Evgenii Shan
О людях уходящего времени
© Evgenii Shan, 2021
Повести и рассказы рождены опытом самого автора и рассказами его друзей. Люди уходящей эпохи. Совпадения имён, географических мест, событий могут быть лишь случайностью. Эти истории пытаются осмыслить некоторые моменты нашей прошлой жизни от её основ.
ОГЛАВЛЕНИЕ
О людях уходящего времени Лесоводы
ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА
ЛЕСНАЯ ОХРАНА И ИНСПЕКЦИЯ ЛЕСОУСТРОЙСТВО
ВЗВОД, ДЕЛАЙ КАК Я ВОЕНКА
ДЕЛАЙ КАК Я Я ПРИКРОЮ
Рассказы
Палундра Гончар
Зимовье
Послесловие к книге
Лесоводы
Повесть прошедших лет. О работе лесоводов, о новом лесном кодексе и старых традициях лесного хозяйства. Лесоводы — народ особый, плохой
И хороший, пьяницы и трезвенники, крохоборы
и бессребреники, но всех объединяет одно — сыновья любовь к лесу. Повесть эта посвящается всем моим однокашникам.
За окном вагона мелькали серые деревья с налипшим снегом, водонапорная башня из красного кирпича, закопчённые временем стены станционных строений с облупившейся штукатуркой. Полустанки сменялись быстро по мере приближения к городу. Перестук колёс вагонов сменился на беззвучный «шёлковый» путь, а сердце стучать не переставало. Хмурое осеннее утро только открывало глаза, на перроне было пусто, одинокий путеец лениво махнул флажком и скрылся в теплушке.
— Зачем я вылез здесь? Почему не до главного? — человек подхватил лёгкий старый чемоданчик и зашагал к трассе через дворы напрямик.
— Подвезти? — окликнул одинокий бомбила, неизвестно какими судьбами оказавшийся на полустанке.
— Нет, я самоходом.
— Ну, сам так сам.
К автобусной остановке с табличкой залепленной снегом подкатил ПАЗик, разбрызгивая грязь и снежную кашу, скрипнул тормозами и, запустив пассажира, дыхнул дымом, покатил дальше. Запотевшие грязные окна и сухое тепло внутри салона. Пассажир один, даже кондуктора ещё нет. Очевидно, самое начало рабочего дня, первый рейс.
— Куда? — окликнул вдруг водитель, — я в парк с ночной.
— Где-нибудь возле Злобинского.
— Откинулся штоль?
— Да нет, с дачи я, — одним уголком губ улыбнулся пассажир.
— Ясно. Видно по всему, что дачник.
Когда автобус резво вывернул на бетонку, человек поднялся, положил десятку на потёртый кожух двигателя. Водитель молча притормозил, открыл двери и махнул рукой, мелькнул татуированными перснями на пальцах. Пассажир опять криво усмехнулся и кивнул. На минуту глаза их встретились, и уже не было недопонимания «кто есть кто», выдавала тёмная нездешняя глубина.
— Бывай.
— Бывай.
Родной город в сером октябрьском снегу, раскисшими дорожками и потемневшими стенами двухэтажных сталинок встречал его, как и не уходил вроде. В душе не было той истеричной удали и куража, что обычно показывают в фильмах. Воля дышала в лицо сырым свежим воздухом, липким снегом, приглушённым светом низких туч. Никто не смотрел в затылок, не заставлял курить только по команде. Но свободы не чувствовалось, серая хмарь и молчаливый рокот редких автомобилей, редкие хлопки подъездными дверьми и, не единого возгласа. Вздохнув еще раз полной грудью этого серого тумана, он пошёл к трамвайной остановке. Звякающий дребезжащий вагон, совсем как в детстве, тормознул и впустил в себя немногих ранних пассажиров. Понёсся покачиваясь и стуча колесами на стыках рельсов…. Домой, домой, домой. Трамвай останавливался на остановках, впускал и выпускал все более увеличивающийся поток людей и вёз его дальше. А вот и он. Енисей, свинцовая вода катилась на север. Человек спустился на берег и присел на корточки у воды. Небо становилось все ниже, начал лепить мелкий снежок, который таял на лице. Мелкие волны смывали комочки льда с гальки и эти комочки, не тая уплывали, вертясь в маленьких водоворотах. Руки сразу замерзли, но общение с рекой, о котором он мечтал все эти долгие годы, дало то самое ощущение освобождения, которое никак не мог уловить на протяжении всего пути от высоких железных ворот с маленькой калиткой.
