Они ему даже как-то в кошмарном сне снились - дескать, он убегает куда-то в туман, а те мчатся за ним, норовя намотаться на голову. Причем, вслед за панталонами летели оранжевые уточки. Бр-р!
- Ах ты, проклятая баба,- прорычал он, убыстрив шаг, - да, я тебя заставлю сожрать всю эту срамоту, в глотку твою крикливую забью "оранжевых уточек"!
Но это было ещё не всё!
Когда Тимохин открыл калитку, отделяющую двор от огорода, то увидел, что на заборе висит старое поношенное пальто из вельвета, фигурирующее в другом её заявлении, и тут же красовалась порыжевшая от времени черная кроличья шапка из того же списка пропаж.
Федор Иванович моментально остыл. Гнев сменился замешательством.
Ладно, может, дурная баба куда-то сама спрятала свои трусы, а потом их нашла, но из упрямства не пожелала в этом признаться, но всё остальное? Не любил он Ядвигу до зубной боли, но всё же понимал, что вряд ли она придумала столь своеобразное развлечение просто из ненависти к нему.
Пока он в недоумении пялился на пальто и шапку, во дворе появилась сама хозяйка.
Ядвига Львовна была высоченной плотной женщиной лет шестидесяти с суровым, никогда не улыбающимся лицом аскетки. Стриглась коротко, да ещё из экономии кромсала волосы сама. Косметикой не пользовалась, и уже лет двадцать, как носила одну и ту же синюю юбку и красную кофту, независимо от времен года. Короче, сущее пугало. Неудивительно, что она так и не нашла себе пары, оставшись старой девой.
Но сегодня Ядвига сияла неподдельной радостью, нежно прижимая к себе какую-то вылинявшую красно-розовую тряпку.
- Мамин фартук,- поделилась она счастьем с участковым,- думала, уже никогда не увижу! Мама так любила в нем жарить оладьи, здесь даже пятнышки ещё маслом пахнут!
Мило, конечно, нечего сказать, но душа участкового жаждала менее сентиментальных, но более конкретных объяснений.
- Откуда здесь взялись эти вещи, если, по вашему же заявлению, они были в разное время у вас украдены?
Ядвига с такой любовью погладила облезлого кролика, словно это было манто из песцов.
- Я их нашла!
- У себя в сундуке?
- Нет! Но я... в общем, нашла! В одном месте.
Разве только на помойке? Но, черт с ней, у Федора Ивановича были дела поважнее, всплывшей из неизвестности рухляди.
- Гражданка Воронцова рассказала, что вы вчера возле лодочной станции сидели, и слышали разговор между убитым Крючковым и ...
Он не успел ещё договорить, а выражение блаженства уже покинуло лицо Ядвиги Львовны, и она моментально превратилась в привычную злобную каргу:
- Ничего я не знаю! И ничего не слышала! Гражданка Воронцова стара, вот и болтает абы что. А вы бы лучше преступников настоящих искали, и порядочным людям мозги не выносили! Крючков ваш редкостным мерзавцем был, туда ему и дорога! Распутник, жулик, да ещё вор в придачу!
Последнее обвинение насторожило Федора Ивановича. О краже толковала и баба Фрося, но до сегодняшнего дня ни в чем подобном Петр замешан не был.
- А что же он украл?
Только что злобно вопящая Штырь мгновенно заткнулась, и заметно занервничала.
- А кто пьет, тот всегда крадет! Откуда деньги на выпивку-то брать? - после недолгого раздумья нашлась она.- А мне по этому делу больше нечего сказать!
Ой-ли! Теперь Федор Иванович точно знал, что мудрит баба, нагло врет, но к её совести взывать бесполезно.
У Штырь была странная логика, согласно которой мир вокруг состоял из одних врагов, зацикленных на её персоне. Если кто-то из прохожих смеялся, то она была уверена, что над ней, а если случайно слышала ругань, то адресовала её только себе. Была помоложе, всех подозревала в домогательствах, стала старше - решила, что каждый встречный норовит её сжить со свету. И вела себя соответственно - жаловалась, лгала, скандалила, нападала. На войне, как на войне.
Что ж, никуда не денешься - пришлось идти к тетке Насте Калаберде.
