Глава 6
Время текло, и Тео даже привык к тому, что его теперь называли Людовиком. Однажды он сказал Пьеру, будто это его второе имя и его новым друзьям оно больше по вкусу. Пьер не стал с ним спорить. За такие споры не сложно лишиться языка или жизни – ему что пока нужно и то, и другое. По утрам его будил все тот же мальчишка с кувшином холодной воды и маленьким тазиком. Полотенце с узором в каждом углу. Теперь у него был даже гребень – Пьер не помнил, чтобы раньше он пользовался хоть чем-то подобным, но отныне приходится.
К нему теперь захаживали вельможи. Грузные старики, причитающие дамы, девицы. У одной несварение, другой – сифилитик, у всех голос жалобный и тоскливый. Они выматывали ему все нервы, а затем, наскоро проглотив свой обед, он шел к Теобальду, отныне Людовику. Тео-Людовик обычно ждал его у окна, следил за поздними мухами, гладил прожилки на опавшей листве.
– Пьер, отчего опавшие листья весной не взлетают обратно на ветки?
Пьер клал на стол перед ним стопку книг, что дураку никогда не потребуются.
– Оттого же, отчего мертвецы после смерти не приходят в свой родной дом, Ваше Высочество.
Отныне король велел называть его так. Это к радости, сказал он, что у него нарушена память.
"Будет проще его убедить, что он и есть потерянный принц. Что я ему настоящий отец."
Будут вопросы – Пьер Гонтье скажет «Людовику», что это лишь из-за долгой болезни.
– Ваше Высочество помнит, что мы учили вчера?
Тео-дурак или принц Людовик сокрушенно вздохнул.
– Помню, но смутно, мастер Гонтье.
Если дурак в состоянии выучить молитвы на сложной латыни, то и это он выучит.
– Говорите, Людовик.
Да, к имени ему надо привыкнуть. Им обоим.
Тео вздохнул.
– Кто вы?
– Я принц Людовик, а отец мой – Филипп IV, и он король Франции.
– Ваши братья и сестры?
– Карл и Филипп. Сестра Изабелла на английской земле. Я увижу ее?
– Взрослые наследные принцы не скучают по сестрам, которых не видели десять лет. Вам придется это запомнить.
Тео вздохнул. Он вздыхал каждый день. Перечислял родственников, имена – у него, оказывается, столько родни! – но отчего-то никто с ним не хочет увидеться. Только слуги, которым король запретил разговаривать с ним. А где-то – в монастыре или, может, в темнице прозябает настоящий Людовик. Может, даже с принцем Филиппом и Карлом. Об этом никто не узнает. Изабелле-принцессе повезло, что Англия далеко от Парижа.
– Мастер Гонтье, вы говорили, что в честь меня будет праздник?
Будет, и с большой вероятностью с него, Пьера Гонтье, на этом празднике слетит голова. С Теобальда-Людовика, может быть, тоже.
– В начале ноября, Ваше Величество. День Вашего рождения. Пир и празднества. Все в стране пожелают Вам счастья.
– И я увижу отца? Моего короля?
Теобальду отчего-то было нужно внимание, дружба, любовь, Пьер не понимал этого раз за разом. Действительно, кому в этом мире нужно подобное? Разве что только дураку и безумцу.
– Увидите, Ваше Высочество.
Теобальд улыбался, даже брался за книгу и после не жаловался, что устает. Какая разница, что понимает он сейчас только картинки на буквицах и полях.
Рана на груди заживала действительно быстро. Король был пока доволен и этим. Чем Тео-дурак порадует его на грядущей неделе? Пьер решил сосредоточиться на этикете. Проще объяснить, как следует вести себя за королевским столом и что говорить, чем учить склонения глагола dominari. А пока Пьер будет при разговоре с Филиппом набрасывать на клочке пергамента кривой и неверный рисунок мозга, заверяя его, что обучение вскоре пойдет с ускорением. Его вызывали к Филиппу раз в три дня. Рассказать об успехах. И сегодня он тоже у него этим вечером, и опять за королем, как тень, стоит Мариньи. Тень Мариньи всегда за Филиппом, с той лишь разницей, что его отца, Ангеррана, Пьер еще не видал. Король опасен и мудр, думал Пьер прежде. Теперь же он не мог понять, кто из них троих – он, Филипп или же Тео – больший безумец. Видно, кто-то из них с королем, раз оба надеются, что их обман останется тайной.
