Нет. Стэнка с прищуром вгляделась в темноту берега. Проплешина песка меж густых камышей была пуста. Лишь у самой ее кромки на камне качнулась вперед чья-то большая темная фигура. Да так и замерла.
- Кто здесь? – как ни старалась произнести слова тихо, озеро подхватило их, унесло прочь в туман. Стэнка сглотнула слюну и осторожно пошла назад по качающимся доскам. – Кто здесь? – повторила, не отрывая глаз от сидящей фигуры.
- Прошу прощения, - тоже тихо, вдруг, отозвалась та.
Девушка склонила набок голову: голос мужской, густой, незнакомый.
- За что просите? – остановилась в сажени(7) напротив. И поддернула в руке юбку.
Мужчина вновь качнулся и на этот раз уже поднялся с камня.
Девушка изумленно выдохнула – перед ней стоял… священник. Правда, молодой. Высокий, с убранными назад светлыми волосами, усами и бородой, густой, но не отвислой по-козьи, как у Отца Криспа. И, все ж, священник.
- А-а, - лишь смогла она открыть рот.
- Отец Зоил. Новый настоятель здешнего храма, - дернул он в ответ неловко плечом. – Еще раз прошу прощения за то, что не позволил вам… Искупаться?
- Ага, - кивнула Стэнка. Мужчина не шелохнулся. – Мне что, теперь тоже… представляться? – вот же глупость: стоит у озера, в ночи, с поддернутой юбкой и… представляется священнику.
Тот ситуацию также видно оценил и милостиво улыбнулся девушке в свои усы с бородой:
- Приходите завтра в храм на утреннюю Службу. Там и познакомимся.
- Ну, так… - фыркнув, опомнилась она. И подхватила одной рукой с песка туфли. – Меня Стэнка зовут. Стэнка Дивнич. И я – здешняя… ведьма, - сказала и пошла прочь. Так и не искупавшись…
_________________________________________
Сноски:
1 - 1 пуд равен 16,38 кг.
2 - Трава, отвар из которой прерывает беременность на ранних сроках.
3 - Копии конкретной иконы.
4 - То есть, совместно с окрестными деревнями. У каждой из них имелся свой «именной День», на празднование которого съезжались остальные. Начинался он обязательной Службой в местной церкви, а заканчивался массовым застольем и гуляньем. У Стожков, к слову, праздником всклад был День Св. апостолов Петра и Павла.
5 - По-береднянски, месяц июнь.
6 - Береднянского самогона.
7 - 1 сажень равна 2,13 метрам.
С Ником у нас уговор. Мне – без разницы, а ему – приятно. И ответственно. Так отчего не переложить ответственность на широкие мужнины плечи? Но, под моим чутким руководством. Это ведь целая наука и моя родительница в ней – маститый магистр. Она и посоветовала: «Доверяй, но, проверяй»… ой, это не про то… А! «Уступай, но контролируй!» Но, тысь, моя майка…
- Ник, да ни за что на свете!
- Но, почему? – набычился мой муж. У него-то память прекрасная. Это мне можно на временные обвалы списывать.
- Да потому что, мне это имя не нравится, - применила я свой главный аргумент и увесомила второстепенным. – «Конрад» на исходном немецком – «храбрый советник». И еще не хватало нашему сыну податься на службу к королю. Да лучше сразу в глушь и там, в землянке жить и грибы на продажу выращивать на трухлявых пнях.
- Ну, ты… - выдохнул Ник на оглашенный бред. Потом вдохнул, глянул на меня очень внимательно. Я на всякий случай сделала строгое лицо (еще строже). – Можно подумать, он у нас…
- Вот и подумай еще.
- Агата?
- Любый мой, на свете много нормальных мужских имен и у тебя навалом времени. Но, только не Конрад… Конрадюша… Конря… Кондрат.
- Кон, - буркнул Ник и отвернулся к окну. – Это уже третье имя и, в конце концов…
- Любый мой, а где сковородка, что нам подарили на годовщину?
- Зачем она тебе? – махом подобрался за столом вопросивший.
- Применю. По назначению, - уведомила я его.
- Висит над плитой и-и…
- Что?
- Мне пора на службу.
