Н А П И С А Н Н О Е И М Я
"Хозяйская дочь давно болеет. Как? А бог знает. Валяется по целым дням на кровати. Говорят, был у нее дружок сердечный с 16 лет. Гуляли, целовались -миловались. А потом исчез - то ли помер, то ли забрали. Она побегала, узнавала - никто не мог ничего толком сказать, руками разводили. И смирилась, но вот так заболела".
Это говорил вечером за ужином человек своей семье. Он был каменщик Иван Замятин. Семья его состояла из жены, бессловесного существа в фартуке, не отходящего от печи или пропадающего во дворике, ухаживая за скудными грядками, и сына 18 лет. Он тоже был смирен, смотрел в тарелку, в ответ ронял одно-два слова, не спорил. И все равно отец терпеть его не мог, даже руку иной раз поднимал.
Вот и сейчас глянул на них обоих, плюнул и продолжил сам с собой:
- И то, стена против спальни серая, старая, видал вчера. Ну, как слабому человеку на это глядеть?...Ладно. Спаси, Христос, наелся.
Он встал, перекрестился. И двое сделали то же.
Наутро он опять пошел в дом, где подновлял печь, старую, большую, красивую, служившую много лет и начавшую осыпаться.
В доме этом жил лишь один мужчина, остальные женщины - жена, дочь, служанки, кухарки, горничная. Один дряхлый мужик еще неотступно был при воротах. Поэтому хозяин дома, Журов Марк Савельевич, был рад каждому появлению работника. Стоял рядом или прохаживался и говорил о том, о сем, будто желал выговориться за много времени.
Когда каменщик сел передохнуть, он пригласил его отобедать с собой. И за обедом опять говорил. Спросил:
- Детей, что ли, нет?
- Есть, мужик уж, девятнадцатый пошел. Того гляди, заберут в солдаты.
- А чего же он тебе не помогает?
- Да так уж, господь меня, видно, наказал. Юрка мой зряшный парень, только и любит рисовать. Уж я его и так, и этак, хоть к своему ремеслу, хоть к иному. Ан никак! Делать делает, как прикажу, а сам ни к чему не тянется.
Журов вздохнул:
- Да, грехи наши! Вот и моя дочь...Каких врачей только не привозил, руками разводят. У кого помощь искать? А может, ты подымешь мне дочь? Озолочу!
- Что ты, батюшка?, - испугался Иван. - Не мое это дело. А вот, если позволишь слово молвить...
- Говори!
- Когда ничего не болит, говорят, это душа болит. Ее и надо лечить.
- Да как же душу лечат? - изумился Журов. - Блаженный ты, что ли?
- Я нет. А вот они лечат. Они чувствуют то, что другим не дано. Мне вдруг подумалось, может, мой балбес как раз поможет? Уж не знаю, чем.
Журов отмахнулся, думал, вздыхал. Сказал:
- Да чем черт не шутит! Пусть придет, погляжу на него, а там решу.
**************************
Следующим утром, апрельским, но холодным, к Журовым пришли отец и сын. Юрий был одет в новую косоворотку и полотняный отцовский пиджак для выхода. Он снял картуз перед хозяином и поклонился. Тот оглядел его - статный, тонкий, но плечи, видно, что сильные, привыкшие к работе, волосы темные, а глаза серые, ясные.
- Вот хочу, чтоб ты помог моей дочке встать на ноги. Пойди, погляди на нее, сможешь ли.
- Если бог поможет, - сказал парень и пошел в горницу, куда ему указали. Вошел и прикрыл за собой дверь. Огляделся - светелка, на кровати девушка, сидит, укрывшись до подбородка пушистым одеялом, и смотрит на него. Волосы светлые, глаза темные, невеселые.
- Зовут меня Юрий Замятин. Пришел поглядеть, как вы живете и чем можно помочь.
- Нечем. И незачем. Если б я хотела, давно бы встала. Но я не хочу. Отец разлучил меня с любимым.
- Умереть можно, этак лежать.
