Глава 1: Новое знакомство.
— Ну и как бы меня звали, будь у меня зрачки и радужка, но я оставался собой? — юный парень, с виду немного старше своих тринадцати лет, стоял у окна, задавая своему отражению вопросы. Он смотрел через тёмные, почти непрозрачные стёкла очков на себя и слушал песню, «Elleвсё irчто Nejeнужно», играющую из громкоговорителя над небольшим магазинчиком, в доме напротив. С шваброй в руках, он смотрел с раздражением от своего положения. Его же взъерошенные чёрные волосы прикрывали по бокам острое лицо, с узким подбородком, и выделяющейся челюстью. Он выглядел куда более взросло и благородно, нежели было на самом деле. Бледная кожа, узкий прямой нос и хищная, недружелюбная ухмылка порядочно небольшого рта и тонких губ. Этот холод цветущей мудрости и недоверчивости, скрашивался какой-то теплотой густых, аккуратных бровей. Но всё это шло как-то в разнобой с одеянием паренька. Его дешёвый, выцветший коричневый плащ из тонкой ткани прикрывал довольно простой школьный костюм из чёрного жилета, белой рубашки и таких же тёмных брюк. Этот банальный и непримечательный костюм отгонял от него внимание, которое привлекало бы нетипично взрослое и строгое лицо. Потому в том месте где он жил и учился, замечали только алый платок, завязанный у него на шее. Учителя и одноклассники с недоумением смотрели на неизвестный им символ стойкости и сочувствия, носимый в знак солидарности. Часто парень становился предметом для насмешек и перешептываний, обычными школьниками в столице Лиарке, что распростёрлась за окном.
Сняв тёмные очки, мешающие смотреть на могущество, воплощённое в форму города, паренёк увидел свои белоснежные глаза. Лишённые зрачков, радужки и налитые кровью по углам, они прекрасно всё видели. Видели, как свет солнца не мог пробиться сквозь смог сотен заводов. Их трубы, выбрасывающие огромные клубы дыма, высматривались на горизонте за десятками мансардных крыш домов, а ночью превращались в стройные ряды светлячков из красных сигнальных огней. С окна пятого этажа отлично просматривались широкие улицы, протоптанные архитекторами средь плотных стен невысоких домов. Строго одинаковые, унитарно сплетённые в кварталы, с лепниной вокруг окон, узкими балкончиками и десятками цветочных горшков на разнящихся цветами фасадах. Пусть и украшенные, они становились второстепенны во внимании смотрящего на постоянно снующие туда-сюда мелкие аэростаты. Небольшие дирижабли с грузами и пассажирами в своих гондолах, юрко курсировали от одной посадочной крыши к другой. Над каждой улицей они гудели своими мелкими моторчиками, плавая низко над домами. Куда же выше, в небесах, к заводам и фабрикам, тяжело и грузно летали металлические цеппелины. Эти же переносили десятки тонн грузов, разбивая огромными винтами кустистые плотные одеяла серых облаков, оставляя за собой длинные белые следов. Что цеппелины, что аэростаты стали символом города чудес и прогресса. Здесь, в столице Лиарке, центре всего мира, жило больше десяти миллионов человек. И только когда осмотришься по сторонам, на бесконечно тянущийся город за горизонт, поймёшь, как столько людей умещаются в этих пятиэтажных, плотно насаженных зданиях.
И эти люди, в сегодняшний, праздничный день, целыми толпами сновали по славно известным бульварам, наполненных высокими деревьями и зеленью, гуляли в крупнейших парках и отдыхали на игровых площадках внутри двориков. Поток людей сопровождали не кончающиеся цепи маленьких лавочек, кафе и магазинчиков вдоль дорог. Идеально вымощенные, с разметкой для телег и совсем недавно появившихся автомобилей. И столица Лиарка, что при одном упоминании раздаётся эхом величия вокруг, при всей своей красоте и могуществе, столь же требовательна. Для многих этот город – гнилое, коррумпированное болото, населённое жадными до крови чудовищами, прячущимися за масками людских лиц. Работа была у всех, но бои за неё идут ежедневно. Всех, кто не может предоставить лучшее, для лучшего города, перемалывает системой высоких цен, налогов и социумом, не принимающим слабостей.