Филипп сидел у камина, но при этом ставни были настежь распахнуты. Морозный вечерний воздух задувал в окна, поленья трещали. По лицу человека-с-кольцом было видно, что он отчаянно желает согреться у пламени, но будет стоять у стены, пока король не прикажет иное. Лучше осипший голос и кашель, чем немилость короны. Шевелился он, лишь когда подливал вина королю. Но в этот раз Филипп не спросил об успехах.
– Я ввел в курс дела Малый Совет.
– Ваше Величество?
Король смотрел на него также спокойно и твердо, как в тот день в подвале старого дома.
– Малый Совет. Я доложил ему. Разумеется, всем, кроме Ангеррана де Мариньи. Я выслал его по делу далеко от Парижа на несколько месяцев. Совет знает. Если отцу Клода станет хоть что-то известно – они все отправятся в Тампль, а потом на костер. И Ангерран. Клод, впрочем, тоже.
Лицо человека-с-кольцом продолжало быть неподвижным. Не каждый день тебе мимоходом объявляют, что сожгут на костре, думалось Пьеру, но Клод де Мариньи, должно быть, привык. Завидная маска, даже не дрогнула. Пьер пока не обзавелся такой.
– Так вы рассказали всем?
– Глупо скрывать это перед Малым Советом, моего сына они знали с пеленок. Знают все, кроме Ангеррана. И кроме Артуа – его приязнь к семье Валуа меня настораживает.
Пьер не знал ни об Артуа, ни об его приязнях, он знал лишь, что ему с Теобальдом скоро будет выставлен счет, по которому им заплатить никто не поможет. Клод де Мариньи сделал шаг из своего угла, наклонился к уху короля и стал ему что-то нашептывать.
– Клод, оставь, – Филипп отмахнулся. – И не думай, что ты мудрее меня. Ты считаешь мастера Гонтье идиотом? Любой в этой стране знает о моих спорах с баронами. Знает о них и мастер Гонтье. Было бы глупо это скрывать. Остерегайтесь Артуа, Пьер Гонтье. И вообще бы вам лучше помалкивать.
Пьер кивнул.
Тени плясали на лице человека-с-кольцом и на лице короля.
– Расскажите, как там мой сын.
«Ваш сын, мой король, зализывает раны, точно зверь, после измены жены и отца. Ваш названный сын смотрит на мир глазами слепыми, будто младенец. А латынь знает только из пары молитв».
Он раскрыл было рот.
– Людовик…
В дверь постучали, и Пьер замолчал. Стук раздался вновь, и Филипп сделал знак Мариньи. Тот кивнул. Подошел к двери, стукнул со своей стороны. Затем отворил.
Вошедшего Пьер не узнал, и, признаться, ему было плевать. В этом замке слишком много людей. Плащ незнакомца до самой спины был в дорожной грязи и пыли, руки были красными от ночного мороза. По лестницам он, видно, бежал, а до этого загнал до смерти пару-тройку коней.
– Ваше Величество.
Он хрипел и дышал, но Филипп ждал, пока вошедший начнет говорить.
– Королева пересекла Ла-Манш, – наконец сказал он. – Неделю назад. И ждать в Кале она отказалась.
Филипп вдовец, и во Франции нет королевы давно. Есть одна, даже с французской кровью, бегущей по жилам. Чужая и, как оказалось, нежданная, будто снег в октябре.
– Изабелла, – голос короля был бесстрастным и очень спокойным. – Моя дочь воротилась домой.
Гонец склонился еще ниже.
– Есть записка, письмо от нее, хоть что-то?
– Нет. Ей говорили остаться, ждать вашего слова. Она отказалась. Говорит, нынче сама королева. И королева союзной державы. Ей ни к чему приказы французского короля.
– «Союзной державы»… – повторил Филипп.
Мариньи заплатил гонцу и вытолкал того прочь из покоев.
– Давно бы стереть с лица земли подобных союзников.
Человек-с-кольцом запер дверь изнутри.
– Что вы намерены делать?
