Девчонку наказали и отправили в монастырскую школу куда-то учиться на всю зиму. Вот мне благодать-то стала. Да неделю я радовалась. За школу надо было платить и приличные денежки. Родители стали продавать то одно, то другое. Дошла очередь и до меня.
Купил меня дряхлый старикашка. Ему уже о безвременье пора думать, а он часы дорогущие приобрел. Повезли меня в Англию, сначала на поезде, потом на корабле. Старикашка оказался очень богатым. Целое купе откупил в поезде, и на пароходе - отдельную каюту. Ко мне относился с уважением и бережно, пылинки сдувал. Ему нравилось, как в позолоте на домике играло солнце, и выставлял меня к окну. Мне и счастье: весь мир за окном поезда видела, и на гладь морскую насмотрелась. Море такое красивое, особенно утром на заре и на закате. Но, не только я на окне любовалась, в шторм страху натерпелась, жуть.
А когда приехали в Англию, подарил он меня молодой красавице. Вот тут-то я поняла, зачем этот старый хрыч купил часы. Он преподнес меня в подарок своей невесте. Я как на девицу глянула, даже мое железное сердце остановилось. Краса неписанная, кровь с молоком, осьмнадцать лет, а этот хрыч сморщился, как сморчок трухлявый. И вижу я, у девицы слезы на глазах, а родители от счастья светятся. Зятя богатого пригребли, а что дочь молодую губят, плевать обоим. Повесили мой домик на стену в ее комнате напротив окна, назначили день свадьбы и начали мои стрелки приближать почти что, день казни. Она с горя ночами в подушку плакала, а днем сидела, как каменная.
И так мне тоскливо сделалось, еще и пейзаж за окном одно уныние наводил. На дворе осень, в городке обыватели шубы запахивают, шляпы рукой придерживают, чтобы ветром не унесло. Наш городок недалеко от моря стоял, как окно девица раскроет, буря с моря в комнату заносилась. Деревья всю листву побросали под ноги прохожим, дожди частые начались. Слякоти, правда, не было, улица мощеная камнем. Но серое все: и дома напротив, и мостовая, и небо стальное низко-низко повисло. Хоть волком вой от осени, серости и безысходности.
И тут я приметила, что из магазина напротив, солнечные зайчики забегали. И мне прямо в глаза. Откуда, думаю, в этой серости благодать такая. Вспомнила, как подруженька моя Маша, рассказывала как-то, что солнечные зайчики пускают влюбленные, дабы на разговор вызвать. Я пригляделась и рассмотрела за магазинной вывеской неприметного паренька. И как этот малахольный мне в глаза засветил, я сразу давай куковать. Девушка сначала внимания не обращала, и мне зараз пришлось не мене пяти минут куковать. Потом до нее дошло наконец-то, что я не просто так надрываюсь. Солнечный зайчик увидела и к окну. И пуще прежнего, как заплачет и на кровати два часа проревела. Я кукую, уже голос потеряла. Паренек не уходит. У девицы, наконец-то мозги заработали, она помолилась, окно растворила и этот паренек вскарабкался.
- А какой этаж? – спрашиваю я удивленно и даже сел на пуховичке.
- Второй, не так далеко, - кукушка передохнула, - оказывается, промеж них давно любовь была. В церкви познакомились. Он даже ее руки просить приходил, но папаша - жмот, выгнал. Бедный, видишь. А он свою дочь только за богатого отдаст. А из богатых, старикашка этот и набрякался. Ну, у них, у молодых-то, сначала слезы лились, потом клятвы посыпались, а потом и до постели дошло. Жаркая была ночка, и любовь, и горе.
- А ты подсматривала что ли?- я даже на диван спрыгнул, потоптался и вновь на полочку вернулся.
- Нет, я до амурных дел не охоча, - кукушка улыбнулась, - уши крыльями прикрыла и спала всю ночь.