Будить мать в этакую рань не хотелось, и он стоял на берегу, иногда размазывая ладонью снег по лицу, и не было понятно, где там запоздалая слезинка, а где осенняя изморозь. Зная, что мать встаёт очень рано и хлопочет по квартире, копошится на кухне, делает что-то важное для неё, но непонятное другим, свалиться на голову в такую пору все равно не решился. Когда цвет серого утра стал чуть светлее, а народу на улицах прибавилось, он пошёл к знакомой остановке.
— А я ведь совсем и забыл, что сегодня праздник как бы.
4 ноября, блин.
Серые пятиэтажные дома, скрытые за высотками, остались такими же, как прежде. Они будили давние детские воспоминания, манили к себе дворами, звали укрыться под тополями, выросшими с тех пор, но такими знакомыми своей серо-зелёной корой с бороздами по стволу. Снег продолжал лететь, оставаясь на ветках деревьев, редких кустов, стаивая на побитом асфальте по автомобильным следам и канализационным люкам. Дверь в подъезд скрипнула и на него дохнуло теплом и запахом пыли. бетонные ступеньки привели к двери. Рука сама нажала на звонок, который давно не работал, хоть и установлен был с самого начала этого дома. Постучал. Постучал привычно три раза, и дверь тут же открылась.
— Сыночек…
— Я, мам…
Шкворчала сковорода яишницей с колбасными обрезками, закипал чайник. Дух густого чая наполнял всё вокруг, добавлялся к теплу и серому свету в окне. Они оба перекидывались пустыми, ничего незначащими фразами. Разговаривать о прошлом и настоящем можно и без слов. Глаза матери то и дело увлажнялись в уголках, но ни одна слезинка не тронула морщины. Добрая понимающая улыбка скрывала радость встречи, как это и было заведено. Не любили в этой семье говорить много и выражать открыто свои чувства.
— Насовсем?
— Насовсем, мам.
— На Базарной жить будешь?
— Ага, там. Так и тебе удобнее.
— Да что ты, развеж ты нам помешаешь!
Старая бабка Анна выползла в кухню и присела к столу тоже. Мать налила чаю и ей, нарезала мелкими кусочками смазанный маслом хлеб. Выцветшие глаза бабушки только радостно глянули на гостя и занялись чаем и хлебом. Она уже была в той поре, когда все воспринимается естественно и обыденно.
— Хорошо, что зашёл. А намедни Серёжка с Натальей приезжали, рыбки немного привезли, — выронила она.
Светлые выцветшие бабушкины глаза смотрели весело и понимающе. В них отображалась небесная глубина, которой за окном уже не было. Осень, а у неё весна. Глаза, которые смотрели в самую душу и всё понимали. Сухие пальца с узлами козланков погладили его по кулаку.
— Как они похожи руками, — удивился.
— Што работать будешь? В Лесу?
— В лесу, баба, что я еще могу. Много что могу, но в лесу, — улыбнулся и матери.
ПОСАДКИ
Снежник таял очень долго. Уже на полянах в тайге трава поднялась в колено, уже начала наползать трава на подготовленные для посадок полосы, пробиваться сквозь тугую глину на волоках, а ручейки из-под опилок, прикрывающих зернистый снег, продолжали медленно сочиться. Посадки еще не были закончены, весна выдалась трудная, массовые работы пересеклись с заготовками колбы и орляка, народу не стало. Работали одни лесники да две-три пожилых женщины из посёлка. Тепло
И радовало, и огорчало. Ясное весеннее солнышко уже становилось летним, а план по посадкам кедра еще не был выполнен. Пятьсот гектаров вырубов надо было освоить, пока они не превратились в заболоченные луга, малинники, смородинники, которые потом долго не дадут подняться лесу. Но был в таком положении вещей и свой плюс. Лесники с утра набирали в мешки кедровые саженцы по две нормы, и ЗИЛ поднимал их до площадей по лесным дорогам. Кое-где они оказывались размытыми весенней талой водой и потому, часть пути приходилось идти пешком с грузом. Но уже не было посторонней братии, за которой необходимо было следить.
