Я знал двух влюбленных, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших ее (Борис Пастернак)
- Венчается раб божий Александр с рабой божией Василисою во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.
Зычный голос дьякона огласил своды церкви:
- Миром Господу помолимся!
Хор тут же подхватил:
- Господи, помилуй. Господи, помилуй, Господи, помилуй.
Невеста весь обряд простояла, опустив глаза к подолу платья. Она поднимала лицо к отцу Иоанну только для совершения им всех положенных действий. На супруга она и вовсе не смотрела – казалось, что лаковые носочки ботинок интересуют ее куда больше, чем стоящий рядом мужчина. Как позже отметит публика, присутствовавшая при венчании, жених был словно высечен из камня. Генерал-майор, гордость Московского военного округа. Поднятое к иконостасу лицо, чуть тронутые сединой виски, ровные линии скул и подбородка. Дворянская порода, офицерская выправка, фигура командира, натренированная за годы службы – рядом с миниатюрной невестой он и вовсе выглядел исполином. Весь Петербург судачил об этой паре, но кажется, груз этих сплетен опустился на плечи девушки: жених был глыбой, нерушимым оплотом спокойствия.
Матушка невесты, стоявшая за спинами молодых, суетливо осматривала публику на предмет косых взглядов и укоризненных покачиваний головой. Этот брак стал неожиданностью не только для девушки, но и для ее матери. Отец и жених за пару дней обговорили все условия (оставшиеся тайной для всех собравшихся), и тотчас договорились с отцом Иоанном о венчании. Василису поставили перед фактом: ты выходишь замуж за генерал-майора Ковалева. Васька, как ее звали домашние, видела этого офицера на рождественском балу у градоначальника - Ковалев танцевал все вальсы, но ни с одной из девиц не танцевал дважды: то ли избегал пересудов, то ли никто из петербургских девушек ему не приглянулся. Достоверные новости о его холостой жизни до Петербурга не доходили. Но уж какой год общество муссировало слух о том, что у Александра Павловича Ковалева якобы имеется содержанка, также ему приписывали частые визиты в публичный дом г-жи Банниковой в Фонарном переулке. Впрочем, такие слухи ходили про каждого неженатого офицера.
Все девицы на выданье обеих столиц ожидали, когда же Ковалев решит остепениться и задумается о наследниках. Кажется, только Василису этот вопрос не интересовал, но (превратности судьбы!) именно она сейчас делает глоток из той же венчальной чаши, что и Ковалев.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Отец Иоанн, вещавший про здравие брачующихся, задержал взгляд на Ваське. Дело в том, что девушка с рождения имела физический дефект – одна ножка была короче другой. Отец считал нужным держать ребенка в строгости, приучая к будущим жизненным невзгодам. Он заставлял ее выполнять все те упражнения, которым обучались другие дети в семье: скакать верхом, танцевать все танцы, вплоть до самых быстрых, принимать физические нагрузки. Все это давалось Ваське в обмен на слезы и боль, но то ли воспитательные практики отца, то ли сильный характер самой девушки не давали ей отступать.
Василиса получила лучшее образование в Александровской женской гимназии, по собственному желанию посещала институтские лекции, и даже обучилась основам медицинских знаний. Хоть дам в анатомических комнатах не жаловали, Васька настырно лезла вперед, аргументирую свое право находиться там своим врожденным дефектом: мол, хочу понять, как и что во мне устроено, и почему оно иначе, нежели у других. Профессора с восторгом относились к жажде самопознания у Василисы, тем более что она позволяла студентам, будущим врачам, на практических занятиях смотреть свою кривенькую ножку. Когда об этом узнал отец, разразился жуткий скандал, а после начали всплывать и другие, как он говорил, «фокусы». Оказалось, что дочь систематически прогуливала все обязательные занятия (музыку, рукоделие, танцы), уделяя время прогулкам по городу. «Ее видели в Фонарном переулке!», - вопил отец. Переулок и правда считался грязным местом, и присутствие там дворянской дочери считалось неуместным. Но девушку так влекла настоящая жизнь! Люди там жили иначе, мыслили по-другому, и на ее хромоту совершенно никто не обращал внимания. Василиса видела там одноглазого старика с провалившимся носом, и даже на него никто не смотрел косо. Нравы простых людей так ярко отличались от нравов высшего света, и это манило в какой-то степени не принимаемую своим кругом девушку. Там твои недостатки становились поводом для гордости, лихого прозвища, а не придирок отца и жалости многочисленного семейства.
