Вначале, прямо на весевой площади, устроил показательную часть, распугав заунывным агрегатным воем половину старух и детей, а потом, плавно сместился в сторону Вилова терема, при полном содействии последнего и, конечно, с предлагаемым товаром. Вторая часть зрителей разбрелась уже сама из-под высоких окон порядника, когда страшный вой, вперемешку с охами и ахами жены Вила стих и во второй раз, уступив место ответным предложениям впечатленных покупателей. А предложения те Вил делать всегда умел. Особенно, если под можжевеловку и утку с грибами. Себя не обижал и «деловых партнеров» не лишал самоуважения (а то ведь и зарасти могут бурьяном укатанные дорожные колеи). И все бы вышло как обычно, если б не нелепый случай, сведший, как две ладони друг с другом, два весевых события: «явление» народу гномьего сепаратора и проводы в последний путь бога Ярилы.
Весна в тот год вышла ранней, со звездными ночами и теплыми дневными ливнями. Поэтому и отсеялись всей весью дружно и в срок, не забыв возблагодарить за то всех богов-покровителей по очереди. А особенно – главного весеннего радетеля – озорного и плодовитого Ярилу. Оставалось дело лишь за малым – «схоронить» его со всеми причитающимися почестями на одном из ближних яровых полей, дабы возродился он в срок и без помех своими многочисленными детьми, наливными упругими колосьями.
Выдвинулось шествие уже на закате, когда солнце, единственным в веси фонарем повисло в аккурат над внешними воротами в конце длинной улицы. Да так от них и пошли. Вначале традиционно Кащей, с традиционной же миссией главного божественного сопроводителя и в традиционной же драной рубахе. За ним – на длинной веревке лохматый козел, впряженный в низкую хозяйственную тележку. А на той тележке – сам «виновник торжества», в дубовом гробике соломенной куклой. Следом же за покойным шли остальные провожающие. И тоже, каждый со своей традиционной миссией: мужики – с бубнами и глиняными флейтами, молодухи – с частушками и прибаутками, а замыкающими – старухи с подвываниями, текст коих не менялся не зависимо от упокойного (только имя нужное подставь). В общем, тоже, все как обычно… Две эти «обычности» встретились как раз у терема Вила. Можжевеловка к тому моменту уже явно пошла и его хозяину и самому бадукскому гостю на пользу, да и процессия тоже до захода солнца совсем не скучала…
В общем, тремя днями позже, прибывшим из столицы представителям Прокурата(9) наш порядник долго и заунывно объяснял, что он просто хотел показать гному, как у нас в веси богов уважают. А уж каким образом «дорогого» гостя вместо того самого уважаемого бога чуть не схоронили, он ведать не ведает. Небось, сам в гробик влез. А что, ночи то холодные… Мне Любоня потом рассказывала, что после тех отцовских оправданий оба мужика при исполнении одновременно выскочили в сенцы, откуда потом послышался не то плач навзрыд в два голоса, не то жеребячье ржание. Правда, после они, как ни в чем небывало вернулись, оба красные только, и положили перед Вилом на столе бумагу: пиши, мол, все как есть, а уж мы разберемся как надо. Вот тут то и открылась «первая форточка» новым ветром перемен – наш многочтимый порядник, почесав затылок, покаялся уж и в том, что отродясь грамотой не владел. Дальше – больше и после двух прокуратских рыцарей пожаловали уже другие «господа при исполнении», только, к огорчению Вила, без груженых подвод. Они, недолго думая, сначала прошлись по всем дворам, а потом собрали весчан на площади и популярно объяснили: Вы, мол, молИтесь, кому считаете нужным и дальше и живите по своим вековым традициям, но не забывайте, что при этом являетесь гражданами одной большой страны, в которой существуют свои законы и нормы, к коим относятся и знание общего государственного языка и наличие паспортов, гражданство это подтверждающих. А раз у вас в веси ни один из обозначенных признаков не присутствует, то берем данный населенный пункт на заметку и обещаем часто «в гости» заезжать.
