Пролог.
— Ты как-то раздобрела последнее время, Стёпка! — усмехнувшись, произнесла соседка Марья. Стояла она посередь своего огорода и жевала во рту травинку. — Неповоротливой стала. Вон, траву-то прополоть не можешь уже. Смотри, загуляет от тебя Фрол. И так все знают, что женился на тебе, потому что отцы у вас сговорились!
Степанида покраснела. Столько лет прошло, а ей всё этим отцовским сговором тыкали. Да, не на неё по молодости Фролушка заглядывался, но живут они, ладно душа в душу уже почти двадцать годков. И ни разу она от мужа слова грубого не слыхивала, не пенял он ей ни разу, за то, что навязана ему была папаней. И долг супружеский исполнял Фролушка исправно.
Ведь кабы не люба была она, Степанида, Фролу, разве народили бы они таких прекрасных деток? Дочки, конечно, не красавицы писанные, но и не страхолюдины какие, и собой ладные да хозяйственные. А сыновья все в отца пошли и удалью, и пригожестью лица. А вот, что раздобрела она последнее время, то правда, уже и согнуться нормально не может, и дышать тяжело. И по дому она с трудом управляется последнее время, а огород совсем запустила: трава так и прет на грядках. Двигаться стало тяжело, низ живота постоянно тянул, и поясница ныла. Уж не хворь на неё какая нашла. Степанида призадумалась.
— Фрол, ты чем жёнку свою потчуешь, что она ползёт как на дрожжах? — не унималась Марья. Она увидела Фрола, вышедшего на крыльцо, и решила продолжить обсуждение Степанидиной внезапной полноты, а заодно самой покрасоваться — в молодости была Марья первой красавицей на селе, да и сейчас сохранила стройный стан и толстую косу без единого седого волоска. В молодости она пользовалась большим успехом у мужчин, да и теперь многие искали её благосклонности, только Фрол не поддавался её чарам.
Вот и сейчас, не обращая внимания на Марью, Фрол подошел к жене и посмотрел на неё с беспокойством.
— У тебя всё хорошо, Стёпушка? — спросил он.
— Да что с нами, бабами, сделается-то? — попыталась встрять Марья, но, поняв, что её не слушают, сплюнула в сердцах и наклонилась над своей грядкой.
А Степанида, увидев, что Марья больше не смотрит в их сторону, тихо ответила:
— Да, притомилась я что-то, Фролушка, голова кружится, и брюхо тянет.
А потом вдруг залилась краской, схватилась за живот руками да как припустила к калитке.
— Ой, Фролушка, ой, — всё время вскрикивала она на бегу.
Фрол побежал за ней.
— Стой, Степанида, стой, ты куда?
***
— О, Велибог, Бог всех живых тварей! О, Великий Змей, Царь всех ползучих тварей! Прояви свою милость! Пожалей детей своих! Пошлите нам змеевицу! – пели змеи, кружась в причудливом танце, извиваясь телами, переплетаясь друг с другом в замысловатые косы и вытягивая свои длинные чешуйчатые тела к небу.
Лес вокруг тихо гудел, словно откликаясь на магическую мелодию змеиной молитвы, не слышно было ни щебетания птиц, ни стрекота насекомых, ни один зверь не мог приблизится этому месту. Здесь, на древней поляне высокие деревья с густыми кронами образовывали зеленый шатер вокруг их повелителя – могучего дуба, сквозь который пробивались лишь редкие солнечные лучи.
Здесь у могучего векового дуба собралось несметное множество змей. Ядовитые и безобидные, наземные и морские, все они просили об одном. Негоже змеям быть без своего человека, который понимал бы их и связывал с этими странными двуногими, которые сами не понимают, что творят.
***
Давным-давно жили двуногие с миром животных в единении. Был единый язык и единые правила для всех. Был баланс. Красивое слово «баланс». Его придумали змеи, они были самыми мудрыми на Земле, у них всегда спрашивали совета. Их представители нашептывали предводителям звериных семейств Свод законов. И тяжкая кара настигала того, кто осмеливался нарушить эти законы.
И был у всех единый бог Велибог, и Великие Цари правили всеми живыми тварями по воле его, и помогали в нуждах их, но и к ответу призывали и наказывали по всей строгости.
