, детей дает. И что? Где же ребеночек, этот пятый?
Женщина поправила на голове ситцевый платочек в мелкий васильковый цвет, краем косынки смахнула накатившую слезинку и сказала:
— Так вы не знаете ничего. Умер, ребеночек её. Хотя история темная, непонятная. Сразу после гибели Гены, похороны. Сельсовет хоронил, у них ни копейки за душой, потом поминки. Стол накрывали всем селом, помогали, как могли. Генка неплохой был, раньше по молодости трактористом работал, пока все не развалилось к херам собачьим. Ну Ирка с его друзьями с рыбалки допоминалась, что рожать тут же начала у них на глазах, как потом один рассказывал. Как уж они там роды у неё принимали, страшно представить. На следующий день смотрю, а она уже без пуза, ко мне пришла и говорит:
— Тётя Надя, дайте мне молочка, ребеночка покормить.
Я ничего понять не могу, может она не себе, еще не отошла от горя и пьянки. И я ей сказала:
— Ирочка, держись, вызови врача, пусть ребенка посмотрит.
— Не надо смотреть, я все знаю, не первый раз замужем.
А на следующий день пришел друг Генкин — соплюжуй Никита и
орет страшным голосом:
— Тётя Надя! Пиздец! Ирка с ребёночком померла!
Я скорее туда, а они вправду лежат в кровати, в грязных тряпках и не шевелятся оба. В избе холодина, не топлено, кругом бутылки, накурено и обхаркано все. Я в сельсовет, они в милицию, ну остальное ты знаешь.
Нина устало ухмыльнулась и даже не знала, что сказать этой доброй, натруженной женщине, такой душевной и не озлобленной, как она. В какой-то момент ей стало совестно: может надо было сражаться за Ирку, вопреки её дури, неугомонной тяги к цыганскому раздолью и бродяжничеству… А вдруг это её проклятье исполнилось, вот так неожиданно и жутко, просто взяло и исполнилось. И может теперь она виновата, в том, что исторгала из своей кипящей воронки лаву ненависти, с иступленным вопросом: «За что мне такая жизнь?..»
По приезду домой, детям ничего не стала сообщать. Зачем?! Сказала, что в собес ездила. Обещали компенсировать расходы на операцию третьему внучку Славику. Уже назначили операцию на голову: будут откачивать воду, из его дурной башки, и дата была назначена, через неделю в областной больнице. Вечером села тихонечко на кухне, выпила рюмашку за Ирку, за упокой её пропащей души. Закурила, задумалась, и пусто стало внутри, будто выскребли штыковой лопатой всю жалость из неё, оставили только грязную ржавчину тоски. Еще налила рюмаху, выпить не успела, как тонкой иголочкой вонзилась в сердце боль, и сразу в глазах сумрак и бессилие в теле, вот-вот парализует остатки разума. И Иркино лицо всплыло перед глазами размазанной кляксой: лежит себе на столе в морге и нагло улыбается ей оттуда, откуда никто не возвращается. Закрытыми, намалёванными красной помадой губами произносит: «Меня Бог любит, я в раю.»
Зинаида Синякова очнулась. Боли нет, тихо и спокойно, только белый потолок перед глазами. Последнее помнит мутными ошметками, как жизнь мелькала рваными лоскутками, то цветными, то черно-белыми. Еще не отойти от обрывков памяти, все мерцает молодость её, далекая, скоротечная…
Вот она в клубе на танцах, с ним, с Фединым отцом — Иваном. Он такой красивый, романтичный. Она сразу влюбилась в него, в его глаза темного-карего бархата. Как посмотрит на неё, так сразу Зину щемит сладкое чувство внутри, и радостно становится. А когда пригласил на медленный танец, так она сразу растаяла, как зефирка. Что еще надо? Ей двадцать три года, простая девушка из Сороконожкино. Техникум закончен, корочка на руках по специальности бухгалтерский учет. Подруги все замуж повыскакивали, её подначивают: «Все в девках сидишь, скоро никому не нужна будешь». И сестра младшая Тоня уже замужем, и двое детей, а той всего-то двадцать три, а она вот засиделась. На танцы ходит постоянно, ни одни не пропустила, только стенку подпирает.