- Так, а я…
- До вечера, любимая. Варвару из гимназии сам захвачу, а то прошлый ее подвал на Вольной площади открылся! До вечера! – дверь в прихожей хлопнула.
Я лишь плечами пожала: а что такого? По делу ведь его спросила. Может, я блины печь начну? Хотя другие у меня планы - мама. Родительница. Вот к ней и махнем:
- Так ведь, мой безымянный сын? – провела рукой по животу. – И скажи мне огромное спасибо за то, что ты – не Конрад. Отстояла твою честь в который раз… А где мой шарф?..
У беременных навалом дел. Важных и неотложных. И я, зевая во весь рот, нарисовалась на родовом крыльце с единственной целью: быстро удовлетворить любопытство, ну и помочь при случае:
- Мама, здравствуй. А чем у тебя так вкусно пахнет?
Родительница моя смиренно отступила в сторонку:
- Свежим рагу.
- Овощным?
- А кто ж знал, что ты к нам на обед?
- Незнание закона не освобождает от статьи по нему, - тяжко вздохнула я уже на пороге кухни. – А что-нибудь еще есть?
- Постное? – протиснулась мимо хозяйка закромов. – Хлеб с земляничным вареньем. Обыкновенный.
- А-а… Давай. И на будущее мама…
- Ох, доча, - махнула та рукой, заставив меня вспомнить о своей «миссии».
Хотя если ненадолго про нее вновь забыть… Пост – познавательный процесс. И, честно говоря (Стэнка то поблизости не мельтешит), то, что надо, для переоценки даров жизни. Очень освежает ее восприятие. Вот, например, с тем же хлебом. Казалось бы, что может быть проще? Ан нет! Хлеб в столичных бакалеях бывает: чидалийский овощной, хлеб с сыром и чесноком (не для меня из-за скоромного сыра), джингарские лепешки с зеленью, горчицей, орехами, семенами, хлеб старомодный деревенский с медом и яйцом (и опять я мимо ртом). Да их горы этих хлебов на любой вкус и цвет. А если говорить о крупах, рыбе, овощах, грибах. М-м-м… И то, что раньше воспринималось как обыденная простота, приобретает совершенно новые ноты. А состояние - хоть тарелку с верхом наверни, но, летишь (не смотря на «якорный» живот)… Только один в этом познавательном процессе есть «побочный эффект»: глаза закрою – тут же жареная курица на блюде… Думать о светлом…
- Мама, что у вас с папой стряслось?
- В каком смысле? – подняла она от кружки свои глаза.
- В обоюдном. И не юли. Я все равно дознаюсь. Да и не честно это: все в курсе, кроме меня.
- Откуда ты…
- Ма-ма!
- Лишь Гортензия и Нинон. Остальные… догадываются.
- Да о чём?
- «О чём»? – скуксилась родительница. – «О чём»… О том, что твой отец завел себе любовницу на стороне.
- Тысь… моя майка. Не может этого быть, - категорично отрезала я. И бухнула на отрезанный ломоть три ложки варенья.
Мама уныло проследила за процессом, ни слова ни проронив. Лишь губки поджала. Видно, и в правду, уверовала, иначе б… А что «иначе» то? В Бередню ломанулась по дочернему примеру? Или в Анкрим? Вчера читала в газете (да!) об этой стране через океан на восток от Бетана. Основана монахами и мореходами-оборотнями. Предками нашими то есть… И к чему я про нее? – Мама, папа на измену не способен.
- Угу, доча, - глубокий вздох и взглядом в потолок.
- Я тебе точно говорю. Да он ни на кого, кроме тебя и не смотрел никогда. Лишь…
- А вот это – совершенно верно! – вмиг взбодрилась она. – Потому как сказано в прошедшем времени. И-и… не думай, доча, не переживай. Не хватало тебе из-за этого… кобеля седого здоровьем своим и сына рисковать.
- Папа – не «кобель»! – в ответ взъелась я.
Мама выкатила глаза:
- Агата, ты только… тихо-тихо…
- Папа – не кобель. Да, тысь моя майка, может у тебя и доказательства его «кобелизму» есть?
- Доча, я тебя умоляю…
- Выкладывай их, давай! – поздно умолять, дочу понесло. И где теперь это стэнкино «светлое».
Родительница видно оценила момент и мольбы свои свернула, захлопнув рот. Потом его раскрыла:
- Тогда слушай.
