Как-то, в теплый мартовский денек, Алла Федоровна шла к вечерне в местную обитель. Ей нравились монастырские службы и своей неторопливостью, и особыми чувствами, сквозящими в голосах монахинь. Покоем, благодатью и умиротворенностью веяло от них, а душе пожилой женщины их как раз не хватало. Нелады со здоровьем, натянутые отношения с зятем - да мало ли тревог, обычно терзающих душу дам на седьмом десятке лет.
       А денек, действительно удался. В пальто было жарко, и она расстегнула верхнюю пуговицу, чтобы легче дышалось (при её стенокардии предосторожность не лишняя!). Алла Федоровна спускалась по узенькой улочке, ведущей к местному рукотворному морю, когда её обогнали две женщины средних лет.
       - Надо же, а я думала, что со времен средневековья такого не бывает, - звенели на всю улицу их возбужденные голоса,- и вдруг случайно услышала, что в три часа в храме Богоявления отец Павел проведет обряд изгнания дьявола! Надо же, как интересно! Разве можно такое пропустить?
       - Прибавь шагу, ведь опоздаем к началу! Самое интересное пропустим!
       Женщины были почти в два раза её моложе, и пока до погруженной в свои мысли Аллы Федоровны дошел смысл их слов, они уже свернули за поворотом в ближайший проулок, в конце которого возвышались стены церкви Богоявления.
       "Стойте!- захотелось закричать женщине,- экзорцизм - не музыкальное шоу и не цирковое представление! Туда нельзя соваться людям ради любопытства!"
       Но пока она доковыляла до проулка, женщин уже и след простыл, и только ослепительно сверкали темно-синие, украшенные золотыми звездами маковки храма Богоявления.
       Запыхавшаяся Алла Федоровна едва доползла до ближайшей скамейки у ворот старинного двухэтажного дома ещё дореволюционной застройки.
       - Что же мне делать?
       - А ничего не надо делать! Бог сам знает, кого и куда привести в нужное время, в нужный час, и не тебе, болезной, вторгаться в его дела!
       Женщина обернулась на голос и увидела, что сидит на скамейке ни одна. Рядом притулилась сгорбленная старушка в черном ветхом платье, опирающаяся на видавшую виды клюку.
       - Собралась молиться? Так иди - молись! А мы помолимся за всех вас!
       Удивленная Алла Федоровна вгляделась в собеседницу. Та повернула к ней голову, и их глаза встретились. Этот странный яркий блеск.... пожилая женщина испуганно схватилась за сердце. Да ведь она уже видела его!
       Память моментально отбросила её во времена собственного детства, и Алла Федоровна, как наяву увидела заросшие лопухами и муравой улицы родной деревни. В тени огромных вязов паслись козы, бродили гуси и куры - мир, покой, тишина...
       Волшебное это было время - детство, хотя легким его бы никто не назвал.
       Только что закончилась война, и через их деревню возвращались демобилизованные солдаты - добирались до родных мест на попутках, а иногда и просто шли пешком.
       "Солдатиков" охотно пускали на постой, жалели, старались накормить самым лучшим, что было в доме. Каждая женщина понимала, что где-то, по бесприютным дорогам страны бредут домой и их сыновья, мужья, братья.
       По соседству с семьей тогда ещё юной Аллочки жила местная юродивая - Дуня Перегудова. Женщина отличалась большими странностями, однако была трудолюбивой и опрятной. Её вросшая в землю ветхая хатенка радовала глаз белизной побелки и яркими мальвами под окнами.
       Родители Дуняши погибли в голодные годы коллективизации, но местный председатель колхоза пожалел сироту и взял её на ферму телятницей. Работала она старательно, хотя и "мудрила" иногда - то телятам ноги соломой обмотает (дескать, чтобы не мерзли), то хвосты в "косички" заплетет. Сельчане только посмеивались над её чудачествами, и никогда не обижали "убогонькую". Особенно сблизилась с ней мать Аллочки - Серафима Семеновна Шестакова. Она и подкармливала соседку, и внимательно выслушивала все её сетования на жизнь. Жаловалась Дуня всегда на одно и то же - на собственного кота Полосатика, который пожирал у неё и молоко, и хлеб, а то и завязи молоденьких огурцов, а вот мышей ловить ленился.