Когда па сказал, что подыскал ей «нового» супруга, Васька представила себе соседского дворянского сына Елисея или отцовского управляющего Николая Захарыча. Эти мужчины желали жениться на ней еще пару лет назад, выказывая покорность отцу. Родители Елисея промотались, и он жил лишь надеждой на приданое потенциальной невесты. А Николай Захарыч готов был на все, лишь бы угодить хозяину. Но Ковалев… Вася даже не могла представить себе, что отец пообещал ему.
- Денег дали? – равнодушным тоном спрашивала Василиса.
- Если бы у меня были такие сбережения, как у него… - ответил отец, не отвлекаясь от бумаг.
- Чин ему вымолите у императора? – не унималась девушка.
- Он и так генерал-майор, - констатировал отец. – До полного генерала сам дослужится, тем паче, что немного осталось.
Это были два любимых метода отца – воздействовать на будущего зятя деньгами или званиями. Больше рычагов давления Васька не знала. Матушка тоже находилась в неведении, сказала лишь, что будущий муж уже оплатил все расходы, в том числе подвенечное одеяние невесты.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Жених со снисходительной улыбкой принял поздравления, остановившись дольше положенного только у незнакомого Ваське поручика и своего денщика, отдавая какие-то распоряжения. После венчания старших дочерей Паршаковых, сестер Васьки, обычно следовал бал в загородном имении отца. Но только сейчас Василиса поняла, что ее венчание не имеет никакого продолжения: родственники и знакомые от церкви начали сразу же разъезжаться по домам. Невеста, теперь жена, застыла на крыльце, отстав от мужа. Ковалев не сразу заметил ее отсутствие рядом, и лишь спустя минуту оглянулся.
- Простите мне мою неучтивость. Вам помочь спуститься? – вежливо спросил Александр Павлович, имея в виду хромоногость невесты.
- Не надо! – резче, чем следовало, ответила Василиса.
Мужчина тут же отвел руку, слегка наклонив голову, показал, что ждет, пока она спустится сама. Васька недовольно зыркнула на него, и гордо прошла мимо. Девушка терпеть не могла жалость. А на нее и так слишком часто бросали сочувствующие взгляды, чтобы терпеть такое отношение к себе от супруга.
- Где ваши вещи? – буднично спросил Александр Павлович.
- Какие вещи? Муфта? Она осталась в экипаже. Да мне и не холодно, - равнодушно сказала Васька, ища глазами мать.
- Нет, я имею в виду все ваши вещи. Вы же не поедете в Иркутск в подвенечном платье? – мужчина иронично поднял бровь, ожидая реакции на свою шутку.
Василиса сначала пропустила вопрос мимо ушей, все еще ища в толпе у церкви родителей, но затем замерла, нахмурившись.
- Странные у вас шутки, Александр Павлович. Вы же в Москве служите? Какой Иркутск? Я хоть и мало знаю, а все же Москву от Сибири отличаю.
Ковалев пару секунд рассматривал лицо невесты, затем перевел взгляд на своего денщика.
- То есть вам не сказали? – риторически спросил мужчина. – Мы, Василиса Сергеевна, сегодня уезжаем на новое место моей службы – Иркутская губерния. Я просил вашего отца заранее предупредить вас, дабы вы успели собрать необходимые для переезда вещи… Но, по всей видимости, моя просьба не была удовлетворена. Что ж, сейчас пути назад уже нет. Мой денщик увезет вас домой, есть пара часов на сборы, после – жду вас на вокзале.