А потом, что-то случилось. И спустилась на Землю Тьма темная, и мелькали искры в небе, и грохотало так, что все живое забилось по норам да по пещерам своим, и носа высунуть никто не смел. Время замерло будто. А потом все стихло. Небо просветлело и выползли твари живые на полянки да на лужайки, хотели обсудить происшедшее, но никто уж не понимал друг друга. Зато среди двуногих вдруг нашлись те, кто понимал речи животных, птиц и тварей ползучих. Они-то и стали проводниками-переводчиками, связывая все живое воедино.
Странным все это показалось змеям, но нужно было привыкать к новой жизни. Кое-как на совете договорились соблюдать прежние правила, но по-прежнему жить уже не получилось. Если животные еще как-то смогли соблюдать прежние веками налаженные договоренности, хотя и не понимали друг друга, то двуногие постоянно нарушали правила.
Они назвали себя людьми.
«Человек – царь зверей!» — говорили они гордо, а животных стали они величать своими меньшими братьями. Теперь стали они прикрывать свои тела, кто травкой да листочками, а кто и мародерствовал, братьев меньших убивал, да из шкурки себе вторую кожу выделывал. Людей, понимающих, язык животных, стали называть колдунами и мошенниками, их боялись, хотя и приглашали на совет, но многих просто изгоняли.
Потом вдруг способность понимать всех живых существ была людьми утрачена, теперь один человек мог понимать только один язык, например, язык птиц, а то и вовсе только воробьев понимал али соек, а остальные языки не разбирал. Но и таких людей, становилось все меньше и меньше. Дошло до того, что совсем не стало змеевиц. Почему-то дар понимать язык змей последние несколько сотен лет доставался только женщинам. Двуногие окрестили их ведьмами и стали сжигать на кострах. Сколько слез пролили змеи над своими сестрами. И вот теперь все змеи собрались здесь у векового дуба в день летнего равноденствия и молили Велибога послать им змеевицу.
***
Бабка стояла около калитки уткнув руки в боки. Это была невысокая женщина с согнутой спиной и морщинистым лицом, на котором отражались годы трудов и забот. Её глаза, глубокие и проницательные, казалось, могли видеть насквозь. Вот и теперь она с внимательно смотрела на подбегающую к ней внучку.
— Ну, наконец-то, уж думала, не дождусь, когда ты догадаешься ко мне прийти, —проворчала она, — поздновато же до тебя дошло.
— Бабанька, помоги, — Степанида схватилась за калитку, — помоги, я, кажется, рожаю.
— Конечно, рожаешь, — сердито ответила старуха, — я давно уже знаю, что ты брюхатая.
— Кто брюхатый? — подбежавший Фрол ошарашенно глядел то на Степанидину бабку, то на Степаниду.
— Кто, кто? Дед Пихто, — бабка так зыркнула на Фрола, что тот аж язык прикусил. — Жене вон своей в хату помоги пройти да на стол уложи, а сам за водой беги.
Тут до Фрола дошло.
— Ах, ты любушка моя, вот подарочек-то нам на старости лет. Это ж как так? — на лице мужчины блуждала счастливая улыбка.
Степанида раскраснелась и хотела, было, потупить очи, но приступ боли заставил её согнуться пополам. Видя, что жене сейчас не до его причитаний, мужчина подхватил её на руки и понёс в хату, где удобно уложил на стол. Он хотел было немного задержаться, но старуха, вошедшая в горницу за ним следом, прикрикнула:
— За водой беги, охламон. Потом друг на друга любоваться будете.
Ещё солнце не успело сесть, как маленькую избёнку на краю селения огласил недовольный детский крик, звонкий и пронзительный.
— Дочушка, — причитал Фрол, омывая маленькое тельце тёплой водой, чувствуя, как в его руках этот крохотный комочек жизни дышит и двигается, полный решимости начать долгий путь в этом мире. — Дочушка, красавица, Ульянушка! Последушка!
Бабка стояла рядом, наблюдая за происходящим с суровым, но довольным выражением лица. Вот и она дождалась. Теперь можно доживать спокойно.