Вот так с тех самых пор весь Купавная и зажила: богам молились на своем исконном, старославянском, а «в обществе», старались, хотя бы через слово употреблять законные государственные слова, водрузив попутно на Кащея почетную просветительскую обязанность. Хотя, справедливости ради стоит сказать, он и раньше тем же себя развлекал, на добровольной основе, пропустив через свой старенький дом за десять лет пару поколений купавцев, освоивших грамоту и письмо. За паспортами же ездили партиями (семьями) и в свой вассальный центр – все тот же Бадук. Что же касается отношения к «дорогим» гостям и особым похоронным ритуалам, то здесь… все, как обычно… И смешно и грустно. Хотя, на моей жизни эти перемены совсем не отразились, потому, как паспорта у меня до сих пор нет, грамоту я освоила еще в детстве, а к язычеству никакого отношения не имею, являясь одновременно и внучкой местного волхва и «богопротивной» дриадой по матери. Но, то для всех, кроме моей семьи большая и постыдная тайна…
______________________________________________
Сноски:
1 - В данном случае имеется в виду автобиографичная книга «Странствия рыцаря Герберта Лазурного. Ветра континента», широко известная во всей Ладмении.
2 - Весевого (деревенского) старосты.
3 - В среду.
4 - Нелегальный ввоз (внос) в страну товаров из соседних государств. В данном случае имеется в виду, с территории Джингара и секретными горными тропами.
5 - Идолы языческих божеств на местном капище выставлены кругом (хороводом), в центре которого находится их Верховный владыка – Перун.
6 - Мокоша или Мокошь – языческая богиня, покровительница женщин, детей, брака и всего домашнего хозяйства.
7 - Идолы, выставляемые на подъездных дорогах к языческим селениям с целью охраны оных от злых духов.
8 - Аппарат, в данном случае, перерабатывающий молоко в сливки и молочный «обрат».
9 - Органа охраны порядка в стране и судебного.
Сразу за весевыми огородами, чернеющими свежими грядками, начался лес. Сначала повел узкой тропкой меж кустов орешника и терпко-душистой калины, а потом окунул в надежную тень щекочущих небо седых дубов, кое-где расцвеченных вязами с завитыми толстыми змеями корнями. То был лес особый – охранный, другим своим концом, как широкими рукавами, обхвативший озерцо с точно таким же названием, что и сама весь – Купавным. Вот только купаться в том озере не рискнул бы никто из местных жителей. А неместных наши кущи сами не пускали, нагоняя «непонятную» тревогу охранными знаками, рассыпанными вдоль границ всего этого «заповедника». Да и не одних людей он не пускал. Я лично, за свои девятнадцать лет жизни, не встретила на здешних тропках ни одной «единокровной» дриады, а озеро наше, на берегу которого все эти годы прожила, не имело своего водяного «хозяина». Потому что единоличным хозяином всего богатства вокруг, с птицами, зверьми, деревьями и цветами был грозный волхв Угост… Хотя, о чем это я? Ведь, одну то дриаду я уж точно знаю с самого своего рождения? Но, все дело в том, что для меня она - существо без расы, пола и возраста, лишенное каких бы то ни было признаков, потому как, заменяет собой все существующее на свете многообразие.
Вот рядом с этим «бесценным» сокровищем я и ерзала теперь на кухонной лавке, пытаясь нахально заговорить ему (ей) зубы:
- Я ведь правда спешила, да только, у Кащея пришлось задержаться. Забегала лишь книжку ему отдать, пока батюшка Угост не возвратился, а пришлось детишек развлекать. Ой, а кого я еще видала… - Адона с прищуром посмотрела на меня, развернувшись от дровяной плиты, и взмахнула в воздухе ложкой. – Ага, - правильно рассудила я, сей поощряющий знак. – Тетка Галендуха велела тебе кланяться и благодарить за настой от костной ломоты. И просила еще его сделать, - теперь взгляд моей няньки выражал большой вопрос. – Ну да. Видно, за мужем своим не уследила опять, - ехидно скривилась я, соображая в это время, по каким событиям еще Адону не просветила… Оставалось лишь последнее. – А еще я Леха видала…И не только видала. Ну, Адона. И не надо на меня так смотреть. Тебе ли не знать, что ничего путного из этого не выйдет? Тем более, после того, как он ко мне лобызаться полез, - вспомнив обстоятельства шестидневной давности, брезгливо передернула я плечами и с вызовом посмотрела на женщину. – Ты же знаешь, что у дриад свои принципы и, если мы и лобы… целуемся, то только по любви… И даже такие, как я. Тем более, такие, как я… - закончила, уже хмуро отвернувшись к окну, и услыхала сбоку от себя глубокий вздох Адоны.