- И пусть. Может, он поймет, что сделал.
- Грех так думать. Поглядели бы на солнышко, - он подошел к ее окну, раздвинул занавески - и взгляд уперся в стену, идущую вокруг дома.
- Экая тоска, - буркнул он и задернул ткань обратно. - Чего стена тут?
- А она везде.
- Хоть разукрасили бы как, - сказал он. - Пусть не везде, а здесь.
- Да кто станет глупостями такими заниматься?
- Я. До свиданья, барышня!
Он вернулся к мужчинам и выпалил, что нужно будет накупить красок и кистей, какие он укажет, и он украсит стену перед окном больной. Отец ухмыльнулся, Журов нахмурился. Оба долго молчали, кряхтели, глядели то друг на друга, то с сомнением на парня, который нетерпеливо ждал решения. И Журов вздохнул:
- Чай, попытка не пытка. Возьми мою повозку, езжай, купи, чего надо, - и он протянул деньги, вынутые из шкафа.
Так что после обеда Юрий начал покрывать корявый бетон стены красками. Это оказалось очень трудно. Девушка, прильнув к окну, видела, как он иногда отдыхает, вытирает пот, как облизывает пальцы, ободранные о бетон. В наступивших сумерках ей не было видно, что там, а он не уходил, продолжал. Она прилегла отдохнуть и забылась от слабости.
Утром она первым долгом встала и пошла к окну. И увидела еще с середины комнаты - не было больше серого бетона, большая часть его была покрыта огромными расписными цветными буквами ее имени! Они, эти пять букв, были похожи на крылья бабочки, - две крайние самые большие, потом поменьше, средняя самая малая. Она и была солнечной, крайние - алая и фиалковая, а средние - салатная и бирюзовая.
Девушка засмеялась, прижав руки к сердцу, - никогда не видела такой красоты! С этого дня началось ее выздоровление.
Журов щедро одарил обоих Замятиных, причем отец теперь обращался с сыном иначе, с неуверенным уважением. Деньги он очень экономно и умно распределил в хозяйство, но выдал и Юрию на новый костюм и краски, когда тот попросил.
- Руки-то зажили?
- Да что им сделается, отец, - неловко ответил тот.
- Гляди, может, еще что пожелает Журов-то. Сможешь?
Но заказов больше не было. Про них забыли в купеческом доме. С выздоровлением невесты на выданье сразу появилось много женихов. Всех оттеснил один, его выделял и сам Журов, весьма довольный.
Это был купеческий сын Тарас Курцын. Однако девушка была к нему равнодушна. Спросила лишь, а что он сам умеет делать, без отцовских капиталов? "Все? Так напиши свое имя рядом с моим, да за одну ночь. Нельзя? А один парень из местных сделал. Кто такой? Не знаю, отец его нанимал".
Тарас спросил у хозяина, нашел Юрия, важно заказал ему работу. Тот отказался. Курцын изумился - холоп от денег отказывается! Потом уламывал, как мог, потом угрожал. Так и ушел ни с чем.
София посмеялась над ним и велела уходить. Отец долго ругал ее. Она не выходила из комнаты несколько дней, ни с кем не говорила. Но если бы кто чудесным образом проник в девичью голову, увидел бы, как гордится она тем, что Юрий не стал делить ни с кем дар, посвященный ей одной, не стал торговать им, как ремесленник. И ее восхищение, с каким любовалась она на свое цветное имя, все разрасталось, ему тесно стало в ее сердечке. И снова родилось в нем томительное, знакомое, но на этот раз счастливое чувство. Все теперь на свете стало иным, и она сама. Так и не будет больше прежней жизни!
София стала собираться в город - в самостоятельную жизнь. Сообщила родителям, что давно хочет учить детей в школе, а для этого решила поступить в женскую гимназию. В какой класс ее возьмут, покажет собеседование. Если отец любит дочь, он заплатит необходимые для обучения деньги. Нет - она станет работать и накопит сама, но не отступит.