***
Молния осветила лес, громыхнул гром, и на лес обрушился дождь. Змеи подняли головы вверх и прошелестели: «Благодарим тебя, великий Бог всего сущего!»
Глава 1
Луна, высокая и полная, заливала поле мягким серебристым светом. В этом свете трава и цветы казались почти призрачными, их силуэты качались под лёгким ветерком, создавая таинственный шорох. Через поле, окутанное ночной тьмой, змеилась грунтовая дорога, вся в выбоинах и колдобинах. Вдоль этой дороги бежала девушка, она быстро удалялась от спящей позади неё деревни.
— Я всем им ещё покажу, — шептала она сквозь слёзы, — не пойду туда, ни за что не пойду. Побираться буду, но только не в барский дом.
Девушка оглянулась на почти исчезнувшую из вида деревню, крыши домов которой, покрытые соломой, казались тёмными пятнами на фоне звездного неба, и ей стало страшновато. Ведь это не просто, вот так в пятнадцать лет взять и сбежать ночью, одной из дому. Совсем не просто. Тятька, если её поймают, выдерет, и точно стоять ей у позорного столба. Ох, Ульяне даже представить было страшно, что с ней сделают, если поймают. И зачем только она их барыне понадобилась. Ведь у них горничных полон дом и без Ульяны.
Да, и тятька сам по собственной воле Ульяну барыне бы ни за что не отдал. Она у него в любимицах ходила. Меньшой была. Он ей давеча из города с ярмарки красные сапожки привез. Даже поносить не успела. Ульяна смахнула слезу. Теперь они, наверное, Ирке достанутся. Воспоминания захватили девчонку.
***
Бывалыча, тятька едет в город, медок везет, сало, дичь, так маленькую Улю обязательно спросит:
— Что, доча, свистульку тебе привести али леденец на палочке.
— Свистульку, тятенька, свистульку, — вьётся вокруг отца Улечка, и, хитро прищурясь, добавляет, — и леденчик тоже.
А Фрол смеётся, и гладит свою дочку по шелковистым волосам. Волосы-то у Ульяны красивые, густые, русые с переливом. И сама Ульяна — красавица, вся в отца: ярко голубые глаза, брови в разлет, губы нежно розовые, пухлые. Стройная, ладная, гибкая.
— Знатная ты девка будешь, Ульянка! Надо палку готовить, женихов гонять, — приговаривал батька, глядя на младшую дочь. Старшие дочки Иринка да Лушка, такими не были. Были они пегими, как мать, и рябыми.
Жена Фрола Степанида, была некрасива. Сельчане Фролу сочувствовали, когда женил его отец на дочке своего старинного дружка кузнеца Федота. Но отступиться Фрол не мог, сговорились мужчины ещё по молодости, что через детей породнятся, слово дали, кровью скрепили – отступиться от слова такого позор! Сам барин старый при их сговоре присутствовал, уважал он и кузнеца, и пчеловода-промысловика.
Поэтому, хоть и поглядывал Фролушка на красавицу Марью, но под венец повёл Степаниду. Для них уже и дом был слажен на родительском подворье, светлый, добротный. Для большой семьи. Да и приданое у Степаниды было богатым. Не поскупился кузнец на старшую свою дочь.
Степанида женой оказалась доброй, хорошей и умной. Девка она была не балованная, к мужу своему прониклась, угодить старалась. Ну, а Фрол был парнем не злым, да и повела Степанида себя правильно с самого начала, поэтому жил с ней Фрол и печали не знал. Ну, а красота телесная, что она красота! Не вечная она.
Степанида родила мужу шестерых прекрасных крепких сыновей – помощников и трёх дочерей. Младшую-то они уже и не ждали, в годах были, а тут вот оно – счастье!
Баловал свою последушку Фрол, Степанида ругалась на него, да тоже не могла удержаться, чтобы Улечку лишний раз ни приголубить. Приданное ей пошито было богатое – сарафаны, юбки, рубашки всякие, бельё. И сапожки — вот красные.
***
Вспомнив про сапожки, Ульяна снова расплакалась. Ведь всё так хорошо складывалось. Тятька обещал её в город свозить на ярмарку, а вот теперь она сама в этот город бежит. Одна да по тёмной дороге. Что её ждёт-то там, в городе энтом?