       - Да сведи ты его в лес, - рассеянно советовала соседке Серафима, - возьми себе другого котенка вместо этого шалопая!
       Но Дуня, каждый раз согласно кивая головой, по-прежнему держала наглого, объедавшего её полосатого разбойника.
       - У других вон мужья пьют, бьют их, а мой кот завсегда при мне! Да и красавец какой, как "тигра" на картинке!
       - Так, то - мужья, а то - кот! Он ведь трудодней не заработает, и забора не починит.
       - Зато ни одна я, живая душа в доме!
       Тут как-то через село проходило несколько солдат, и один из них постучался к Дуне в окно. Обычно путники, завидев нищенскую хатёнку, старались становиться на постой в более справных избах, но вот кого-то эта беднота не отпугнула.
       - Красивый сам по себе, капитан, - рассказывала довольная Дуня соседке на следующий день,- раскрыл вещмешок, а там и "концервы", и колбаса городская!
       И даже приволокла напоказ банку с этикеткой на неизвестном языке - похвалиться.
       - Красивая..., я в неё цветок посажу!
       Мать Аллы только плечами пожала. Какой капитан?! Мельком она видела постояльца Дуни. Обычный солдат, пожилой уже, усатый, только глаза немного косили, да рыжие волосы выбивались из-под пилотки. Но, в конце концов, пусть будет хоть генералом, лишь бы Дуняша порадовалась - мало в её жизни счастья!
       Но каково же было удивление женщины, когда и на следующий вечер, перегнувшись через плетень, юродивая продолжала хвалиться:
       - Опять приходил. Вино приносил, сам такой красивый, хороший! В любви признавался, такие речи говорил...
       Голос у Дуни всегда был на редкость грубым, мужским, а тут даже смягчился от нежности.
       - ... обнял меня, поцеловал! Ну и всякое такое, что мужик с бабою делают.
       У стиравшей во дворе бельишко Серафимы таз с водой из рук выскользнул. Она точно знала, что никого из посторонних у соседки не было. Да и сам рассказ шокировал женщину - откуда Дуня про такие дела-то знает? Может, подглядела где?
       - Ты о кавалере больше никому не рассказывай,- сухо посоветовала она,- стыдно это!
       Да какой там! Уже к вечеру следующего дня об этой удивительной блажи Дуняши звенела вся ферма. Вечером к Шестаковым пришла бригадирша Марья Панова - женщина суровая и резкая на язык.
       - Что там у дурочки нашей происходит? - накинулась она на Серафиму,- вы соседи, с вас и спрос!
       - Да не было у неё вчера никого! - оправдывалась мать Аллы,- мы допоздна печку ломали, и Дуня нам помогла сажу носить. На речку с ней обмываться ходили, уже ночь стояла. Да и солдаты вчера в селе не появлялись.
       - Может кто из своих убогонькую сильничал? Дунька ж, как дите, ничего не понимает!
       - Она прямо так и сказала бы,- не согласилась Серафима,- врать-то не умеет! Вот я и удивляюсь, как это Дуня умудрилась офицера себе в полюбовники выбрать, пусть даже придуманного.
       - И всё равно - не унималась тетка Марья,- ты последи за ней. Мало ли! Сама знаешь - у некоторых мужиков совсем совести нет, а что потом Дуня с дитем-то делать будет?
       - Послежу! - без особой охоты согласилась Серафима.
       Когда у тебя пятеро детей, муж Федор с войны инвалидом пришел, огород, да скотины полный двор, и сама дни напролет в колхозе пропадаешь, только и дела, что на чужой двор заглядывать. Но соседи ведь подчас ближе родственников, потому как всегда под рукой. Вот и поручила Серафима присмотр за домом Дуни своей свекрови - восьмидесятилетней бабке Фросе.
       Скрюченная ревматизмом, та все дни напролет проводила на завалинке в компании со своими сверстницами. Развлекали себя старушки разговорами о том, как хорошо всё было пятьдесят, а то и более лет назад, и как сейчас всё плохо, потому что современные парни и девицы не имеют ни стыда, ни совести.
       Тема, как вы понимаете, актуальная, захватывающая и потому никогда не приедающаяся.
