Внутри

Я сажусь на пол и решаю пока ни о чем не думать. Я смотрю на табло с ближайшими рейсами и стараюсь избавить себя от умственной нагрузки - хотя технически, в мире покойников умственная нагрузка вполне себе физическая. Я по-прежнему в аэропорту, и да, моя пятая точка соприкасается с холодной плиткой на полу и не чувствует ее. Я сжимаю кулаки, чтобы ощутить хотя бы крошечный холод, но все бесполезно. Я сижу на полу вполне по-человечески и не проваливаюсь под пол, скажем, к недрам Земли, потому что не хочу проваливаться. Я невесомый, просто создаю себе иллюзию, что сижу, как живой человек. С тем же успехом я мог бы сидеть в воздухе.
       Странно, что это идея мне раньше не приходила в голову.
       Теперь я вешу над Сэнди. Она стоит у обочины, чемоданы и Гейси при ней, видимо, моя девочка пытается поймать такси. Я сижу на капоте ближайшей перед Сэнди машины. Сижу на одном из чемоданов. Сижу на шляпе какой-то престарелой дамы. Сижу вверх ногами. Стараюсь попадать в обзор Сэнди. Представляю себе, что она видит мою клоунаду и мысленно про себя улыбается. Сижу вверх ногами, но перед ее носом. Вижу ее отстраненный взгляд. Гейси смотрит на меня как на болвана - или мне так кажется? Развлекаю свою девочку. Развлекаю себя. Развлекаю Гейси, развлекаю всех случайных прохожих. Только мне почему-то не весело.
       Я перестаю страдать ерундой и думаю об одном из колец Сатурна. В следующее мгновение я там оказываюсь.
       Что-то синее и расплывчатое проплывает мимо меня. Я по привычке живого человека протираю глаза. Нет, мне не чудится.
       Я вижу трех-четырех покойников. Что-то синее и расплывчатое здоровается с ними и исчезает. Один из покойников указывает на меня кивком, и в следующее мгновение все четверо оказываются рядом со мной.
       - Скучаешь по человеческой плоти? - спрашивает по-английски высокий покойник. На его голове небрежно шатается вязаная шапка.
       - Честно говоря, я только недавно умер.
       Покойник улыбается и цокает языком.
       - Соболезную.
       Что-то не видно, что он соболезнует, думаю я, и говорю:
       - Только что я обнаружил, что помимо меня в этом мире существует кто-то еще. Я думал, я...
       - Один? - Покойник в вязаной шапке смеется. - В каком-то смысле ты до сих пор один.
       - Не понял?
       - Даже если я тебе все объясню, ты все равно не поймешь. Тебе на это потребуются тысячелетия.
       - Не так уж и много, - добавляет лысый покойник, и вот уже все четверо смеются.
       - Своеобразный у вас юмор, - из вежливости говорю я. - Я умер только что, проявите хотя бы немного уважения к моему горю.
       - А то что? Врежешь нам? Или второй раз убьешь?
       Лысый бьет с ноги мне по лицу - прямо в стиле Брюса Ли - и его нога проходит сквозь мою голову. Я хотел пригнуться, но не успел.
       - Мой тебе совет, друг, - говорит покойник в вязаной шапке, - избавляйся от рефлексов живых. Жить тогда будет намного проще. А если кто-то тебя напрягает - здесь можно просто исчезнуть. И ты это знаешь, раз здесь оказался.
       Логично, думаю я, и говорю:
       - Спасибо. Рад знать, что я не один такой. Увидимся как-нибудь.
       - Если хочешь увидеться с нами - просто подумай, и все, - говорит лысый.
       Я киваю и возвращаюсь к Сэнди.