Мать поплакала, отец поругался вдоволь, даже такие аргументы приводил - "Сколь лет придется учиться да работать, молодой век не будешь, замуж не возьмут, позора нам с матерью хочешь?"
София же втайне думала, что если суждено, Юрий придет, когда настанет время. А нет - что ж. другие все одно не нужны. Проживет одна, ради людей, тоже достойная жизнь. Краешком уха слышала, что взяли его в солдаты, значит, на семь лет! Как раз и ей хватит, чтоб стать взрослой и самостоятельной. Запретила ноющему сердцу вспоминать каждую минуту, как он рисовал, облизывая пораненные о бетон пальцы, или как вошел первый раз в ее горницу. Поди, сейчас не до рисования. Спаси его, господи!
***************************
Ее приняли в пятый класс гимназии и позволили жить в пансионате для девушек- учащихся. По выходным можно было гулять и видеться с родными, но она редко это делала. В комнате их было трое. Соседок звали Лида и Карина.
Постепенно София всему научилась - скромности, уступчивости, подчинению, как учителям, так и персоналу в пансионате, а то и подругам. Училась она хорошо, жадно, пытаясь наверстать потерянное время и скорее дойти до исполнения намеченного. Между тем в стране начались перемены, революции, бунты, заводские, транспортные, солдатские. Гимназию тоже лихорадило, но занятия продолжались.
Потом пришли слухи о гражданской войне, а с ними и какие-то полувоенные, полукриминальные личности, объявлявшие себя новой властью, дравшиеся друг с другом за это. На улицы стало страшно выходить ночью. Да и днем могли выхватить сумку из рук, избить, ударить ножом.
Свое 25-летие София все-таки решила отметить с подружками, хоть и в пансионате. Они упросили их завхоза, огромного мужика, к которому на улице поэтому не приставали ни бандиты, ни полиция, купить им в магазинах, где сумеет, сладкого вина и котлеток, можно ресторанных. Сложили все денежки и вручили ему.
Он не подвел. Накрыли стол в красном уголке. София позвала лишь ближайших подруг, но они по секрету позвали своих близких друзей, и ей ничего не оставалось, как смириться. Хорошо еще, отец привез е подарками кое-что из продуктов. Посмотрел на стол, лозунги на стенах, рояль в углу, покрутил головой, поцеловал дочь и уехал, чтоб вернуться домой засветло. Она лишь успела чмокнуть его, сообщить, что на днях получают дипломы, и она станет искать работу учительницы. Послала с ним воздушный поцелуй матери.
Вечер удался. Было весело и вкусно, а также шумно от песен, танцев под пластинки и поздравлений. Решили проводить одну девушку, жившую недалеко. Вышли гурьбой, спокойно дошли до ее ворот. И прямо из них выскочил кто-то, в надвинутой на глаза кепке, рваном пиджаке с чужого плеча. Он усмехался, перекатывал самокрутку из угла в угол щербатого рта. Поигрывая ножиком, велел им всем снять пальто и отдать ему. Видя, что они не двигаются, грозно прикрикнул. Одна девушка всхлипнули и стала расстегивать пальто, другая...
- А ну, шваль, двигай отсюда, чтоб я тебя больше не видел!
София мучительно вспоминала, где слышала этот голос. Отодвинула подругу. У забора стоял Юрий Замятин - в осеннем пальто с поднятым воротником, шляпе, руки в перчатках, одна была за пазухой. Вор двинулся в его сторону, поигрывая ножом. Из-за пазухи человека появился револьвер.
- Че, думаешь, стрельнуть успеешь? - и нож свистнул в воздухе. Человек у забора уклонился и выстрелил в воздух:
- Следующая в ногу, потом в башку.
Вор молча и стремительно исчез в конце улицы. Девушки окружили человека, но он смотрел только на нее, и она тоже чувствовала биение сердца у себя в горле.
- София Марковна, здравствуйте! - проговорил Юрий.
- Здравствуйте! - воскликнула она. - Откуда вы взялись так вовремя? Идемте же, мы все замерзли! Катя, до свиданья, - она махнула девушке, которую они провожали. Остальные тоже очнулись, замахали ей, поблагодарили его и направились назад, тайком разглядывая обоих.