       И хотя у них на семерых едва ли нашлась бы хорошо видящая пара глаз, и бабушки поголовно страдали глухой, к поручению они отнеслись со всей ответственностью.
       На протяжении нескольких дней старушки глаз не спускали с домика Дуни, ради такого случая до первых петухов просиживая на излюбленном месте. Благо, потребность в полноценном сне осталась для них в таком же прошлом, как красота и здоровье.
       - Ходить кто-то к Дуньке-то блажной! - как-то за завтраком заявила снохе бабка Фрося,- вчерась за полночь из хаты голоса раздавались, смех...
       - Да, кто же это?
       - Анчутка, какой-то! Дыть, не иначе в трубу по воздуху спускается, а иначе - никак! Мы глаз с двери не спускали!
       - Может, огородами приходил?
       - Ни! Калитка бы скрипнула, и наш пустобрешка загавчил бы, а он ни звука - как спал, так и спал....
       Полкан - пес Шестаковых был невероятно "брехучим", доводя всех до головной боли. Но курей от хорьков защищал стойко, а как-то даже спугнул лисицу, за что хозяева и терпели его склочный характер. Понятно, что унюхав чужого мужика в соседнем дворе, он бы залаял на всю округу.
       - Дунь, - поймала Серафима соседку на огуречных грядках,- кто это у тебя ночью-то зубы скалил? Даже у нас слышно было.
       - Он же - Полатий Львович приходил!
       - Какой ещё Полатий Львович? Да у нас такого отродясь в селе не было! - обомлела Серафима.
       - Так он городской,- похвасталась Дуняша,- красивый такой, капитан! А уж как смеяться примется, а обниматься...
       - Да, что-то я никогда на нашей улице такого не видела. Покажи мне его!
       - Не,- весело отмахнулась Дуня, - нечего на него глаза пялить, он этого не любит! Заводной!
       Тут уж настала очередь не спать Серафиме. Всю ночь, сражаясь со сном, прокараулила она соседку, и могла точно сказать, что с огорода к ней во двор никто не заходил, а смутный гул голосов долетел и до её слуха.
       Спозаранку пошла женщина доить корову, но, увидев, как соседка у колодца моется в одной рубахе, чуть ведро из рук не выронила. И было от чего - шею юродивой кто-то изуродовал багровыми, больше похожими на укусы следами бесстыдных губ.
       - Святые угодники,- испуганно перекрестилась Серафима, и громко окликнула соседку,- что, вновь этот самый... Полатий приходил?
       - Приходил!
       - Откуда же он взялся?
       - Из двери взялся! - хихикнула довольная Дуня,- откуда же ещё?
       - Где он живет-то?
       - Да, где-нибудь живет, чай, не волк, да и тот нору имеет!
       Вот и поговори с ней после этого!
       - Анчутка к убогонькой повадился,- заявила Серафиме свекровь,- не иначе! Плохо дело!
       - Да, что вы мама такое говорите,- досадливо отмахнулась сноха,- какой ещё Анчутка? Брехни всё это!
       - А вот и не брехни, а беда самая настоящая,- обиделась баба Фрося,- бывали такие случаи. Да только вы теперь все Бога-то позабыли, кресты не носите, церковь разорили - негде лоб перекрестить! Образа и те попрятали, а кому светлый лик помеха? Только сатане! Вот Анчутке и раздолье-то теперь!
       Серафима слушала ворчание свекрови, скривив нос. За ношение креста бригадир вычитывал трудодни, а за иконы могли детей из школы исключить. Вот и приходилось их в самом дальнем углу сундука прятать. Им женщина молилась, когда мужа с войны ждала, но тайком, когда все уснут, испуганно вздрагивая от малейшего шороха.
       "Анчуткой", конечно, можно кого угодно обозвать, но что конкретно делать со странным "полюбовником" Дуняши, ни сноха, ни свекровь не знали.
       - Может, пошляется, пошляется, да уймется? - с надеждой высказалась Серафима.
       Уж больно много у неё других забот, кроме соседских "амуров" было.
       - Анчутка просто так своих полюбовниц не отпускает! - не согласилась баба Фрося.
       - Поживем - увидим!
       Но её призыв остался втуне. Надо знать наших деревенских старушек - даже полностью потеряв здоровье, они сохраняют неуемное желание всюду совать свой нос.