Принципы… В одной из «умных» книжек Кащея есть их определение. Получается, что именно наши принципы устанавливают правила нашей же жизни, и как скелет тулово, ее поддерживают. Я за свой «нелобызальный» принцип держалась всеми конечностями, решив для себя, что, если когда-нибудь отступлюсь от оного, то и все остальное тяжко вымученное примирение с собственной неприглядной сутью развалится без этого важного опорного «скелета». Были, конечно, у меня и другие принципы. Например, поменьше болтать и побольше слушать. Или, относиться ко всем представителям мужского рода, как к осиному гнезду над головой, но это, на каждый день и не всегда они, к сожалению, исполнялись – то рот не вовремя открою, то палка в руках не вовремя окажется (или метла)…
- Ой! Адона, ты чего?.. Да ладно, ем уже, - и подвинула еще ближе тарелку с наваристыми зелеными щами…
Уклад нашей приозерной жизни был простым и понятным, не смотря на сложность исполняемых батюшкой Угостом волховецких ритуалов. Все дело в нас с Адоной. Мы, как создания сугубо лесные и жили по законам этого самого леса: вставали с солнцем, ложились с ним же и день свой выстраивали, исходя из насущных ежедневных потребностей, не обременяя себя заботами об урожае, скоторождаемости и моровых болезнях во всей ближайшей округе. И это было единственно правильным – жить, как сорная трава по своему жизненному циклу, не думая о дне завтрашнем и не расписывая свое будущее. Хотя, для таких, как мы ближе, конечно, сравнение с деревьями. Да только не пускали они меня к себе. Кровь моя, разбавленная красным ручьем инородности, не позволяла полного нашего «соития». Слыхать, я их слыхала - голоса приглушенные, скрипучие или наоборот, распевные, а порой так просто шепот, а вот остальное было недоступно. Особенно в «бабьи дни». Тогда все мои нехитрые навыки будто совсем отмирали, уступая место слепоте и глухоте, через которую смотрят на мир обычные, не обремененные природной магией люди. Но, как ни странно, я в этом своем болезненном состоянии видела радость, надеясь каждый месяц, что в утро одно не вернется ко мне шелестящий «шепот» за окном и смогу я, как моя подружка, Любоня, беззаботно петь и чирикать, да о простых человеческих радостях мечтать. Но, нет, все повторялось с той же цикличной закономерностью, с какой встает и садится светило, а значит, быть мне и дальше неприглядной сорной травой…
И сегодняшний день, отмеченный очередной «встречей» с настырным Лехом да книжными рассказами о кентаврах подходил к концу, завершаемый традиционным нашим с нянькой ритуалом – расчесыванием моей гривы. Фу ж ты, волос (ну их, этих кентавров). Адона подходила с сему занятию всегда с большим радением и гребень в мои светло русые «волны» запускала, будто сказку рассказывала, загадочно улыбаясь собственным мыслям.
- А ведь ты красивая была. Ну, ты и сейчас тоже… ничего. А много лет назад? Ведь красавица же? Влюбился же в тебя батюшка Угост, – млея от мягких прикосновений, скосилась я на Адонино морщинистое отражение в зеркале. Женщина замерла на долечку, а потом хмыкнула и продолжила, плавно ведя деревянными зубьями вдоль моей спины. – Ага… А вот я – точно уродина, - перевела я взгляд уже на собственную отраженную физиономию. – И лоб у меня слишком высок. И губы слишком… - выпятила я их со всем усердием, а потом пробубнила. – надутые, будто оса цапнула. А глаза… дриадские… - глаза у меня, действительно, были «лесными» - зелеными, как озерная тина и со зрачками, похожими на луну, накрывшую солнце во время их небесной «свадьбы». Я один раз такое видала. И что самое неприятное – ободок этот золотистый в момент опасности имел свойство разрастаться по зелени лучами, вспыхивая огнем изнутри. – Я сегодня Леха чуть не угробила. Он детей напугал. Едва «огонь» успела потушить и хорошо, что этот дурень далеко был и с мешком на голове. А так бы заметил… О-ой, Адона, больно же! Все, больше про этого кёнтавра ни слова… Ну, это люде-кони такие. Только не с чубом, как у него, а с длинной гривой… А-а, да ладно, не смейся…