Та, по причине скандального характера, редко проводила с соседками время, зато, мучаясь бессонницей, ночи напролет просиживала у окошка. Карауля возвращающихся с дискотеки соседских юношей и девушек, она отмечала, кто кого провожает и во сколько идет домой. А потом результатами наблюдений, с соответствующими комментариями, делилась с их родителями, по причине чего находилась в "контрах" с половиной улицы.
Дури в бабе было немерено, но работа участкового редко радует общением с приятными людьми. Покинув усадьбу Штырь, Федор Иванович поплелся к дому Калаберды.
Собаки за забором уже охрипли от лая, когда, наконец-то, скрипнула калитка, и на улицу высунулся острый носик щупленькой хозяйки. Со спины тетка Настя напоминала горбатую двенадцатилетнюю девочку.
- Ой, да я ничего не слышала, - заголосила она, не дожидаясь вопросов,- не видела! Я ж всю ноченьку глаз не сомкнула, так у меня ноги болели, так суставы крутило...
- И Ядвигу Львовну не видела? А она говорит, ты на неё в окно пялилась?
Да, солгал. Нехорошо это? А препятствовать следствию хорошо? Вот и приходится хитрить, допрашивая кликуш, наподобие тетки Насти.
- Учительшу видела,- не стала отказываться Калабердиха,- она какие-то вещи несла уже за полночь. Большой такой узел!
Так! Это уже интересно.
- Откуда несла-то?
- Да кто ж знает! Я её заметила, когда она уже под фонарем оказалась....
Баба задумалась, почесывая нос, и внезапно лицо её озарилось счастливой улыбкой:
- Так это учительша Петьку-то убила!- ликующе ахнула она. - Убила и обокрала, а ещё...
- Эй, - перебил её обеспокоенный Федор Иванович,- искать преступников - дело полиции! И даже когда человека рядом с трупом застают с окровавленным ножом, и то степень его вины суд определяет! А будете зря языком тренькать, гражданка Калаберда, сами подсудимой станете! За напраслину в тюрьму сажают.
И кому он это говорил? Тетка Настя от возбуждения даже запрыгала на месте.
- Точно, точно, от лодочной станции Ядвига узел волокла! Не учительша - фашистка она! Моей Аньке двойки ни за что ни про что ставила, до слез девку доводила! А сама-то...
- Всё,- нарочито грозно заявил участковый,- иди, прощайся с собаками! Забираю тебя в тюрьму. У нас как раз женская камера в КПЗ пустует, план не выполняем. Вот ты, гражданка Калаберда, нам и поможешь премию получить!
Блажная баба лихо свернула кукиш.
- Вот тебе, а не премию!
И шустренько скрылась за калиткой.
Федор Иванович заинтересованно оглядел будку. С утра там уже побывал и следователь и криминалисты, а теперь она стояла опечатанной. Но он хорошо помнил её внутреннее убранство - приткнутый к стене столик, три табуретки, топчан и развешанная на стенах одежда. Печка-"буржуйка", плитка, чайник и кастрюля. Всё! Негде там было прятать старое тряпье гражданки Штырь.
Открыв калитку, ведущую на территорию лодочной станции, он подошел к сараям, где хранился инвентарь. Всё было тщательно закрыто на добротные замки.
Но откуда же волокла свой узел Ядвига?
День уже клонился к закату, и ранние осенние сумерки наползали на реку. С лугов наплывала пелена густого молочного тумана. Стало холодно и... жутковато!
Тимохин весьма кстати вспомнил, что ему ещё надо купить к ужину хлеб, и поспешил покинуть улицу Речную.
- Завтра, с утра закончу обход! Авось за ночь пенсионерки друг друга не поубивают!
Но и за ужином, и коротая вечер рядом с женой за просмотром телепередач, он думал только об одном - куда мог Петр засунуть украденное у Штырь тряпье?
Федора Ивановича, конечно, интересовало, и зачем он воровал у Ядвиги рухлядь, и что произошло в будке в ту ночь, но больше всего занимала эта, казалось бы, незначительная подробность.
Утром на планерке он отчитался о проделанной работе, но не стал упоминать про странные ночные перемещения Ядвиги с узлом на плече. Тимохин был твердо уверен, что какой бы злостной стервой не была гражданка Штырь, убивать Петра из-за несколько панталон она не станет. Заявление в полицию - это крайнее на что она способна!