София протянула руку:
- Идемте с нами, погреетесь.
Но он не отставал от своего забора. Она заподозрила неладное:
- Вы плохо себя чувствуете? Что случилось?
- Малярия, черт бы ее побрал, - сквозь зубы вытолкнул он. - Не вовремя скрутила...
- Ой, не говорите, столько людей болеет! Девочки, сюда, надо помочь...
- Что такое? Ранен? А, малярия! У нас есть аспирин! Надо малину...
Они окружили его и кое-как дотащили до своих дверей. Остановились. Он был весь белый, хватал воздух. Просипел:
- На лестницу никак.
- Мы на первом! - сообщила Лида. - Вы держите, я открывать и за лекарствами.
После суеты уложили его на кровать, первую к двери, это была Карины, и она горделиво махнула рукой. Сняли с силящего пальто, шарф, все бережно сложили, а самого положили повыше и укутали всеми одеялами, какие нашлись. Лида принесла аспирин, София поставила чайник и выгнала лишних, поблагодарив за помощь.
Конечно, заглянула комендантша, пришлось ей все объяснять сначала. Строго посмотрела и разрешила остаться под присмотром жильцов до утра. Наконец, больного напоили чаем с малиной и мятой. И София села рядом, прогнав девчонок. Взяла руку:
- Как огонь! Ну, вот и пришло время мне сквитаться за то, что вы когда-то для меня сделали.
- Ничего такого, София Марковна, - прошептал он.
- Просто София. Ладно, Юра?
Он закрыл глаза с улыбкой и опять открыл, жадно оглядывая ее.
- Как же вы подцепили эту заразу? И где?
- Один раз послали к таджикам. Братская помощь.
- Понятно. Ничего, вылечим! Завтра позову доктора, а сейчас спите! Согрелись?
Он молча кивнул и закрыл глаза.
****************************
Юрий спал всю ночь, как убитый. Рано утром встал сам и неслышно выглянул в коридор, там нашел туалет. Потом умылся и вернулся. Неслышно лег и спал еще, пока его не разбудил родной голос:
- Доброе утро, Юра!
Позавтракали, причем он добрался сам до стола. Потом девушки ушли на занятия, велев ждать доктора. Тот явился часа через три, деловитый, привычно посмотрел лицо, веки, горло, послушал дыхание, померил температуру и давление. Махнул рукой:
- Тысячи людей сейчас болеют малярией. Удивляюсь, что до сих пор наши советские ученые не нашли средства! Это даже неприлично. Вот это пить три раза в день. Вот это уколы. Есть, кому делать? Хорошо. Всего наилучшего!
Вечером София почти бегом вернулась с занятий. Он рассказал о визите доктора. И когда она пошла ставить чайник, увидела, что все разогрето и даже есть какое-то новое блюдо. Увидела его довольную улыбку и всплеснула руками:
- А кто будет болеть?
- Никто. Лечиться - некоторое время. Садитесь все, вы же голодные!
- А укол? - спросила Лида с надеждой. - Я умею.
- Успеется. Я и сам могу. В армии научились оказывать себе первую помощь.
- А в боях пришлось бывать? - спросила Карина, уписывая бутерброд с рыбой.
- Ясно. Гражданская война - поганое дело.
- И ни разу не были ранены? Вот повезло!
- Один раз, легко.
- Вас надолго отпустили?
- Как и всех, до следующей войны. Демобилизация.
- А почему вы здесь очутились?
- Родные у меня в Крапивном. Да, там же, где и Софии. Я и спросил у них про нее, соскучился.
- Надо же, и так вовремя появились! - вздохнули девушки с завистью, глядя на подругу.
- Узнал у них, где она учится, и сразу сюда. Видел, как вы гурьбой выходили. Ну, не стал мешать, шел за вами.
- Чем думаете заняться, Юра? - спросила София, опустив глаза, чтоб не видели их счастливого блеска.