Небольшой коллектив собирался в обед под куртинкой кедров, оставленных для осеменения выруба, варился чай, начиналась неспешная беседа за жизнь. Единственное, что огорчало, так это клещи, во множестве появившиеся в тепло.
— От собака! Ведь почти укусил, — досадовал старый лесник, снимая с себя которого уже по счёту кровососа.
— Как ты их чувствуешь? — удивляются бабы.
— Ну, чешется ж, когда они найти места живого на мине не могут, — смеялся тот.
Тёплые деньки, которые надо и дома на огороде использовать, подгоняли. Холодный мешок за плечом с саженцами, тяжёлый
«меч Колесова» в руке и, вверх по волокам. Тайга в горах не позволяет использовать какие-то машины на посадках. Все только руками, все по старинке. Зато через год-два видишь плоды труда собственного, как зеленеют венчики кедра, начинают ветвиться. На какое-то время забываешь о них, сажая новые площади, и удивляешься через десять лет, когда неожиданно в лесной чащобе осин, ивняка и высокой травы обнаруживаешь рядки кедров ростом с тебя. И тогда отпускает подспудная вина за отведённые тобой и вырубленные кедровые урочища, лесные гривки, места глухариных токов и загубленные многолетние солонцы в таких местах, что и найти их, казалось бы, сложно.
Посадки кедра становились тем весенним общением с тайгой, которое душу возрождало. Хоть с мишкой и случались встречи, а оружие с собой редко кто брал. Надеялись на то, что народу много, мишка сам испугается. Так оно и выходило. К концу посадки погода становилась приятнее, благодушие разливалось по всему телу, отмякали все душой.
— Наконец-то лето, — как бы невзначай мог обронить кто- нибудь, вспоминая февральскую стужу, что прихватывало пальцы через верхонки.
— А рябчики то как свистят, радуются!
После того, как рассадил норму, опустошил мокрый от снега мешок, можно было выбраться на какой-нибудь взлобок и сидеть долго-долго подставив лицо солнцу, которое уже грело по-летнему. В кармане всегда свисточек, хоть и без ружья. На таких солнцепёках интересно рябых подманивать. То, что нет цели добыть его, помогает смотреть на лесную жизнь совсем иначе. Рябчик откликается где-то далеко, потом начинает перелетать на зов. Последний десяток метров уже перебегает по полу. Благо еще трава не мешает. Редко и тихо продолжаешь манить переливом, самец высматривает незнакомую подружку.
— Ну иди, иди сюда. Пии пи пи пииуппи пии.
— Ну где ты? Я ж не вижу! Выгляни, милая!
— Пи пипи пииуппи пии.
Рябчик крутит головой, старается взобраться повыше, чтоб осмотреть место. Иной раз чуть не на голову садиться. Терпение и мастерство при пользовании манком греют душу, отпускает охотничья страсть, остаётся только любовь к тайге своей. Которая тебя кормит, которую ты пополняешь посадками, в которой ты живёшь большую часть своей жизни.
Начало лета. В этом году закончили посадки, когда уже даже картошка цвет набрала, но на удивление, приживаемость оказалась высокая. Ночные дождики помогли. И, деревня затихла. Днём мало кого можно было увидеть на улицах, потому что все на работе в лесу,
вечером — на своих огородах. Наступал другой период в лесных делах — уходы, питомник.
