Все-таки получилось?.. Она залезла в кожу другого человека, обосновалась там? Слава скользнула руками по своей шее, оглаживая ее пальцами, переместилась на остро выпирающие ключицы, соскользнула на грудь, а затем коснулась ребер - целых и невредимых. Она была жива, тьма отступила.
- А что с остальными? - Голос выдавал ее: он вдруг стал хриплым и тихим, будто она собиралась расплакаться прямо сейчас. - Где они?
- Я не знаю, - он покачал головой, прижавшись ухом к плечу и не сводя с нее взгляда карих глаз. - Слышал, что девушка, которую вы сбили, находится в коме.
- Ты можешь меня к ней отвести?! - воскликнула Слава, а он недовольно пришикнул на нее.
- Нет, она в реанимации. Там уж точно никого не подкупишь, - парень неловно скомкал пальцами белое одеяло. - Алис, я никогда не поверю в то, что с тобой произошло. Мне жаль, что так вышло.
- Я... - Она хотела сказать, что ее зовут не Алиса, что она Мирослава, знакомая Воротынской, что она в пьяном бреду провела какой-то там обряд, ни на что особо не надеясь, но, видимо, где-то ее услышали. - Я плохо помню, что случилось. И хочу на улицу... Но не домой.
Она не знала, где теперь ее дом.
- Мы сбежим, - прошептал он. - Сейчас. И пойдем ко мне.
- К тебе? - выпалила она. - Почему к тебе? Я хочу на улицу.
- Тебя кинутся искать.
- Я спрячусь где-нибудь.
- Алиса, - парень невольно провел рукой по светлым волосам, зачесывая их назад. - Учитывая влияние твоих родителей, то тебя будут искать даже спустя лет пять. Просто потому, что ты Воротынская. Не забывай, что они сделали в прошлом году. И им сошло это с рук. Как и тебе сойдет с рук эта авария.
Он обвинял ее? Тыкал носом в свою оплошность? Может быть укорял и пытался заставить почувствовать вину за содеянное? Слава попробовала нащупать в себе эти эмоции: вину, злобу к себе, ненависть и жалость. Внутри было как-то умиротворенно пусто, словно все эмоции вынули из нее, а внутрь залили горячий и согревающий чай. Слава чувствовала себя в своей тарелке. Вот ее место, самое настоящее. Место, где ее ждет любовь, дружба и светлое будущее. И плевать, что оно было чужим. Здесь было лучше, а это главное.
- Я ничего не делала, - откликнулась Слава. Легкая улыбка тенью легла на ее губы. - Я жива, а это главное. Ведь так?
Он дернул уголком губ, но не улыбнулся. Тонкие губы так и остались поджатыми, а карие, почти черные глаза, смотрели на нее исподлобья. Кто же ты такой, парень? С виду красивый и холеный, словно пес, которого очень любят, а что у тебя внутри? Есть ли там сердце, которое гоняет не только кровь, но и способное на любовь и сопереживание? Такой ли ты, как Максим Костюков? Такой ли ты, как многие парни? Он молча поднялся с койки и протянул ей ладонь, смотрел на Славу сверху вниз и видел милое личико Алисы. На прикроватной тумбочке покрывались коричневой коркой очищенные яблоки, из окна лился солнечный свет, играя на светлой парке незнакомца. Что ей будет? Она ведь теперь Воротынская.
И Мирослава схватилась за его руку, чувствуя, как ток вновь прошибает ее насквозь.
- Ты выпрыгнешь из окна, - прошептал он. - Тут первый этаж, ничего страшного. Я принес тебе пару вещей, которые ты оставляла у меня. Парку возьмешь мою.
- Там холодно...
- Дойдем так быстро, что и замерзнуть не успею! - улыбнулся он.