Мужчина выхватил из рук денщика китель, и, на ходу накидывая его на плечи, пошел в сторону своего экипажа. Отец Иоанн, который все это время стоял за спиной Василисы, по-отечески сжал плечо девушки.
- В книге Премудрости Иисуса, Сына Сирахова, говорится, что кроткая жена - дар Господа, и нет цены благовоспитанной душе. А злоба, обида – грех страшный. Потому будь мудрой, дочь моя, не держи зла на жизнь, смотри в будущность, чти мужа своего, вы теперь перед Господом одно целое. Хоть здесь, хоть в Сибири.
Отец Иоанн крестил всех детей в семье Паршаковых, венчал сестер Василисы, отпевал ее бабушек и умерших во младенчестве братьев, провожая в семейный склеп. Жизнь всех этих людей была связана с Петербургом, славным градом Невы. И лишь Ваське было суждено уехать из столицы, оставив здесь всех близких ей людей. При этом ехать предстоит с незнакомым мужчиной. С незнакомым мужем.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Отец семейства, Сергей Оттович, на претензию Васьки о сокрытии новости о срочном отъезде в Иркутск ответил привычно грубо:
- И сказал бы, и что? Все равно поехала, куда бы делась.
Маменька сдержанно плакала (отец не выносил слез и женских истерик), гостившая у родителей средняя дочь так же вытирала глаза платком. Старая нянька, Пантелеевна, просила господ отпустить ее вместе с Васькой в Сибирь, дабы быть ей там «хоть одним родным человеком». Отец грубо отсек предложение няньки словами «Ей теперь единый родной человек – муж». В Василисе боролись два полярных желания: броситься в ноги к отцу, просить оставить ее дома. Умолять сжалиться, по-дочернему прижаться к папиной груди, сказать, что ей страшно.
Второе желание – сказать что-нибудь грубое, резкое, высказать отцу все, что накопилось, и уехать на край света, оставив столицу в прошлой жизни, мириться со всеми невзгодами, стать той самой кроткой женой, о которой говорил отец Иоанн. Эта внутренняя борьба была настолько сильной, что даже отражалась на лице девушки: выражение тоски и жалости резко менялось на злобу. Однако Вася, которую отец держал в строгости, так и не решилась перечить ему. Тем более что она вряд ли бы нашла поддержку: мама никогда не пойдет против отца, сестра от него зависит (ее муж потерял капитал, и па поддерживал их материально), а Пантелеевна не имела в доме право голоса.
Вещи были собраны в максимально короткий срок, денщик генерал-майора даже удивился, пробурчав «Не рано ль едем?». Но Ваське уже не терпелось убраться из отцовского дома, убраться до того, как желание нагрубить отцу возьмет верх над страхом (и благоразумием).
Ковалева на вокзале не было, а паровоз до Москвы уже стоял, и пассажиров первого класса зазывали располагаться в меблированных вагонах. Денщик, которого, как оказалось, звали Митрофан Петрович, недоуменно посмотрел на Василису, которая отказалась садиться в вагон прежде мужа. Нет, это не было уважением или супружним почтением. Это был банальный страх. Ваське вдруг показалось, что муж не явится, передумав, а она не успеет выскочить из поезда и отправится в Москву, где даже ни разу не была. Осенний ветер продувал укороченную мантию, подбитую перьями, и Василиска продрогла, но упорно стояла на платформе, переминаясь с ноги на ногу. Митрофан Петрович с укоризной смотрел на нее, но в пятый раз повторять предложение о посадке в вагон не стал.
Ковалев явился за четверть часа до отправления, к моменту, когда служащие уже начали готовить паровоз к отправке - из-под днища машины валили клубы пара. Из этой дымки появилась мощная фигура Александра Павловича: развивающиеся полы пальто, офицерская выправка, безразличный взгляд. Кто-то из солдат, которыми кишел перрон, вытянулся в струну, увидев его, хотя генерал-майор и был в штатском.