Ожидание покосов, когда трава нальётся спелостью. Традиционно лесничества держали лошадей, хотя многие уже и подумывали отказаться от такого транспорта. Майское и Чуйкинское лесничество, там где костяк лесников составляли люди старшего поколения, а лесничий был местный, такой подход не одобряли. В тайге без лошади трудно, не везде подъедешь на машине, не везде и трактор сможет забраться, а уж обследовать лесные угодья пешком вообще смешно. Да и в Бийкинском лесничестве Михалыч Горенков — лесничий старой закваски, хотя давление от молодого начальства о ненужности лошадей на него больше всего было. После покосов осенняя страда по заготовке ореха, а там и зима на носу с санитарными рубками и прочими заготовительными делами. Санитарная рубка чаще только так называется, цель её — заготовить дрова на лесниками и местному населению. Поэтому рубятся старые березняки и осинники, хвойный лес не санитарят, его и так вырубят подчистую.
Посадки преследуют нас всю жизнь. Жизнь лесовода большей частью и построена на возобновлении леса. Лесовосстановление в городском лесхозе плавно перешло в категорию озеленения. Попытки традиционных посадок в городских лесах оборачивались горьким разочарованием. Часть кедровых культур выгорела в жаркую весну от низовых пожаров, устроенных безалаберными, отдыхающими на природе горожанами. Подавляющая часть кедровых строчек, которые уже поднялись над травой, окрепли, была выделена под загородные дома большим и маленьким чиновникам. Вообще, идея создания кедрового выдела в таком месте была опрометчивой, рядом располагался элитный посёлок, и земли рано или поздно ушли бы под застройку. Ушли они вопреки существующему Лесному Кодексу, который запрещал перевод земель из лесных в нелесные. Как то искусно соединились новый лесной кодекс, дачная амнистия и градостроительный план. Земли,
которые хоть как-то интересовали богатых горожан, были лесоустройством выделены из лесов, дачная амнистия позволила садовым товариществам прирезать себе куски леса, а затем уже городская архитектура отнесла эти участки к зоне жилой застройки. Чтоб успокоить общественность, ей показали проект Института леса и древесины имени Сукачева «Берёзовая роща», от которого были отрезаны все лесные ведала и оставлен лишь небольшой пятачок старого берёзового леса в непосредственной близости от Академгородка. От берёзовой рощи осталось только название, деревья медленно выпадали, а маленькие сосенки, когда-то высаженные лесхозом, вытаптывались жителями ближайших домов.
Городской лесхоз перешёл под эгиду предприятия по озеленению и принялся за такие работы с лёгким унынием. А что было поделать. Первая попытка посадок полутораметровых сосен с комом земли оказалась довольно удачной. Лесники героически отжигали замерзший грунт в весеннем лесу, чтобы выкопать ямы. На площадках, выделенных под застройку всё в том же элитном посёлке, выпиливались мерзлые кома земли с деревцем. Затем это всё устанавливалось на место, укреплялось растяжками и застывало в ожидании весеннего таяния почвы. При первом же тепле сосны выпустили почки-свечки, которые тут же обломали бабушки на лекарства. Но опыт руководству понравился. На весну, через пару лет, был разработан план крупных посадок по всему городу. Необходимо было искать посадочный материал.
Величина деревьев должна была быть не менее полутора метров, кедр и ель. Кедровые культуры такого возраста имелись в сторону Ачинска рядом с Козулькой. Маленький посёлок Кедровый, в котором ничего не было кроме лесхоза и развалившегося лесопункта, ждал нас. Этот умирающий посёлок мне напомнил Чуйкинский лесопункт на Алтае. Две коротких улицы с двухквартирными домами различного возраста, пустующий гараж и контора лесничества в самом старом доме. Одна половина — контора, вторая половина — заезжая изба. Ознакомились мы с этим
затерянным посёлком, выкапывая несколько кедрушек и пушистых ёлочек. Знакомились и перед новогодними праздниками, покупая ёлки на корню для городской администрации. Познакомились и забыли на время.
Почему так стремятся к посадкам ели в городе, до сих пор не понятно. Елка, даже если она голубая, в загазованном пыльном пространстве быстро теряет свою красоту и привлекательность.