Она заторможенно кивнула головой, отчего рыжая прядь соскользнула на ее лицо и повисла прямо перед глазом. Точно ведь, теперь она совсем другая. Слава даже не смотрела на то, как парень достает из своего пухлого рюкзака женскую одежду. Сказал, что это ее, значит, что у них с Воротынской были близкие отношения. Она почувствовала, как румянец вспыхнул на ее щеках. А вдруг он ее парень. Слава мельком взглянула на него, на его профиль, заметив небольшую горбинку на носу и как солнце обрисовывало контур его губ. Он целовал ее, ласкал руками, обнимал и вдыхал ее запах, шептал что-то на ухо, убаюкивая в своих объятиях. А она, наверное, посапывала у него на плече после долгой ночи, когда они сплетались телами, делили одно дыхание на двоих, а скрипучий диван был свидетелем их единения.
- Вот, - он протянул ей одежду. Слава прижала к груди бомбер и спортивные штаны. - Под койку я поставил кеды. Извини, но другого не было. Ты не замерзнешь. А, точно...
Он опомнился, стянул с себя парку с меховой оторочкой по краю капюшона и бросил на койку. Слава смотрела на его спину, а затем встретилась с ним взглядом, когда он повернулся к ней.
- Я свистну.
- Хорошо, - кивнула она, а затем, поколебавшись, все-таки решилась: - Я... я не помню, как тебя зовут, извини. В голове совсем пусто, кроме обрывочных воспоминаний наших... фотосессий.
- Ничего страшного. На самом деле, я и сам мечтал, чтобы мне выдался более удачный повод познакомиться с тобой, а не как тогда, - он рассеяно обвел рукой палату и вдруг шагнул к ней, оказываясь прямо перед ней. В нос ударил резкий запах дешевого одеколона. - Жан. Вербин Жан.
Слава довольно улыбнулась, зажмурившись на секунду, а затем распахнула глаза. Тьма скалилась ей зубастой улыбкой за спиной парня.
Ноги, обтянутые тонкой тканью черных кед, неприятно мерзли. Слава сжала пальцы, почувствовав, как их кольнуло, а затем разжала. Мама говорила, чтобы не мерзли ноги, нужно постоянно ими шевелить внутри обуви. «Или просто обуть зимние сапоги», – мрачно подумала Слава.
Жан шел впереди, засунув руки в карманы джинс. На нем висел растянувшийся вязаный свитер молочного цвета. Она сверлила его затылок своим взглядом. Ж-а-н. Такое неправильное, чрезмерно вычурное имя, не годившееся для их города. Это в Москве и Питере своих детей называли то Домиником, то Моникой, а то и сериальные имена повторяют. Мирослава вспомнила, как в одном из городов их необъятной страны девочку назвали Арья, в честь героини сериала «Игра Престолов». И все-таки у нее в голове не укладывалось, как дети жили с такими именами. В пубертатном периоде она сама подверглась травле из-за своего имени. Травили ли его, Жана Вербина, в школе? Ставили подножки, прятали рюкзак в женском туалете, подкладывали кнопки на стул, а может и вовсе после уроков тащили за школу, в лесополосу, где избивали до потери сознания? Видя его тело сквозь крупную вязь свитера, высушенное, тонкое, словно ветка, она не сомневалась в том, что он был не способен дать отпор. Таких, как правило, гнобили едва ли не до последнего класса.
Она тряхнула головой, отгоняя от себя плохие мысли, которые лезли в голову. Его пуховик пах одеколоном, ударял в нос острым запахом спирта. Слава тяжело дышала: хотя ее палата находилась на первом этаже, она долго стояла и смотрела вниз, на жалкие полтора метра, которые отделяли ее от заснеженного покрывала снега. А потом там появился Жан, который улыбнулся ей и распростер руки в стороны:
– Я поймаю.
– Я сама.
Это была проверка на приспособленность ее нового тела. Чувствует ли она его так же, как чувствовала Слава свое настоящее тело? Она взобралась на белоснежный подоконник, согнула ноги в коленях, словно собиралась бежать забег, и спрыгнула вниз. Ноги утопли в небольшом настиле снега, который еще не успел разгрести уборщик проржавевшей лопатой. Голова шла кругом, широкая улыбка расплывалась по ее лицу. Теперь это мое тело, думала она, полностью мое: ноги, руки, шея, голова, я все контролирую это, я вытеснила Воротынскую.
– Хороший прыжок, – проговорил парень.