Ковалев неодобрительно посмотрел на денщика, перекрикивая гудок паровоза, спросил:
- Почему Василиса Сергеевна еще не в вагоне?
- Не изволили без вас садиться, - отрапортовал Митрофан Петрович.
- Н-да? – Александр Павлович кинул косой взгляд на девушку. – А сейчас изволите? Раз уж я здесь?
Василиса хмуро кивнула, поежившись под начинающимся дождем. Ветер окончательно выбил из нее желание и силы сопротивляться чему бы то ни было. Муж теперь казался еще больше, чем утром в церкви. Ненастье будто бы не трогало его, обходило стороной. Ваське на секунду представилось, что внутри мужчины горит огонь: внешняя оболочка оставалась как лед, но где-то там, за ребрами, билось пламя, которое не давало ему продрогнуть.
Меблированный вагон 1 класса, обитый красным деревом. «В закрытом купе только два места. Значит, поедем вдвоем», - насторожилась Вася. Раньше она ездила на паровозе только в Царское село, и то в общем вагоне – берлине, который был рассчитан на 8 человек. Его полностью занимала семья Паршаковых, и чужих никогда не было.
- А где Митрофан Петрович? – спросила девушка.
- О, вам мой денщик приглянулся? Позвать? – сыронизировал Ковалев.
- Нет, что вы, - Васька смешно замахала руками. – Я просто… Просто удостовериться, что у него все в порядке.
- Митроха едет в багажном отделении, и я уверен, что у него все в порядке, - отчеканил мужчина. – Приятного пути.
Ковалев поставил дорожную сумочку девушки на второй диван, и вышел. Где-то рядом хлопнула дверь, и Вася поняла, что муж поедет отдельно, в соседнем купе.
Через час после отправления пришел Митрофан Петрович, принес меховой плед и поднос с чаем. Как только мягкое тепло коснулось коленей, девушка тут же почувствовала, как на самом деле продрогла на перроне. Дрожь удалось унять только второй кружкой кипятка. На какой-то маленькой технической станции денщик принес из буфета-столовой бутерброды. У Василисы загорелись глаза, отчего Митроха насторожился.
- Голодны, небось?
- Нет, я совершенно не голодна. Просто такие бутерброды ассоциируются у меня с нашими поездками в Царское село, там, на станции, подают точное такие! Ну, не чудо ли? – девушка осторожно взяла кусочек хлеба, изящно откусив.
«Ну, не чудо ли?», - со смехом повторил про себя денщик, закрывая купейную дверцу.
Митрофан Петрович стал денщиком Ковалева, когда тот был еще подпоручиком. Строго говоря, звания «денщик» в рангах уже не числилось, но Митрохе это слово нравилось, да и старое офицерство все никак не могло отвыкнуть от прежних званий. Если уж быть до конца откровенным, то Митроха не имел отношения к боевой армии. Он служил на конном дворе, хотя это и засчитали за военную службу. «А что, за конями тоже кто-то следить должон», - говорил сам себе Митроха. Однажды он помог любимому коню Александра Павловича – после одного из учений, где Вахтара, по недосмотру, кто-то напоил ледяной водой, и у жеребца начался ревматит копыта. Митрофан, сын конюха, знал что делать: он поместил Вахтара в стойло с сухой объемной подстилкой и сократил количество пития. Жеребчик оклемался. После этого между Ковалевым и Митрохой завязалось общение. Мужик настолько привык к Александру Павловичу, что, уйдя со службы, тем не менее, продолжал следовать за ним. Это была крепкая привязанность, основанная на взаимоуважении и общих воспоминаниях, среди которых были и счастливые и горестные.
Причину скоропалительной женитьбы денщик, конечно же, знал. И ему в равной степени было жалко и хозяина, обрекшего на брак себя и молодую девочку, судьба которой теперь связана с боевым офицером и всеми тяготами его жизни.