Отоспалась за все ночи, что от ее плача не спалось. И так у них и пошло: каждую ночь он через окно залазит и любовь до утра. Она повеселела, но ненадолго. Где-то недельки через две пришла портниха и принесла ей свадебное платье. Нарядили ее словно королевну. А она, как солнечный зайчик на часах увидела, платье с себя сняла и портниху из комнаты прогнала. Та, видать нажаловалась, батюшка прибежал и заявил, что на завтра свадьба намечена. К полудню мол, готова будь. Даже я не сдержалась и от негодования прокуковала вслед. И этот жмот так на меня поглядел, что я спряталась и до вечера не показывалась и положенное не куковала. Ночка была у молодых больше горькая. Даже я наревелась. Как парень ушел, движение я какое-то почуяла в комнате. А как выглянула, мать моя родная. Девица вешаться надумала. Уже и петлю зацепила за люстру, и на табурет взгромоздилась, осталось молитву прочесть. И тут я решилась, как закуковала во все горло. Девица испугалась, с табуретки упала, от шума весь дом переполошился и в нашу комнатку. Матушка как петлю увидала, ей сразу удар расшиб, батюшка в сердцах тростью своей дочку и слуг отпотчевал. Девица очухалась и начала кричать, что другого любит и что понесла уже от него, а за старикашку ни в жизнь не пойдет. Батюшка ей кричит, что ни гроша наследства не получит, нишей пойдет со своим голодранцем, и благословенья ей своего не даст. Она в ноги кинулась и запричитала горько. На том и порешили.
А уходили они когда, то остановились у магазина и солнечный зайчик мне на прощание пустили. Да не знали, что этот жмот из окна тайком следил за ними. Он понял, что они со мной прощались, и решил на мне злобу выместить. Схватил меня и хотел поначалу в окно выкинуть, но позолота на домике так заиграла в лучах солнца, что он сразу передумал.
- Это ты,- говорит, - сводня, своими зайчиками игру придумала. Надо было тебя в чулане держать. Представляешь? - задает мне кукушка вопрос, - меня- железную птицу и деревянный домик обвинил. А свою вину признать не подумал? Совсем видать, умом тронулся.. И продал меня, - кукушка замолчала и уставилась в окно.
Я подождал минуту, три, пять. Гера, видать, ушла в прошлые воспоминания и про меня забыла. Я заерзал на пуховичке, пробежался по дивану, даже помяукал. Пришлось кукушку возвращать в обыденность.
- Куда продал, то?- громко спрашиваю я, - дальше-то рассказывай.
- Стыдно сказать, и грех утаить, - проговорила кукушка, - в публичный дом «Милосердие» в самом Лондоне. «Только там тебе и место, - говорит, - сводня».
- Ничего себе, - я от удивления даже сел на заднее место, - и как там? Долго жила?
- Годков семьдесят почитай, - кукушка задумалась и вздохнула, - много всего я там повидала: и хорошее, и плохое. Вечером в приемной зале свечи горят, музыка играет, шампанское ручьем, смех, танцы. Гости с девушками уходят по комнатам, возвращаются. Часам к трем ночи все затихает. Для меня наступали часы отдыха. Я так засыпала, что забывала и куковать. Да и не хотелось будить бедных девушек, думаю, пусть хоть отдохнут. Мужики эти - клиенты по-ихнему. Были и спокойные, а были и жуть какие буянистые. Коньяк пьют, деньги швыряют, срамота одна.
И опять незадача вышла. Надумали девушки ко мне ходить, да на судьбу жалиться. Рассказывали все как на исповеди: и откуда родом, и каких родителей, и как попали в сие заведение, и как терпят «прелести» здешней жизни. Из каких только стран-государств не были: и француженки, и немки, и японки, и арабки, и негритянки, и индианки, и турчанки. Я от них языкам всяким обучилась, почитай около десятка знаю.
- Да ну? – удивился я и округлил глаза.
- Не «да ну», а «ну да», - обиделась кукушка,- это ты меня считаешь дурой неграмотной.
- Никогда не считал, - опровергаю я и даже прикладываю лапу к груди, - наоборот, всегда с почтением к тебе отношусь.