– Спасибо, – она даже не поняла, что звучало это настолько радостно, будто только что сорвала огромный куш. – Пойдем?
И теперь они шли по заледенелому асфальту, который посыпали песком с реагентами. Слава считала свои шаги, выдыхала облако тяжелого пара и старалась больше не думать об имени этого парня. Быстро ли привыкла Алиса к тому, как его зовут? Приятного ли ей было его произносить? Слава не знала, но имя Вербина ложилось на ее язык кисловатой сосательной конфетой, к которой нужно сначала привыкнуть, а уже потом раскусывать. Жан невольно передернул плечами. От холода небось, просто вида не показывал, что температура его тела заметно упала, пальцы замерзли. Слава нагнала его, перехватила чужую руку – даже запястье холодное! – и тут же засунула в теплый карман парки, невозмутимо взглянув на него.
– Все-таки это твоя одежда, – сбивчиво пробормотала она. – И ты не должен был давать мне свою одежду. И сбегать мне не стоило... И...
– Эй, Лиса, – позвал он ее, а она даже встрепенулась от этой вариации нового имени. – Мы почти на месте, смотри. Узнаешь места?
Она осторожно кивнула головой. Стройные серые пятиэтажки образовывали квадрат, а между ними перетекали друг в друга асфальтированные дороги для выезда и въезда на территорию. Посредине был небольшой пятачок с несколькими детскими площадками, на которых уже играли дети в пестрых и цветастых курточках, а мамочки стояли небольшой стайкой в отдалении, наблюдая за ними, изредка переговариваясь. Слава знала это место со слов Насти, проезжала здесь пару раз на автобусе, но не обращала внимания на эти дома. Ну, серые пятиэтажки, что в них такого? Весь город усыплен такими комплексами, все они похожи друг на друга.
– А теперь смотри туда, – Жан аккуратно обхватил ее голову своими ладонями, на секунду она подумала, что он свернет ей шею, но парень лишь аккуратно повернул ее в сторону, показывая торец одного из домов.
Там бушевала морская волна, пожирая корабль. Синяя краска снисходила до светло-голубой, отчего волна казалась едва ли не объемной. Корабль, накренившись набок, дырявил морскую гладь верфью, стараясь спастись от этого ненастья. Слава ощутила себя этим кораблем: черная полоса жизни накрыла ее с головой, не дав ни единого шанса выбраться, но она вскинула руку вверх в надежде, что кто-то ухватится за нее, позволит ей сделать спасительный глоток, дать легким кислорода, и вот она смогла это сделать – что-то выбросило ее на берег, а чернота отступила; она билась об берег подобно рыбе, но дышала.
Жан стоял позади нее, тихо дышал, выдыхая на ее волосы, отчего конденсатор осел на них заледенелыми каплями. Зачем он ей это показывает? Неужели какое-то шестое чутье подсказывает ему, что это не его Алиса, а какая-то чужая девушка, занявшая ее место? Или хотел вернуть ее воспоминания с помощью этого граффити? Словно оно могло всколыхнуть в ней что-то…
– Мне холодно, – проговорила Мирослава, чуть повернув голову в его сторону. – Пошли.
Он оторвался от граффити и взглянул на нее. Его темные глаза казались ей той самой чернотой, которая не отпускала ее, из которой она стремилась выбраться, крича, что не хочет умирать.
– Пойдем, – кивнул он.
Он двинулся с места, и Слава вновь пошла за ним, держась на расстоянии. Он вызывал в ней смешанные чувства: страх и интерес тесно переплетались между собой, связывались между собой и тянули ее следом за ним, словно сама красная нить была привязана к нему одним концом, а другим – к ней. Они зашли во вторую пятиэтажку. Желтые стены подъезда облупились, оголив черные надписи. Мирослава поднималась следом за Вербиным, рассматривая под ногами заплеванные ступеньки, бегала взглядом по перилам, выкрашенным бурой краской, на которых кто-то творческий оставил строчки стихотворений.
«Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит».