ПРОЛОГ
- Венчается раб божий Александр с рабой божией Василисою во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь.
Зычный голос дьякона огласил своды церкви:
- Миром Господу помолимся!
Хор тут же подхватил:
- Господи, помилуй. Господи, помилуй, Господи, помилуй.
Невеста весь обряд простояла, опустив глаза к подолу платья. Она поднимала лицо к отцу Иоанну только для совершения им всех положенных действий. На супруга она и вовсе не смотрела – казалось, что лаковые носочки ботинок интересуют ее куда больше, чем стоящий рядом мужчина. Как позже отметит публика, присутствовавшая при венчании, жених был словно высечен из камня. Генерал-майор, гордость Московского военного округа. Поднятое к иконостасу лицо, чуть тронутые сединой виски, ровные линии скул и подбородка. Дворянская порода, офицерская выправка, фигура командира, натренированная за годы службы – рядом с миниатюрной невестой он и вовсе выглядел исполином. Весь Петербург судачил об этой паре, но кажется, груз этих сплетен опустился на плечи девушки: жених был глыбой, нерушимым оплотом спокойствия.
Матушка невесты, стоявшая за спинами молодых, суетливо осматривала публику на предмет косых взглядов и укоризненных покачиваний головой. Этот брак стал неожиданностью не только для девушки, но и для ее матери. Отец и жених за пару дней обговорили все условия (оставшиеся тайной для всех собравшихся), и тотчас договорились с отцом Иоанном о венчании. Василису поставили перед фактом: ты выходишь замуж за генерал-майора Ковалева. Васька, как ее звали домашние, видела этого офицера на рождественском балу у градоначальника - Ковалев танцевал все вальсы, но ни с одной из девиц не танцевал дважды: то ли избегал пересудов, то ли никто из петербургских девушек ему не приглянулся. Достоверные новости о его холостой жизни до Петербурга не доходили. Но уж какой год общество муссировало слух о том, что у Александра Павловича Ковалева якобы имеется содержанка, также ему приписывали частые визиты в публичный дом г-жи Банниковой в Фонарном переулке. Впрочем, такие слухи ходили про каждого неженатого офицера.
Все девицы на выданье обеих столиц ожидали, когда же Ковалев решит остепениться и задумается о наследниках. Кажется, только Василису этот вопрос не интересовал, но (превратности судьбы!) именно она сейчас делает глоток из той же венчальной чаши, что и Ковалев.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Отец Иоанн, вещавший про здравие брачующихся, задержал взгляд на Ваське. Дело в том, что девушка с рождения имела физический дефект – одна ножка была короче другой. Отец считал нужным держать ребенка в строгости, приучая к будущим жизненным невзгодам. Он заставлял ее выполнять все те упражнения, которым обучались другие дети в семье: скакать верхом, танцевать все танцы, вплоть до самых быстрых, принимать физические нагрузки. Все это давалось Ваське в обмен на слезы и боль, но то ли воспитательные практики отца, то ли сильный характер самой девушки не давали ей отступать.
Василиса получила лучшее образование в Александровской женской гимназии, по собственному желанию посещала институтские лекции, и даже обучилась основам медицинских знаний. Хоть дам в анатомических комнатах не жаловали, Васька настырно лезла вперед, аргументирую свое право находиться там своим врожденным дефектом: мол, хочу понять, как и что во мне устроено, и почему оно иначе, нежели у других. Профессора с восторгом относились к жажде самопознания у Василисы, тем более что она позволяла студентам, будущим врачам, на практических занятиях смотреть свою кривенькую ножку. Когда об этом узнал отец, разразился жуткий скандал, а после начали всплывать и другие, как он говорил, «фокусы». Оказалось, что дочь систематически прогуливала все обязательные занятия (музыку, рукоделие, танцы), уделяя время прогулкам по городу. «Ее видели в Фонарном переулке!», - вопил отец. Переулок и правда считался грязным местом, и присутствие там дворянской дочери считалось неуместным. Но девушку так влекла настоящая жизнь! Люди там жили иначе, мыслили по-другому, и на ее хромоту совершенно никто не обращал внимания. Василиса видела там одноглазого старика с провалившимся носом, и даже на него никто не смотрел косо. Нравы простых людей так ярко отличались от нравов высшего света, и это манило в какой-то степени не принимаемую своим кругом девушку. Там твои недостатки становились поводом для гордости, лихого прозвища, а не придирок отца и жалости многочисленного семейства.
