Я киваю и думаю о похотливом маразме Клэр и заодно думаю, что циник из меня и вправду хреновый.
- Кое-кто и без Клэр считает меня славянским нахлебником.
Моя Сэнди находит в себе силы улыбнуться. Улыбка милая, как и всегда, дырочка между двумя передними зубами. Я радуюсь, что она не полностью погружена в чужое горе, и обнимаю ее.
Вилка
Новый день. Радостное солнце стучится в окна нашего домика на Пасифик Хайтс. Стучится напрасно - моя солнечная миссис Страсть не фанатка солнца, наши окна всегда завешены. Я просыпаюсь, вернее, меня будит Сэнди. Я протираю заспанные глаза и любуюсь своей миссис Страсть. Она одета в любимую и потому дырявую от буйства творческих идей серую накидку. Она говорит, и говорит спокойно, так она обычно говорит о не самых приятных вещах:
- Нам нужно найти Пауэрса. Иначе мне незачем идти в студию.
- Я могу и без Пауэрса сбывать картины. И в отличие от него, я буду не бурчать, а говорить с энтузиазмом.
- Это конечно так... просто... вдруг с Пауэрсом что-то случилось?
Я сажусь и беру Сэнди за руки.
- Тоже начинаю переживать, - говорю я. - На звонки не отвечает, дома его нет. Я, - вспоминаю о словах Клэр, - зайду к нему сегодня. Зайду вечером.
- Если его опять не будет, то что тогда? - спрашивает Сэнди, спрашивает без эмоций – к такой Сэнди я не привык и, надеюсь, никогда не привыкну.
- Не нужно загадывать наперед. Если его вновь не будет, я позвоню в полицию. Постарайся не задумываться на тему возможных "если".
- Постараюсь, - покорно говорит Сэнди. - Просто вчера... у Таи умер брат, и я еще вспомнила о картотеке с рабами от Клэр, которую, ты, кстати, так и не посмотрел. Плюс искусствовед... Все это очень странно...
- Странно, - соглашаюсь я и думаю - рассказывать Сэнди про женщину в латексе или нет.
Сэнди уходит в себя, уходит не так, как уходят творческие люди, а так, когда думают об омерзительных вещах.
- Не веди себя так, миссис Страсть! - Я шлепаю Сэнди по попе. - Происходит что-то странное, но объяснение этому наверняка найдется. А пока оно не нашлось, не вижу поводов для волнений.
- Ты так считаешь? - Задумчивость в голосе моей Сэнди перемешивается со скепсисом.
Я решаю ответить в стиле вдохновленной Сэнди.
- В темноте, конечно, можно споткнуться, но можно также наткнуться на розы.
Сэнди улыбается, улыбается, скорее, не от поднявшегося внезапно настроения, а от нелепости моей метафоры, и говорит:
- Разве что наткнуться на шипы. Даже самые красивые розы бесполезны в темноте.
Я решаю пояснить:
- Ты расстроилась из-за горя Таи, поэтому такое настроение вынуждает тебя думать о тех вещах, о которых ты в хорошем настроении никогда не подумала бы. И ты даже не знаешь, хорошие это вещи или нет - ты просто о них не знаешь.
Кожа на моей груди вздрагивает, словно бы вспоминает о горячем воске от женщины в латексе. Я на всякий случай добавляю:
- Того, о чем ты не думаешь, не существует. Думай о хорошем и не думай о плохом...
Я успокаиваю не Сэнди. Сэнди не нужно успокаивать, ее нужно дразнить. Я успокаиваю себя.
Сэнди долго смотрит на меня, смотрит таинственно. Такие взгляды я люблю, правда сейчас не знаю, радоваться ли любимой таинственности любимой или нет.
- Ты звучишь как начитанный ребенок, - говорит моя Сэнди.
Затем берет подушку и бьет ей меня по лицу. Это хороший знак. Удары подушкой лучше вдумчивого спокойствия, поэтому я беззаботно падаю на спину, падаю как вьетконговец, в которого выстрелил Рэмбо.
Сэнди берет из шкафа до сих пор пахнущее кондиционером для белья полотенце и идет в ванную. Я взглядом провожаю ее легкую поступь, затем трогаю свое лицо, чувствую под пальцами терпимую щетину, но говорю:
- Мне надо побриться.
- После меня, мистер Ревность.
- Я опаздываю к Пауэрсу.