Внимание! В тексте присутствует ненормативная лексика. Возрастное ограничение 18+.
Все написанное является художественным вымыслом автора. Все персонажи произведения вымышлены, любое совпадение с реальными людьми или событиями случайно.
История первая: «Синяковы»
Стёпка сидел в старых, школьных теплицах, которые нельзя было считать настоящими теплицам. Теплицы здесь планировались, когда строили школу, еще на последнем издыхании советской власти, как говорила бабушка Зина. Но что-то не так пошло в великой стране передового космоса и лучшего балета — началась перестройка, будь она неладна. И сиё сооружение не нашло своего применения: сажать помидоры, огурцы, укроп и петрушку на приусадебном участке неполной средней школы Сороконожкино. Успели установить каркас, обшить стеклянными панелями и соорудить короб под грядки. Теперь здесь собирались подростки из неблагополучных семей или просто трудные ребята, как принято говорить в собесе, для активного обсуждения своих насущных проблем. Зина всегда ругалась, когда разговор заходил про эту перестройку. Все из-за неё посыпалось, и жизнь искорёжилась и зубасто огрызнулась, как одичавшая, озлобленная, выкинутая на произвол судьбы собака, когда-то нужная и обласканная хозяевами.
Уже темнело за окнами неудавшихся парников. Солнце отбрасывало грязные, размытые блики на мутные, замусоленные стекла, и Стёпка решил напоследок затянуться самокруткой с анашой. Здесь со вчерашнего дня, он заначил в укромном углу под деревянным плинтусом свой стратегический запас. Только что ушел друг Леха, с ним перетерли все вопросы. Туго Лешке — остался без матери с сестрой на руках, хорошо, что батя приходит, помогает. А вот он Стёпа, сам крутится, ни на кого не надеется.
Затянулся косячком, закатил глаза: «Эх, хорошо, хоть успокоюсь. А то сейчас надо домой идти. А там бабка Зина лежит, после больницы: вчера скорая привезла, она еле спустилась с машины, под руку с санитаром и то с палочкой.» Семнадцать лет всего Стёпе, а он все успевает: учиться в медицинском училище и на Юноне торговать подержанными телефонами. И теперь еще вся семья на нём, он за главного. Посмотрелся в зеркальную поверхность телефона, поправил пятерней взъерошенную, рыжую, шевелюру на голове, подумал: «Нищтяк, нормально, ничего не учует.»
Степка, сам удивился, не ожидал такой прыти от Зины. В первый день, приехав из больницы, как только водрузилась на диван, тут же хриплым голосом потребовала:
— Стёпка, дай прикурить! Курить хочу, сил нет терпеть. Соскучилась по куреву, пока в сраной больнице лежала. Стреляла у мужиков по сигаретке, от докторши пряталась. Хочу накуриться досыта.
Всё, идти надо домой, пока не спохватилась, орать не начала. Хотя сеструха должна была приготовить пожрать и посуду намыть. Стёпка еще раз глянул на своё отражение в телефоне и подумал: «Ёпта, опять веснушки высыпали. Как весна, так вся рожа заляпывается ими.» И Дашка ржет и говорит, что любят его мухи. Засрали всю его наглую морду. Да и хрен с ней, пусть обзывается. Зато дает. Все знает в ентом деле. Да и понятно: старше на пять лет.
***
Стёпа из семьи потомственных алкоголиков в третьем поколении, может и больше. Да и то Сороконжкино запомнило последних, самых ярких личностей династии, промчавшихся по временной карусели бытия безнадёжности. Каждое новорожденное пополнение семьи Синяковых закидывало в свою копилку очередного непревзойдённого алкаша.
Но Ирка Синякова — мать Стёпки побила все рекорды. За восемь лет супружеской жизни с таким же любителем выпить — мужем Федькой, она родила ему четверых детей, в аккурат через каждые полтора-два года. Все восемь лет совместной жизни были посвящены ей, губительнице всего сущего в человеке — водочке. Пили вдвоём, много и с удовольствием, уходя в разнос с выяснением отношений, драками и бурным примирением, в результате которых на свет появились два мальчика и две девочки, как буднично говорили на селе —сделанные по пьянке.