Ближе к обеду он вновь оказался на Речной улице, и увидел кучку женщин у дома Калаберды, окруживших увлеченно размахивающую руками тетку Настю.
- Это учительша твоего кота, Галина, убила, - громко верещала та, обращаясь к одной из слушательниц,- я всегда знала, что она живодерка! Вот и Петра так багром приложила...
Завидев участкового женщины замолчали, неодобрительно наблюдая, как он подходит к ним.
- Что же это такое, Федор Иванович, - нахмурилась одна из них Светлана Перегудова,- если Штырь убила Крючкова, то почему вы её не арестовали?
Тимохин смерил неласковым взглядом, сразу же спрятавшуюся за чью-то спину Калабердиху.
- Потому что не могу ответить на главный вопрос следствия - зачем гражданке Штырь убивать Петра?
- Так это... вещи?
- Какие вещи? - вежливо поинтересовался он.- У покойного не было ничего, на что бы мог польститься даже бомж!
- А тетка Настя видела...
- Она видела, что Ядвига Львовна тащила узел! И всё! Что в этом узле было, откуда она его несла, гражданка Калаберда точно не знает, а лишь догадывается. И из-за её догадок я должен человека в тюрьму посадить? Вот если бы Штырь обиду на него какую затаила...
И вдруг выступила доселе молчавшая тетка Марья Перегудова:
- Когда Ядвига молодая была, Петр к ней сватался, а её отец ему отказал. Лев Штырь заведующим магазином работал, а отец Крючкова - пьянь пьянью, все пропивал, и семья в нищете жила. Вот Штыри и дали Петру от ворот поворот.
Петр и Ядвига? От удивления Тимохин даже крякнул.
- Вы ничего не путаете? Она же его лет на десять старше, да и...
Он не стал озвучивать дальнейших резонов. Итак было понятно, что откровенно некрасивая, к тому же сварливая баба не пара местному "Казанове".
- Нравилась Ядвига Петру, - возразила тетка Марья,- в молодости она была недурна, да ещё как приоденется! Помнится, пальтецо у неё такое плисовое было, да ещё шапочка кроликовая модная, сапожки на каблучке... Залюбуешься - аккуратная словно куколка!
Ну, если пугало считать "куколкой"...
Впрочем, кое-что насторожило Федора Ивановича:
"Уж не про то ли старое пальто и облезлую шапку идет речь?"
- Мало ли,- неопределенно вздохнул он,- кто и за кем тридцать лет назад ухаживал! И пусть даже Ядвига Львовна оказалась такой злопамятной, за что Петру-то было мстить? Это ведь она ему отказала, а не он ей! Так что, милые гражданочки, поменьше слушайте сплетни злопыхателей!
Калабердиха моментально смылась под защиту своих собак, а все остальные женщины, возбужденно переговариваясь, разошлись по домам.
Дело приобретало всё более и более странный оборот.
Участковый вновь пошел к дому Воронцовой.
Бабка Фрося, сидя во дворе на низенькой скамеечке, шелушила чеснок.
- Надо успеть до Покрова дня посадить,- пояснила она,- вот-вот погода испортится. Все косточки у меня выворачивает, так и ноют, так и ноют...
Может, погода и собиралась испортиться, но сейчас было томительно жарко, и Федор Иванович с удовольствием выпил ковш колодезной воды.
- Правда, что по молодости Петр за Ядвигой Львовной ухаживал? - не стал он ходить вокруг да около.
- Правда,- не стала отрицать старушка,- Штыри богато жили, а он из единственных штанов вырос. Ноги, как у журавля торчали! Какая он был пара Ядвиге? Вот ему и отказали! И, судя по всему, правильно сделали.
- А как сама Ядвига Львовна к Петру относилась?
- Никак! Отец так решил, а она всегда была послушной и разумной дочерью!
Бабка Фрося покосилась на участкового:
- Калабердиха говорит, дескать, ты думаешь, что это Ядвига Петра укокошила?
Тот пожал плечами.
- Всякое бывает!
- Нет! Она его не убивала,- категорично мотнула головой старушка,- я точно знаю. Его сатана убил!
- Принимаю, как версию,- уныло вздохнул Тимохин, и уже более заинтересованно осведомился,- а как Ядвига узнала, что краденные у неё вещи у Петра находятся? И где он их прятал?