- Четырьмя ушами, - уверила я ее.
Мама скосилась на мой живот:
- Началось всё месяца два назад.
- Можешь мне говорить, - ну и дела.
- Я и говорю… А ты не перебивай. И так мысли путаются и вся жизнь, прямо, проносится передо мной, прямо проносится…
- Ма-ма!
- Месяца два назад. И сначала я лишь удивлялась переменам, а потом…
- «Перемены» в чем выражаться начали? – по-деловому влезла я.
- А со смены костюма его, - поскребла рассказчица ногтем по скатерти. – Раньше все время в простом своем ходил. Ну, в двубортном, что мы в Либряне четыре года назад купили, и, вдруг, в кашемировый парадный перелез. Представляешь?
- «Четыре года назад»? – скривила я набок рот (как минимум, плюс восемь фунтов к папиному «скромному» весу). – Представляю… Дальше что?
- Дальше и рубашки, доча, - увесомила родительница. – И белье. То вообще в день мог по два раза. На обед заглянет и чу – в другом обратно бежит.
- Ага, - а вот это уже… да ничего не «уже». – Еще что?
- Пахнет от него стойко дамскими духами, - добавила мама. – Только аромат сложно уловить. Он какой-то… странный, что ли. Все время разный и одинаковый. И еще он сам стал этот свой костюм чистить и ботинки. Каждый день.
- А говорит-то что про такие «перемены»?
- Ничего, - вздохнула она.
- Как это?
- А кто ж с ним разговаривает?
- Вот это – новость у нас! То есть, вы уже два месяца друг с другом не говорите?
Мама кивнула, потупясь в пустую вазу из-под варенья. Я – нахмурилась всерьез…
Мой папа Людвиг – «кобель». Нет, это невообразимо даже с моей фантазией, жизненным опытом и полным отсутствием понятия «греха» (у магов иммунитет на него). Да мне папу проще модной столичной портнихой представить, чем в данной «сложной» роли. И не потому что я его люблю, а просто… не его это. Слишком брезглив, прямолинеен и ленив. А еще любит маму. А она, значит, «молчит». Ну, конечно, с ее-то чувством вины за собственное «сложное» прошлое…
- Ладно, я пошла, - и боком вылезла из-за стола.
Родительница вслед подскочила:
- Ты куда?
- А «куда» я?.. – и почему без сковороды? – Сначала в туалет, потом - на папину службу.
- О-ох! – снова упала та на стул. – За-чем, доча?
- Наверстывать два месяца тишины.
- Я – с тобой!
- Сбоку помолчать? – строго спросила я.
- На скамейке посидеть, - буркнула в ответ мама.
- А-а, ну, тогда пошли.
И мы с ней пошли…
Здание Главной канцелярии Ладмении пряталось меж высоких кленов в тихом дворе старой части столицы. Как и положено при наличии в государстве единовластного монарха. Да и само оно сильно смахивало на особнячок затворника среди суеты. Серокаменный такой, с черными решетками-ромбами на окнах и окованной дверью под строгой вывеской. Однако эта аскетичность щедро расцвечивалась охранной магией, наложенной трижды, что в купе (на энергетическом фоне) рождало совершенно другие радужные цвета. Впрочем, такая «защита» сказывалась на «подзащитных» крайне негативно: их природная энергия гасла уже в чакрах. Поэтому, в Главной канцелярии служили, в основном, люди. Магам же и алантам за «вредность» шла надбавка к жалованью и перстни из атрактина. Вот такая забота монарха о своем «невидимом фронте».
Мой собственный отец, уже пятнадцать лет, как заместитель начальника в отделе ремесел и торговли, сидел в скромном личном кабинетике на третьем этаже особняка. В самом конце коридора. Но, туда мы, естественно, не дошли (к охранной магии еще и охранники у входа плюсовались и, как назло сегодня там торчал незнакомый мне по прежним временам усатый хмырь). Пришлось гордо ожидать рядом с мамой на холодной скамейке у крыльца.
- Да не трясись ты. Все лучше, чем неизвестность.
Мама понуро скосилась на хлопнувшую слева от нас дверь:
- Смотря какая «известность» ждет.
Я и сама передернулась не то от стужи под задом, не то интуитивно (сильно уповаю).