Хозяин нашего маленького дома вернулся уже, когда темень за окном полностью заполнила мою чердачную «светелку». Проскрипел лестничными ступенями, застыв темным силуэтом, видным из половой дыры лишь наполовину, а потом спустился вниз, ко ждавшей его вечерить Адоне. Я еще различала сквозь подступившую дрему его недовольное бурчание, а потом и вовсе провалилась, уже где-то на грани яви почуяв нутром неладное, неприглядное, подступавшее вновь… все с той же проклятой цикличностью…
Вначале был сон. Дриады снов не видят, но, этот всегда был исключением. Все тот же лес, та же опушка с торчащими из травы, отсыревшими от дождей пнями и все те же облака в небе – серые, равнодушно летящие мимо. И с теми же действующими лицами – двумя хмельными мужиками и одной девочкой, перепуганным вусмерть подростком, распластанным между этими пнями. Она все так же кричала, хватая ртом воздух и сжимала прижатые к земле кулачки. И боль была все та же и резкое, как удар под дых осознание, что прежняя она уже умерла и никогда не сможет вновь стать чистой лесной росой… И закончился этот неприглядный сон точно так же – яркой вспышкой-бликом, ударившим девочке прямо по ее зеленым, как озерная тина глазам…
А потом она проснулась. Посидела немного, слушая темноту и восстанавливая дыхание, вдохнула, наконец, полной грудью и откинула в сторону одеяло. А затем и рубашку свою скинула, на пол, уже подходя к окну, в стекло которого нетерпеливо скреб коготками озерный бесенок:
- Тишок -Тишок, расскажи мне стишок, - усмехнулась одними уголками губ и подала ему руку. – Веди, - туман вспенился до самого распахнутого чердачного окна и проглотил их обоих…
На этот раз перед ними был постоялый двор. Один из нескольких в Букоши. Краем глаза она уловила на пустующей коновязи у крыльца кошку, выгнувшую им вслед спину. И блеклую вывеску над входом: «У Фрола». Ну да, не впервые здесь, в этом клоповнике для заезжих работяг со всей вассальной земли… и скользнула вслед за бесом сквозь серое дерево дверных досок. Внутри все тоже было по-прежнему: дремлющий у стойки тощий хозяин и парочка постояльцев за столами в состоянии не лучшем для столь позднего времени да еще буднего дня, но вот напротив, с другой стороны от входа, у очага…
Он сидел в обшарпанном высоком кресле и в полном одиночестве. Подогнув под себя одну ногу и облокотившись на нее рукой, задумчиво крутил в пальцах овальный золотой медальон. И смотрел на огонь. Пламя его всполохами играло в темных глазах мужчины, придавая им сходство с длинными-длинными тоннелями, в конце которых путника ждет долгожданное тепло и…
Весна в тот год вышла ранней, со звездными ночами и теплыми дневными ливнями. Поэтому и отсеялись всей весью дружно и в срок, не забыв возблагодарить за то всех богов-покровителей по очереди. А особенно – главного весеннего радетеля – озорного и плодовитого Ярилу. Оставалось дело лишь за малым – «схоронить» его со всеми причитающимися почестями на одном из ближних яровых полей, дабы возродился он в срок и без помех своими многочисленными детьми, наливными упругими колосьями.