       И баба Фрося, дождавшись ночи, слезла с печи будто бы по "нужному" делу, а сама обогнула плетень, да припасенным с вечера мелком кресты над дверью и окнами дома Перегудовых намалевала, Да так хитро их на побелке дома расположила, чтобы со стороны приметить было трудно.
       - Вот, теперь пусть попробует зайти!
       Близилась полночь, и довольная собой старушка поспешила восвояси.
       - Где вас ночью-то носит, мама, - пробурчал спросонья Федор, поуютнее устраиваясь рядом с женой, - в темноте, что-нибудь себе сломаете!
       Всё случилось одновременно - и полночный бой "ходиков", и страшный грохот и режущий ухо звук жуткого, буквально звериного вопля.
       Испуганные Шестаковы подскочили на постелях.
       - Сколько раз я тебе, курья голова, говорил, что нельзя матери на печи стелить, - ругался на жену Федор, пытаясь трясущимися руками зажечь керосиновую лампу,- стара она, как кошка-то по печам прыгать!
       Сама же Серафима, горько подвывая от страха, бросилась к печи:
       - Да, я ей предлагала....
       И тут, внося в эту неразбериху ещё большую сумятицу, раздался и голос бабы Фроси, и новый жалобный крик.
       - Да живая я, живая! Это на улице, чёй-то деится!
       Шестаковы, кто в чем был выскочили на улицу.
       А там.... Даже отшагавший с пехотой от Смоленска до Будапешта Федор и то никогда такого страха не испытывал.
       Луна, хотя и не будучи полной, хорошо освещала соседский двор, и было видно, как по нему в одной рубашке мечется Дуня, с криком убегавшая от кого-то невидимого.
       Но, судя по всему, тот всё равно её догонял, потому что она с криком падала и, извиваясь, каталась по земле, словно защищая себя от безжалостных ударов.
       - Пресвятая Дева! - в ужасе перекрестилась Серафима.
       И в этот момент почувствовала сильное дуновение ветра и мгновенную боль в руке, как от удара палки.
       - Что такое?
       - Так это он - Анчутка и есть! - раздался за спиной торжествующий голос бабки Фроси,- а я вам говорила, а я предупреждала.... А вы же сами умные, старых людей не слушаете!
       - Да делать-то что? - обернулся озадаченный Федор к матери,- как бы Дуню-то этот изверг не убил, а потом нас обвинят! И развлекай после медведей в Сибири сказками про Анчутку!
       Но его опасения были напрасны - уже спустя несколько минут вокруг дома Перегудовых собралась половина улицы. Люди оживленно переговаривались, но никто не осмеливался подойти к избиваемой неведомой силой Дуняше.
       И даже когда нечистая сила перестала лютовать, односельчане не сразу приблизились к жалобно стонущей женщине, смущенно переговариваясь невдалеке. Первыми осмелились помочь бедолаге Шестаковы, хотя в руку Федора вцепилась мать.
       - Стой, оглашенный, подожди... как бы чего не вышло-то!
       - Да что вы, мама! Нечто я дитё малое?
       Серафима же, тем временем, в ужасе разглядывала соседку. Даже при свете луны и то было заметно, что избита Дуня в кровь. Соседи поднатужились и затащили громко стонущую от боли женщину в дом, да так и замерли на пороге.
       Керосиновая лампа хоть и теплилась, но была опрокинута и разбита, и чуду подобно, что дом не вспыхнул, а то в летнюю жару гореть бы всей улице. Все же остальные вещи превратились в груды рваных тряпок и обломков. Особенно потряс Федора вид развороченного дубового сундука, крышка которого превратилась в щепу, словно над ней немало потрудился силач с топором.
       - Так здесь Дуню и положить-то некуда,- тяжело вздохнула Серафима,- надо бы её к нам забрать!
       - Ишь, чего удумали! - высохшей грудью встала на защиту порога бабка Фрося,- нечистую силу привадите!
       С упрямой бабкой Шестаковым сражаться не захотелось, и они отвели соседку в летнюю стряпку, постелив той на скамье.
       На следующий день о произошедшем побоище гудело всё село. Дуняша на работу не вышла, да оно и понятно - и в себя приходила, и порядок в доме еле-еле навела.