Филипп молчал и смотрел на огонь, а Пьер смотрел на Филиппа. Говорят, что дочь – отражение матери, еще говорят, что отцы их любят безмерно, даже больше, чем сыновей. Король, похоже, не видел свою кровь в королеве.
– Значит, зубы она отрастила.
Всего четыре слова, но его сыновья не дождались и такой похвалы.
Глава 7
Королеве Изабелле было лет двадцать. У нее был муж, был сын и корона – она не хотела ни первого, ни второго, а третье со временем ей пришлось по душе. На английскую землю она ступила давно, больше не видала ни братьев, ни отца, ни Парижа, ни своего крестного де Моле, что недавно сожгли на костре. Она знает об этом, не может не знать. О казни тамплиеров все слышали. Ее муж Эдуард потирал, должно быть, руки от радости – французский король хотел их денег, богатства, их власти – но золото будто исчезло, а проклятье из сердца не вымыть. Пусть даже оно лишь злая шутка казненного. Эдуард ненавидел Филиппа, а Изабелла ненавидела мужа. Эти чувства были, впрочем, взаимны.
Пьер это знал, и это знал каждый. Слухи ползут слишком быстро, о чем еще говорить в этих шумных тавернах, как не о грязном белье сильных мира сего. Этим не брезгуют ни крестьяне, ни даже министры. Пьер сам о ней говорил пару слов, пару мерзких скабрезностей, когда еще учился в Сорбонне. Быть может, ему будет стыдно при встрече, но это не точно.
Изабелла приехала два дня назад со всей суматохой, шумом и лоском, свойственным королевам. Свита у нее, правда, была небольшая. Об этом не преминул высказаться Клод и расплыться в гадкой улыбочке. Что ж, в своем королевстве Изабелла – persona non grata, Эдуард смеется над ней в тронном зале и крадет драгоценности, книги и письма, в ее постели был пару раз за все это долгое время лишь для наследника – а королева прекрасна.
Слухи слухами, и, может, даже сплетни правдивы, но она чудо как хороша. Пьер Гонтье видел ее день назад с галереи, он замер, лишь бы не пришлось объясняться со всеми ее англичанами, он их не любил и с трудом понимал их язык. А она говорила что-то французским слугам своего отца-короля, и голос ее звучал звонко и громко.
И волосы мягкие, точно шелк.
И щеки белые, точно снег.
И губы сладкие, точно мед. Должно быть.
Он не знал, разумеется. Но, может, осмелится сегодня это представить.
Филипп же не испытывал радости по поводу дочери, подобно простому народу. Принцесс всегда любят. Даже взрослых, даже замужних, которых не видели десять лет. Люди слышат слово «принцесса» и как-то забывают про цены на хлеб, про прокисшее пиво и про то, что дети ходят в обносках. Да, здесь все еще ее звали принцессой, будто забыли, что она королева их злейших врагов.
– Мы не можем позволить ей оставаться.
Клод де Мариньи вчера влетел в покои Филиппа. Это было весьма опрометчиво. Пьер в очередной раз подумал, что Клод идиот, что наивно верит в свою безнаказанность.
– Кто это «мы», господин Мариньи? – спокойно спросил его французский король, не поднимая головы от Марка Аврелия. – Вы или я? Или вы и мастер Гонтье? Если вы с ним – то кто вы такие? Если вы и я – то опасно ставить свое имя рядом с моим.
Человек-с-кольцом закусил губу, сделал два круга по комнате и снова встал у дверей. Его батюшка Ангерран отлично ладил с бывшей французской принцессой, грузный барон Артуа, впрочем, тоже. Один слух, один единственный слушок, одно слово Изабеллы, королевы английской, своему ненавистному мужу – и война разразится опять. Война изнутри и снаружи – что потом останется на камнях, не знает никто.
– Отошлите ее обратно, Ваше Величество. Прочь из Парижа. В Кале, подальше в Нормандию – или вы думаете, в ней взыграли дочерние чувства?
– Не думаю. Думаю, жаль, она не мой сын. Тогда бы обошлось без услуг нашего доброго мастера. Она моя дочь, это единственный ее недостаток. Держите ухо востро, она никогда не питала ко мне дочерней любви.
«Он гордится ей, – думалось Пьеру. – Гордится и никогда не простит, что она не мужчина».
Филипп встал.