- Здравствуй, дочь.
- Папа! – вышло с переливом. Родитель мой отпрянул, мама – напряглась, я – прокашлялась. - А мы тут… гуляли. Пап, мне бы к вам бы… приспичило.
Мой любимый «кашемировый кобель» удивленно вскинул брови:
- Агата, а подвалом домой?
- Наш лекарь-зануда лишний раз запрещает, - кстати, правда. – А к вам что, совсем, как за границу? И даже в твоем сопровождении? – вот здесь надо придать лицу трагизм, а позе неизбежность.
- Доча, а тут в скверике же есть… - испортила весь эффект не менее изумленная мама.
- «Вот помолчи сейчас», - пришлось на нее ментально шипеть.
- «Чудишь?» – уточнили в ответ.
- «Агата, ты серьезно?» - а это уже папа.
- Ага, - вслух оповестила я обоих. – Так что…
- Пойдем, - и родитель, наконец, развернулся.
Прямо через вечную толчею в холле, по лестнице с лунками в камне и уже на ее середине в нос ударил нет, не запах «дамских духов» (им от папы разило прочно), сырой известью, лакированным деревом и пылью:
- У вас здесь что? – и поддернула на всякий случай юбку.
Папа обернулся на ходу:
- Ремо-нт, - произнес со вселенским страданием.
- А-а… И давно?
- Второй месяц уж, - и оба пригнулись от грохота над головами.
- Не поняла? – сузила я глаза в лестничную высь.
- Ремонт, говорю! – проорал, глядя туда же мой отец. – И, видимо, у кровельщиков обед закончился. Магией бы уж давно справили, а у нас ведь ею… сама знаешь. Вот и страдаем второй месяц.
- Нет, ну надо же.
- Агата, ты о чем? – и уже на площадке верхнего третьего этажа отдышавшись, стряхнул с кашемировых плеч пыль. – Где у нас туалет, ты тоже сама знаешь. Или и туда проводить?
- Да не стоит, - великодушно разрешила я, водя по сторонам носом. – А где он? Ремонт? Несет, вроде…
- Ну да, мне и «повезло». Мало того, крыша потекла в аккурат над моим столом. Пришлось прошлогодний подмоченный отчет переделывать. Да и кучу всего остального. До сих пор по вечерам тут торчу.
- Так ты теперь без кабинета?
Родитель мой кивнул:
- Совершенно точно.
- А где тогда?
- В другом конце коридора.
- Я к тебе зайду. Попить воды.
- Конечно, заходи. Дверь тоже последняя направо. А я пока…
- Иди-иди, - и проводила взглядом кругленькую родную фигуру. – Ремонт, значит? Ну-ну… Ой…
Через семь с половиной минут, использовав «гостеприимство» соответственно предлогу, я уже стояла на пороге большого углового кабинета. Тысь, моя майка!
- Агаточка, дверь закрой, пожалуйста! – и это первое, что услышала, после чего сразу захотелось развернуться на сто восемьдесят.
А почему? Это был не кабинет, а оранжерея со всеми вытекающими отсюда (духотой, влажностью и вечной тенью). Причины красовались на широких подоконниках в расписных кадках и радовали глаз бледно-желтыми плодами, в коих я признала…
- Лимоны?
Почтенная госпожа Игнатюк (единственная знакомая мне из трех здешних обитательниц оранжереи), качнула своим «башенным» седым начесом:
- Джингарские комнатные лимоны. Очень капризны. Именно поэтому я и просила тебя дверь прикрыть.
- А-а, - скосилась я на папу, оккупировавшего со своими бумагами самый дальний угол. Тот мне обреченно скривился. Я – распахнула пальто и ослабила шарф. – А попить в вашем «Джингаре» предлагают?
- Агата, иди сюда, у меня графин…
- Ах, что вы, Людвиг! – заткнула его госпожа Игнатюк. – У нас есть и получше воды. Кристиночка!
Вот насчет «получше» меня бы сейчас сквозняк сильно устроил. Однако, раз приперлась, надо терпеть и я уселась на стул рядом с родительским столом… Бедный мой папа. Он жару переносит на манер мороженого в рожке, а здесь сущий «цитрусовый ад». Что же касается остального (ради чего и приперлась), кроме вышепоименованной матроны, у столика с чайной посудой суетилась сейчас некая «Кристиночка».