- В смысле, что я старая совсем? – еще больше обиделась кукушка, - я то дура, тебе все рассказываю. А ты меня вообще за мумию египетскую будешь считать?
- Да что ты говоришь, Гера, - не отстаю я, сгорая от любопытства, - ты у меня самая лучшая подруга. Рассказывай дальше, - я снова сел, перебирая лапами по пуховичку.
- Одна девушка мне в душу запала больше других. Ее привезли из Турции на невольничий рынок. Богатый гость подарил нашему «Милосердию» за випобслуживание. Красота у нее неземная, фигурка стройная, а как танцевала. Даже я из часов глаз не могла оторвать. Ее сначала как приманку выставляли. Гостей набивался полный зал. Каждый готов быть отдать за нее бешенные деньги. А она потанцует и уходит. Хозяйка заведения цену набивала, потом продала. За одну ночь какой-то блаженный все состояние переписал «Милосердию».
А девка эта, Агидель, приходила ко мне и горько плакала на диванчике. Ее, оказывается, выкрали за день до свадьбы. Ни родных, ни родителей, ни жениха она больше не видела. Тосковала по ним ужасно. Всю тоску в танце изливала, поэтому и двигалась на ковре, как огонь.
- И что с ней потом сталось? – задумчиво спрашиваю я.
- Не знаю, - кукушка смахивает слезу, - украли меня из публичного дома.
- Как украли? – не ожидая такого поворота, опешил я, предвкушая услышать захватывающую историю бедной Агидель.
- Залезли под утро воры. А я-то дура, подумала Агидель прибежала и заерзала в часах. Да, не так заерзала, пружинку задела и куковать начала. Воры испугались, что весь дом переполошу, в темноте не поняли, что часы, думали живая птица в клетке. Схватили домик и в мешок. Вот уж я страха натерпелась, пока они через весь город бежали, а меня в мешке с серебром столовым на загривке тянули. Ложки бремчат, подсвечник в окошко ко мне уткнулся, думала, механизм поломают и мне конец.
Слава Богу, обошлось. Позолоту с домика только содрали, сейчас уже и следа не видно. А красивая была. Мне так обидно было, так и хотелось выскочить и руки им поклевать, да боялась, что со злости на мусорницу выкинут.
Поначалу вроде ничего, пошумят и успокоятся. А через три года новую моду завели. Вредить друг другу начали. Он договаривается с гостями во сколько часов приедут, приезжают, а место не готово. На него кричат, а она радуется. Он ей в отместку, часы в другую сторону перекручивает, гири раздергал в конец. Ей завтрак подавать, гости в столовой собрались, а она дрыхнет.
- Дак, себе же во вред творили? – удивляюсь я, - так все гости разбегутся.
- И разбежались, - кукушка подперла крылом голову, - а им все нипочем. Продолжают бои устраивать. С головой точно не дружили. Пока не нарвались на одного важного гостя. Мало того, что они его не встретили и ужином не накормили, так еще бой устроили, не на жизнь, а на смерть. Он сбесился, из номера выскочил, отобрал у них сковородку с крышкой и в окно выбросил. Выругался на арабском языке, пошарил глазами по комнате, схватил мой домик и уехал на коляске. Ехала я тогда долго, очень долго. Месяц, два, а может и три. И на лошадях, и опять на поезде, и на корабле плыли. Я мало что видела, почти все время в сундуке сидела, в темноте и глухоте.
Свет я увидала во дворце арабского шейха. Комнаты из белого мрамора, золотом сверкают, ковры на полу толстенные, мягкие. В нишах статуи античные да фонтаны. Одежды у мужчин белые, широкие, на головах платки такие же с обручами или тюрбаны высокие, драгоценными камнями украшены. Вокруг них молча снуют слуги и все сплошь негры, черные как земля. В белых подштанниках и белых тюрбанах. Мой домик поставили на постамент в большой зале, рядом с китайской вазой династии Цинн с изображением дракона и золотой фигуркой этого дракона в искусном исполнении. Я быстренько подружилась с драконом и ночи напролет мы с ним мило беседовали. Ему оказалось уже пятьсот лет и он мне столько удивительного рассказал, что на три книги хватит. Я там тихонько пружинку отпустила и про кукованье свое забыла. Все было хорошо, пока я не увидела страсть Господню и закуковала так, что целый переворот устроила.