"Хозяйская дочь давно болеет. Как? А бог знает. Валяется по целым дням на кровати. Говорят, был у нее дружок сердечный с 16 лет. Гуляли, целовались -миловались. А потом исчез - то ли помер, то ли забрали. Она побегала, узнавала - никто не мог ничего толком сказать, руками разводили. И смирилась, но вот так заболела".
Это говорил вечером за ужином человек своей семье. Он был каменщик Иван Замятин. Семья его состояла из жены, бессловесного существа в фартуке, не отходящего от печи или пропадающего во дворике, ухаживая за скудными грядками, и сына 18 лет. Он тоже был смирен, смотрел в тарелку, в ответ ронял одно-два слова, не спорил. И все равно отец терпеть его не мог, даже руку иной раз поднимал.
Вот и сейчас глянул на них обоих, плюнул и продолжил сам с собой:
- И то, стена против спальни серая, старая, видал вчера. Ну, как слабому человеку на это глядеть?...Ладно. Спаси, Христос, наелся.
Он встал, перекрестился. И двое сделали то же.
Наутро он опять пошел в дом, где подновлял печь, старую, большую, красивую, служившую много лет и начавшую осыпаться.
В доме этом жил лишь один мужчина, остальные женщины - жена, дочь, служанки, кухарки, горничная. Один дряхлый мужик еще неотступно был при воротах. Поэтому хозяин дома, Журов Марк Савельевич, был рад каждому появлению работника. Стоял рядом или прохаживался и говорил о том, о сем, будто желал выговориться за много времени.
Когда каменщик сел передохнуть, он пригласил его отобедать с собой. И за обедом опять говорил. Спросил:
- Детей, что ли, нет?
- Есть, мужик уж, девятнадцатый пошел. Того гляди, заберут в солдаты.
- А чего же он тебе не помогает?
- Да так уж, господь меня, видно, наказал. Юрка мой зряшный парень, только и любит рисовать. Уж я его и так, и этак, хоть к своему ремеслу, хоть к иному. Ан никак! Делать делает, как прикажу, а сам ни к чему не тянется.
Журов вздохнул:
- Да, грехи наши! Вот и моя дочь...Каких врачей только не привозил, руками разводят. У кого помощь искать? А может, ты подымешь мне дочь? Озолочу!
- Что ты, батюшка?, - испугался Иван. - Не мое это дело. А вот, если позволишь слово молвить...
- Говори!
- Когда ничего не болит, говорят, это душа болит. Ее и надо лечить.
- Да как же душу лечат? - изумился Журов. - Блаженный ты, что ли?
- Я нет. А вот они лечат. Они чувствуют то, что другим не дано. Мне вдруг подумалось, может, мой балбес как раз поможет? Уж не знаю, чем.
Журов отмахнулся, думал, вздыхал. Сказал:
- Да чем черт не шутит! Пусть придет, погляжу на него, а там решу.
**************************
Следующим утром, апрельским, но холодным, к Журовым пришли отец и сын. Юрий был одет в новую косоворотку и полотняный отцовский пиджак для выхода. Он снял картуз перед хозяином и поклонился. Тот оглядел его - статный, тонкий, но плечи, видно, что сильные, привыкшие к работе, волосы темные, а глаза серые, ясные.
- Вот хочу, чтоб ты помог моей дочке встать на ноги. Пойди, погляди на нее, сможешь ли.
- Если бог поможет, - сказал парень и пошел в горницу, куда ему указали. Вошел и прикрыл за собой дверь. Огляделся - светелка, на кровати девушка, сидит, укрывшись до подбородка пушистым одеялом, и смотрит на него. Волосы светлые, глаза темные, невеселые.
- Зовут меня Юрий Замятин. Пришел поглядеть, как вы живете и чем можно помочь.
- Нечем. И незачем. Если б я хотела, давно бы встала. Но я не хочу. Отец разлучил меня с любимым.
- Умереть можно, этак лежать.
- И пусть. Может, он поймет, что сделал.