- Так они же с бесом про них говорили! Ядвига догадалась, и я догадалась... Петр, покойный, ведь крепко над ней издевался - Плюшкиной дразнил, всё спрашивал, где запропал "мильнер", за которого старый Штырь её прочил? Хвалился, что ради свободы в сто раз больше барахла бросил...
- А она?
- А что - она? Радовалась, что отца послушалась, да с таким обормотом жизнь свою не связала! Петр же ещё больше ярился, всё ей что-то доказать пытался..., всё бесовским наущением.
- Ну, уж так и бесовским! Как статью за тунеядство отменили, много народа пустилось во все тяжкие ради "свободы". Крючков хоть работал. А где же Ядвига вещи-то свои нашла?!
- А их искать не пришлось! Когда мы с ней услышали, что вор - Петр, то не удержались. Сама бы Ядвига не отважилась к нему зайти, да ещё ночью, а вместе нам было не так страшно.
- Да ещё хотелось взглянуть - с кем же он такие беседы ведет? - проницательно заметил Федор Иванович.
Уж он-то хорошо знал свой контингент! Любопытным бабам даже ад не страшен.
Бабка Фрося кинула на него недовольный взгляд, но огрызаться не стала.
- Петр был один. Сидел за бутылкой водки - злой, как слепень. Увидел нас и сердито спрашивает: "Чего, старые кошелки, по ночам таскаетесь!" Мы - так, мол, и так, верни украденное. А он: "Нет у меня ничего! Ищите! Коли сыщите, ваше будет!"
Старушка быстро перекрестилась:
- И только он это сказал, как прямо из воздуха стали падать на нас Ядвигины вещи! А Петр как закричит кому-то: "Это нечестно!" Хвать багор со стены! И стал им кого-то в воздухе бить..., страсть! Мы с Ядвигой перепугались, да из будки выскочили вон. А Петр споткнулся, багром зацепился за проволоку, что поперек комнаты висела...
Действительно, висела. Федор Иванович знал, что на ней Крючков развешивал мокрое белье после стирки.
- ... и упал. А багор в этот момент соскочил с проволоки, да прямо супостату на затылок и приземлился. Да так точно, как будто кто его невидимой рукой приложил!
Интересный поворот дела.
- И что же дальше?
- Мы посидели с Ядвигой около моего дома, отдышались, да стали кумекать, что дальше делать. Там же везде её вещи были разбросаны, сразу нас к делу приплетут! И кто же поверит, что мы ни при чём? Вот, Ядвига для храбрости валидол под язык сунула, да пошла назад в будку... А эта дурында Калабердиха её увидела, когда она назад возвращалась.
Федор Иванович растерянно почесал в затылке. И что писать в протоколе? Что гражданин Крючков в приступе белой горячки бегал за чертями, а они его по темечку стукнули багром, предварительно засыпав двух свидетельниц старым тряпьем? Или рассказать о тридцатилетней давности неудачном романе, так больно ударившем Петра Крючкова по самолюбию, что он не оправился до конца жизни?
Чушь какая-то... Но человек-то мертв!
- По рассказам очевидцев, - докладывал он на следующее утро на планерке,- убитый накануне много пил, и в приступе белой горячки за кем-то бегал с багром вокруг будки. Не мог ли он часом, сам себя по затылку приложить, зацепившись за что-нибудь?
- Характер удара не тот! - возразил криминалист.
- Ну, тогда не знаю, - с чистой совестью отчитался Тимохин,- на Речной все считают, что это несчастный случай, потому что никого из посторонних в тот день у Петра не видели!
За окном пошел мелкий осенний дождик. И трудно было даже представить, что ещё вчера по-летнему светило солнце. "Пропала рыбалка,- тоскливо подумал Федор Иванович,- теперь всё развезет. К пруду не проедешь! А всё эта собачья работа - бегаешь, высунув язык, вынюхиваешь, копаешься в чужом белье...".
- Ах ты, проклятая баба,- прорычал он, убыстрив шаг, - да, я тебя заставлю сожрать всю эту срамоту, в глотку твою крикливую забью "оранжевых уточек"!
Но это было ещё не всё!
Когда Тимохин открыл калитку, отделяющую двор от огорода, то увидел, что на заборе висит старое поношенное пальто из вельвета, фигурирующее в другом её заявлении, и тут же красовалась порыжевшая от времени черная кроличья шапка из того же списка пропаж.