Я навострил уши, лег на пуховичок, лапы поджал и весь вслух превратился.
- У старого шейха был богатый прием по поводу его именин,- продолжала Гера, а у самой в глазах страх переливался. - Много даров шейху поднесли, невольницы плясали, как Агидель. Красиво и грациозно, глаз не оторвать. А по полу этого огроменного зала был устроен бассейн, с полметра шириной, у трона шейха он переходил в круг. Вода, видно подкрашенная, бирюзовым отливала. На белом мраморе – загляденье одно. Я думала, это все для красоты сделано, и все ждала, когда в этой красоте начнут купаться. А оказалось, - кукушка замолчала и глаза округлила.
- И, оказалось? - тороплю я, - ну не томи, Гера.
- Сначала прием шел тихо-мирно,- кукушка ушла в воспоминания и не заметила моей назойливости. – Сын старого шейха прием вел, подарки отцу показывал и дарителя нахваливал. Потом какой-то подарок шейху не понравился, он пузо свое подобрал, да как заорет. Сын дал распоряжение слугам, они этого дарителя сразу схватили и в круглый бассейн бросили. И не веришь, по тому водному коридору волна пошла, а потом поплыла змея. Здоровенная и блестящая. Мой домик недалеко стоял и я это все близко видела. Как змеища эта дарителя обвила и давай глотать, я от страха спряталась, да видно сильно и пружину задела. И хочешь-не хочешь - кукуй. И кукованье то мое громкое получилось, да так, что все переполошились. За сабли похватались. Переполох пошел, друг друга начали толкать, шашками рубить, да в бассейн скидывать. Змеища затряслась от такой радости, ее наверно специально перед приемом голодной держали, старалась всех поглотать, кидалась во все стороны, а хвост ее высунулся и давай по воздуху круги нарезать. И всех сбивать, да в бассейн скидывать. Я думаю, ну еще один взмах и моя коробушка в бассейн полетит. И чую, что меня кто-то тихонечко снял и в сторону по полу тащит, все бегают, не замечают, даже два раза пнули, а кто-то перелетел через меня. Когда меня из зала вытащили, схватили домик и по коридорам побежали. Чую нежное женское дыхание и аромат духов. В одном из коридоров она нырнула в маленькую дверь, и я оказалась в какой-то богатой зале, но меньше прежней. И кругом одни женщины.
Все давай меня разглядывать, да шушукаться. А служанка, что меня притащила, рассказала про переполох в приемной зале. И как в бассейн упал главный евнух гарема, которого все жены ненавидели. Служанка видела, как змея укусила евнуха и держала в пасти, пока он дрыгаться не перестал. Выходит, благодаря мне самого главного врага гарема змея сожрала. И меня на женской половине начали почитать, как спасительницу.
Залепили окошко, чтобы я не куковала, покрыли шелковыми платком, чтобы мой домик в глаза не бросался. И ухаживали за мной, как за самой дорогой гостьей. В жару опахалами прохладу устраивали, от недобрых глаз укрывали. А я все видела и слышала и тихой жизнью наслаждалась.
Но опять же недолго, может два, может три года. Как я поняла по разговорам, что брат дарителя, что погиб в чреве змеищи, пошел войной и начал разорять города и селения. Шейх в страхе бежал из страны и гарем свой бросил. Жен разобрали военачальники завоевателя. Меня с собой взяла одна из жен и я оказалась в Индии.
- Прямо в самой Индии?- не поверил я.