Слава невольно поежилась, ускорив шаг. Не хотелось находиться в этом замусоленном подъезде дольше, чем это было возможно. На пять ступеней выше нее зазвенела связка массивных ключей. Жан расправлялся с замком, засунув в дверную щель самый массивный ключ, когда остальные висели и при каждом рывке парня звучно ударялись друг о друга, наполняя густую тишину подъезда звонкой трелью. Мирослава мялась на месте. Глупо это все как-то, жутко глупо и странно. И чего она пошла за ним? Ну, знает он ее имя и фамилию, да кто же этого не знает? Еще родителей вроде бы знает. И про аварию. А вдруг это хорошо подстроенная ловушка? Вдруг родители Воротынской что-то сделали с ним, его семьей, вот он и решил отомстить ей? Мысль, что как только он откроет дверь и втолкнет ее в свою затхлую каморку, где ударит чем-нибудь по голове, а она вскрикнет так громко, чтобы услышали соседи, которые даже ухом не поведут, вонзилась в нее пулей. Зачем она согласилась идти с ним... Не просто так у него есть ее одежда.
– Сейчас, тут просто замок опять заедает, – пыхтел он.
И имя его, и дом этот, и граффити на стене, и стишки про смерть на перилах... Все кричало о том, чтобы она бежала, спасалась от него, а не стояла здесь и не ждала, пока он совершит свое кровожадное действие.
Слава шарахнулась назад, ударяясь спиной о мягкую обивку двери позади нее. Парень удивленно оглянулся на нее, вскинул светлые брови вверх.
– Ты чего, Лис?
– Я, кажется, передумала... Не мог бы ты отвести меня домой... Или обратно в больницу...
Она заметила, как две морщинки залегли между его бровями, как наморщился нос, а темные глаза стали двумя бездонными колодцами тьмы. Он поджал губы, все еще не выпуская их тонких пальцев ключа, который застрял в дверной щели. Слава мысленно отсчитывала мгновения и судорожно подыскивала варианты бегства, но мозг в этой ситуации трубил лишь одно: стучи в дверь, стучи, стучи! Она робко занесла руку, подняла ее на уровень живота и замялась на мгновение, а затем резко опустила, и звук удара потонул в мягкой обивке двери, но прозвучал достаточно глухо, чтобы привлечь чужое внимание. Парень кинулся к ней, и Слава вновь ударила по двери, прежде чем отшатнуться в сторону и удариться спиной о перила.
– Что ты делаешь, – прошипел он прямо над ее ухом, перехватывая тонкие запястья и оттаскивая от соседней квартиры. – Прекрати! А то ба Зина придет и будет нотации читать.
– Я сейчас начну кричать, – взвизгнула она, лягнув его ногой в бедро. – Отпусти меня!
За спиной зашуршало. Слава на короткое мгновение затихла, а затем с новой силой начала вырваться. Жан что-то недовольно рявкнул и отпустил ее. Дверь широко распахнулась, а на пороге показался мужик в синих семейниках и грязной белой майке. Желтые разводы, видимо от жира или пролитого пива, кругами расползлись на большом животе.
– Чего воете? – произнес он. – Сейчас бошки поотрываю!
– Коленька, да что там такое? Опять к Жанке пришли всякие личности? – За его спиной показалась дородная женщина, которая при одном взгляде на Славу прижала ладони к обвисшим щекам, вздохнув. – Живая! Живая Алиска! Ах ты, паршивец, а нам говорил, что в больнице! И не стыдно тебе старым людям врать?!
– Ба Зин, да в больнице она была… Просто… – Он замялся так, словно его отчитывали как нашкодившего котенка, провинившегося перед хозяином. – Она попросилась ко мне.
– А чего она кричит тогда, негодник? – Ба Зина, как называл ее Жан, протиснулась между мужиком и дверным проемом, посильнее запахнулась в махровый халат и подошла к Славе, доверительно взглянув в глаза. – Лисонька, ты чего? Не помнишь нас совсем?
– У нее провалы в памяти, – брякнул Вербин, отчего схлопотал недовольный взгляд. – Может, испугалась чего… Не знаю, в общем!