Сэнди возвращается в спальню и смотрит на меня, рыжая половина ее волос спадает на лицо. Она лохматит свою прическу, делает из нее взрыв на макаронной фабрике.
- Ты хотел зайти к нему вечером.
- Я зайду к нему сейчас, чтобы затем оказаться в твоей студии, чтобы вновь полюбоваться "Последним человечеством".
- В прошлый раз, когда ты хотел побриться, ты даже не притронулся к бритве.
Гейси крутится вокруг ее ног, хочет есть. Моя Сэнди берет на руки пушистого засранца и идет с ним на кухню. Пользуясь моментом, я вбегаю в ванную, запираюсь и кричу:
- Я еще подумаю, впустить ли тебя или нет!
- Вот в ванне и живи!
Я слышу звук падающего в миску кошачьего корма. Он продолжается так долго, что создается впечатление, будто эти сухие гранулы предназначаются для слонов.
Я вставляю в сливное отверстие затычку, включаю воду и аккуратно, чтобы Сэнди не слышала, поворачиваю замок и хватаюсь руками за дверную ручку. Корм уже не сыпется, я слышу любимую легкую поступь, затем дверь в ванную пытаются открыть.
- Я не поняла. Ты хочешь быть вместо мистера Ревности мистером Онанизмом?
Ручка в моих руках трясется. Я ее отпускаю, дверь распахивается, и в следующее мгновенье я вижу Сэнди поднимающейся с пола. Робот-пылесос кружит по ее серой накидке.
- Поскользнулась на пылесосе? - беззаботно спрашиваю я.
Сэнди не отвечает, идет на кухню, приходит оттуда со сковородой и грозно смотрит на меня.
- Завтрак в ванную? - спрашиваю я.
- Не видишь, сковорода пуста - так же, как и твоя голова.
Затем, без предупреждения, дно сковородки врезается в мое плечо. Довольно больно, но это тот сорт боли, который я готов испытывать вновь и вновь.
Сковородка заносится еще раз, но я успеваю схватить Сэнди за запястье одной рукой, а другой сбросить с Сэнди ее серую накидку. Мы плюхаемся в ванну. Сковородка ударяется о кафель. Тем временем Гейси забирается во рваную и без его когтей накидку, но тут же удирает от подкравшегося сзади робота-пылесоса. А я думаю, нет, не думаю, а знаю, что сегодня опять не побреюсь.
Давненько - где-то дней пять - мое утро с Сэнди не начиналось так весело...
Но в обед мне было не до веселья.
Я отвожу Сэнди в студию, целую ее на прощание, целую долго, то есть как обычно. Затем разворачиваюсь и еду в Кастро, к дому Пауэрса.
Мне звонит Клэр. Не пишет в hooklove, а звонит, что необычно. За несколько дней Мисс Занудство успела надоесть мне сильнее, чем за несколько месяцев бессмысленных свиданий, но сегодня ей придется ответить, что я и делаю.
- Пауэрс точно у себя? - без приветствий спрашиваю я.
Раздается звук, будто Клэр втягивает через трубочку сок. Затем звучит довольный вздох, как из тех реклам по ящику.
- Пауэрс у себя? - с нажимом спрашиваю я.
- Не торопи меня, - говорит Клэр, говорит таким тоном, будто бы я ей что-то должен.
Опять этот звук. Опять я представляю, как губы Клэр потягивают коктейль, как ореол помады остается на серой, как накидка моей Сэнди, трубочке.
Проходит минута. Я напряженно слежу за трафиком. Я не настолько крут, чтобы управлять машиной одной рукой. Но Клэр не тороплю. Она что-то напевает себе под нос, напевает что-то мрачное.
Вновь вздох, вновь как из рекламы. Я тоже вздыхаю, но вздыхаю так, как наверняка вздыхал один из батраков на картине Репина. Клэр наконец говорит, точнее спрашивает:
- Хочешь есть?
Я чуть было не врезаюсь в ползущий впереди сапфировый Лэнд Крузер.
- Это была ты? - спрашиваю я.
Клэр не отвечает.
Я сбавляю скорость и сам ползу за Лэнд Крузером.
Я был уверен, что женщина в латексе и Клэр - это разные женщины. Хоть я и был тогда прикован к пентаграмме, не думаю, что это отразилось на моем слухе. У женщины в латексе - голос низкий и томный, он был бы притягательным, если бы не обстоятельства нашей встречи, а у Клэр - высокий и не женственный, и этот голос я узнаю в любой веренице голосов.