Купил меня дряхлый старикашка. Ему уже о безвременье пора думать, а он часы дорогущие приобрел. Повезли меня в Англию, сначала на поезде, потом на корабле. Старикашка оказался очень богатым. Целое купе откупил в поезде, и на пароходе - отдельную каюту. Ко мне относился с уважением и бережно, пылинки сдувал. Ему нравилось, как в позолоте на домике играло солнце, и выставлял меня к окну. Мне и счастье: весь мир за окном поезда видела, и на гладь морскую насмотрелась. Море такое красивое, особенно утром на заре и на закате. Но, не только я на окне любовалась, в шторм страху натерпелась, жуть.
А когда приехали в Англию, подарил он меня молодой красавице. Вот тут-то я поняла, зачем этот старый хрыч купил часы. Он преподнес меня в подарок своей невесте. Я как на девицу глянула, даже мое железное сердце остановилось. Краса неписанная, кровь с молоком, осьмнадцать лет, а этот хрыч сморщился, как сморчок трухлявый. И вижу я, у девицы слезы на глазах, а родители от счастья светятся. Зятя богатого пригребли, а что дочь молодую губят, плевать обоим. Повесили мой домик на стену в ее комнате напротив окна, назначили день свадьбы и начали мои стрелки приближать почти что, день казни. Она с горя ночами в подушку плакала, а днем сидела, как каменная.
И так мне тоскливо сделалось, еще и пейзаж за окном одно уныние наводил. На дворе осень, в городке обыватели шубы запахивают, шляпы рукой придерживают, чтобы ветром не унесло. Наш городок недалеко от моря стоял, как окно девица раскроет, буря с моря в комнату заносилась. Деревья всю листву побросали под ноги прохожим, дожди частые начались. Слякоти, правда, не было, улица мощеная камнем. Но серое все: и дома напротив, и мостовая, и небо стальное низко-низко повисло. Хоть волком вой от осени, серости и безысходности.
И тут я приметила, что из магазина напротив, солнечные зайчики забегали. И мне прямо в глаза. Откуда, думаю, в этой серости благодать такая. Вспомнила, как подруженька моя Маша, рассказывала как-то, что солнечные зайчики пускают влюбленные, дабы на разговор вызвать. Я пригляделась и рассмотрела за магазинной вывеской неприметного паренька. И как этот малахольный мне в глаза засветил, я сразу давай куковать. Девушка сначала внимания не обращала, и мне зараз пришлось не мене пяти минут куковать. Потом до нее дошло наконец-то, что я не просто так надрываюсь. Солнечный зайчик увидела и к окну. И пуще прежнего, как заплачет и на кровати два часа проревела. Я кукую, уже голос потеряла. Паренек не уходит. У девицы, наконец-то мозги заработали, она помолилась, окно растворила и этот паренек вскарабкался.
- А какой этаж? – спрашиваю я удивленно и даже сел на пуховичке.
- Второй, не так далеко, - кукушка передохнула, - оказывается, промеж них давно любовь была. В церкви познакомились. Он даже ее руки просить приходил, но папаша - жмот, выгнал. Бедный, видишь. А он свою дочь только за богатого отдаст. А из богатых, старикашка этот и набрякался. Ну, у них, у молодых-то, сначала слезы лились, потом клятвы посыпались, а потом и до постели дошло. Жаркая была ночка, и любовь, и горе.
- А ты подсматривала что ли?- я даже на диван спрыгнул, потоптался и вновь на полочку вернулся.
- Нет, я до амурных дел не охоча, - кукушка улыбнулась, - уши крыльями прикрыла и спала всю ночь.