Выдвинулось шествие уже на закате, когда солнце, единственным в веси фонарем повисло в аккурат над внешними воротами в конце длинной улицы. Да так от них и пошли. Вначале традиционно Кащей, с традиционной же миссией главного божественного сопроводителя и в традиционной же драной рубахе. За ним – на длинной веревке лохматый козел, впряженный в низкую хозяйственную тележку. А на той тележке – сам «виновник торжества», в дубовом гробике соломенной куклой. Следом же за покойным шли остальные провожающие. И тоже, каждый со своей традиционной миссией: мужики – с бубнами и глиняными флейтами, молодухи – с частушками и прибаутками, а замыкающими – старухи с подвываниями, текст коих не менялся не зависимо от упокойного (только имя нужное подставь). В общем, тоже, все как обычно… Две эти «обычности» встретились как раз у терема Вила. Можжевеловка к тому моменту уже явно пошла и его хозяину и самому бадукскому гостю на пользу, да и процессия тоже до захода солнца совсем не скучала…
В общем, тремя днями позже, прибывшим из столицы представителям Прокурата(9) наш порядник долго и заунывно объяснял, что он просто хотел показать гному, как у нас в веси богов уважают. А уж каким образом «дорогого» гостя вместо того самого уважаемого бога чуть не схоронили, он ведать не ведает. Небось, сам в гробик влез. А что, ночи то холодные… Мне Любоня потом рассказывала, что после тех отцовских оправданий оба мужика при исполнении одновременно выскочили в сенцы, откуда потом послышался не то плач навзрыд в два голоса, не то жеребячье ржание. Правда, после они, как ни в чем небывало вернулись, оба красные только, и положили перед Вилом на столе бумагу: пиши, мол, все как есть, а уж мы разберемся как надо. Вот тут то и открылась «первая форточка» новым ветром перемен – наш многочтимый порядник, почесав затылок, покаялся уж и в том, что отродясь грамотой не владел. Дальше – больше и после двух прокуратских рыцарей пожаловали уже другие «господа при исполнении», только, к огорчению Вила, без груженых подвод. Они, недолго думая, сначала прошлись по всем дворам, а потом собрали весчан на площади и популярно объяснили: Вы, мол, молИтесь, кому считаете нужным и дальше и живите по своим вековым традициям, но не забывайте, что при этом являетесь гражданами одной большой страны, в которой существуют свои законы и нормы, к коим относятся и знание общего государственного языка и наличие паспортов, гражданство это подтверждающих. А раз у вас в веси ни один из обозначенных признаков не присутствует, то берем данный населенный пункт на заметку и обещаем часто «в гости» заезжать.
Вот так с тех самых пор весь Купавная и зажила: богам молились на своем исконном, старославянском, а «в обществе», старались, хотя бы через слово употреблять законные государственные слова, водрузив попутно на Кащея почетную просветительскую обязанность. Хотя, справедливости ради стоит сказать, он и раньше тем же себя развлекал, на добровольной основе, пропустив через свой старенький дом за десять лет пару поколений купавцев, освоивших грамоту и письмо. За паспортами же ездили партиями (семьями) и в свой вассальный центр – все тот же Бадук. Что же касается отношения к «дорогим» гостям и особым похоронным ритуалам, то здесь… все, как обычно… И смешно и грустно. Хотя, на моей жизни эти перемены совсем не отразились, потому, как паспорта у меня до сих пор нет, грамоту я освоила еще в детстве, а к язычеству никакого отношения не имею, являясь одновременно и внучкой местного волхва и «богопротивной» дриадой по матери. Но, то для всех, кроме моей семьи большая и постыдная тайна…
______________________________________________
Сноски:
1 - В данном случае имеется в виду автобиографичная книга «Странствия рыцаря Герберта Лазурного. Ветра континента», широко известная во всей Ладмении.
2 - Весевого (деревенского) старосты.
3 - В среду.
4 - Нелегальный ввоз (внос) в страну товаров из соседних государств. В данном случае имеется в виду, с территории Джингара и секретными горными тропами.
5 - Идолы языческих божеств на местном капище выставлены кругом (хороводом), в центре которого находится их Верховный владыка – Перун.
6 - Мокоша или Мокошь – языческая богиня, покровительница женщин, детей, брака и всего домашнего хозяйства.
7 - Идолы, выставляемые на подъездных дорогах к языческим селениям с целью охраны оных от злых духов.
8 - Аппарат, в данном случае, перерабатывающий молоко в сливки и молочный «обрат».
9 - Органа охраны порядка в стране и судебного.
ГЛАВА 2
Сразу за весевыми огородами, чернеющими свежими грядками, начался лес. Сначала повел узкой тропкой меж кустов орешника и терпко-душистой калины, а потом окунул в надежную тень щекочущих небо седых дубов, кое-где расцвеченных вязами с завитыми толстыми змеями корнями. То был лес особый – охранный, другим своим концом, как широкими рукавами, обхвативший озерцо с точно таким же названием, что и сама весь – Купавным. Вот только купаться в том озере не рискнул бы никто из местных жителей. А неместных наши кущи сами не пускали, нагоняя «непонятную» тревогу охранными знаками, рассыпанными вдоль границ всего этого «заповедника». Да и не одних людей он не пускал. Я лично, за свои девятнадцать лет жизни, не встретила на здешних тропках ни одной «единокровной» дриады, а озеро наше, на берегу которого все эти годы прожила, не имело своего водяного «хозяина». Потому что единоличным хозяином всего богатства вокруг, с птицами, зверьми, деревьями и цветами был грозный волхв Угост… Хотя, о чем это я? Ведь, одну то дриаду я уж точно знаю с самого своего рождения? Но, все дело в том, что для меня она - существо без расы, пола и возраста, лишенное каких бы то ни было признаков, потому как, заменяет собой все существующее на свете многообразие.