- Ты знаешь женщину, которая задавала мне этот вопрос? - спрашиваю я.
- Сэнди? - переспрашивает Клэр и смеется.
- Хорошо, спрошу по-другому. Ты случайно не знаешь, что за брюнетка в латексе распяла меня на пентаграмме?
Клэр опять смеется.
- Сейчас знаю, но очень скоро знать не буду.
- Ты нарочно несешь всякий бред?! - ору я, ору так громко, что мадам из кабриолета на соседней полосе смотрит на меня с любопытством.
- Я всегда говорю только правду.
Затем в трубке чмокают губами и добавляют:
- Ты не думал, что когда ты слышишь от меня якобы странные вопросы, на деле же ты слышишь себя самого?
Сапфировый Лэнд Крузер поворачивает направо. Я добавляю газ. Я хочу попасть в Кастро как можно скорее. Непонятно почему, но я убеждаю себя, что Пауэрс сможет объяснить мне смысл вакханалии последних дней.
- Я ложусь спать, - говорит Клэр.
Третий час. Солнце еще высоко в небе. Деловая Мисс Занудство с ее ювелирным бизнесом не позволит себе в это время спать. Об этом я и говорю Клэр, но та вновь смеется.
- Я всегда так делаю, чтобы считать так называемый бред странным сном.
Клэр вешает трубку. Я соплю себе под нос, соплю так, как сопит Папочка, когда мы с Сэнди говорим на его глазах о понятной только нам двоим ерунде.
Через десять минут я приезжаю в Кастро. Паркую Форд Фокус возле дома Пауэрса. Окна его дома все еще завешены, но я вбегаю по небольшой лесенке к входной двери и нажимаю на звонок.
Я слышу за дверью грузные шаги и испытываю облегчение. По крайней мере мой подельник жив.
Дверь открывается, на пороге показывается Пауэрс. Грузный, лысый, в черной майке, тяжело дышащий - такой же, как обычно, и что самое важное, без следов насилия на напоминающем желе теле.
Пауэрс с ходу что-то бурчит, и я так понимаю, что он был с женой на природе, в местности, где телефон не ловит.
- Твоя жена дома? - спрашиваю я.
Пауэрс чешет голову и бурчит, и я так понимаю, что его жена сейчас в тренажерном зале.
- Можно войти?
Пауэрс бурчит, и я прохожу в гостиную. В гостиной Пауэрса все то же самое, как и в прошлый (и единственный) раз, когда я в ней находился. Хотя нет - на прозрачном кофейном столике лежит какая-та книга. Я подхожу ближе и вижу, что это роман Фила Фохё: "Темные духи". Зеленая кардиограмма в самом низу черной обложки, на кардиограмме - редкие колебания до 2021, затем обрыв с 2021 до 2221, а после 2221 идут бурные колебания.
Я не знаю, с чего начать рассказ о всей той чертовщине, что со мной происходит, поэтому спрашиваю:
- Ну как книга? - И тычу пальцем в надпись "Темные духи".
Пауэрс что-то бурчит, и я так понимаю, что книга - полный отстой.
Затем я спрашиваю первое, что приходит в голову:
- Есть что-нибудь новое об искусствоведе?
Пауэрс молчит и даже не собирается бурчать. Я смотрю в его глаза. Они кажутся крошечными на фоне свисающих под ними практически бульдожьих мешков. Пауэрс боится, думаю я, чего-то боится и что-то скрывает или, возможно, его заставляют что-то скрывать.
- Ты точно отдыхал на природе? - спрашиваю я.
Пауэрс кивает головой.
Я вспоминаю о последней оговоренной с ним продаже и спрашиваю:
- Как поживает «Твердыня Тибета»?
Пауэрс начинает бурчать, и я понимаю, что картина Рериха ушла по трехпроцентной скидке, как и было оговорено. Он что-то добавляет к своему бурчанию, и я так понимаю, что деньги за «Твердыню…» находятся на его банковском счете.
- Хоть это радует, - говорю я.
Пауэрс бурчит, что выпишет мне чек.
- Само собой, - говорю я.
Затем Пауэрс... как-то неуловимо меняется в лице. Оно как и прежде, как у недовольного жизнью бульдога, но что-то микроскопическое в нем проскользнуло, что мне очень не понравилось.
- Я знаю кое-что об искусствоведе, - говорит Пауэрс, говорит, а не бурчит, что странно.