Отвернувшись от окна, парень толкнул ногой ведро с водой и взглянул на ряды парт, стоящие на дорогом паркете, ждущий мытья. Несмотря на всю элитарность заведения, ровесники белоглазого казались такими же чужими, неправильными и неуместными, каким чувствовал себя этот парень для них. На шелковых обоях дети расписывали ручки. Под дорогие книжные шкафы были стыдливо затолкнуты носками кожаных туфлей фантики и бумажки. Бездарно написанные конспекты валялись в следах грязи с сапог, скомканные и вульгарно разрисованные. Между формулами и расчётами – пошлые рисунки и грязные слова. И белоглазый парень, что скрывал свою суть за тёмными очками, совсем не вписывался в чуждое элитарному заведению, неподобающее детское общество.
Взявшись за швабру и вымочив тряпку в воде, парень стал лениво вымывать полы, ожидая чуда, будто всё магическим образом очистится само в момент. Наивные надежды помогали справляться с отвращением от грязи и мусора, но ждать на самом деле было некого. После занятий все разошлись по домам, даже профессора и учителя, что часто задерживаются для проверок домашних заданий. Во всём здании оставались только уборщики, охранники и такие как этот парень, наказанные за что-то дежурством. Для него это было далеко не в первый раз, но сегодня это было уже слишком. За окном его ждал своего рода праздник, очень особенный день, на который собирались со всех закутков города.
Но недолго пришлось парню оттирать парты и подбирать мусор. Из коридора, через открытую дверь, послышалось то, на что он мог отвлечься. Очень тихие, мягкие шаги, стук туфелек по паркету, мягкий, но неравномерно нервный. Кто-то шёл в мыслях, кажется, ещё более мрачных, чем неудачливый дежурный. Шаги были скованны, непостоянны, сбивчивы, в отсутствии темпа. Этот кто-то, явно девушка, то ускорялся, то замедлялся, то вовсе останавливался. И парень всё вслушивался, не забыв надеть свои чёрные, непрозрачные очки.
Таким его и обнаружили, моющим полы со злостной небрежностью, отвращением и раздраженно хмурыми бровями, когда свет в дверном проёме преградила тонкая фигура. Подняв голову от пола, парень увидел девушку, ровесницу из другого класса. Тонкая, худощавая, излишне аккуратная. Словно высеченная из мрамора, каждая линия её рук, ног и лица были неестественно правильными. Обычно люди чем-то выделяются, своими неровностями, шероховатостями, чем-то, за что можно было уцепиться. Но стоявшая в дневном свете, бьющим из окна за спиной, её силуэт из правильных линий не давал остановиться взгляду. Облегающие брюки, узкая и натянутая рубашка, короткое болеро на небольших плечах, всё строгих цветов, как и полагается для школьной формы. На поясе, на цепочках, у неё была какая-то записная книжечка и перьевая ручка, а в руке она держала небольшой портфель. Когда же она сделала ещё пару шагов в кабинет, она открыла своё лицо. Смуглая, беловолосая девушка с каре и очень выразительными пепельными ресницами. Её большие глаза, яркого малинового цвета, подчёркивали факт, что родилась она точно не в Столице. Короткий узкий нос, широкий рот с объёмными губами и большие зрачки. По отдельности эти черты могли бы показаться уродством, но на этой мордашке они гармонировали будто по учебнику живописи. Симметричность, пропорциональность и острый, тонкий взгляд в душу. Таковой была эта неожиданная гостья его клетки, одна из главных красавиц школы. Но весь свет её вида мерк перед одним простым фактом, который делал её таким же отщепенцем, как и паренька. Ничто её не выделяло так же сильно, как то, что та была немой.