Старший Стёпка — шустрый, рыжеволосый, ни на кого не похожий, рос крепким, здоровеньким, упитанным. Бабушка Стёпы — Зина Синякова не могла нарадоваться, неужели пронесло, ни видно никаких признаков деградации по алкогольному зачатию. И вправду — пронесло. Тогда еще супружеская пара только набирала обороты алкогольного марафона длинною в жизнь, пусть и короткую, но яркую, как девиз у рокеров «Живи ярко— умри молодым!» Позже, когда Стёпа учился школе — наблюдалась известная в педагогических кругах особенность современных детей —гиперреактивность. Дольше десяти минут он не мог усидеть на одном месте, в голове не задерживались даже те скудные знания, которые втискивали в него измученные педагоги.
К тому времени у бабушки Зины на руках появилась Машка и Славик, щедро подкинутые невесткой Иркой. У Зинаиды накипело, и она обратилась в собес: «Невестка не воспитывает детей, пропадает из дому на несколько месяцев, ведет асоциальный образ жизни, прошу поставить вопрос о лишении родительских прав!» На возглас собесовских чиновниц: «А что же отец детей — ваш сын Федор?» — пришлось ответить, что и всегда —«Пьёт, ничем другим более не занимается.» Уже были собраны необходимые документы и показания соседей о ненадлежащем поведении родителей, как появилась Ирина, спустя полгода. Прознав о том, что она не мать, тут же учинила грандиозный скандал, избила свою свекровь и помирилась с мужем, обещав всем в семье, что будет любить и заботиться о детях и вести кристально чистый образ жизни — ни капельки.
В результате всего, ровно через девять месяцев на свет появилась Света — младшая дочь Синяковых. Будучи на последних сроках Ирина ушла в привычный запой, на все увещевания знакомых и соседей легко отмахивалась:
— Идите в жопу. Моя мама всю беременность пила портвейн, и смотрите какая я красавица получилась. Хуйня всё это! Бог мне детей даёт, значит любит меня.
Через пару месяцев после рождения Светки она убежала с каким-то новым алкопроходимцем, больше её не видели. Федя от тоски по своей жене и сильному отравлению алкогольными напитками криминального происхождения и вовсе слег — начался цирроз печени. Каким-то неимоверным усилием, Зина спасла сына, волохаясь с ним по всем участковым больницам. От страха, что ему осталось «кот наплакал», Федор завязал крепко и надолго. И вот, казалось бы, пройдены испытания на прочность, и бабушка Зинаида ослабила крепкую хватку в остервенелой опеке за внуками и сыном, как выяснилось, что у третьего ребятёнка Славика с головой не все нормально — водянка головного мозга. Опять анализы, исследования, больницы. Вечерами голосила так, что страшно становилось: диким голосом, как затравленная волчица в капкане, из которого можно вырваться, только если отгрызть свою лапу.
Каждый вечер выхрипы проклятий разносились по маленькой, двухкомнатной квартирке, насквозь пропитанной дешёвыми сигаретами и отчаянием одинокой, несчастной женщины, уставшей от непосильной ноши и груза судьбы.
— А..а, господи помоги! Как я с вами дальше буду!? На что жить?! — и отдельное для невестки Ирки — Сука, проститутка, наплодила мне и бросила, жизнь нам всем сгубила, тварь, ненавижу! Чтобы ты сдохла!
Все втроем сидели за стеной, сжавшись в беззащитные комочки, боялись шелохнуться. Не дай Бог подвернуться бабе Зине в такую минуту, когда она воет — зашибёт до полусмерти, припечатает тяжелой лапой, сбросит на тебя свое оголтелое бессилье перед жизнью, сорвется так, что не пеняй…
Машка — еще маленькая, всего восемь лет, не знала, что бабушкин удар наотмашь оставляет вмятину на теле с фиолетовым разводом, пошла пожалеть:
— Бабулечка, не плачь пожалуйста…, а то нам страшно….