– Отослать я ее не могу. Она приехала как дипломат. По крайней мере, так говорит. Мне не нужны беспорядки.
– А как же тогда Теобальд?
Король повернулся к нему. Пьер тихо ругнулся. Он никогда не привыкнет.
– Как же принц Людовик, Ваше Величество?
– Принц Людовик должен знать, что он принц. Мастер Гонтье, вы усвоили это?
Пьер усвоил, что его ждет костер. В лучшем случае яд.
– Мы разыграем ту же карту, что впервые нам подбросил наш друг Мариньи. Наш единственный козырь и нашу надежду. Изабелла была здесь совсем еще юной девчонкой и брата не видела десять лет. За десять лет… она его не узнает. Преимущество знати, мастер Гонтье – родители не видят детей, а дети друг друга. Она скорее вспомнит своих нянек и старую свиту.
Пьер поклонился. Ему в это верилось слабо.
– Ничего не меняем, – промолвил Филипп. – Ничего, вы усвоили? Через пять дней мой сын предстанет перед двором после долгой болезни. И счастлив будет прижать к сердцу сестру и отца.
Пьер не услышал привычных слов про жестокость холодного сердца из камня, но махнул на это рукой. В меланхолию короля он не верил. Он уже пару недель не верил, что монарх – живой человек. По вечерам в своей новой каморке, когда он пил и вспоминал свою прошлую жизнь, точно любовницу, Пьер спорил сам с собою на все лады – кого ему напоминает Филипп? Вавилонян, что в гордыне своей строили башню, или же тех, кто с глупой надеждой ждал, когда же проснется Артур, погребенный на Острове Яблок, или же Charlemagne, Аттила, да кто еще, мало ли баек ходит по свету.
Теобальд-«Людовик» был разряжен, точно король. В то, что он действительно наденет корону, верилось плохо. За последние дни дурак убедился, что он действительно принц, говорил слугам, что Господь уберег его от страшной болезни, что он жизнью обязан мастеру Пьеру Гонтье. Он и теперь неловко мялся возле дверей, ждал, покуда зазевавшийся герольд назовет наконец его имя. Дурак-Тео ждал этот праздник. Он боялся и жался к стене, но улыбался. Пьер же просто боялся. Он королевский лекарь. Он спас наследника Франции от старухи с косой. Ему сегодня тоже перепадет изрядная доля внимания.
– Его королевское Высочество принц Людовик!
Теобальд побледнел, но глупая улыбка никуда не делась с лица.
– Иди, – шепнул ему Пьер. Потом добавил: – Идите, Ваше Высочество, вас заждались.
Тео шагнул вперед. Раздался одобрительный гул, он на миг застыл на месте, будто испуганный заяц, но затем пошел снова. Пьер прошмыгнул через соседнюю дверь. Ему нужно было здесь быть, но, но к счастью, ни с кем говорить он не должен.
«Это пир, – говорил себе Пьер. – Всего лишь пир. Все едят, все пьют и смеются. Никому нет дела до друга за соседним столом, если только у него еда не вкуснее. Это не экзамен в Сорбонне, где за ошибки на греческом будут бить, а доктор богословия рассуждает о филиокве».
Тео нужно было лишь улыбаться и вести себя, точно принц. Поклониться отцу-королю. Дурак предстал перед Филиппом, как учил его Пьер, и даже склонился. По лицу короля было сложно прочесть его чувства. Серые глаза его смотрели пристально, будто что-то искали. Затем Филипп просто кивнул.
– Милостью Божьей, наш возлюбленный сын Людовик снова здоров!
Дальше последовало столько убедительной лжи, что Пьер поспешил налить себе выпить. Филипп говорил красиво и чисто, тут бы позавидовали и старухи-торговки, что пытаются продать тебе тощую курицу по цене хорошей свинины. В конце Филипп обмолвился, что вскоре подыщет сыну новую партию, взамен злополучной Маргариты Бургундской, прозябающей ныне в темнице. Прекрасно, подумалось Пьеру, и он пригубил бокал. Вслед за сыновьями король решил избавиться еще и от внуков. Подберет поди какую-то княжну из Наварры. То-то будет потеха несчастной девице! «Красавица и дурак»! Таких сказок крестьяне знают немало.