Он смотрит на меня с неуместной осторожностью, будто ожидает, что я на него наброшусь.
- Позавчера его посадили, - продолжает Пауэрс. - Его подозревают в связях с мафией.
И добавляет:
- Его зовут Роберт Брайан Фостер.
Мне это имя ни о чем не говорит. Я продолжаю смотреть на Пауэрса. Меня смущает та легкость, с которой он начал не бессвязно лопотать слова, а членораздельно их произносить.
- Фостер не виноват в том, что с тобой происходит, - говорит Пауэрс.
- А что со мной происходит?
- Кто-то подбросил мозги на порог твоего дома, - говорит Пауэрс, говорит и улыбается, как наверняка улыбалась Клэр, когда несла свою чушь по телефону. - Кто-то привязал тебя голого к пентаграмме.
Я краснею - от гнева? От стыда? Я не знаю. Я уверен, что ничего не говорил Пауэрсу об этом, тогда откуда, он, черт побери, все узнал? Об этом теми же словами я и спрашиваю у Пауэрса.
Пауэрс молчит, молчит и улыбается. Меня бесит эта улыбка. В данный момент меня взбесила бы любая улыбка, кроме, пожалуй, улыбки моей Сэнди.
Вдруг мое тело становится горячим изнутри. Этот жар проходит быстро, и я о нем словно забываю, будто бы его и не было вовсе. Хотя... если я его почувствовал, значит, жар все-таки был? Я не уверен. И чувствую, что мысль о жаре у меня исчезает, просто тает в моем теле. И теперь я уверен, что никакого жара не было. Мне просто показалось. Я не запоминаю каждое моргание собственных глаз, поэтому не запоминаю и жара.
Прервав свой самоанализ, я обнаруживаю, что держу Пауэрса за грудки и, брызжа слюной, кричу:
- Хватит молчать! Говори мне все, что знаешь!!!
Пауэрс смотрит на меня так же, как я наверняка смотрел на женщину в латексе. Он что-то бурчит, и я так понимаю, что он считает меня сумасшедшим.
Я бью его кулаком в живот. Я представляю неудачницу-пловчиху, прыгающую в бассейн и оставляющую после себя галлоны брызг - примерно так мой кулак врезается в желеобразное тело Пауэрса.
Пауэрс пытается меня повалить на пол, он крупнее меня, я знаю, что сейчас окажусь на полу, но я почему-то не оказываюсь. Во мне бурлит звериная ярость, во мне есть неизведанные до сегодняшнего дня силы наносить очередной за очередным удары в брюхо Пауэрса, в его бока, в наслоение его подбородков, в его бульдожью морду...
...Я словно бы просыпаюсь. Мои кулаки гудят, а ухо болит настолько сильно, что я в страхе проверяю на нем наличие мочки. Мочка, слава богу, в норме, она не болтается на крохотном лоскутке кожи. Я чувствую кровь, она спадает на черную футболку Пауэрса, который лежит без сознания. Я радуюсь своей победе, понимаю, что в данном случае причина для радости по-детски глупая, но продолжаю радоваться. Моя рука, наверное по рефлексу, почему-то еще не вымершему со времен медпрактики, тянется к толстой шее Пауэрса проверить пульс. И пульс не обнаруживает.
Я успокаиваю себя, думаю, что всему виной накопленный на продаже подделок жир, но тут же вижу то, что должен был заметить сразу, и понимаю, что Пауэрс мертв.
В его левой глазнице торчит вилка. Кровь скапливается в лужицы между надбровными дугами и мясистыми скулами.
Словно в тумане я приезжаю к своему домику на Пасифик Хайтс, глушу мотор. Достаю пачку "...Heaven", закуриваю. Долго смотрю на пачку и думаю, что очень скоро в гробу, во сотни раз большем, чем этот, окажется мой мертвый подельник Пауэрс.
Я не мог его убить. Я до сих пор не верю в это.
Если и вправду мои руки стали причиной смерти Пауэрса, то значит, в мое тело вселился кто-то другой. Я понимаю, что это бред, но лучше думать, что дело обстоит именно так, чем ставить в вину свой собственный рассудок или состояние аффекта. Аффект... Это смешно. Я точно помню, что чувствовал ярость, но ярость подобного рода не смогла бы затуманить мой разум.
Хотя я никакого аффекта ранее не испытывал, что я могу об этом знать? Возможно, аффект именно так и приходит...