       Она в такси, гладит Гейси за ухом, лицо спокойное. Я даже не могу понять, о чем она думает. И вдруг мне становится стыдно - хочется побывать в ее голове. Это все равно что против желания раздеть ее. Нет, думаю я, мысли Сэнди это святое. Поэтому я перемещаюсь в голову к таксисту и пытаюсь понять, исключительно из любопытства, что он думает, а возможно и не думает о моей Сэнди. Я понимаю, что у таксиста четверо детей, что все его мысли про источники дохода и ненавистные дороги смешаны с банальным влечением к абстрактным женщинам и замурованы в постоянном вязком переживании, и что ему, Омару Талимхану, следовало бы отговорить жену от рождения третьего ребенка. Я вылезаю из головы таксиста, мысли незнакомцев предсказуемы, по крайней мере мысли Бена и Омара, тех двух мужчин, в чьих головах я побывал. Мне хочется узнать - и странно, что это желание не появилось во мне ранее - что происходит в голове знакомых людей, тех, к кому я не испытываю столь теплых чувств, как к Сэнди. Первыми приходят на ум Папочка и Клэр. Клэр кажется мне более заманчивой - во-первых, она женщина, мне, как мужчине, всегда было интересно понять, что в голове у женщин происходит, во-вторых, в последний раз когда я ее видел, Клэр ползла ко мне и шепотом просила, чтобы я сохранил свою жизнь и в-третьих, хочется просто узнать, живая она или нет.
       Я думаю о Клэр и сразу же переношусь в ее голову.
       Темнота. Что-то невесомое, более эфемерное, чем я, заполоняет собой пространство. Я – фактически ничто, а все вокруг меня является куда большим, чем я, ничем. Состояние, которое я испытываю, как минимум странное. В первый раз после смерти моя голова не может ни о чем думать. Такое состояние я представлял у покойников, представлял, когда был жив и по наивности уверял себя, что после жизни только небытие...
       Неужели Мисс Занудство, вернее, ее физическая оболочка умерла? С превеликим трудом я представляю себе - в этом состоянии воображение почти не работает - что оказываюсь рядом с Клэр, и в следующее мгновение я оказываюсь в больничной палате. Я облегченно вздыхаю - я не люблю Клэр, но и не желаю ей смерти. Клэр жива, она спит или находится в коме - получается, одно из этих двух состояний мне удалось почувствовать со стороны. Какой-то медик бродит по палате, и это кажется мне бесцельным. Его бесцельность меня отвлекает, я переношусь в открытый космос. Затем я думаю, и думаю вполне резонно, что в головы трупов попадать нельзя - иначе те "духи", что, например, витают возле Сатурна, вернулись бы в свои тела, да и в целом, воскрешение стало бы вполне обыденным явлением.
       Я спускаюсь на Землю, к Клэр. Медик покинул палату, и слава богу, теперь я вместо него бесцельно хожу по палате. Я мог бы летать, но я хожу, по человеческой привычке считаю, что при ходьбе думается лучше. Мне становится интересно - и странно, что не стало интересно сразу же после смерти, хотя, может, это и не странно вовсе - в общем, я хочу узнать, что произошло после моей смерти. Для этого мне нужно попасть в голову виновника всего этого, то есть в голову внетелесного придурка, то есть в голову покойника, а это, к сожалению, невозможно. Мне остается воспользоваться головой незнакомца, открывшего по мне огонь (думаю, что это Ривьера, хотя после смерти я не уверен) или - что более заманчивее - воспользоваться головой женщины в латексе.
       Я представляю, что оказываюсь в ее голове, и в следующее мгновение я вижу перед собой раздвинутые ноги. Сильные бедра, как у бегуний, ровный и привлекательный, в отличие от Клэр, загар. Голые ягодицы - я понимаю, насколько они у женщины упругие - чувствуют под собой пластиковый матрас. В голове у женщины - безудержная похоть, такая, наверное, и не снилась медику Бену, желающему Барбару. Похоть, и ничего более, похоть, желание сделать мужчине приятно, размытые картинки с эрегированным членом. Думать в таком ключе мне, скажем прямо, неприятно, я переношусь обратно к Сэнди. Она все еще в такси, а такси уже находится на Пасифик Хайтс.
       Скоро покажется наш домик... Будто бы прошла вечность с того момента, когда я и Сэнди дурачились в ванной. Пока Сэнди с печальным отстранением смотрит в окно, я начинаю понимать, что женщина в латексе ни при чем, она не знает, что пытала меня воском и спрашивала, хочу ли я есть. Мне нужно найти того, кто управлял ее и другими, в том числе и моим, телами, и заставить его по крайней мере не портить жизнь моей Сэнди.
       Мне нужно найти покойника, который стоил мне жизни...
       Странно, думаю я. Мне нужно найти одного из ста миллиарда покойников - примерно столько людей было на Земле за все время ее существования - а Земля пуста, на Земле я не видел ни одного покойника, видел только серебряные пули с крыльями.