Когда па сказал, что подыскал ей «нового» супруга, Васька представила себе соседского дворянского сына Елисея или отцовского управляющего Николая Захарыча. Эти мужчины желали жениться на ней еще пару лет назад, выказывая покорность отцу. Родители Елисея промотались, и он жил лишь надеждой на приданое потенциальной невесты. А Николай Захарыч готов был на все, лишь бы угодить хозяину. Но Ковалев… Вася даже не могла представить себе, что отец пообещал ему.
- Денег дали? – равнодушным тоном спрашивала Василиса.
- Если бы у меня были такие сбережения, как у него… - ответил отец, не отвлекаясь от бумаг.
- Чин ему вымолите у императора? – не унималась девушка.
- Он и так генерал-майор, - констатировал отец. – До полного генерала сам дослужится, тем паче, что немного осталось.
Это были два любимых метода отца – воздействовать на будущего зятя деньгами или званиями. Больше рычагов давления Васька не знала. Матушка тоже находилась в неведении, сказала лишь, что будущий муж уже оплатил все расходы, в том числе подвенечное одеяние невесты.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
Жених со снисходительной улыбкой принял поздравления, остановившись дольше положенного только у незнакомого Ваське поручика и своего денщика, отдавая какие-то распоряжения. После венчания старших дочерей Паршаковых, сестер Васьки, обычно следовал бал в загородном имении отца. Но только сейчас Василиса поняла, что ее венчание не имеет никакого продолжения: родственники и знакомые от церкви начали сразу же разъезжаться по домам. Невеста, теперь жена, застыла на крыльце, отстав от мужа. Ковалев не сразу заметил ее отсутствие рядом, и лишь спустя минуту оглянулся.
- Простите мне мою неучтивость. Вам помочь спуститься? – вежливо спросил Александр Павлович, имея в виду хромоногость невесты.
- Не надо! – резче, чем следовало, ответила Василиса.
Мужчина тут же отвел руку, слегка наклонив голову, показал, что ждет, пока она спустится сама. Васька недовольно зыркнула на него, и гордо прошла мимо. Девушка терпеть не могла жалость. А на нее и так слишком часто бросали сочувствующие взгляды, чтобы терпеть такое отношение к себе от супруга.
- Где ваши вещи? – буднично спросил Александр Павлович.
- Какие вещи? Муфта? Она осталась в экипаже. Да мне и не холодно, - равнодушно сказала Васька, ища глазами мать.
- Нет, я имею в виду все ваши вещи. Вы же не поедете в Иркутск в подвенечном платье? – мужчина иронично поднял бровь, ожидая реакции на свою шутку.
Василиса сначала пропустила вопрос мимо ушей, все еще ища в толпе у церкви родителей, но затем замерла, нахмурившись.
- Странные у вас шутки, Александр Павлович. Вы же в Москве служите? Какой Иркутск? Я хоть и мало знаю, а все же Москву от Сибири отличаю.
Ковалев пару секунд рассматривал лицо невесты, затем перевел взгляд на своего денщика.
- То есть вам не сказали? – риторически спросил мужчина. – Мы, Василиса Сергеевна, сегодня уезжаем на новое место моей службы – Иркутская губерния. Я просил вашего отца заранее предупредить вас, дабы вы успели собрать необходимые для переезда вещи… Но, по всей видимости, моя просьба не была удовлетворена. Что ж, сейчас пути назад уже нет. Мой денщик увезет вас домой, есть пара часов на сборы, после – жду вас на вокзале.