И принес же черт вчера их барыню на смотрины. Обычно управляющий сам девок в дом отбирал, но старался шибко молодых не брать. Понимал, что им ещё поневеститься охота. Жалко ему девчонок было, все в деревне знали, что молодой барин очень охоч до девок. Да только не задерживались те девки в усадьбе, пропадали куда-то раз в полгода примерно.
Некоторые считали, что барин гарему себе, как басурманин какой в подвале развёл, да девок тех там на цепях держал, всякое непотребство над ними творил. Другие говорили, что барин девок сильничал до смерти, а потом за усадьбой прикапывал. Третьи же считали, что девок сама барыня в город сбывала.
Дворовые, изредка прибегающие к своим родным, слухи эти не поддерживали, а от вопросов отмахивались: дескать, не знаю, не ведаю. А только за последние годы пропало из барской усадьбы шесть девок. И никто из селян не хотел своих дочерей в усадьбу отдавать. И барский дом все предпочитали обходить стороной.
Управляющий-то Иван Тимофеевич всё это понимал, поэтому и отбирал тех, что в девках засиделся, да убогих. Эти не пропадали, в гости к родным с гостинцами прибегали часто, но о том, что в усадьбе происходит, молчали.
Обычно девки в усадьбе менялись раз в полгода, ещё и двух лун не прошло, как увёз управляющий с собой рябую Марью да Ксеньку-вековуху. А тут вчера заявился, и барыня с ним приехала, вся сама из себя разодетая, как на праздник, в длинном, темно-синем платье с вышивкой золотыми нитями по подолу и рукавам. На эту вышивку Ульяна и засмотрелась, шею вытянула, чтобы узор запомнить. Тогда-то ее барыня в толпе и заприметила.
— Вот эту, — говорит, — возьмём, пусть собирается и завтра по утру с вещами приходит!
Сказала, как отрезала.
Степанида бухнулась барыне в ноженьки и заголосила:
— Барыня, Еленушка Сергеевна, помилуй, не губи девчонку. Ведь только на днях ей пятнадцать годиков исполнилось. Выбери кого другого!
— Нам эта нужна, — брезгливо оттолкнула её Елена Сергеевна и пошла к повозке.
Селяне помалкивали, никто не заступился. Елену Сергеевну все боялись. Как умер старый барин, так она чудить начала. Хотя и живой-то он всем ее капризам потакал. Любил очень и боялся. Поговаривали, что она душу дьяволу продала. Старый-то барин добрый был, к крестьянам своим хорошо относился, работой сильно не утруждал. А Елена Сергеевна новые порядки ввела, за работами сама лично следила, да поборы собирала с каждого дома. Должников либо пороть приказывала, либо охоту устраивала с собаками, а должник вместо дичи по лесу бегал, покуда сил хватало. В общем тяжко жить стало и страшно.
Барыня с управляющим уже далече отъехали, крестьяне разошлись по своим делам, прерванным приездом хозяйки, а Степанида все лежала на земле и плакала.
— Не уберегла, Господи! Дочушку свою я не уберегла! За что ты наказываешь нас? Пожалей! Сделай что-нибудь!
— Маменька, пойдем, не позорься, — прошептала Ульяна, помогая, матери подняться.
Глава 2
Ульяна прислушалась. Так и есть, кто-то скакал по дороге. Стук копыт становился все громче и ближе, заставляя её сердце биться чаще. Девушка свернула в поле и притаилась в траве, стараясь не дышать и не двигаться. Ветер шуршал листьями и гнал облака по небу, усиливая ощущение тревоги. Через мгновение всадник появился на горизонте, его силуэт чётко выделялся на фоне восходящего солнца. Ульяна затаила дыхание, надеясь, что её не заметят. Тени от облаков мелькали по полю, придавая ему таинственность и скрывая её ещё больше.
«Только бы догнать, — думал Фрол, погоняя коня, — только бы догнать». Его сердце тревожно сжималось. Каждая секунда тянулась мучительно долго. В голове мелькали образы возможных опасностей и бед, которые могли подстерегать дочь на темном поле.