- Грех так думать. Поглядели бы на солнышко, - он подошел к ее окну, раздвинул занавески - и взгляд уперся в стену, идущую вокруг дома.
- Экая тоска, - буркнул он и задернул ткань обратно. - Чего стена тут?
- А она везде.
- Хоть разукрасили бы как, - сказал он. - Пусть не везде, а здесь.
- Да кто станет глупостями такими заниматься?
- Я. До свиданья, барышня!
Он вернулся к мужчинам и выпалил, что нужно будет накупить красок и кистей, какие он укажет, и он украсит стену перед окном больной. Отец ухмыльнулся, Журов нахмурился. Оба долго молчали, кряхтели, глядели то друг на друга, то с сомнением на парня, который нетерпеливо ждал решения. И Журов вздохнул:
- Чай, попытка не пытка. Возьми мою повозку, езжай, купи, чего надо, - и он протянул деньги, вынутые из шкафа.
Так что после обеда Юрий начал покрывать корявый бетон стены красками. Это оказалось очень трудно. Девушка, прильнув к окну, видела, как он иногда отдыхает, вытирает пот, как облизывает пальцы, ободранные о бетон. В наступивших сумерках ей не было видно, что там, а он не уходил, продолжал. Она прилегла отдохнуть и забылась от слабости.
Утром она первым долгом встала и пошла к окну. И увидела еще с середины комнаты - не было больше серого бетона, большая часть его была покрыта огромными расписными цветными буквами ее имени! Они, эти пять букв, были похожи на крылья бабочки, - две крайние самые большие, потом поменьше, средняя самая малая. Она и была солнечной, крайние - алая и фиалковая, а средние - салатная и бирюзовая.
Девушка засмеялась, прижав руки к сердцу, - никогда не видела такой красоты! С этого дня началось ее выздоровление.
Журов щедро одарил обоих Замятиных, причем отец теперь обращался с сыном иначе, с неуверенным уважением. Деньги он очень экономно и умно распределил в хозяйство, но выдал и Юрию на новый костюм и краски, когда тот попросил.
- Руки-то зажили?
- Да что им сделается, отец, - неловко ответил тот.
- Гляди, может, еще что пожелает Журов-то. Сможешь?
Но заказов больше не было. Про них забыли в купеческом доме. С выздоровлением невесты на выданье сразу появилось много женихов. Всех оттеснил один, его выделял и сам Журов, весьма довольный.
Это был купеческий сын Тарас Курцын. Однако девушка была к нему равнодушна. Спросила лишь, а что он сам умеет делать, без отцовских капиталов? "Все? Так напиши свое имя рядом с моим, да за одну ночь. Нельзя? А один парень из местных сделал. Кто такой? Не знаю, отец его нанимал".
Тарас спросил у хозяина, нашел Юрия, важно заказал ему работу. Тот отказался. Курцын изумился - холоп от денег отказывается! Потом уламывал, как мог, потом угрожал. Так и ушел ни с чем.
София посмеялась над ним и велела уходить. Отец долго ругал ее. Она не выходила из комнаты несколько дней, ни с кем не говорила. Но если бы кто чудесным образом проник в девичью голову, увидел бы, как гордится она тем, что Юрий не стал делить ни с кем дар, посвященный ей одной, не стал торговать им, как ремесленник. И ее восхищение, с каким любовалась она на свое цветное имя, все разрасталось, ему тесно стало в ее сердечке. И снова родилось в нем томительное, знакомое, но на этот раз счастливое чувство. Все теперь на свете стало иным, и она сама. Так и не будет больше прежней жизни!
София стала собираться в город - в самостоятельную жизнь. Сообщила родителям, что давно хочет учить детей в школе, а для этого решила поступить в женскую гимназию. В какой класс ее возьмут, покажет собеседование. Если отец любит дочь, он заплатит необходимые для обучения деньги. Нет - она станет работать и накопит сама, но не отступит.