- Кто здесь? – как ни старалась произнести слова тихо, озеро подхватило их, унесло прочь в туман. Стэнка сглотнула слюну и осторожно пошла назад по качающимся доскам. – Кто здесь? – повторила, не отрывая глаз от сидящей фигуры.
- Прошу прощения, - тоже тихо, вдруг, отозвалась та.
Девушка склонила набок голову: голос мужской, густой, незнакомый.
- За что просите? – остановилась в сажени(7) напротив. И поддернула в руке юбку.
Мужчина вновь качнулся и на этот раз уже поднялся с камня.
Девушка изумленно выдохнула – перед ней стоял… священник. Правда, молодой. Высокий, с убранными назад светлыми волосами, усами и бородой, густой, но не отвислой по-козьи, как у Отца Криспа. И, все ж, священник.
- А-а, - лишь смогла она открыть рот.
- Отец Зоил. Новый настоятель здешнего храма, - дернул он в ответ неловко плечом. – Еще раз прошу прощения за то, что не позволил вам… Искупаться?
- Ага, - кивнула Стэнка. Мужчина не шелохнулся. – Мне что, теперь тоже… представляться? – вот же глупость: стоит у озера, в ночи, с поддернутой юбкой и… представляется священнику.
Тот ситуацию также видно оценил и милостиво улыбнулся девушке в свои усы с бородой:
- Приходите завтра в храм на утреннюю Службу. Там и познакомимся.
- Ну, так… - фыркнув, опомнилась она. И подхватила одной рукой с песка туфли. – Меня Стэнка зовут. Стэнка Дивнич. И я – здешняя… ведьма, - сказала и пошла прочь. Так и не искупавшись…
_________________________________________
Сноски:
1 - 1 пуд равен 16,38 кг.
2 - Трава, отвар из которой прерывает беременность на ранних сроках.
3 - Копии конкретной иконы.
4 - То есть, совместно с окрестными деревнями. У каждой из них имелся свой «именной День», на празднование которого съезжались остальные. Начинался он обязательной Службой в местной церкви, а заканчивался массовым застольем и гуляньем. У Стожков, к слову, праздником всклад был День Св. апостолов Петра и Павла.
5 - По-береднянски, месяц июнь.
6 - Береднянского самогона.
7 - 1 сажень равна 2,13 метрам.
ГЛАВА 2
С Ником у нас уговор. Мне – без разницы, а ему – приятно. И ответственно. Так отчего не переложить ответственность на широкие мужнины плечи? Но, под моим чутким руководством. Это ведь целая наука и моя родительница в ней – маститый магистр. Она и посоветовала: «Доверяй, но, проверяй»… ой, это не про то… А! «Уступай, но контролируй!» Но, тысь, моя майка…
- Ник, да ни за что на свете!
- Но, почему? – набычился мой муж. У него-то память прекрасная. Это мне можно на временные обвалы списывать.
- Да потому что, мне это имя не нравится, - применила я свой главный аргумент и увесомила второстепенным. – «Конрад» на исходном немецком – «храбрый советник». И еще не хватало нашему сыну податься на службу к королю. Да лучше сразу в глушь и там, в землянке жить и грибы на продажу выращивать на трухлявых пнях.
- Ну, ты… - выдохнул Ник на оглашенный бред. Потом вдохнул, глянул на меня очень внимательно. Я на всякий случай сделала строгое лицо (еще строже). – Можно подумать, он у нас…
- Вот и подумай еще.
- Агата?
- Любый мой, на свете много нормальных мужских имен и у тебя навалом времени. Но, только не Конрад… Конрадюша… Конря… Кондрат.
- Кон, - буркнул Ник и отвернулся к окну. – Это уже третье имя и, в конце концов…
- Любый мой, а где сковородка, что нам подарили на годовщину?
- Зачем она тебе? – махом подобрался за столом вопросивший.
- Применю. По назначению, - уведомила я его.
- Висит над плитой и-и…
- Что?
- Мне пора на службу.
- Так, а я…
- До вечера, любимая. Варвару из гимназии сам захвачу, а то прошлый ее подвал на Вольной площади открылся! До вечера! – дверь в прихожей хлопнула.