Мужчина выхватил из рук денщика китель, и, на ходу накидывая его на плечи, пошел в сторону своего экипажа. Отец Иоанн, который все это время стоял за спиной Василисы, по-отечески сжал плечо девушки.
- В книге Премудрости Иисуса, Сына Сирахова, говорится, что кроткая жена - дар Господа, и нет цены благовоспитанной душе. А злоба, обида – грех страшный. Потому будь мудрой, дочь моя, не держи зла на жизнь, смотри в будущность, чти мужа своего, вы теперь перед Господом одно целое. Хоть здесь, хоть в Сибири.
Отец Иоанн крестил всех детей в семье Паршаковых, венчал сестер Василисы, отпевал ее бабушек и умерших во младенчестве братьев, провожая в семейный склеп. Жизнь всех этих людей была связана с Петербургом, славным градом Невы. И лишь Ваське было суждено уехать из столицы, оставив здесь всех близких ей людей. При этом ехать предстоит с незнакомым мужчиной. С незнакомым мужем.
- Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй.
ГЛАВА 1
Отец семейства, Сергей Оттович, на претензию Васьки о сокрытии новости о срочном отъезде в Иркутск ответил привычно грубо:
- И сказал бы, и что? Все равно поехала, куда бы делась.
Маменька сдержанно плакала (отец не выносил слез и женских истерик), гостившая у родителей средняя дочь так же вытирала глаза платком. Старая нянька, Пантелеевна, просила господ отпустить ее вместе с Васькой в Сибирь, дабы быть ей там «хоть одним родным человеком». Отец грубо отсек предложение няньки словами «Ей теперь единый родной человек – муж». В Василисе боролись два полярных желания: броситься в ноги к отцу, просить оставить ее дома. Умолять сжалиться, по-дочернему прижаться к папиной груди, сказать, что ей страшно.
Второе желание – сказать что-нибудь грубое, резкое, высказать отцу все, что накопилось, и уехать на край света, оставив столицу в прошлой жизни, мириться со всеми невзгодами, стать той самой кроткой женой, о которой говорил отец Иоанн. Эта внутренняя борьба была настолько сильной, что даже отражалась на лице девушки: выражение тоски и жалости резко менялось на злобу. Однако Вася, которую отец держал в строгости, так и не решилась перечить ему. Тем более что она вряд ли бы нашла поддержку: мама никогда не пойдет против отца, сестра от него зависит (ее муж потерял капитал, и па поддерживал их материально), а Пантелеевна не имела в доме право голоса.
Вещи были собраны в максимально короткий срок, денщик генерал-майора даже удивился, пробурчав «Не рано ль едем?». Но Ваське уже не терпелось убраться из отцовского дома, убраться до того, как желание нагрубить отцу возьмет верх над страхом (и благоразумием).
Ковалева на вокзале не было, а паровоз до Москвы уже стоял, и пассажиров первого класса зазывали располагаться в меблированных вагонах. Денщик, которого, как оказалось, звали Митрофан Петрович, недоуменно посмотрел на Василису, которая отказалась садиться в вагон прежде мужа. Нет, это не было уважением или супружним почтением. Это был банальный страх. Ваське вдруг показалось, что муж не явится, передумав, а она не успеет выскочить из поезда и отправится в Москву, где даже ни разу не была. Осенний ветер продувал укороченную мантию, подбитую перьями, и Василиска продрогла, но упорно стояла на платформе, переминаясь с ноги на ногу. Митрофан Петрович с укоризной смотрел на нее, но в пятый раз повторять предложение о посадке в вагон не стал.
Ковалев явился за четверть часа до отправления, к моменту, когда служащие уже начали готовить паровоз к отправке - из-под днища машины валили клубы пара. Из этой дымки появилась мощная фигура Александра Павловича: развивающиеся полы пальто, офицерская выправка, безразличный взгляд. Кто-то из солдат, которыми кишел перрон, вытянулся в струну, увидев его, хотя генерал-майор и был в штатском.