Мать поплакала, отец поругался вдоволь, даже такие аргументы приводил - "Сколь лет придется учиться да работать, молодой век не будешь, замуж не возьмут, позора нам с матерью хочешь?"
София же втайне думала, что если суждено, Юрий придет, когда настанет время. А нет - что ж. другие все одно не нужны. Проживет одна, ради людей, тоже достойная жизнь. Краешком уха слышала, что взяли его в солдаты, значит, на семь лет! Как раз и ей хватит, чтоб стать взрослой и самостоятельной. Запретила ноющему сердцу вспоминать каждую минуту, как он рисовал, облизывая пораненные о бетон пальцы, или как вошел первый раз в ее горницу. Поди, сейчас не до рисования. Спаси его, господи!
***************************
Ее приняли в пятый класс гимназии и позволили жить в пансионате для девушек- учащихся. По выходным можно было гулять и видеться с родными, но она редко это делала. В комнате их было трое. Соседок звали Лида и Карина.
Постепенно София всему научилась - скромности, уступчивости, подчинению, как учителям, так и персоналу в пансионате, а то и подругам. Училась она хорошо, жадно, пытаясь наверстать потерянное время и скорее дойти до исполнения намеченного. Между тем в стране начались перемены, революции, бунты, заводские, транспортные, солдатские. Гимназию тоже лихорадило, но занятия продолжались.
Потом пришли слухи о гражданской войне, а с ними и какие-то полувоенные, полукриминальные личности, объявлявшие себя новой властью, дравшиеся друг с другом за это. На улицы стало страшно выходить ночью. Да и днем могли выхватить сумку из рук, избить, ударить ножом.
Свое 25-летие София все-таки решила отметить с подружками, хоть и в пансионате. Они упросили их завхоза, огромного мужика, к которому на улице поэтому не приставали ни бандиты, ни полиция, купить им в магазинах, где сумеет, сладкого вина и котлеток, можно ресторанных. Сложили все денежки и вручили ему.
Он не подвел. Накрыли стол в красном уголке. София позвала лишь ближайших подруг, но они по секрету позвали своих близких друзей, и ей ничего не оставалось, как смириться. Хорошо еще, отец привез е подарками кое-что из продуктов. Посмотрел на стол, лозунги на стенах, рояль в углу, покрутил головой, поцеловал дочь и уехал, чтоб вернуться домой засветло. Она лишь успела чмокнуть его, сообщить, что на днях получают дипломы, и она станет искать работу учительницы. Послала с ним воздушный поцелуй матери.
Вечер удался. Было весело и вкусно, а также шумно от песен, танцев под пластинки и поздравлений. Решили проводить одну девушку, жившую недалеко. Вышли гурьбой, спокойно дошли до ее ворот. И прямо из них выскочил кто-то, в надвинутой на глаза кепке, рваном пиджаке с чужого плеча. Он усмехался, перекатывал самокрутку из угла в угол щербатого рта. Поигрывая ножиком, велел им всем снять пальто и отдать ему. Видя, что они не двигаются, грозно прикрикнул. Одна девушка всхлипнули и стала расстегивать пальто, другая...
- А ну, шваль, двигай отсюда, чтоб я тебя больше не видел!
София мучительно вспоминала, где слышала этот голос. Отодвинула подругу. У забора стоял Юрий Замятин - в осеннем пальто с поднятым воротником, шляпе, руки в перчатках, одна была за пазухой. Вор двинулся в его сторону, поигрывая ножом. Из-за пазухи человека появился револьвер.
- Че, думаешь, стрельнуть успеешь? - и нож свистнул в воздухе. Человек у забора уклонился и выстрелил в воздух:
- Следующая в ногу, потом в башку.
Вор молча и стремительно исчез в конце улицы. Девушки окружили человека, но он смотрел только на нее, и она тоже чувствовала биение сердца у себя в горле.
- София Марковна, здравствуйте! - проговорил Юрий.
- Здравствуйте! - воскликнула она. - Откуда вы взялись так вовремя? Идемте же, мы все замерзли! Катя, до свиданья, - она махнула девушке, которую они провожали. Остальные тоже очнулись, замахали ей, поблагодарили его и направились назад, тайком разглядывая обоих.