– Я… – опомнилась Слава. – Я просто… Не знаю, что на меня нашло. Страшно вдруг стало. Мир до одной точки сузился.
- А что с остальными? - Голос выдавал ее: он вдруг стал хриплым и тихим, будто она собиралась расплакаться прямо сейчас. - Где они?
- Я не знаю, - он покачал головой, прижавшись ухом к плечу и не сводя с нее взгляда карих глаз. - Слышал, что девушка, которую вы сбили, находится в коме.
- Ты можешь меня к ней отвести?! - воскликнула Слава, а он недовольно пришикнул на нее.
- Нет, она в реанимации. Там уж точно никого не подкупишь, - парень неловно скомкал пальцами белое одеяло. - Алис, я никогда не поверю в то, что с тобой произошло. Мне жаль, что так вышло.
- Я... - Она хотела сказать, что ее зовут не Алиса, что она Мирослава, знакомая Воротынской, что она в пьяном бреду провела какой-то там обряд, ни на что особо не надеясь, но, видимо, где-то ее услышали. - Я плохо помню, что случилось. И хочу на улицу... Но не домой.
Она не знала, где теперь ее дом.
- Мы сбежим, - прошептал он. - Сейчас. И пойдем ко мне.
- К тебе? - выпалила она. - Почему к тебе? Я хочу на улицу.
- Тебя кинутся искать.
- Я спрячусь где-нибудь.
- Алиса, - парень невольно провел рукой по светлым волосам, зачесывая их назад. - Учитывая влияние твоих родителей, то тебя будут искать даже спустя лет пять. Просто потому, что ты Воротынская. Не забывай, что они сделали в прошлом году. И им сошло это с рук. Как и тебе сойдет с рук эта авария.
Он обвинял ее? Тыкал носом в свою оплошность? Может быть укорял и пытался заставить почувствовать вину за содеянное? Слава попробовала нащупать в себе эти эмоции: вину, злобу к себе, ненависть и жалость. Внутри было как-то умиротворенно пусто, словно все эмоции вынули из нее, а внутрь залили горячий и согревающий чай. Слава чувствовала себя в своей тарелке. Вот ее место, самое настоящее. Место, где ее ждет любовь, дружба и светлое будущее. И плевать, что оно было чужим. Здесь было лучше, а это главное.
- Я ничего не делала, - откликнулась Слава. Легкая улыбка тенью легла на ее губы. - Я жива, а это главное. Ведь так?
Он дернул уголком губ, но не улыбнулся. Тонкие губы так и остались поджатыми, а карие, почти черные глаза, смотрели на нее исподлобья. Кто же ты такой, парень? С виду красивый и холеный, словно пес, которого очень любят, а что у тебя внутри? Есть ли там сердце, которое гоняет не только кровь, но и способное на любовь и сопереживание? Такой ли ты, как Максим Костюков? Такой ли ты, как многие парни? Он молча поднялся с койки и протянул ей ладонь, смотрел на Славу сверху вниз и видел милое личико Алисы. На прикроватной тумбочке покрывались коричневой коркой очищенные яблоки, из окна лился солнечный свет, играя на светлой парке незнакомца. Что ей будет? Она ведь теперь Воротынская.
И Мирослава схватилась за его руку, чувствуя, как ток вновь прошибает ее насквозь.
- Ты выпрыгнешь из окна, - прошептал он. - Тут первый этаж, ничего страшного. Я принес тебе пару вещей, которые ты оставляла у меня. Парку возьмешь мою.
- Там холодно...
- Дойдем так быстро, что и замерзнуть не успею! - улыбнулся он.
Она заторможенно кивнула головой, отчего рыжая прядь соскользнула на ее лицо и повисла прямо перед глазом. Точно ведь, теперь она совсем другая. Слава даже не смотрела на то, как парень достает из своего пухлого рюкзака женскую одежду. Сказал, что это ее, значит, что у них с Воротынской были близкие отношения. Она почувствовала, как румянец вспыхнул на ее щеках. А вдруг он ее парень. Слава мельком взглянула на него, на его профиль, заметив небольшую горбинку на носу и как солнце обрисовывало контур его губ. Он целовал ее, ласкал руками, обнимал и вдыхал ее запах, шептал что-то на ухо, убаюкивая в своих объятиях. А она, наверное, посапывала у него на плече после долгой ночи, когда они сплетались телами, делили одно дыхание на двоих, а скрипучий диван был свидетелем их единения.