       У меня появляется идея. Я мысленно представляю, что оказываюсь в самом крупном сообществе покойников.
       Я попадаю на вершину какой-то горы. Шумит ветер, сквозь меня пролетают хлопья снега. Здесь сидят где-то десять покойников, все они, как один, смотрят на меня.
       - Как ты здесь оказался? - спрашивает один из них, очень похожий на меня.
       Я смотрю на него и думаю, что смотрю в какое-то странное зеркало. Покойник действительно мог быть мной, если бы не ирокез на голове.
       - Как тебя зовут? - спрашиваю я.
       - Кин, - отвечает покойник, оказывается возле меня и протягивает руку. Я ее пожимаю и ничего не чувствую.
       - Ты очень похож на меня, Кин, - говорю я.
       И не боясь показаться бестактным, спрашиваю:
       - Давно ты умер?
       Кин оценивающе на меня смотрит.
       - Скорее, это ты похож на меня. Уверен, что я жил раньше тебя.
       Эта фраза ставит меня в тупик. Я спрашиваю:
       - Когда ты умер?
       - Наверное, лет сто назад. Много времени прошло, я перестал считать. Когда я был жив, дни были похожи один на другой. После смерти это ощущение только усиливается.
       Немного помолчав, Кин спрашивает:
       - А когда умер ты?
       - Сегодня. Где мы находимся?
       Я осматриваюсь по сторонам. Вокруг лишь низкие облака и сильный ветер. Компания, в которой был Кин, куда-то исчезает.
       - Мы на вершине Эвереста, - отвечает Кин. - Кто-то из нас хотел выполнить эту мечту при жизни и не хотел при этом быть одиноким.
       - Все твои друзья куда-то исчезли, - говорю я.
       Кин машет рукой.
       - Они мне не друзья. Я даже не знаю имени того, кто хотел здесь побывать.
       Затем добавляет:
       - Если захочу, я вновь их найду - они не путешествуют в одиночку.
       Помолчав, вновь добавляет:
       - А как ты нас нашел?
       - Я подумал о самой большой общине покойников и оказался здесь.
       Кин хмурится.
       - Старайся избегать слова "покойники". Называй нас - да и себя тоже - нелюдями.
       - Почему нелюдями? - удивляюсь я.
       Кин в свою очередь удивляется моему вопросу.
       - А разве мы люди?
       - Мы думаем как люди. И по крайней мере у меня остались человеческие привычки.
       Кин на меня смотрит так, как Папочка смотрел по телевизору на людей, которые были богаче его. С непониманием и уважением.
       - Хорошее замечание, - говорит Кин. - Когда я умер, этот мир уже назывался миром нелюдей. Здесь это название закрепилось. Могу лишь предположить, что название "нелюди" связано с нежеланием людей ассоциировать себя с людьми.
       - Почему?
       - От этого становится только хуже. Ты только умер, и только поэтому ты цепляешься за людскую оболочку.
       - Но у тебя же очертания человека. У твоих... хм... не друзей тоже.
       - У нас - и у тебя тоже - могут быть любые очертания. Видел серебряные пули?
       Я киваю головой, начинаю думать про возможные предметы, в которые стоило бы превратиться, затем спрашиваю:
       - Так почему же у вас очертания людей?
       Кин отвечает, но отвечает не сразу. Я за это время успеваю посмотреть на Сэнди. Она уже в больнице. Ее пальцы дрожат.
       - Потому что ты хочешь нас видеть такими.
       Эта фраза кажется мне бредом. А от бреда я устал еще при жизни. Собственно, от бреда я и умер.
       Я улыбаюсь Кину и в надежде, что он еще может помнить, что такое сарказм, говорю:
       - Скажи мне, что я и слышу то, что хочу услышать.
       - Так и есть. Ты не понимаешь наш язык, поэтому слышишь язык, на котором ты говорил при жизни.
       Немного помолчав, Кин добавляет:
       - Кстати, я не знаю твоего имени.
       - Уайт Пауэрс, - представляюсь я. Почему-то не хочу в разговоре с покойником констатировать смерть Олега Ривника.
       - Наверное, ты говоришь на английском.
       - Так точно. А какой язык слышишь ты?
       - Нечеловеческий.