София протянула руку:
- Идемте с нами, погреетесь.
Но он не отставал от своего забора. Она заподозрила неладное:
- Вы плохо себя чувствуете? Что случилось?
- Малярия, черт бы ее побрал, - сквозь зубы вытолкнул он. - Не вовремя скрутила...
- Ой, не говорите, столько людей болеет! Девочки, сюда, надо помочь...
- Что такое? Ранен? А, малярия! У нас есть аспирин! Надо малину...
Они окружили его и кое-как дотащили до своих дверей. Остановились. Он был весь белый, хватал воздух. Просипел:
- На лестницу никак.
- Мы на первом! - сообщила Лида. - Вы держите, я открывать и за лекарствами.
После суеты уложили его на кровать, первую к двери, это была Карины, и она горделиво махнула рукой. Сняли с силящего пальто, шарф, все бережно сложили, а самого положили повыше и укутали всеми одеялами, какие нашлись. Лида принесла аспирин, София поставила чайник и выгнала лишних, поблагодарив за помощь.
Конечно, заглянула комендантша, пришлось ей все объяснять сначала. Строго посмотрела и разрешила остаться под присмотром жильцов до утра. Наконец, больного напоили чаем с малиной и мятой. И София села рядом, прогнав девчонок. Взяла руку:
- Как огонь! Ну, вот и пришло время мне сквитаться за то, что вы когда-то для меня сделали.
- Ничего такого, София Марковна, - прошептал он.
- Просто София. Ладно, Юра?
Он закрыл глаза с улыбкой и опять открыл, жадно оглядывая ее.
- Как же вы подцепили эту заразу? И где?
- Один раз послали к таджикам. Братская помощь.
- Понятно. Ничего, вылечим! Завтра позову доктора, а сейчас спите! Согрелись?
Он молча кивнул и закрыл глаза.
****************************
Юрий спал всю ночь, как убитый. Рано утром встал сам и неслышно выглянул в коридор, там нашел туалет. Потом умылся и вернулся. Неслышно лег и спал еще, пока его не разбудил родной голос:
- Доброе утро, Юра!
Позавтракали, причем он добрался сам до стола. Потом девушки ушли на занятия, велев ждать доктора. Тот явился часа через три, деловитый, привычно посмотрел лицо, веки, горло, послушал дыхание, померил температуру и давление. Махнул рукой:
- Тысячи людей сейчас болеют малярией. Удивляюсь, что до сих пор наши советские ученые не нашли средства! Это даже неприлично. Вот это пить три раза в день. Вот это уколы. Есть, кому делать? Хорошо. Всего наилучшего!
Вечером София почти бегом вернулась с занятий. Он рассказал о визите доктора. И когда она пошла ставить чайник, увидела, что все разогрето и даже есть какое-то новое блюдо. Увидела его довольную улыбку и всплеснула руками:
- А кто будет болеть?
- Никто. Лечиться - некоторое время. Садитесь все, вы же голодные!
- А укол? - спросила Лида с надеждой. - Я умею.
- Успеется. Я и сам могу. В армии научились оказывать себе первую помощь.
- А в боях пришлось бывать? - спросила Карина, уписывая бутерброд с рыбой.
- Ясно. Гражданская война - поганое дело.
- И ни разу не были ранены? Вот повезло!
- Один раз, легко.
- Вас надолго отпустили?
- Как и всех, до следующей войны. Демобилизация.
- А почему вы здесь очутились?
- Родные у меня в Крапивном. Да, там же, где и Софии. Я и спросил у них про нее, соскучился.
- Надо же, и так вовремя появились! - вздохнули девушки с завистью, глядя на подругу.
- Узнал у них, где она учится, и сразу сюда. Видел, как вы гурьбой выходили. Ну, не стал мешать, шел за вами.
- Чем думаете заняться, Юра? - спросила София, опустив глаза, чтоб не видели их счастливого блеска.