Отоспалась за все ночи, что от ее плача не спалось. И так у них и пошло: каждую ночь он через окно залазит и любовь до утра. Она повеселела, но ненадолго. Где-то недельки через две пришла портниха и принесла ей свадебное платье. Нарядили ее словно королевну. А она, как солнечный зайчик на часах увидела, платье с себя сняла и портниху из комнаты прогнала. Та, видать нажаловалась, батюшка прибежал и заявил, что на завтра свадьба намечена. К полудню мол, готова будь. Даже я не сдержалась и от негодования прокуковала вслед. И этот жмот так на меня поглядел, что я спряталась и до вечера не показывалась и положенное не куковала. Ночка была у молодых больше горькая. Даже я наревелась. Как парень ушел, движение я какое-то почуяла в комнате. А как выглянула, мать моя родная. Девица вешаться надумала. Уже и петлю зацепила за люстру, и на табурет взгромоздилась, осталось молитву прочесть. И тут я решилась, как закуковала во все горло. Девица испугалась, с табуретки упала, от шума весь дом переполошился и в нашу комнатку. Матушка как петлю увидала, ей сразу удар расшиб, батюшка в сердцах тростью своей дочку и слуг отпотчевал. Девица очухалась и начала кричать, что другого любит и что понесла уже от него, а за старикашку ни в жизнь не пойдет. Батюшка ей кричит, что ни гроша наследства не получит, нишей пойдет со своим голодранцем, и благословенья ей своего не даст. Она в ноги кинулась и запричитала горько. На том и порешили.
А уходили они когда, то остановились у магазина и солнечный зайчик мне на прощание пустили. Да не знали, что этот жмот из окна тайком следил за ними. Он понял, что они со мной прощались, и решил на мне злобу выместить. Схватил меня и хотел поначалу в окно выкинуть, но позолота на домике так заиграла в лучах солнца, что он сразу передумал.
- Это ты,- говорит, - сводня, своими зайчиками игру придумала. Надо было тебя в чулане держать. Представляешь? - задает мне кукушка вопрос, - меня- железную птицу и деревянный домик обвинил. А свою вину признать не подумал? Совсем видать, умом тронулся.. И продал меня, - кукушка замолчала и уставилась в окно.
Я подождал минуту, три, пять. Гера, видать, ушла в прошлые воспоминания и про меня забыла. Я заерзал на пуховичке, пробежался по дивану, даже помяукал. Пришлось кукушку возвращать в обыденность.
- Куда продал, то?- громко спрашиваю я, - дальше-то рассказывай.
- Стыдно сказать, и грех утаить, - проговорила кукушка, - в публичный дом «Милосердие» в самом Лондоне. «Только там тебе и место, - говорит, - сводня».
- Ничего себе, - я от удивления даже сел на заднее место, - и как там? Долго жила?
- Годков семьдесят почитай, - кукушка задумалась и вздохнула, - много всего я там повидала: и хорошее, и плохое. Вечером в приемной зале свечи горят, музыка играет, шампанское ручьем, смех, танцы. Гости с девушками уходят по комнатам, возвращаются. Часам к трем ночи все затихает. Для меня наступали часы отдыха. Я так засыпала, что забывала и куковать. Да и не хотелось будить бедных девушек, думаю, пусть хоть отдохнут. Мужики эти - клиенты по-ихнему. Были и спокойные, а были и жуть какие буянистые. Коньяк пьют, деньги швыряют, срамота одна.
И опять незадача вышла. Надумали девушки ко мне ходить, да на судьбу жалиться. Рассказывали все как на исповеди: и откуда родом, и каких родителей, и как попали в сие заведение, и как терпят «прелести» здешней жизни. Из каких только стран-государств не были: и француженки, и немки, и японки, и арабки, и негритянки, и индианки, и турчанки. Я от них языкам всяким обучилась, почитай около десятка знаю.
- Да ну? – удивился я и округлил глаза.
- Не «да ну», а «ну да», - обиделась кукушка,- это ты меня считаешь дурой неграмотной.
- Никогда не считал, - опровергаю я и даже прикладываю лапу к груди, - наоборот, всегда с почтением к тебе отношусь.
- В смысле, что я старая совсем? – еще больше обиделась кукушка, - я то дура, тебе все рассказываю. А ты меня вообще за мумию египетскую будешь считать?
- Да что ты говоришь, Гера, - не отстаю я, сгорая от любопытства, - ты у меня самая лучшая подруга. Рассказывай дальше, - я снова сел, перебирая лапами по пуховичку.