— Нэйрис, да? — уверенно и отчётливо проговорил парень, сухим безжизненным тоном. Уже начавшийся ломаться голос не выходил на высокие ноты и под стать настроению уходил всё ниже и ниже, — Если ты пришла просить сделать для тебя контрольную или домашнюю, то я слегка занят, как видишь, — ни о чём ином этот парень и думать не мог. Подобные просьбы были единственным его реальное взаимодействие с другими учениками. Никто не хотел контактировать со «слепым» пареньком, что постоянно выскакивает на парах, дабы поддеть преподавателя неудобным вопросом по предмету. Для остальных он существовал только как умный, преуспевающий, но бестактный и невоспитанный выскочка. В свете же того, что он не прикладывал никаких особых усилий для высоких оценок и идеального знания предмета, это обижало ещё больше. Его соратники видели в нём невыносимо дотошную зануду, что всё своё время тратит на образование, будто это единственное в чём он хорош.
Девушка сделала ещё пару шагов ему на встречу, а потом резко сорвалась и подбежала, схватившись за древко швабры в его руках. От удивления парень немного отступил, наблюдая за её лицом. Оно выражало куда больше эмоций, чем ожидалось от почти что незнакомки. В каждом живом изгибе брови, прищуривании глаз или искажению губ был какой-то смысл. Этакий способ «разговаривать» он уловил сразу. Немного приоткрытый рот и чутка жалобные детали мимики, заставили его что-то сказать.
— Значит… ты хочешь, чтобы я тебя выслушал? — остановившись и одарив её вниманием, он встал ровнее и выпрямил плечи. Нэйрис, так её звали уже была довольно высокой и всё же смотрела снизу-вверх, но повторив его уверенную осанку. Взяв немного воздуха в лёгкие, она поставила портфель на пол и сняла с пояса свою записную книжку. Тонкие цепочки отдали эхом свой звон, как и её серёжки, от резко наклонившейся голове. Очевидное дело, что немая могла что-то сказать только с помощью текста, так что её рука, взяв ручку, увела её кончик в пляс над бумагой небольшой книжки. Быстро дописав своё сообщение, она оступилась, чтобы набраться смелости. Её смуглая кожа налилась румянцем, а зрачки сжались и распахнулись, будто мимо пролетел аэростат с включенными фарами. Перевернув книжку и подняв её, она дала ему прочесть слова, заставившие нервничать уже паренька.
«Эйнерхорн, я знаю, что ты айсенхейм,» — всё что было написано, каллиграфически прекрасным почерком. Девушка нахмурилась и смотрела в его забегавшие по тексту глаза, словно видела их через тёмные стёкла. Отставив швабру, парень выкашлял в кулак всё свое беспокойство, а после –наполнил лёгкие непоколебимостью, одним громким вдохом. Прежде чем он что-то сказал, та подняла руки к вискам, прижав указательные со средними пальцами к вискам. Резко опустив их вниз, будто опуская очки, она продемонстрировала ещё один свой способ коммуникации.
— Хорошо, если будешь держать рот на замке, — выпалив не подумав, он вызвал у неё яркую ухмылку, за которым последовал открывший рот, будто та смеялась. Быстро прикрыв его рукой с записной книжкой, она прищурилась от «смеха» и резким жестом «застегнула его». Вместе с этим, посмеялся и парень. После этого, она выпрямилась, уже с простой яркой улыбкой смотря на снимавшего свои очки. Положив их в карман плаща, он стал смотреть на неё с уже любопытством, которое в целом никогда не проявлял. Всю свою жизнь он скрывал то, кем являлся. Что он далеко не hemulusчеловекоподобный lianчеловек imlenразумный, а айсенхейм, или hemulus eisсущность einчасть heimчужой. Человекоподобная раса, возникшая не так давно, в катаклизме, исказившем мир. «Ребёнок» погибели половины всего живого в мире. До скрипа в зубах невыносимый пример лучшей версии человека.