- Кое-кто и без Клэр считает меня славянским нахлебником.
Моя Сэнди находит в себе силы улыбнуться. Улыбка милая, как и всегда, дырочка между двумя передними зубами. Я радуюсь, что она не полностью погружена в чужое горе, и обнимаю ее.
Вилка
Новый день. Радостное солнце стучится в окна нашего домика на Пасифик Хайтс. Стучится напрасно - моя солнечная миссис Страсть не фанатка солнца, наши окна всегда завешены. Я просыпаюсь, вернее, меня будит Сэнди. Я протираю заспанные глаза и любуюсь своей миссис Страсть. Она одета в любимую и потому дырявую от буйства творческих идей серую накидку. Она говорит, и говорит спокойно, так она обычно говорит о не самых приятных вещах:
- Нам нужно найти Пауэрса. Иначе мне незачем идти в студию.
- Я могу и без Пауэрса сбывать картины. И в отличие от него, я буду не бурчать, а говорить с энтузиазмом.
- Это конечно так... просто... вдруг с Пауэрсом что-то случилось?
Я сажусь и беру Сэнди за руки.
- Тоже начинаю переживать, - говорю я. - На звонки не отвечает, дома его нет. Я, - вспоминаю о словах Клэр, - зайду к нему сегодня. Зайду вечером.
- Если его опять не будет, то что тогда? - спрашивает Сэнди, спрашивает без эмоций – к такой Сэнди я не привык и, надеюсь, никогда не привыкну.
- Не нужно загадывать наперед. Если его вновь не будет, я позвоню в полицию. Постарайся не задумываться на тему возможных "если".
- Постараюсь, - покорно говорит Сэнди. - Просто вчера... у Таи умер брат, и я еще вспомнила о картотеке с рабами от Клэр, которую, ты, кстати, так и не посмотрел. Плюс искусствовед... Все это очень странно...
- Странно, - соглашаюсь я и думаю - рассказывать Сэнди про женщину в латексе или нет.
Сэнди уходит в себя, уходит не так, как уходят творческие люди, а так, когда думают об омерзительных вещах.
- Не веди себя так, миссис Страсть! - Я шлепаю Сэнди по попе. - Происходит что-то странное, но объяснение этому наверняка найдется. А пока оно не нашлось, не вижу поводов для волнений.
- Ты так считаешь? - Задумчивость в голосе моей Сэнди перемешивается со скепсисом.
Я решаю ответить в стиле вдохновленной Сэнди.
- В темноте, конечно, можно споткнуться, но можно также наткнуться на розы.
Сэнди улыбается, улыбается, скорее, не от поднявшегося внезапно настроения, а от нелепости моей метафоры, и говорит:
- Разве что наткнуться на шипы. Даже самые красивые розы бесполезны в темноте.
Я решаю пояснить:
- Ты расстроилась из-за горя Таи, поэтому такое настроение вынуждает тебя думать о тех вещах, о которых ты в хорошем настроении никогда не подумала бы. И ты даже не знаешь, хорошие это вещи или нет - ты просто о них не знаешь.
Кожа на моей груди вздрагивает, словно бы вспоминает о горячем воске от женщины в латексе. Я на всякий случай добавляю:
- Того, о чем ты не думаешь, не существует. Думай о хорошем и не думай о плохом...
Я успокаиваю не Сэнди. Сэнди не нужно успокаивать, ее нужно дразнить. Я успокаиваю себя.
Сэнди долго смотрит на меня, смотрит таинственно. Такие взгляды я люблю, правда сейчас не знаю, радоваться ли любимой таинственности любимой или нет.
- Ты звучишь как начитанный ребенок, - говорит моя Сэнди.
Затем берет подушку и бьет ей меня по лицу. Это хороший знак. Удары подушкой лучше вдумчивого спокойствия, поэтому я беззаботно падаю на спину, падаю как вьетконговец, в которого выстрелил Рэмбо.
Сэнди берет из шкафа до сих пор пахнущее кондиционером для белья полотенце и идет в ванную. Я взглядом провожаю ее легкую поступь, затем трогаю свое лицо, чувствую под пальцами терпимую щетину, но говорю:
- Мне надо побриться.
- После меня, мистер Ревность.
- Я опаздываю к Пауэрсу.