- Одна девушка мне в душу запала больше других. Ее привезли из Турции на невольничий рынок. Богатый гость подарил нашему «Милосердию» за випобслуживание. Красота у нее неземная, фигурка стройная, а как танцевала. Даже я из часов глаз не могла оторвать. Ее сначала как приманку выставляли. Гостей набивался полный зал. Каждый готов быть отдать за нее бешенные деньги. А она потанцует и уходит. Хозяйка заведения цену набивала, потом продала. За одну ночь какой-то блаженный все состояние переписал «Милосердию».
А девка эта, Агидель, приходила ко мне и горько плакала на диванчике. Ее, оказывается, выкрали за день до свадьбы. Ни родных, ни родителей, ни жениха она больше не видела. Тосковала по ним ужасно. Всю тоску в танце изливала, поэтому и двигалась на ковре, как огонь.
- И что с ней потом сталось? – задумчиво спрашиваю я.
- Не знаю, - кукушка смахивает слезу, - украли меня из публичного дома.
- Как украли? – не ожидая такого поворота, опешил я, предвкушая услышать захватывающую историю бедной Агидель.
- Залезли под утро воры. А я-то дура, подумала Агидель прибежала и заерзала в часах. Да, не так заерзала, пружинку задела и куковать начала. Воры испугались, что весь дом переполошу, в темноте не поняли, что часы, думали живая птица в клетке. Схватили домик и в мешок. Вот уж я страха натерпелась, пока они через весь город бежали, а меня в мешке с серебром столовым на загривке тянули. Ложки бремчат, подсвечник в окошко ко мне уткнулся, думала, механизм поломают и мне конец.
Слава Богу, обошлось. Позолоту с домика только содрали, сейчас уже и следа не видно. А красивая была. Мне так обидно было, так и хотелось выскочить и руки им поклевать, да боялась, что со злости на мусорницу выкинут.
Продали они меня из-под полы, поистине больным людям. Муж с женой, обоим под пятьдесят, держали таверну на краю какого-то городишка во Франции и друг друга терпеть не могли. Каждый день ругались до драки. Она за сковородку обычно хваталась, он за крышку от кадушки. И как два рыцаря из средневековых романов, бои устраивали. С утра встают улыбаются, к обеду начинают спорить, а к вечеру к сражению переходят. Бегают по лестницам, стучат дверями, даже посуду били и шторы обрывали.
Поначалу вроде ничего, пошумят и успокоятся. А через три года новую моду завели. Вредить друг другу начали. Он договаривается с гостями во сколько часов приедут, приезжают, а место не готово. На него кричат, а она радуется. Он ей в отместку, часы в другую сторону перекручивает, гири раздергал в конец. Ей завтрак подавать, гости в столовой собрались, а она дрыхнет.
- Дак, себе же во вред творили? – удивляюсь я, - так все гости разбегутся.
- И разбежались, - кукушка подперла крылом голову, - а им все нипочем. Продолжают бои устраивать. С головой точно не дружили. Пока не нарвались на одного важного гостя. Мало того, что они его не встретили и ужином не накормили, так еще бой устроили, не на жизнь, а на смерть. Он сбесился, из номера выскочил, отобрал у них сковородку с крышкой и в окно выбросил. Выругался на арабском языке, пошарил глазами по комнате, схватил мой домик и уехал на коляске. Ехала я тогда долго, очень долго. Месяц, два, а может и три. И на лошадях, и опять на поезде, и на корабле плыли. Я мало что видела, почти все время в сундуке сидела, в темноте и глухоте.