Ковалев неодобрительно посмотрел на денщика, перекрикивая гудок паровоза, спросил:
- Почему Василиса Сергеевна еще не в вагоне?
- Не изволили без вас садиться, - отрапортовал Митрофан Петрович.
- Н-да? – Александр Павлович кинул косой взгляд на девушку. – А сейчас изволите? Раз уж я здесь?
Василиса хмуро кивнула, поежившись под начинающимся дождем. Ветер окончательно выбил из нее желание и силы сопротивляться чему бы то ни было. Муж теперь казался еще больше, чем утром в церкви. Ненастье будто бы не трогало его, обходило стороной. Ваське на секунду представилось, что внутри мужчины горит огонь: внешняя оболочка оставалась как лед, но где-то там, за ребрами, билось пламя, которое не давало ему продрогнуть.
Меблированный вагон 1 класса, обитый красным деревом. «В закрытом купе только два места. Значит, поедем вдвоем», - насторожилась Вася. Раньше она ездила на паровозе только в Царское село, и то в общем вагоне – берлине, который был рассчитан на 8 человек. Его полностью занимала семья Паршаковых, и чужих никогда не было.
- А где Митрофан Петрович? – спросила девушка.
- О, вам мой денщик приглянулся? Позвать? – сыронизировал Ковалев.
- Нет, что вы, - Васька смешно замахала руками. – Я просто… Просто удостовериться, что у него все в порядке.
- Митроха едет в багажном отделении, и я уверен, что у него все в порядке, - отчеканил мужчина. – Приятного пути.
Ковалев поставил дорожную сумочку девушки на второй диван, и вышел. Где-то рядом хлопнула дверь, и Вася поняла, что муж поедет отдельно, в соседнем купе.
Через час после отправления пришел Митрофан Петрович, принес меховой плед и поднос с чаем. Как только мягкое тепло коснулось коленей, девушка тут же почувствовала, как на самом деле продрогла на перроне. Дрожь удалось унять только второй кружкой кипятка. На какой-то маленькой технической станции денщик принес из буфета-столовой бутерброды. У Василисы загорелись глаза, отчего Митроха насторожился.
- Голодны, небось?
- Нет, я совершенно не голодна. Просто такие бутерброды ассоциируются у меня с нашими поездками в Царское село, там, на станции, подают точное такие! Ну, не чудо ли? – девушка осторожно взяла кусочек хлеба, изящно откусив.
«Ну, не чудо ли?», - со смехом повторил про себя денщик, закрывая купейную дверцу.
Митрофан Петрович стал денщиком Ковалева, когда тот был еще подпоручиком. Строго говоря, звания «денщик» в рангах уже не числилось, но Митрохе это слово нравилось, да и старое офицерство все никак не могло отвыкнуть от прежних званий. Если уж быть до конца откровенным, то Митроха не имел отношения к боевой армии. Он служил на конном дворе, хотя это и засчитали за военную службу. «А что, за конями тоже кто-то следить должон», - говорил сам себе Митроха. Однажды он помог любимому коню Александра Павловича – после одного из учений, где Вахтара, по недосмотру, кто-то напоил ледяной водой, и у жеребца начался ревматит копыта. Митрофан, сын конюха, знал что делать: он поместил Вахтара в стойло с сухой объемной подстилкой и сократил количество пития. Жеребчик оклемался. После этого между Ковалевым и Митрохой завязалось общение. Мужик настолько привык к Александру Павловичу, что, уйдя со службы, тем не менее, продолжал следовать за ним. Это была крепкая привязанность, основанная на взаимоуважении и общих воспоминаниях, среди которых были и счастливые и горестные.
Причину скоропалительной женитьбы денщик, конечно же, знал. И ему в равной степени было жалко и хозяина, обрекшего на брак себя и молодую девочку, судьба которой теперь связана с боевым офицером и всеми тяготами его жизни.