- Вот, - он протянул ей одежду. Слава прижала к груди бомбер и спортивные штаны. - Под койку я поставил кеды. Извини, но другого не было. Ты не замерзнешь. А, точно...
Он опомнился, стянул с себя парку с меховой оторочкой по краю капюшона и бросил на койку. Слава смотрела на его спину, а затем встретилась с ним взглядом, когда он повернулся к ней.
- Я свистну.
- Хорошо, - кивнула она, а затем, поколебавшись, все-таки решилась: - Я... я не помню, как тебя зовут, извини. В голове совсем пусто, кроме обрывочных воспоминаний наших... фотосессий.
- Ничего страшного. На самом деле, я и сам мечтал, чтобы мне выдался более удачный повод познакомиться с тобой, а не как тогда, - он рассеяно обвел рукой палату и вдруг шагнул к ней, оказываясь прямо перед ней. В нос ударил резкий запах дешевого одеколона. - Жан. Вербин Жан.
Слава довольно улыбнулась, зажмурившись на секунду, а затем распахнула глаза. Тьма скалилась ей зубастой улыбкой за спиной парня.
Глава 3.
Ноги, обтянутые тонкой тканью черных кед, неприятно мерзли. Слава сжала пальцы, почувствовав, как их кольнуло, а затем разжала. Мама говорила, чтобы не мерзли ноги, нужно постоянно ими шевелить внутри обуви. «Или просто обуть зимние сапоги», – мрачно подумала Слава.
Жан шел впереди, засунув руки в карманы джинс. На нем висел растянувшийся вязаный свитер молочного цвета. Она сверлила его затылок своим взглядом. Ж-а-н. Такое неправильное, чрезмерно вычурное имя, не годившееся для их города. Это в Москве и Питере своих детей называли то Домиником, то Моникой, а то и сериальные имена повторяют. Мирослава вспомнила, как в одном из городов их необъятной страны девочку назвали Арья, в честь героини сериала «Игра Престолов». И все-таки у нее в голове не укладывалось, как дети жили с такими именами. В пубертатном периоде она сама подверглась травле из-за своего имени. Травили ли его, Жана Вербина, в школе? Ставили подножки, прятали рюкзак в женском туалете, подкладывали кнопки на стул, а может и вовсе после уроков тащили за школу, в лесополосу, где избивали до потери сознания? Видя его тело сквозь крупную вязь свитера, высушенное, тонкое, словно ветка, она не сомневалась в том, что он был не способен дать отпор. Таких, как правило, гнобили едва ли не до последнего класса.
Она тряхнула головой, отгоняя от себя плохие мысли, которые лезли в голову. Его пуховик пах одеколоном, ударял в нос острым запахом спирта. Слава тяжело дышала: хотя ее палата находилась на первом этаже, она долго стояла и смотрела вниз, на жалкие полтора метра, которые отделяли ее от заснеженного покрывала снега. А потом там появился Жан, который улыбнулся ей и распростер руки в стороны:
– Я поймаю.
– Я сама.
Это была проверка на приспособленность ее нового тела. Чувствует ли она его так же, как чувствовала Слава свое настоящее тело? Она взобралась на белоснежный подоконник, согнула ноги в коленях, словно собиралась бежать забег, и спрыгнула вниз. Ноги утопли в небольшом настиле снега, который еще не успел разгрести уборщик проржавевшей лопатой. Голова шла кругом, широкая улыбка расплывалась по ее лицу. Теперь это мое тело, думала она, полностью мое: ноги, руки, шея, голова, я все контролирую это, я вытеснила Воротынскую.
– Хороший прыжок, – проговорил парень.
– Спасибо, – она даже не поняла, что звучало это настолько радостно, будто только что сорвала огромный куш. – Пойдем?