Я лишь плечами пожала: а что такого? По делу ведь его спросила. Может, я блины печь начну? Хотя другие у меня планы - мама. Родительница. Вот к ней и махнем:
- Так ведь, мой безымянный сын? – провела рукой по животу. – И скажи мне огромное спасибо за то, что ты – не Конрад. Отстояла твою честь в который раз… А где мой шарф?..
У беременных навалом дел. Важных и неотложных. И я, зевая во весь рот, нарисовалась на родовом крыльце с единственной целью: быстро удовлетворить любопытство, ну и помочь при случае:
- Мама, здравствуй. А чем у тебя так вкусно пахнет?
Родительница моя смиренно отступила в сторонку:
- Свежим рагу.
- Овощным?
- А кто ж знал, что ты к нам на обед?
- Незнание закона не освобождает от статьи по нему, - тяжко вздохнула я уже на пороге кухни. – А что-нибудь еще есть?
- Постное? – протиснулась мимо хозяйка закромов. – Хлеб с земляничным вареньем. Обыкновенный.
- А-а… Давай. И на будущее мама…
- Ох, доча, - махнула та рукой, заставив меня вспомнить о своей «миссии».
Хотя если ненадолго про нее вновь забыть… Пост – познавательный процесс. И, честно говоря (Стэнка то поблизости не мельтешит), то, что надо, для переоценки даров жизни. Очень освежает ее восприятие. Вот, например, с тем же хлебом. Казалось бы, что может быть проще? Ан нет! Хлеб в столичных бакалеях бывает: чидалийский овощной, хлеб с сыром и чесноком (не для меня из-за скоромного сыра), джингарские лепешки с зеленью, горчицей, орехами, семенами, хлеб старомодный деревенский с медом и яйцом (и опять я мимо ртом). Да их горы этих хлебов на любой вкус и цвет. А если говорить о крупах, рыбе, овощах, грибах. М-м-м… И то, что раньше воспринималось как обыденная простота, приобретает совершенно новые ноты. А состояние - хоть тарелку с верхом наверни, но, летишь (не смотря на «якорный» живот)… Только один в этом познавательном процессе есть «побочный эффект»: глаза закрою – тут же жареная курица на блюде… Думать о светлом…
- Мама, что у вас с папой стряслось?
- В каком смысле? – подняла она от кружки свои глаза.
- В обоюдном. И не юли. Я все равно дознаюсь. Да и не честно это: все в курсе, кроме меня.
- Откуда ты…
- Ма-ма!
- Лишь Гортензия и Нинон. Остальные… догадываются.
- Да о чём?
- «О чём»? – скуксилась родительница. – «О чём»… О том, что твой отец завел себе любовницу на стороне.
- Тысь… моя майка. Не может этого быть, - категорично отрезала я. И бухнула на отрезанный ломоть три ложки варенья.
Мама уныло проследила за процессом, ни слова ни проронив. Лишь губки поджала. Видно, и в правду, уверовала, иначе б… А что «иначе» то? В Бередню ломанулась по дочернему примеру? Или в Анкрим? Вчера читала в газете (да!) об этой стране через океан на восток от Бетана. Основана монахами и мореходами-оборотнями. Предками нашими то есть… И к чему я про нее? – Мама, папа на измену не способен.
- Угу, доча, - глубокий вздох и взглядом в потолок.
- Я тебе точно говорю. Да он ни на кого, кроме тебя и не смотрел никогда. Лишь…
- А вот это – совершенно верно! – вмиг взбодрилась она. – Потому как сказано в прошедшем времени. И-и… не думай, доча, не переживай. Не хватало тебе из-за этого… кобеля седого здоровьем своим и сына рисковать.
- Папа – не «кобель»! – в ответ взъелась я.
Мама выкатила глаза:
- Агата, ты только… тихо-тихо…
- Папа – не кобель. Да, тысь моя майка, может у тебя и доказательства его «кобелизму» есть?
- Доча, я тебя умоляю…
- Выкладывай их, давай! – поздно умолять, дочу понесло. И где теперь это стэнкино «светлое».
Родительница видно оценила момент и мольбы свои свернула, захлопнув рот. Потом его раскрыла:
- Тогда слушай.
- Четырьмя ушами, - уверила я ее.