О людях уходящего времени
© Evgenii Shan, 2021
Повести и рассказы рождены опытом самого автора и рассказами его друзей. Люди уходящей эпохи. Совпадения имён, географических мест, событий могут быть лишь случайностью. Эти истории пытаются осмыслить некоторые моменты нашей прошлой жизни от её основ.
ОГЛАВЛЕНИЕ
О людях уходящего времени Лесоводы
ПРОЛОГ ПОСАДКИ ПРОСЕКИ ПОЖАРЫ ПОСАДОЧНЫЙ
ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА
ЛЕСНАЯ ОХРАНА И ИНСПЕКЦИЯ ЛЕСОУСТРОЙСТВО
ВЗВОД, ДЕЛАЙ КАК Я ВОЕНКА
ДЕЛАЙ КАК Я Я ПРИКРОЮ
Рассказы
Палундра Гончар
Зимовье
Послесловие к книге
Лесоводы
Повесть прошедших лет. О работе лесоводов, о новом лесном кодексе и старых традициях лесного хозяйства. Лесоводы — народ особый, плохой
И хороший, пьяницы и трезвенники, крохоборы
и бессребреники, но всех объединяет одно — сыновья любовь к лесу. Повесть эта посвящается всем моим однокашникам.
ПРОЛОГ
За окном вагона мелькали серые деревья с налипшим снегом, водонапорная башня из красного кирпича, закопчённые временем стены станционных строений с облупившейся штукатуркой. Полустанки сменялись быстро по мере приближения к городу. Перестук колёс вагонов сменился на беззвучный «шёлковый» путь, а сердце стучать не переставало. Хмурое осеннее утро только открывало глаза, на перроне было пусто, одинокий путеец лениво махнул флажком и скрылся в теплушке.
— Зачем я вылез здесь? Почему не до главного? — человек подхватил лёгкий старый чемоданчик и зашагал к трассе через дворы напрямик.
— Подвезти? — окликнул одинокий бомбила, неизвестно какими судьбами оказавшийся на полустанке.
— Нет, я самоходом.
— Ну, сам так сам.
К автобусной остановке с табличкой залепленной снегом подкатил ПАЗик, разбрызгивая грязь и снежную кашу, скрипнул тормозами и, запустив пассажира, дыхнул дымом, покатил дальше. Запотевшие грязные окна и сухое тепло внутри салона. Пассажир один, даже кондуктора ещё нет. Очевидно, самое начало рабочего дня, первый рейс.
— Куда? — окликнул вдруг водитель, — я в парк с ночной.
— Где-нибудь возле Злобинского.
— Откинулся штоль?
— Да нет, с дачи я, — одним уголком губ улыбнулся пассажир.
— Ясно. Видно по всему, что дачник.
Когда автобус резво вывернул на бетонку, человек поднялся, положил десятку на потёртый кожух двигателя. Водитель молча притормозил, открыл двери и махнул рукой, мелькнул татуированными перснями на пальцах. Пассажир опять криво усмехнулся и кивнул. На минуту глаза их встретились, и уже не было недопонимания «кто есть кто», выдавала тёмная нездешняя глубина.
— Бывай.
— Бывай.
Родной город в сером октябрьском снегу, раскисшими дорожками и потемневшими стенами двухэтажных сталинок встречал его, как и не уходил вроде. В душе не было той истеричной удали и куража, что обычно показывают в фильмах. Воля дышала в лицо сырым свежим воздухом, липким снегом, приглушённым светом низких туч. Никто не смотрел в затылок, не заставлял курить только по команде. Но свободы не чувствовалось, серая хмарь и молчаливый рокот редких автомобилей, редкие хлопки подъездными дверьми и, не единого возгласа. Вздохнув еще раз полной грудью этого серого тумана, он пошёл к трамвайной остановке. Звякающий дребезжащий вагон, совсем как в детстве, тормознул и впустил в себя немногих ранних пассажиров. Понёсся покачиваясь и стуча колесами на стыках рельсов…. Домой, домой, домой. Трамвай останавливался на остановках, впускал и выпускал все более увеличивающийся поток людей и вёз его дальше. А вот и он. Енисей, свинцовая вода катилась на север. Человек спустился на берег и присел на корточки у воды. Небо становилось все ниже, начал лепить мелкий снежок, который таял на лице. Мелкие волны смывали комочки льда с гальки и эти комочки, не тая уплывали, вертясь в маленьких водоворотах. Руки сразу замерзли, но общение с рекой, о котором он мечтал все эти долгие годы, дало то самое ощущение освобождения, которое никак не мог уловить на протяжении всего пути от высоких железных ворот с маленькой калиткой.