И теперь они шли по заледенелому асфальту, который посыпали песком с реагентами. Слава считала свои шаги, выдыхала облако тяжелого пара и старалась больше не думать об имени этого парня. Быстро ли привыкла Алиса к тому, как его зовут? Приятного ли ей было его произносить? Слава не знала, но имя Вербина ложилось на ее язык кисловатой сосательной конфетой, к которой нужно сначала привыкнуть, а уже потом раскусывать. Жан невольно передернул плечами. От холода небось, просто вида не показывал, что температура его тела заметно упала, пальцы замерзли. Слава нагнала его, перехватила чужую руку – даже запястье холодное! – и тут же засунула в теплый карман парки, невозмутимо взглянув на него.
– Все-таки это твоя одежда, – сбивчиво пробормотала она. – И ты не должен был давать мне свою одежду. И сбегать мне не стоило... И...
– Эй, Лиса, – позвал он ее, а она даже встрепенулась от этой вариации нового имени. – Мы почти на месте, смотри. Узнаешь места?
Она осторожно кивнула головой. Стройные серые пятиэтажки образовывали квадрат, а между ними перетекали друг в друга асфальтированные дороги для выезда и въезда на территорию. Посредине был небольшой пятачок с несколькими детскими площадками, на которых уже играли дети в пестрых и цветастых курточках, а мамочки стояли небольшой стайкой в отдалении, наблюдая за ними, изредка переговариваясь. Слава знала это место со слов Насти, проезжала здесь пару раз на автобусе, но не обращала внимания на эти дома. Ну, серые пятиэтажки, что в них такого? Весь город усыплен такими комплексами, все они похожи друг на друга.
– А теперь смотри туда, – Жан аккуратно обхватил ее голову своими ладонями, на секунду она подумала, что он свернет ей шею, но парень лишь аккуратно повернул ее в сторону, показывая торец одного из домов.
Там бушевала морская волна, пожирая корабль. Синяя краска снисходила до светло-голубой, отчего волна казалась едва ли не объемной. Корабль, накренившись набок, дырявил морскую гладь верфью, стараясь спастись от этого ненастья. Слава ощутила себя этим кораблем: черная полоса жизни накрыла ее с головой, не дав ни единого шанса выбраться, но она вскинула руку вверх в надежде, что кто-то ухватится за нее, позволит ей сделать спасительный глоток, дать легким кислорода, и вот она смогла это сделать – что-то выбросило ее на берег, а чернота отступила; она билась об берег подобно рыбе, но дышала.
Жан стоял позади нее, тихо дышал, выдыхая на ее волосы, отчего конденсатор осел на них заледенелыми каплями. Зачем он ей это показывает? Неужели какое-то шестое чутье подсказывает ему, что это не его Алиса, а какая-то чужая девушка, занявшая ее место? Или хотел вернуть ее воспоминания с помощью этого граффити? Словно оно могло всколыхнуть в ней что-то…
– Мне холодно, – проговорила Мирослава, чуть повернув голову в его сторону. – Пошли.
Он оторвался от граффити и взглянул на нее. Его темные глаза казались ей той самой чернотой, которая не отпускала ее, из которой она стремилась выбраться, крича, что не хочет умирать.
– Пойдем, – кивнул он.
Он двинулся с места, и Слава вновь пошла за ним, держась на расстоянии. Он вызывал в ней смешанные чувства: страх и интерес тесно переплетались между собой, связывались между собой и тянули ее следом за ним, словно сама красная нить была привязана к нему одним концом, а другим – к ней. Они зашли во вторую пятиэтажку. Желтые стены подъезда облупились, оголив черные надписи. Мирослава поднималась следом за Вербиным, рассматривая под ногами заплеванные ступеньки, бегала взглядом по перилам, выкрашенным бурой краской, на которых кто-то творческий оставил строчки стихотворений.
«Смерть придет и найдет
тело, чья гладь визит
смерти, точно приход
женщины, отразит».