       Пока я думаю, что на это ответить, я успеваю проведать Сэнди. Она стоит рядом с Барбарой и Беном. Барбара что-то говорит моей Сэнди, моя Сэнди внимательно ее слушает, а Бен, натянув на свое лицо не идущую ему, а потому лживую маску скорби, готовится открыть мешок, чтобы показать моей драгоценной мое мертвое лицо.
       - Когда я смогу понимать ваш нечеловеческий язык? - спрашиваю я у Кина.
       - Лет через пятьдесят, если при жизни ты был гением.
       - А есть ли в этом надобность? В изучении языка? Мы и так понимаем друг друга.
       - Надо же чем-то заниматься оставшуюся вечность. Максимум лет через семь ты и сам захочешь испытать что-то новое, то, что не испытывал ранее, и изучение языка, придуманного нечеловеческим разумом, необходимо для восприятия нечеловеческих формаций.
       Я решаю побыть с моей Сэнди в самый ужасный момент ее жизни, поэтому говорю Кину:
       - Последний вопрос, после которого я исчез...
       - Скучаешь по еще живым близким? - перебивает Кин.
       Его вопрос прямо-таки пронизан пониманием. Я же не хочу давать понять Кину, что он попал в точку, поэтому договариваю:
       - Почему в самой большой общине п... нелюдей всего лишь девять-десять л... нелюдей?
       - Ты мог бы и догадаться, Уайт. Я уже говорил тебе, что мы не хотим ассоциировать себя с людьми.
       Я возвращаюсь на Землю, и первое, что я вижу - немую от шока Сэнди. Она прикрывает рот ладонью, в ее глазах шок - то есть не очередная форма ее спокойствия, а самый настоящий, понятный любому человеку шок. Я обнимаю свою Сэнди и представляю, что чувствую ее тело, представляю, что она чувствует меня. Я могу представлять сколько угодно, в физических контактах мое воображение бессильно. Гейси в палате нет, это очевидно, я на мгновение переношусь к нему и смотрю в его желтые недовольные глаза. Они пронзают мое тело и смотрят куда-то на стену, будто бы видят на ней что-то, что не может видеть даже нечеловеческий организм, вроде меня. Наверное, мне просто показалось, что кошки способны видеть покойников. Я почему-то расстраиваюсь, возвращаюсь обратно к Сэнди и расстраиваюсь еще сильнее. Слишком сильно. Слишком…
       
       Я думаю о внетелесном придурке, убеждаюсь, что больше не стоит называть его придурком – ведь он может управлять чужими телами, а я нет, и если он придурок, получается, я и того хуже? Нет, теперь я мысленно называю его неизвестным вторженцем. Я хочу знать, почему он может управлять чужими телами, а я могу читать только мысли. Я очень надеюсь, что для управления телом мне не понадобится изучать нечеловеческий язык, и чтобы в этом удостовериться, я переношусь к Кину.
       - Извини, я не отвлекаю? - спрашиваю я у Кина.
       Он лежит на каком-то облаке, лежит так безмятежно, что мое воображение пририсовывает ему в руки арфу.
       - Отвыкай от таких вопросов. У меня совершенно иные понятия об отвлечении, раздражении и тому подобной чепухе.
       Я пропускаю любование Кина своей нечеловечностью и спрашиваю:
       - Ты можешь управлять телами живых людей?
       Я не знаю, что сейчас выражает лицо Кина, но на его лице я вижу удивление, и удивление сильное.
       - Это запрещено.
       - Кем запрещено?
       Кин долго не может собраться со ответом. Он нервно цепляется в облако, а мне кажется, что он взбивает его, словно подушку.
       - Общей договоренностью, - отвечает Кин. Пока он думал перед ответом, я успел раз десять проведать Сэнди и убедиться, что она все еще находится рядом с моим трупом. От каждого посещения Сэнди ноющая боль моего неживого организма усиливалась в несколько, а то и в сотни раз.
       - Что за договоренность?
       - Мы не знаем. Но знаем, что управлять чужими телами нельзя.
       - Почему?
       Кин вздыхает, смотрит на меня - и это существо, мнящее себя нечеловеком, выглядит куда человечнее большинства людей, которых я встречал, пока был жив.
       - Тебе бы понравилось, если бы твоим живым телом управлял кто-то еще, кроме тебя?