Свет я увидала во дворце арабского шейха. Комнаты из белого мрамора, золотом сверкают, ковры на полу толстенные, мягкие. В нишах статуи античные да фонтаны. Одежды у мужчин белые, широкие, на головах платки такие же с обручами или тюрбаны высокие, драгоценными камнями украшены. Вокруг них молча снуют слуги и все сплошь негры, черные как земля. В белых подштанниках и белых тюрбанах. Мой домик поставили на постамент в большой зале, рядом с китайской вазой династии Цинн с изображением дракона и золотой фигуркой этого дракона в искусном исполнении. Я быстренько подружилась с драконом и ночи напролет мы с ним мило беседовали. Ему оказалось уже пятьсот лет и он мне столько удивительного рассказал, что на три книги хватит. Я там тихонько пружинку отпустила и про кукованье свое забыла. Все было хорошо, пока я не увидела страсть Господню и закуковала так, что целый переворот устроила.
Я навострил уши, лег на пуховичок, лапы поджал и весь вслух превратился.
- У старого шейха был богатый прием по поводу его именин,- продолжала Гера, а у самой в глазах страх переливался. - Много даров шейху поднесли, невольницы плясали, как Агидель. Красиво и грациозно, глаз не оторвать. А по полу этого огроменного зала был устроен бассейн, с полметра шириной, у трона шейха он переходил в круг. Вода, видно подкрашенная, бирюзовым отливала. На белом мраморе – загляденье одно. Я думала, это все для красоты сделано, и все ждала, когда в этой красоте начнут купаться. А оказалось, - кукушка замолчала и глаза округлила.
- И, оказалось? - тороплю я, - ну не томи, Гера.
- Сначала прием шел тихо-мирно,- кукушка ушла в воспоминания и не заметила моей назойливости. – Сын старого шейха прием вел, подарки отцу показывал и дарителя нахваливал. Потом какой-то подарок шейху не понравился, он пузо свое подобрал, да как заорет. Сын дал распоряжение слугам, они этого дарителя сразу схватили и в круглый бассейн бросили. И не веришь, по тому водному коридору волна пошла, а потом поплыла змея. Здоровенная и блестящая. Мой домик недалеко стоял и я это все близко видела. Как змеища эта дарителя обвила и давай глотать, я от страха спряталась, да видно сильно и пружину задела. И хочешь-не хочешь - кукуй. И кукованье то мое громкое получилось, да так, что все переполошились. За сабли похватались. Переполох пошел, друг друга начали толкать, шашками рубить, да в бассейн скидывать. Змеища затряслась от такой радости, ее наверно специально перед приемом голодной держали, старалась всех поглотать, кидалась во все стороны, а хвост ее высунулся и давай по воздуху круги нарезать. И всех сбивать, да в бассейн скидывать. Я думаю, ну еще один взмах и моя коробушка в бассейн полетит. И чую, что меня кто-то тихонечко снял и в сторону по полу тащит, все бегают, не замечают, даже два раза пнули, а кто-то перелетел через меня. Когда меня из зала вытащили, схватили домик и по коридорам побежали. Чую нежное женское дыхание и аромат духов. В одном из коридоров она нырнула в маленькую дверь, и я оказалась в какой-то богатой зале, но меньше прежней. И кругом одни женщины.
Все давай меня разглядывать, да шушукаться. А служанка, что меня притащила, рассказала про переполох в приемной зале. И как в бассейн упал главный евнух гарема, которого все жены ненавидели. Служанка видела, как змея укусила евнуха и держала в пасти, пока он дрыгаться не перестал. Выходит, благодаря мне самого главного врага гарема змея сожрала. И меня на женской половине начали почитать, как спасительницу.
Залепили окошко, чтобы я не куковала, покрыли шелковыми платком, чтобы мой домик в глаза не бросался. И ухаживали за мной, как за самой дорогой гостьей. В жару опахалами прохладу устраивали, от недобрых глаз укрывали. А я все видела и слышала и тихой жизнью наслаждалась.
Но опять же недолго, может два, может три года. Как я поняла по разговорам, что брат дарителя, что погиб в чреве змеищи, пошел войной и начал разорять города и селения. Шейх в страхе бежал из страны и гарем свой бросил. Жен разобрали военачальники завоевателя. Меня с собой взяла одна из жен и я оказалась в Индии.
- Прямо в самой Индии?- не поверил я.