Слава невольно поежилась, ускорив шаг. Не хотелось находиться в этом замусоленном подъезде дольше, чем это было возможно. На пять ступеней выше нее зазвенела связка массивных ключей. Жан расправлялся с замком, засунув в дверную щель самый массивный ключ, когда остальные висели и при каждом рывке парня звучно ударялись друг о друга, наполняя густую тишину подъезда звонкой трелью. Мирослава мялась на месте. Глупо это все как-то, жутко глупо и странно. И чего она пошла за ним? Ну, знает он ее имя и фамилию, да кто же этого не знает? Еще родителей вроде бы знает. И про аварию. А вдруг это хорошо подстроенная ловушка? Вдруг родители Воротынской что-то сделали с ним, его семьей, вот он и решил отомстить ей? Мысль, что как только он откроет дверь и втолкнет ее в свою затхлую каморку, где ударит чем-нибудь по голове, а она вскрикнет так громко, чтобы услышали соседи, которые даже ухом не поведут, вонзилась в нее пулей. Зачем она согласилась идти с ним... Не просто так у него есть ее одежда.
– Сейчас, тут просто замок опять заедает, – пыхтел он.
И имя его, и дом этот, и граффити на стене, и стишки про смерть на перилах... Все кричало о том, чтобы она бежала, спасалась от него, а не стояла здесь и не ждала, пока он совершит свое кровожадное действие.
Слава шарахнулась назад, ударяясь спиной о мягкую обивку двери позади нее. Парень удивленно оглянулся на нее, вскинул светлые брови вверх.
– Ты чего, Лис?
– Я, кажется, передумала... Не мог бы ты отвести меня домой... Или обратно в больницу...
Она заметила, как две морщинки залегли между его бровями, как наморщился нос, а темные глаза стали двумя бездонными колодцами тьмы. Он поджал губы, все еще не выпуская их тонких пальцев ключа, который застрял в дверной щели. Слава мысленно отсчитывала мгновения и судорожно подыскивала варианты бегства, но мозг в этой ситуации трубил лишь одно: стучи в дверь, стучи, стучи! Она робко занесла руку, подняла ее на уровень живота и замялась на мгновение, а затем резко опустила, и звук удара потонул в мягкой обивке двери, но прозвучал достаточно глухо, чтобы привлечь чужое внимание. Парень кинулся к ней, и Слава вновь ударила по двери, прежде чем отшатнуться в сторону и удариться спиной о перила.
– Что ты делаешь, – прошипел он прямо над ее ухом, перехватывая тонкие запястья и оттаскивая от соседней квартиры. – Прекрати! А то ба Зина придет и будет нотации читать.
– Я сейчас начну кричать, – взвизгнула она, лягнув его ногой в бедро. – Отпусти меня!
За спиной зашуршало. Слава на короткое мгновение затихла, а затем с новой силой начала вырваться. Жан что-то недовольно рявкнул и отпустил ее. Дверь широко распахнулась, а на пороге показался мужик в синих семейниках и грязной белой майке. Желтые разводы, видимо от жира или пролитого пива, кругами расползлись на большом животе.
– Чего воете? – произнес он. – Сейчас бошки поотрываю!
– Коленька, да что там такое? Опять к Жанке пришли всякие личности? – За его спиной показалась дородная женщина, которая при одном взгляде на Славу прижала ладони к обвисшим щекам, вздохнув. – Живая! Живая Алиска! Ах ты, паршивец, а нам говорил, что в больнице! И не стыдно тебе старым людям врать?!
– Ба Зин, да в больнице она была… Просто… – Он замялся так, словно его отчитывали как нашкодившего котенка, провинившегося перед хозяином. – Она попросилась ко мне.
– А чего она кричит тогда, негодник? – Ба Зина, как называл ее Жан, протиснулась между мужиком и дверным проемом, посильнее запахнулась в махровый халат и подошла к Славе, доверительно взглянув в глаза. – Лисонька, ты чего? Не помнишь нас совсем?
– У нее провалы в памяти, – брякнул Вербин, отчего схлопотал недовольный взгляд. – Может, испугалась чего… Не знаю, в общем!
– Я… – опомнилась Слава. – Я просто… Не знаю, что на меня нашло. Страшно вдруг стало. Мир до одной точки сузился.