Мама скосилась на мой живот:
- Началось всё месяца два назад.
- Можешь мне говорить, - ну и дела.
- Я и говорю… А ты не перебивай. И так мысли путаются и вся жизнь, прямо, проносится передо мной, прямо проносится…
- Ма-ма!
- Месяца два назад. И сначала я лишь удивлялась переменам, а потом…
- «Перемены» в чем выражаться начали? – по-деловому влезла я.
- А со смены костюма его, - поскребла рассказчица ногтем по скатерти. – Раньше все время в простом своем ходил. Ну, в двубортном, что мы в Либряне четыре года назад купили, и, вдруг, в кашемировый парадный перелез. Представляешь?
- «Четыре года назад»? – скривила я набок рот (как минимум, плюс восемь фунтов к папиному «скромному» весу). – Представляю… Дальше что?
- Дальше и рубашки, доча, - увесомила родительница. – И белье. То вообще в день мог по два раза. На обед заглянет и чу – в другом обратно бежит.
- Ага, - а вот это уже… да ничего не «уже». – Еще что?
- Пахнет от него стойко дамскими духами, - добавила мама. – Только аромат сложно уловить. Он какой-то… странный, что ли. Все время разный и одинаковый. И еще он сам стал этот свой костюм чистить и ботинки. Каждый день.
- А говорит-то что про такие «перемены»?
- Ничего, - вздохнула она.
- Как это?
- А кто ж с ним разговаривает?
- Вот это – новость у нас! То есть, вы уже два месяца друг с другом не говорите?
Мама кивнула, потупясь в пустую вазу из-под варенья. Я – нахмурилась всерьез…
Мой папа Людвиг – «кобель». Нет, это невообразимо даже с моей фантазией, жизненным опытом и полным отсутствием понятия «греха» (у магов иммунитет на него). Да мне папу проще модной столичной портнихой представить, чем в данной «сложной» роли. И не потому что я его люблю, а просто… не его это. Слишком брезглив, прямолинеен и ленив. А еще любит маму. А она, значит, «молчит». Ну, конечно, с ее-то чувством вины за собственное «сложное» прошлое…
- Ладно, я пошла, - и боком вылезла из-за стола.
Родительница вслед подскочила:
- Ты куда?
- А «куда» я?.. – и почему без сковороды? – Сначала в туалет, потом - на папину службу.
- О-ох! – снова упала та на стул. – За-чем, доча?
- Наверстывать два месяца тишины.
- Я – с тобой!
- Сбоку помолчать? – строго спросила я.
- На скамейке посидеть, - буркнула в ответ мама.
- А-а, ну, тогда пошли.
И мы с ней пошли…
Здание Главной канцелярии Ладмении пряталось меж высоких кленов в тихом дворе старой части столицы. Как и положено при наличии в государстве единовластного монарха. Да и само оно сильно смахивало на особнячок затворника среди суеты. Серокаменный такой, с черными решетками-ромбами на окнах и окованной дверью под строгой вывеской. Однако эта аскетичность щедро расцвечивалась охранной магией, наложенной трижды, что в купе (на энергетическом фоне) рождало совершенно другие радужные цвета. Впрочем, такая «защита» сказывалась на «подзащитных» крайне негативно: их природная энергия гасла уже в чакрах. Поэтому, в Главной канцелярии служили, в основном, люди. Магам же и алантам за «вредность» шла надбавка к жалованью и перстни из атрактина. Вот такая забота монарха о своем «невидимом фронте».
Мой собственный отец, уже пятнадцать лет, как заместитель начальника в отделе ремесел и торговли, сидел в скромном личном кабинетике на третьем этаже особняка. В самом конце коридора. Но, туда мы, естественно, не дошли (к охранной магии еще и охранники у входа плюсовались и, как назло сегодня там торчал незнакомый мне по прежним временам усатый хмырь). Пришлось гордо ожидать рядом с мамой на холодной скамейке у крыльца.
- Да не трясись ты. Все лучше, чем неизвестность.
Мама понуро скосилась на хлопнувшую слева от нас дверь:
- Смотря какая «известность» ждет.
Я и сама передернулась не то от стужи под задом, не то интуитивно (сильно уповаю).
- Здравствуй, дочь.