Будить мать в этакую рань не хотелось, и он стоял на берегу, иногда размазывая ладонью снег по лицу, и не было понятно, где там запоздалая слезинка, а где осенняя изморозь. Зная, что мать встаёт очень рано и хлопочет по квартире, копошится на кухне, делает что-то важное для неё, но непонятное другим, свалиться на голову в такую пору все равно не решился. Когда цвет серого утра стал чуть светлее, а народу на улицах прибавилось, он пошёл к знакомой остановке.
— А я ведь совсем и забыл, что сегодня праздник как бы.
4 ноября, блин.
Серые пятиэтажные дома, скрытые за высотками, остались такими же, как прежде. Они будили давние детские воспоминания, манили к себе дворами, звали укрыться под тополями, выросшими с тех пор, но такими знакомыми своей серо-зелёной корой с бороздами по стволу. Снег продолжал лететь, оставаясь на ветках деревьев, редких кустов, стаивая на побитом асфальте по автомобильным следам и канализационным люкам. Дверь в подъезд скрипнула и на него дохнуло теплом и запахом пыли. бетонные ступеньки привели к двери. Рука сама нажала на звонок, который давно не работал, хоть и установлен был с самого начала этого дома. Постучал. Постучал привычно три раза, и дверь тут же открылась.
— Сыночек…
— Я, мам…
Шкворчала сковорода яишницей с колбасными обрезками, закипал чайник. Дух густого чая наполнял всё вокруг, добавлялся к теплу и серому свету в окне. Они оба перекидывались пустыми, ничего незначащими фразами. Разговаривать о прошлом и настоящем можно и без слов. Глаза матери то и дело увлажнялись в уголках, но ни одна слезинка не тронула морщины. Добрая понимающая улыбка скрывала радость встречи, как это и было заведено. Не любили в этой семье говорить много и выражать открыто свои чувства.
— Насовсем?
— Насовсем, мам.
— На Базарной жить будешь?
— Ага, там. Так и тебе удобнее.
— Да что ты, развеж ты нам помешаешь!
Старая бабка Анна выползла в кухню и присела к столу тоже. Мать налила чаю и ей, нарезала мелкими кусочками смазанный маслом хлеб. Выцветшие глаза бабушки только радостно глянули на гостя и занялись чаем и хлебом. Она уже была в той поре, когда все воспринимается естественно и обыденно.
— Хорошо, что зашёл. А намедни Серёжка с Натальей приезжали, рыбки немного привезли, — выронила она.
Светлые выцветшие бабушкины глаза смотрели весело и понимающе. В них отображалась небесная глубина, которой за окном уже не было. Осень, а у неё весна. Глаза, которые смотрели в самую душу и всё понимали. Сухие пальца с узлами козланков погладили его по кулаку.
— Как они похожи руками, — удивился.
— Што работать будешь? В Лесу?
— В лесу, баба, что я еще могу. Много что могу, но в лесу, — улыбнулся и матери.
ПОСАДКИ
Снежник таял очень долго. Уже на полянах в тайге трава поднялась в колено, уже начала наползать трава на подготовленные для посадок полосы, пробиваться сквозь тугую глину на волоках, а ручейки из-под опилок, прикрывающих зернистый снег, продолжали медленно сочиться. Посадки еще не были закончены, весна выдалась трудная, массовые работы пересеклись с заготовками колбы и орляка, народу не стало. Работали одни лесники да две-три пожилых женщины из посёлка. Тепло
И радовало, и огорчало. Ясное весеннее солнышко уже становилось летним, а план по посадкам кедра еще не был выполнен. Пятьсот гектаров вырубов надо было освоить, пока они не превратились в заболоченные луга, малинники, смородинники, которые потом долго не дадут подняться лесу. Но был в таком положении вещей и свой плюс. Лесники с утра набирали в мешки кедровые саженцы по две нормы, и ЗИЛ поднимал их до площадей по лесным дорогам. Кое-где они оказывались размытыми весенней талой водой и потому, часть пути приходилось идти пешком с грузом. Но уже не было посторонней братии, за которой необходимо было следить.