Айсенхеймы не просто так лишь человекоподобные. Их тело, органы, структура, во всём кроме внешнего вида, были другими. Их сердце не просто мышца, перекачивающая кровь, а целый химический завод, производящий и перерабатывающий стимуляторы и восстановительные соединения, миллионом мелких и крайне сложных тканей. Их кости могут моментально изменять свою плотность и твёрдость, выдерживая нагрузки куда выше, нежели даже самые прочные композиты. Тоже самое можно было бы сказать о мышцах, но их главное отличие, что они не рвутся и не теряют функциональности вообще. Их можно разрезать, пробить или сжечь, но без внешнего вреда они никогда не оплошают. При любом столкновении и нагрузке, те моментально перестраиваются, будто каждая отдельная молекула тела знает, где ей нужно оказаться в конкретный момент, чтобы выдержать предстоящее. И так во всём. Острый слух, чутьё, зрение, невероятно быстрый рост и развитие. И всё это богатство эволюционной запутанности, сложности, и безумной биологической архитектуры, требует невероятно развитой нервной системы. Само собой, она у них имеется. Их мозг состоит из десятка отделов, каждый со своими видами нейронов, что специализируются на конкретных задачах, а оттого ни в концентрации, ни в памяти, ни в восприятии информации человек не был четой.
И вся эта скука выше нужна лишь для того, чтобы можно было осознать, как Нэйрис, и другие люди смотрят на айсенхеймов. Чудовища, сумасшедший эксперимент природы над эволюцией. Что-то, что в любом случае сильнее, умнее, быстрее тебя. Что-то, с чем ты не сможешь справиться один на один и чего ты не сможешь достичь. Потолок человека в его теле, а потолок айсенхейма – в том, как он своим телом научился управлять. И даже выше. Эпитет «чудовище», «монстр», «отродье» становится буквальным описанием айсенхейма, когда тот выходит за рамки человекоподобия. Когда их сердце накачивает вены химией, выжимая из желудка и запасённых жиров всё до капли, когда нечто подобное адреналину заменяет их кровь, тогда айсенхейм превратится в нечто другое, как только человеческое сознание внутри их голов не сможет совладать с яростью или страхом. Newelfertбесноватый имя этому существу. Его тело больше не подконтрольно уму, а само оно изламывается, в что-то сошедшее из кошмаров сонного паралича. Зависть людей превратилась в ужас, живущий на факте, что лишь одна капля человеческой крови, может спровоцировать непоправимое и необратимое. Зубы, превращённые в клыки, впавшие в орбиты глаза, вырывающиеся из тела кости, тянущие за собой растущие слои мышц. Вот она - грань между айсенхеймом и невельфертом. И человеческих детей пугают тем, что лежит за последним этапом превращения сородичей Эйнерхорна.
Они долго смотрели друг в другу в глаза, пытаясь заглянуть в души без слов. Ей было ясно, насколько ему болезненно открываться. Он же понимал, что ей хватило смелости к нему подойти и заговорить с ним. Этот шаг был уже гигантским. Неважно, что они, как раса, как вид, сделали для человечества. Что именно их руками в мир людей занесено электричество, паровой двигатель, чудеса технологии. На их плечах лежал не только толчок всей цивилизации в индустриальную революцию и новый мир, но и бесконечный экзистенциальный ужас. Чувство бездны, которое всегда с тобой. Чувство того, насколько же отдельный человек ничтожен перед тем, кто будет выглядеть молодым при старости его внуков. Но Нэйрис, так ярко описывающая мимикой то, что неспособна сказать, улыбчиво смотрела на отошедшего в сторону парня, что увёл взгляд подальше. И он видел, что в её глазах он не бездна и чудовище, а действительно, просто выскочка появляющаяся на совместных уроках астрономии.
— Раз ты меня до сих пор не шантажируешь, то что же тебе вообще надо? — Эйн, как было гораздо удобнее его называть, прожил жизнь обычного человека, с которой сжился.