Сэнди возвращается в спальню и смотрит на меня, рыжая половина ее волос спадает на лицо. Она лохматит свою прическу, делает из нее взрыв на макаронной фабрике.
- Ты хотел зайти к нему вечером.
- Я зайду к нему сейчас, чтобы затем оказаться в твоей студии, чтобы вновь полюбоваться "Последним человечеством".
- В прошлый раз, когда ты хотел побриться, ты даже не притронулся к бритве.
Гейси крутится вокруг ее ног, хочет есть. Моя Сэнди берет на руки пушистого засранца и идет с ним на кухню. Пользуясь моментом, я вбегаю в ванную, запираюсь и кричу:
- Я еще подумаю, впустить ли тебя или нет!
- Вот в ванне и живи!
Я слышу звук падающего в миску кошачьего корма. Он продолжается так долго, что создается впечатление, будто эти сухие гранулы предназначаются для слонов.
Я вставляю в сливное отверстие затычку, включаю воду и аккуратно, чтобы Сэнди не слышала, поворачиваю замок и хватаюсь руками за дверную ручку. Корм уже не сыпется, я слышу любимую легкую поступь, затем дверь в ванную пытаются открыть.
- Я не поняла. Ты хочешь быть вместо мистера Ревности мистером Онанизмом?
Ручка в моих руках трясется. Я ее отпускаю, дверь распахивается, и в следующее мгновенье я вижу Сэнди поднимающейся с пола. Робот-пылесос кружит по ее серой накидке.
- Поскользнулась на пылесосе? - беззаботно спрашиваю я.
Сэнди не отвечает, идет на кухню, приходит оттуда со сковородой и грозно смотрит на меня.
- Завтрак в ванную? - спрашиваю я.
- Не видишь, сковорода пуста - так же, как и твоя голова.
Затем, без предупреждения, дно сковородки врезается в мое плечо. Довольно больно, но это тот сорт боли, который я готов испытывать вновь и вновь.
Сковородка заносится еще раз, но я успеваю схватить Сэнди за запястье одной рукой, а другой сбросить с Сэнди ее серую накидку. Мы плюхаемся в ванну. Сковородка ударяется о кафель. Тем временем Гейси забирается во рваную и без его когтей накидку, но тут же удирает от подкравшегося сзади робота-пылесоса. А я думаю, нет, не думаю, а знаю, что сегодня опять не побреюсь.
Давненько - где-то дней пять - мое утро с Сэнди не начиналось так весело...
Но в обед мне было не до веселья.
Я отвожу Сэнди в студию, целую ее на прощание, целую долго, то есть как обычно. Затем разворачиваюсь и еду в Кастро, к дому Пауэрса.
Мне звонит Клэр. Не пишет в hooklove, а звонит, что необычно. За несколько дней Мисс Занудство успела надоесть мне сильнее, чем за несколько месяцев бессмысленных свиданий, но сегодня ей придется ответить, что я и делаю.
- Пауэрс точно у себя? - без приветствий спрашиваю я.
Раздается звук, будто Клэр втягивает через трубочку сок. Затем звучит довольный вздох, как из тех реклам по ящику.
- Пауэрс у себя? - с нажимом спрашиваю я.
- Не торопи меня, - говорит Клэр, говорит таким тоном, будто бы я ей что-то должен.
Опять этот звук. Опять я представляю, как губы Клэр потягивают коктейль, как ореол помады остается на серой, как накидка моей Сэнди, трубочке.
Проходит минута. Я напряженно слежу за трафиком. Я не настолько крут, чтобы управлять машиной одной рукой. Но Клэр не тороплю. Она что-то напевает себе под нос, напевает что-то мрачное.
Вновь вздох, вновь как из рекламы. Я тоже вздыхаю, но вздыхаю так, как наверняка вздыхал один из батраков на картине Репина. Клэр наконец говорит, точнее спрашивает:
- Хочешь есть?
Я чуть было не врезаюсь в ползущий впереди сапфировый Лэнд Крузер.
- Это была ты? - спрашиваю я.
Клэр не отвечает.
Я сбавляю скорость и сам ползу за Лэнд Крузером.
Я был уверен, что женщина в латексе и Клэр - это разные женщины. Хоть я и был тогда прикован к пентаграмме, не думаю, что это отразилось на моем слухе. У женщины в латексе - голос низкий и томный, он был бы притягательным, если бы не обстоятельства нашей встречи, а у Клэр - высокий и не женственный, и этот голос я узнаю в любой веренице голосов.