В ответ:
— Замолчи, выебок, все из-за вас. Лучше бы в детский дом сдала. — И ударила ребёнка звонко по спине и потом еще пару громких, дребезжащих хлопка — будто вина её в том, что появилась на свет и вот живет, а бабе Зине все это: болезни внуков, пьянки сына, одиночество в (смысле без мужика) и нескончаемая нищете… и дальше никого просвета…
— Иди отсюда! Ненавижу!
Машка молча скукожилась, терпит, слезы в кулаке в вперемежку с соплями и решение раз и навсегда — бежать из этого дома скорее и подальше. После никто ни рисковал подходить пожалеть бабушку, сорвется, тебе же хуже будет.
И как будто то услышали высшие силы Зинаиду — пришла весточка из милиции: «Ждём на опознании тела. Не ваша ли родственница Ирина Синякова, скончалась при невыясненных обстоятельствах?»
Обнаружили её в далеком районе ленинградской области, где она прибилась к последнему мужчине своей жизни, такому же разбитному путешественнику и свободолюбцу. Жили на окраине полузаброшенной деревни, в доме, доставшемся от спившихся родителей, нового гражданского мужа Ирки. Пришлось Зине отправится туда для опознания падлы гулящей. Там и услышала последнюю историю невестки Ирины Синяковой.
Соседка, что рядом жила, не старая еще женщина, по-славянски добротного телосложения и приветливого нрава пока рассказывала, пару раз всплакнула и все недоумевала:
— Как же так, ведь молодая, хорошенькая, ладная такая. Когда не пьёт все в руках горит, мне по хозяйству помогала с коровой и козами. А как выпьет, ну сущий демон в юбке, все крушит на своём пути, оскорбляет, матерится. Рядом с ней жутко становится.
— Да знаю я, не рассказывайте мне, какая она. Четверых детей бросила. Вот я их подхватила, в детский дом не сдала. Сами знаете, оттуда одни уголовники выходят.
Соседка всплеснула руками и схватилась за голову так, что съехал на бок аккуратно повязанный ситцевый платочек.
— Ой, ой…а о детях сколько здесь жила, ни разу не говорила. Только один раз обмолвилась, что её Бог любит, и будет у неё еще ребёнок. А я ей: «Ирочка, дети — это хорошо. Помогай мне в сарайке, я тебе и молочка, и творожка завсегда дам.» Сами знаете, нигде работы нет. Её Генка, когда не пил, ездил на халтуру в район, на кровельные работы, да и то в сезон. А так кормились с леса, да с озера: грибы, ягоды, рыбалка.
— А куда делся её Генка? Почему я одна на опознании, по паспорту прописка мать вашу одна, прописаны в Сороконожкино, будь оно неладно, — угрюмо спросила Зинаида. Но ожидала услышать знакомый ответ, тот же, что везде на просторах селений похожих на Сороконжкино, Рюмки и Выползово — по пьяни закончил свою безрадостную жизнь, если и можно это было назвать ею, человеческой жизнью.
— Дык, на озеро пошел рыбки словить, покушать, с друзьями. Сели, выпили, искупались, а он не выплыл. Эти двое, что с ним были, пытались отыскать его, сами на ногах еле стояли… как еще не утонули до кучи. Пока за подмогой бегали, ясно дело уже и поздно было. Мужики соседские выловили…Знаете, что «вода пьяных любит». Так это что, ведь Ирка на седьмом месяце была, когда все это произошло… У нас с ней как раз разговор был накануне, что все родит и пить бросит, будет мне по хозяйству помогать. Я ей хотела предложить взять пару поросят для разведения, вырастить и для себя заготовить домашней тушенки. Знаю такой рецепт, язык проглотишь, такой в магазине не купишь, и все натуральное.
Тут Зина от неожиданной подробности аж крякнула:
— Ой, бля, какая она плодовитая! Рожает все без остановки и вправду говорила, что Бог её любит, детей дает. И что? Где же ребеночек, этот пятый?