Вот рядом с этим «бесценным» сокровищем я и ерзала теперь на кухонной лавке, пытаясь нахально заговорить ему (ей) зубы:
- Я ведь правда спешила, да только, у Кащея пришлось задержаться. Забегала лишь книжку ему отдать, пока батюшка Угост не возвратился, а пришлось детишек развлекать. Ой, а кого я еще видала… - Адона с прищуром посмотрела на меня, развернувшись от дровяной плиты, и взмахнула в воздухе ложкой. – Ага, - правильно рассудила я, сей поощряющий знак. – Тетка Галендуха велела тебе кланяться и благодарить за настой от костной ломоты. И просила еще его сделать, - теперь взгляд моей няньки выражал большой вопрос. – Ну да. Видно, за мужем своим не уследила опять, - ехидно скривилась я, соображая в это время, по каким событиям еще Адону не просветила… Оставалось лишь последнее. – А еще я Леха видала…И не только видала. Ну, Адона. И не надо на меня так смотреть. Тебе ли не знать, что ничего путного из этого не выйдет? Тем более, после того, как он ко мне лобызаться полез, - вспомнив обстоятельства шестидневной давности, брезгливо передернула я плечами и с вызовом посмотрела на женщину. – Ты же знаешь, что у дриад свои принципы и, если мы и лобы… целуемся, то только по любви… И даже такие, как я. Тем более, такие, как я… - закончила, уже хмуро отвернувшись к окну, и услыхала сбоку от себя глубокий вздох Адоны.
Принципы… В одной из «умных» книжек Кащея есть их определение. Получается, что именно наши принципы устанавливают правила нашей же жизни, и как скелет тулово, ее поддерживают. Я за свой «нелобызальный» принцип держалась всеми конечностями, решив для себя, что, если когда-нибудь отступлюсь от оного, то и все остальное тяжко вымученное примирение с собственной неприглядной сутью развалится без этого важного опорного «скелета». Были, конечно, у меня и другие принципы. Например, поменьше болтать и побольше слушать. Или, относиться ко всем представителям мужского рода, как к осиному гнезду над головой, но это, на каждый день и не всегда они, к сожалению, исполнялись – то рот не вовремя открою, то палка в руках не вовремя окажется (или метла)…
- Ой! Адона, ты чего?.. Да ладно, ем уже, - и подвинула еще ближе тарелку с наваристыми зелеными щами…
Уклад нашей приозерной жизни был простым и понятным, не смотря на сложность исполняемых батюшкой Угостом волховецких ритуалов. Все дело в нас с Адоной. Мы, как создания сугубо лесные и жили по законам этого самого леса: вставали с солнцем, ложились с ним же и день свой выстраивали, исходя из насущных ежедневных потребностей, не обременяя себя заботами об урожае, скоторождаемости и моровых болезнях во всей ближайшей округе. И это было единственно правильным – жить, как сорная трава по своему жизненному циклу, не думая о дне завтрашнем и не расписывая свое будущее. Хотя, для таких, как мы ближе, конечно, сравнение с деревьями. Да только не пускали они меня к себе. Кровь моя, разбавленная красным ручьем инородности, не позволяла полного нашего «соития». Слыхать, я их слыхала - голоса приглушенные, скрипучие или наоборот, распевные, а порой так просто шепот, а вот остальное было недоступно. Особенно в «бабьи дни». Тогда все мои нехитрые навыки будто совсем отмирали, уступая место слепоте и глухоте, через которую смотрят на мир обычные, не обремененные природной магией люди. Но, как ни странно, я в этом своем болезненном состоянии видела радость, надеясь каждый месяц, что в утро одно не вернется ко мне шелестящий «шепот» за окном и смогу я, как моя подружка, Любоня, беззаботно петь и чирикать, да о простых человеческих радостях мечтать. Но, нет, все повторялось с той же цикличной закономерностью, с какой встает и садится светило, а значит, быть мне и дальше неприглядной сорной травой…
И сегодняшний день, отмеченный очередной «встречей» с настырным Лехом да книжными рассказами о кентаврах подходил к концу, завершаемый традиционным нашим с нянькой ритуалом – расчесыванием моей гривы. Фу ж ты, волос (ну их, этих кентавров). Адона подходила с сему занятию всегда с большим радением и гребень в мои светло русые «волны» запускала, будто сказку рассказывала, загадочно улыбаясь собственным мыслям.