- Ты знаешь женщину, которая задавала мне этот вопрос? - спрашиваю я.
- Сэнди? - переспрашивает Клэр и смеется.
- Хорошо, спрошу по-другому. Ты случайно не знаешь, что за брюнетка в латексе распяла меня на пентаграмме?
Клэр опять смеется.
- Сейчас знаю, но очень скоро знать не буду.
- Ты нарочно несешь всякий бред?! - ору я, ору так громко, что мадам из кабриолета на соседней полосе смотрит на меня с любопытством.
- Я всегда говорю только правду.
Затем в трубке чмокают губами и добавляют:
- Ты не думал, что когда ты слышишь от меня якобы странные вопросы, на деле же ты слышишь себя самого?
Сапфировый Лэнд Крузер поворачивает направо. Я добавляю газ. Я хочу попасть в Кастро как можно скорее. Непонятно почему, но я убеждаю себя, что Пауэрс сможет объяснить мне смысл вакханалии последних дней.
- Я ложусь спать, - говорит Клэр.
Третий час. Солнце еще высоко в небе. Деловая Мисс Занудство с ее ювелирным бизнесом не позволит себе в это время спать. Об этом я и говорю Клэр, но та вновь смеется.
- Я всегда так делаю, чтобы считать так называемый бред странным сном.
Клэр вешает трубку. Я соплю себе под нос, соплю так, как сопит Папочка, когда мы с Сэнди говорим на его глазах о понятной только нам двоим ерунде.
Через десять минут я приезжаю в Кастро. Паркую Форд Фокус возле дома Пауэрса. Окна его дома все еще завешены, но я вбегаю по небольшой лесенке к входной двери и нажимаю на звонок.
Я слышу за дверью грузные шаги и испытываю облегчение. По крайней мере мой подельник жив.
Дверь открывается, на пороге показывается Пауэрс. Грузный, лысый, в черной майке, тяжело дышащий - такой же, как обычно, и что самое важное, без следов насилия на напоминающем желе теле.
Пауэрс с ходу что-то бурчит, и я так понимаю, что он был с женой на природе, в местности, где телефон не ловит.
- Твоя жена дома? - спрашиваю я.
Пауэрс чешет голову и бурчит, и я так понимаю, что его жена сейчас в тренажерном зале.
- Можно войти?
Пауэрс бурчит, и я прохожу в гостиную. В гостиной Пауэрса все то же самое, как и в прошлый (и единственный) раз, когда я в ней находился. Хотя нет - на прозрачном кофейном столике лежит какая-та книга. Я подхожу ближе и вижу, что это роман Фила Фохё: "Темные духи". Зеленая кардиограмма в самом низу черной обложки, на кардиограмме - редкие колебания до 2021, затем обрыв с 2021 до 2221, а после 2221 идут бурные колебания.
Я не знаю, с чего начать рассказ о всей той чертовщине, что со мной происходит, поэтому спрашиваю:
- Ну как книга? - И тычу пальцем в надпись "Темные духи".
Пауэрс что-то бурчит, и я так понимаю, что книга - полный отстой.
Затем я спрашиваю первое, что приходит в голову:
- Есть что-нибудь новое об искусствоведе?
Пауэрс молчит и даже не собирается бурчать. Я смотрю в его глаза. Они кажутся крошечными на фоне свисающих под ними практически бульдожьих мешков. Пауэрс боится, думаю я, чего-то боится и что-то скрывает или, возможно, его заставляют что-то скрывать.
- Ты точно отдыхал на природе? - спрашиваю я.
Пауэрс кивает головой.
Я вспоминаю о последней оговоренной с ним продаже и спрашиваю:
- Как поживает «Твердыня Тибета»?
Пауэрс начинает бурчать, и я понимаю, что картина Рериха ушла по трехпроцентной скидке, как и было оговорено. Он что-то добавляет к своему бурчанию, и я так понимаю, что деньги за «Твердыню…» находятся на его банковском счете.
- Хоть это радует, - говорю я.
Пауэрс бурчит, что выпишет мне чек.
- Само собой, - говорю я.
Затем Пауэрс... как-то неуловимо меняется в лице. Оно как и прежде, как у недовольного жизнью бульдога, но что-то микроскопическое в нем проскользнуло, что мне очень не понравилось.
- Я знаю кое-что об искусствоведе, - говорит Пауэрс, говорит, а не бурчит, что странно.