Женщина поправила на голове ситцевый платочек в мелкий васильковый цвет, краем косынки смахнула накатившую слезинку и сказала:
— Так вы не знаете ничего. Умер, ребеночек её. Хотя история темная, непонятная. Сразу после гибели Гены, похороны. Сельсовет хоронил, у них ни копейки за душой, потом поминки. Стол накрывали всем селом, помогали, как могли. Генка неплохой был, раньше по молодости трактористом работал, пока все не развалилось к херам собачьим. Ну Ирка с его друзьями с рыбалки допоминалась, что рожать тут же начала у них на глазах, как потом один рассказывал. Как уж они там роды у неё принимали, страшно представить. На следующий день смотрю, а она уже без пуза, ко мне пришла и говорит:
— Тётя Надя, дайте мне молочка, ребеночка покормить.
Я ничего понять не могу, может она не себе, еще не отошла от горя и пьянки. И я ей сказала:
— Ирочка, держись, вызови врача, пусть ребенка посмотрит.
— Не надо смотреть, я все знаю, не первый раз замужем.
А на следующий день пришел друг Генкин — соплюжуй Никита и
орет страшным голосом:
— Тётя Надя! Пиздец! Ирка с ребёночком померла!
Я скорее туда, а они вправду лежат в кровати, в грязных тряпках и не шевелятся оба. В избе холодина, не топлено, кругом бутылки, накурено и обхаркано все. Я в сельсовет, они в милицию, ну остальное ты знаешь.
Нина устало ухмыльнулась и даже не знала, что сказать этой доброй, натруженной женщине, такой душевной и не озлобленной, как она. В какой-то момент ей стало совестно: может надо было сражаться за Ирку, вопреки её дури, неугомонной тяги к цыганскому раздолью и бродяжничеству… А вдруг это её проклятье исполнилось, вот так неожиданно и жутко, просто взяло и исполнилось. И может теперь она виновата, в том, что исторгала из своей кипящей воронки лаву ненависти, с иступленным вопросом: «За что мне такая жизнь?..»
***
По приезду домой, детям ничего не стала сообщать. Зачем?! Сказала, что в собес ездила. Обещали компенсировать расходы на операцию третьему внучку Славику. Уже назначили операцию на голову: будут откачивать воду, из его дурной башки, и дата была назначена, через неделю в областной больнице. Вечером села тихонечко на кухне, выпила рюмашку за Ирку, за упокой её пропащей души. Закурила, задумалась, и пусто стало внутри, будто выскребли штыковой лопатой всю жалость из неё, оставили только грязную ржавчину тоски. Еще налила рюмаху, выпить не успела, как тонкой иголочкой вонзилась в сердце боль, и сразу в глазах сумрак и бессилие в теле, вот-вот парализует остатки разума. И Иркино лицо всплыло перед глазами размазанной кляксой: лежит себе на столе в морге и нагло улыбается ей оттуда, откуда никто не возвращается. Закрытыми, намалёванными красной помадой губами произносит: «Меня Бог любит, я в раю.»
***
Зинаида Синякова очнулась. Боли нет, тихо и спокойно, только белый потолок перед глазами. Последнее помнит мутными ошметками, как жизнь мелькала рваными лоскутками, то цветными, то черно-белыми. Еще не отойти от обрывков памяти, все мерцает молодость её, далекая, скоротечная…
Вот она в клубе на танцах, с ним, с Фединым отцом — Иваном. Он такой красивый, романтичный. Она сразу влюбилась в него, в его глаза темного-карего бархата. Как посмотрит на неё, так сразу Зину щемит сладкое чувство внутри, и радостно становится. А когда пригласил на медленный танец, так она сразу растаяла, как зефирка. Что еще надо? Ей двадцать три года, простая девушка из Сороконожкино. Техникум закончен, корочка на руках по специальности бухгалтерский учет. Подруги все замуж повыскакивали, её подначивают: «Все в девках сидишь, скоро никому не нужна будешь». И сестра младшая Тоня уже замужем, и двое детей, а той всего-то двадцать три, а она вот засиделась. На танцы ходит постоянно, ни одни не пропустила, только стенку подпирает.