- А ведь ты красивая была. Ну, ты и сейчас тоже… ничего. А много лет назад? Ведь красавица же? Влюбился же в тебя батюшка Угост, – млея от мягких прикосновений, скосилась я на Адонино морщинистое отражение в зеркале. Женщина замерла на долечку, а потом хмыкнула и продолжила, плавно ведя деревянными зубьями вдоль моей спины. – Ага… А вот я – точно уродина, - перевела я взгляд уже на собственную отраженную физиономию. – И лоб у меня слишком высок. И губы слишком… - выпятила я их со всем усердием, а потом пробубнила. – надутые, будто оса цапнула. А глаза… дриадские… - глаза у меня, действительно, были «лесными» - зелеными, как озерная тина и со зрачками, похожими на луну, накрывшую солнце во время их небесной «свадьбы». Я один раз такое видала. И что самое неприятное – ободок этот золотистый в момент опасности имел свойство разрастаться по зелени лучами, вспыхивая огнем изнутри. – Я сегодня Леха чуть не угробила. Он детей напугал. Едва «огонь» успела потушить и хорошо, что этот дурень далеко был и с мешком на голове. А так бы заметил… О-ой, Адона, больно же! Все, больше про этого кёнтавра ни слова… Ну, это люде-кони такие. Только не с чубом, как у него, а с длинной гривой… А-а, да ладно, не смейся…
Хозяин нашего маленького дома вернулся уже, когда темень за окном полностью заполнила мою чердачную «светелку». Проскрипел лестничными ступенями, застыв темным силуэтом, видным из половой дыры лишь наполовину, а потом спустился вниз, ко ждавшей его вечерить Адоне. Я еще различала сквозь подступившую дрему его недовольное бурчание, а потом и вовсе провалилась, уже где-то на грани яви почуяв нутром неладное, неприглядное, подступавшее вновь… все с той же проклятой цикличностью…
Вначале был сон. Дриады снов не видят, но, этот всегда был исключением. Все тот же лес, та же опушка с торчащими из травы, отсыревшими от дождей пнями и все те же облака в небе – серые, равнодушно летящие мимо. И с теми же действующими лицами – двумя хмельными мужиками и одной девочкой, перепуганным вусмерть подростком, распластанным между этими пнями. Она все так же кричала, хватая ртом воздух и сжимала прижатые к земле кулачки. И боль была все та же и резкое, как удар под дых осознание, что прежняя она уже умерла и никогда не сможет вновь стать чистой лесной росой… И закончился этот неприглядный сон точно так же – яркой вспышкой-бликом, ударившим девочке прямо по ее зеленым, как озерная тина глазам…
А потом она проснулась. Посидела немного, слушая темноту и восстанавливая дыхание, вдохнула, наконец, полной грудью и откинула в сторону одеяло. А затем и рубашку свою скинула, на пол, уже подходя к окну, в стекло которого нетерпеливо скреб коготками озерный бесенок:
- Тишок -Тишок, расскажи мне стишок, - усмехнулась одними уголками губ и подала ему руку. – Веди, - туман вспенился до самого распахнутого чердачного окна и проглотил их обоих…
На этот раз перед ними был постоялый двор. Один из нескольких в Букоши. Краем глаза она уловила на пустующей коновязи у крыльца кошку, выгнувшую им вслед спину. И блеклую вывеску над входом: «У Фрола». Ну да, не впервые здесь, в этом клоповнике для заезжих работяг со всей вассальной земли… и скользнула вслед за бесом сквозь серое дерево дверных досок. Внутри все тоже было по-прежнему: дремлющий у стойки тощий хозяин и парочка постояльцев за столами в состоянии не лучшем для столь позднего времени да еще буднего дня, но вот напротив, с другой стороны от входа, у очага…
Он сидел в обшарпанном высоком кресле и в полном одиночестве. Подогнув под себя одну ногу и облокотившись на нее рукой, задумчиво крутил в пальцах овальный золотой медальон. И смотрел на огонь. Пламя его всполохами играло в темных глазах мужчины, придавая им сходство с длинными-длинными тоннелями, в конце которых путника ждет долгожданное тепло и…