Он смотрит на меня с неуместной осторожностью, будто ожидает, что я на него наброшусь.
- Позавчера его посадили, - продолжает Пауэрс. - Его подозревают в связях с мафией.
И добавляет:
- Его зовут Роберт Брайан Фостер.
Мне это имя ни о чем не говорит. Я продолжаю смотреть на Пауэрса. Меня смущает та легкость, с которой он начал не бессвязно лопотать слова, а членораздельно их произносить.
- Фостер не виноват в том, что с тобой происходит, - говорит Пауэрс.
- А что со мной происходит?
- Кто-то подбросил мозги на порог твоего дома, - говорит Пауэрс, говорит и улыбается, как наверняка улыбалась Клэр, когда несла свою чушь по телефону. - Кто-то привязал тебя голого к пентаграмме.
Я краснею - от гнева? От стыда? Я не знаю. Я уверен, что ничего не говорил Пауэрсу об этом, тогда откуда, он, черт побери, все узнал? Об этом теми же словами я и спрашиваю у Пауэрса.
Пауэрс молчит, молчит и улыбается. Меня бесит эта улыбка. В данный момент меня взбесила бы любая улыбка, кроме, пожалуй, улыбки моей Сэнди.
Вдруг мое тело становится горячим изнутри. Этот жар проходит быстро, и я о нем словно забываю, будто бы его и не было вовсе. Хотя... если я его почувствовал, значит, жар все-таки был? Я не уверен. И чувствую, что мысль о жаре у меня исчезает, просто тает в моем теле. И теперь я уверен, что никакого жара не было. Мне просто показалось. Я не запоминаю каждое моргание собственных глаз, поэтому не запоминаю и жара.
Прервав свой самоанализ, я обнаруживаю, что держу Пауэрса за грудки и, брызжа слюной, кричу:
- Хватит молчать! Говори мне все, что знаешь!!!
Пауэрс смотрит на меня так же, как я наверняка смотрел на женщину в латексе. Он что-то бурчит, и я так понимаю, что он считает меня сумасшедшим.
Я бью его кулаком в живот. Я представляю неудачницу-пловчиху, прыгающую в бассейн и оставляющую после себя галлоны брызг - примерно так мой кулак врезается в желеобразное тело Пауэрса.
Пауэрс пытается меня повалить на пол, он крупнее меня, я знаю, что сейчас окажусь на полу, но я почему-то не оказываюсь. Во мне бурлит звериная ярость, во мне есть неизведанные до сегодняшнего дня силы наносить очередной за очередным удары в брюхо Пауэрса, в его бока, в наслоение его подбородков, в его бульдожью морду...
...Я словно бы просыпаюсь. Мои кулаки гудят, а ухо болит настолько сильно, что я в страхе проверяю на нем наличие мочки. Мочка, слава богу, в норме, она не болтается на крохотном лоскутке кожи. Я чувствую кровь, она спадает на черную футболку Пауэрса, который лежит без сознания. Я радуюсь своей победе, понимаю, что в данном случае причина для радости по-детски глупая, но продолжаю радоваться. Моя рука, наверное по рефлексу, почему-то еще не вымершему со времен медпрактики, тянется к толстой шее Пауэрса проверить пульс. И пульс не обнаруживает.
Я успокаиваю себя, думаю, что всему виной накопленный на продаже подделок жир, но тут же вижу то, что должен был заметить сразу, и понимаю, что Пауэрс мертв.
В его левой глазнице торчит вилка. Кровь скапливается в лужицы между надбровными дугами и мясистыми скулами.
Словно в тумане я приезжаю к своему домику на Пасифик Хайтс, глушу мотор. Достаю пачку "...Heaven", закуриваю. Долго смотрю на пачку и думаю, что очень скоро в гробу, во сотни раз большем, чем этот, окажется мой мертвый подельник Пауэрс.
Я не мог его убить. Я до сих пор не верю в это.
Если и вправду мои руки стали причиной смерти Пауэрса, то значит, в мое тело вселился кто-то другой. Я понимаю, что это бред, но лучше думать, что дело обстоит именно так, чем ставить в вину свой собственный рассудок или состояние аффекта. Аффект... Это смешно. Я точно помню, что чувствовал ярость, но ярость подобного рода не смогла бы затуманить мой разум.
Хотя я никакого аффекта ранее не испытывал, что я могу об этом знать? Возможно, аффект именно так и приходит...