- Папа! – вышло с переливом. Родитель мой отпрянул, мама – напряглась, я – прокашлялась. - А мы тут… гуляли. Пап, мне бы к вам бы… приспичило.
Мой любимый «кашемировый кобель» удивленно вскинул брови:
- Агата, а подвалом домой?
- Наш лекарь-зануда лишний раз запрещает, - кстати, правда. – А к вам что, совсем, как за границу? И даже в твоем сопровождении? – вот здесь надо придать лицу трагизм, а позе неизбежность.
- Доча, а тут в скверике же есть… - испортила весь эффект не менее изумленная мама.
- «Вот помолчи сейчас», - пришлось на нее ментально шипеть.
- «Чудишь?» – уточнили в ответ.
- «Агата, ты серьезно?» - а это уже папа.
- Ага, - вслух оповестила я обоих. – Так что…
- Пойдем, - и родитель, наконец, развернулся.
Прямо через вечную толчею в холле, по лестнице с лунками в камне и уже на ее середине в нос ударил нет, не запах «дамских духов» (им от папы разило прочно), сырой известью, лакированным деревом и пылью:
- У вас здесь что? – и поддернула на всякий случай юбку.
Папа обернулся на ходу:
- Ремо-нт, - произнес со вселенским страданием.
- А-а… И давно?
- Второй месяц уж, - и оба пригнулись от грохота над головами.
- Не поняла? – сузила я глаза в лестничную высь.
- Ремонт, говорю! – проорал, глядя туда же мой отец. – И, видимо, у кровельщиков обед закончился. Магией бы уж давно справили, а у нас ведь ею… сама знаешь. Вот и страдаем второй месяц.
- Нет, ну надо же.
- Агата, ты о чем? – и уже на площадке верхнего третьего этажа отдышавшись, стряхнул с кашемировых плеч пыль. – Где у нас туалет, ты тоже сама знаешь. Или и туда проводить?
- Да не стоит, - великодушно разрешила я, водя по сторонам носом. – А где он? Ремонт? Несет, вроде…
- Ну да, мне и «повезло». Мало того, крыша потекла в аккурат над моим столом. Пришлось прошлогодний подмоченный отчет переделывать. Да и кучу всего остального. До сих пор по вечерам тут торчу.
- Так ты теперь без кабинета?
Родитель мой кивнул:
- Совершенно точно.
- А где тогда?
- В другом конце коридора.
- Я к тебе зайду. Попить воды.
- Конечно, заходи. Дверь тоже последняя направо. А я пока…
- Иди-иди, - и проводила взглядом кругленькую родную фигуру. – Ремонт, значит? Ну-ну… Ой…
Через семь с половиной минут, использовав «гостеприимство» соответственно предлогу, я уже стояла на пороге большого углового кабинета. Тысь, моя майка!
- Агаточка, дверь закрой, пожалуйста! – и это первое, что услышала, после чего сразу захотелось развернуться на сто восемьдесят.
А почему? Это был не кабинет, а оранжерея со всеми вытекающими отсюда (духотой, влажностью и вечной тенью). Причины красовались на широких подоконниках в расписных кадках и радовали глаз бледно-желтыми плодами, в коих я признала…
- Лимоны?
Почтенная госпожа Игнатюк (единственная знакомая мне из трех здешних обитательниц оранжереи), качнула своим «башенным» седым начесом:
- Джингарские комнатные лимоны. Очень капризны. Именно поэтому я и просила тебя дверь прикрыть.
- А-а, - скосилась я на папу, оккупировавшего со своими бумагами самый дальний угол. Тот мне обреченно скривился. Я – распахнула пальто и ослабила шарф. – А попить в вашем «Джингаре» предлагают?
- Агата, иди сюда, у меня графин…
- Ах, что вы, Людвиг! – заткнула его госпожа Игнатюк. – У нас есть и получше воды. Кристиночка!
Вот насчет «получше» меня бы сейчас сквозняк сильно устроил. Однако, раз приперлась, надо терпеть и я уселась на стул рядом с родительским столом… Бедный мой папа. Он жару переносит на манер мороженого в рожке, а здесь сущий «цитрусовый ад». Что же касается остального (ради чего и приперлась), кроме вышепоименованной матроны, у столика с чайной посудой суетилась сейчас некая «Кристиночка».