Небольшой коллектив собирался в обед под куртинкой кедров, оставленных для осеменения выруба, варился чай, начиналась неспешная беседа за жизнь. Единственное, что огорчало, так это клещи, во множестве появившиеся в тепло.
— От собака! Ведь почти укусил, — досадовал старый лесник, снимая с себя которого уже по счёту кровососа.
— Как ты их чувствуешь? — удивляются бабы.
— Ну, чешется ж, когда они найти места живого на мине не могут, — смеялся тот.
Тёплые деньки, которые надо и дома на огороде использовать, подгоняли. Холодный мешок за плечом с саженцами, тяжёлый
«меч Колесова» в руке и, вверх по волокам. Тайга в горах не позволяет использовать какие-то машины на посадках. Все только руками, все по старинке. Зато через год-два видишь плоды труда собственного, как зеленеют венчики кедра, начинают ветвиться. На какое-то время забываешь о них, сажая новые площади, и удивляешься через десять лет, когда неожиданно в лесной чащобе осин, ивняка и высокой травы обнаруживаешь рядки кедров ростом с тебя. И тогда отпускает подспудная вина за отведённые тобой и вырубленные кедровые урочища, лесные гривки, места глухариных токов и загубленные многолетние солонцы в таких местах, что и найти их, казалось бы, сложно.
Посадки кедра становились тем весенним общением с тайгой, которое душу возрождало. Хоть с мишкой и случались встречи, а оружие с собой редко кто брал. Надеялись на то, что народу много, мишка сам испугается. Так оно и выходило. К концу посадки погода становилась приятнее, благодушие разливалось по всему телу, отмякали все душой.
— Наконец-то лето, — как бы невзначай мог обронить кто- нибудь, вспоминая февральскую стужу, что прихватывало пальцы через верхонки.
— А рябчики то как свистят, радуются!
После того, как рассадил норму, опустошил мокрый от снега мешок, можно было выбраться на какой-нибудь взлобок и сидеть долго-долго подставив лицо солнцу, которое уже грело по-летнему. В кармане всегда свисточек, хоть и без ружья. На таких солнцепёках интересно рябых подманивать. То, что нет цели добыть его, помогает смотреть на лесную жизнь совсем иначе. Рябчик откликается где-то далеко, потом начинает перелетать на зов. Последний десяток метров уже перебегает по полу. Благо еще трава не мешает. Редко и тихо продолжаешь манить переливом, самец высматривает незнакомую подружку.
— Ну иди, иди сюда. Пии пи пи пииуппи пии.
— Ну где ты? Я ж не вижу! Выгляни, милая!
— Пи пипи пииуппи пии.
Рябчик крутит головой, старается взобраться повыше, чтоб осмотреть место. Иной раз чуть не на голову садиться. Терпение и мастерство при пользовании манком греют душу, отпускает охотничья страсть, остаётся только любовь к тайге своей. Которая тебя кормит, которую ты пополняешь посадками, в которой ты живёшь большую часть своей жизни.
Начало лета. В этом году закончили посадки, когда уже даже картошка цвет набрала, но на удивление, приживаемость оказалась высокая. Ночные дождики помогли. И, деревня затихла. Днём мало кого можно было увидеть на улицах, потому что все на работе в лесу,
вечером — на своих огородах. Наступал другой период в лесных делах — уходы, питомник.
Ожидание покосов, когда трава нальётся спелостью. Традиционно лесничества держали лошадей, хотя многие уже и подумывали отказаться от такого транспорта. Майское и Чуйкинское лесничество, там где костяк лесников составляли люди старшего поколения, а лесничий был местный, такой подход не одобряли. В тайге без лошади трудно, не везде подъедешь на машине, не везде и трактор сможет забраться, а уж обследовать лесные угодья пешком вообще смешно. Да и в Бийкинском лесничестве Михалыч Горенков — лесничий старой закваски, хотя давление от молодого начальства о ненужности лошадей на него больше всего было. После покосов осенняя страда по заготовке ореха, а там и зима на носу с санитарными рубками и прочими заготовительными делами. Санитарная рубка чаще только так называется, цель её — заготовить дрова на лесниками и местному населению. Поэтому рубятся старые березняки и осинники, хвойный лес не санитарят, его и так вырубят подчистую.
Посадки преследуют нас всю жизнь. Жизнь лесовода большей частью и построена на возобновлении леса. Лесовосстановление в городском лесхозе плавно перешло в категорию озеленения. Попытки традиционных посадок в городских лесах оборачивались горьким разочарованием. Часть кедровых культур выгорела в жаркую весну от низовых пожаров, устроенных безалаберными, отдыхающими на природе горожанами. Подавляющая часть кедровых строчек, которые уже поднялись над травой, окрепли, была выделена под загородные дома большим и маленьким чиновникам. Вообще, идея создания кедрового выдела в таком месте была опрометчивой, рядом располагался элитный посёлок, и земли рано или поздно ушли бы под застройку. Ушли они вопреки существующему Лесному Кодексу, который запрещал перевод земель из лесных в нелесные. Как то искусно соединились новый лесной кодекс, дачная амнистия и градостроительный план. Земли,
которые хоть как-то интересовали богатых горожан, были лесоустройством выделены из лесов, дачная амнистия позволила садовым товариществам прирезать себе куски леса, а затем уже городская архитектура отнесла эти участки к зоне жилой застройки. Чтоб успокоить общественность, ей показали проект Института леса и древесины имени Сукачева «Берёзовая роща», от которого были отрезаны все лесные ведала и оставлен лишь небольшой пятачок старого берёзового леса в непосредственной близости от Академгородка. От берёзовой рощи осталось только название, деревья медленно выпадали, а маленькие сосенки, когда-то высаженные лесхозом, вытаптывались жителями ближайших домов.
Городской лесхоз перешёл под эгиду предприятия по озеленению и принялся за такие работы с лёгким унынием. А что было поделать. Первая попытка посадок полутораметровых сосен с комом земли оказалась довольно удачной. Лесники героически отжигали замерзший грунт в весеннем лесу, чтобы выкопать ямы. На площадках, выделенных под застройку всё в том же элитном посёлке, выпиливались мерзлые кома земли с деревцем. Затем это всё устанавливалось на место, укреплялось растяжками и застывало в ожидании весеннего таяния почвы. При первом же тепле сосны выпустили почки-свечки, которые тут же обломали бабушки на лекарства. Но опыт руководству понравился. На весну, через пару лет, был разработан план крупных посадок по всему городу. Необходимо было искать посадочный материал.
Величина деревьев должна была быть не менее полутора метров, кедр и ель. Кедровые культуры такого возраста имелись в сторону Ачинска рядом с Козулькой. Маленький посёлок Кедровый, в котором ничего не было кроме лесхоза и развалившегося лесопункта, ждал нас. Этот умирающий посёлок мне напомнил Чуйкинский лесопункт на Алтае. Две коротких улицы с двухквартирными домами различного возраста, пустующий гараж и контора лесничества в самом старом доме. Одна половина — контора, вторая половина — заезжая изба. Ознакомились мы с этим
затерянным посёлком, выкапывая несколько кедрушек и пушистых ёлочек. Знакомились и перед новогодними праздниками, покупая ёлки на корню для городской администрации. Познакомились и забыли на время.
Почему так стремятся к посадкам ели в городе, до сих пор не понятно. Елка, даже если она голубая, в загазованном пыльном пространстве быстро теряет свою красоту и привлекательность.