Федор Иванович моментально остыл. Гнев сменился замешательством.
Ладно, может, дурная баба куда-то сама спрятала свои трусы, а потом их нашла, но из упрямства не пожелала в этом признаться, но всё остальное? Не любил он Ядвигу до зубной боли, но всё же понимал, что вряд ли она придумала столь своеобразное развлечение просто из ненависти к нему.
Пока он в недоумении пялился на пальто и шапку, во дворе появилась сама хозяйка.
Ядвига Львовна была высоченной плотной женщиной лет шестидесяти с суровым, никогда не улыбающимся лицом аскетки. Стриглась коротко, да ещё из экономии кромсала волосы сама. Косметикой не пользовалась, и уже лет двадцать, как носила одну и ту же синюю юбку и красную кофту, независимо от времен года. Короче, сущее пугало. Неудивительно, что она так и не нашла себе пары, оставшись старой девой.
Но сегодня Ядвига сияла неподдельной радостью, нежно прижимая к себе какую-то вылинявшую красно-розовую тряпку.
- Мамин фартук,- поделилась она счастьем с участковым,- думала, уже никогда не увижу! Мама так любила в нем жарить оладьи, здесь даже пятнышки ещё маслом пахнут!
Мило, конечно, нечего сказать, но душа участкового жаждала менее сентиментальных, но более конкретных объяснений.
- Откуда здесь взялись эти вещи, если, по вашему же заявлению, они были в разное время у вас украдены?
Ядвига с такой любовью погладила облезлого кролика, словно это было манто из песцов.
- Я их нашла!
- У себя в сундуке?
- Нет! Но я... в общем, нашла! В одном месте.
Разве только на помойке? Но, черт с ней, у Федора Ивановича были дела поважнее, всплывшей из неизвестности рухляди.
- Гражданка Воронцова рассказала, что вы вчера возле лодочной станции сидели, и слышали разговор между убитым Крючковым и ...
Он не успел ещё договорить, а выражение блаженства уже покинуло лицо Ядвиги Львовны, и она моментально превратилась в привычную злобную каргу:
- Ничего я не знаю! И ничего не слышала! Гражданка Воронцова стара, вот и болтает абы что. А вы бы лучше преступников настоящих искали, и порядочным людям мозги не выносили! Крючков ваш редкостным мерзавцем был, туда ему и дорога! Распутник, жулик, да ещё вор в придачу!
Последнее обвинение насторожило Федора Ивановича. О краже толковала и баба Фрося, но до сегодняшнего дня ни в чем подобном Петр замешан не был.
- А что же он украл?
Только что злобно вопящая Штырь мгновенно заткнулась, и заметно занервничала.
- А кто пьет, тот всегда крадет! Откуда деньги на выпивку-то брать? - после недолгого раздумья нашлась она.- А мне по этому делу больше нечего сказать!
Ой-ли! Теперь Федор Иванович точно знал, что мудрит баба, нагло врет, но к её совести взывать бесполезно.
У Штырь была странная логика, согласно которой мир вокруг состоял из одних врагов, зацикленных на её персоне. Если кто-то из прохожих смеялся, то она была уверена, что над ней, а если случайно слышала ругань, то адресовала её только себе. Была помоложе, всех подозревала в домогательствах, стала старше - решила, что каждый встречный норовит её сжить со свету. И вела себя соответственно - жаловалась, лгала, скандалила, нападала. На войне, как на войне.
Что ж, никуда не денешься - пришлось идти к тетке Насте Калаберде.
Та, по причине скандального характера, редко проводила с соседками время, зато, мучаясь бессонницей, ночи напролет просиживала у окошка. Карауля возвращающихся с дискотеки соседских юношей и девушек, она отмечала, кто кого провожает и во сколько идет домой. А потом результатами наблюдений, с соответствующими комментариями, делилась с их родителями, по причине чего находилась в "контрах" с половиной улицы.
Дури в бабе было немерено, но работа участкового редко радует общением с приятными людьми. Покинув усадьбу Штырь, Федор Иванович поплелся к дому Калаберды.
Собаки за забором уже охрипли от лая, когда, наконец-то, скрипнула калитка, и на улицу высунулся острый носик щупленькой хозяйки. Со спины тетка Настя напоминала горбатую двенадцатилетнюю девочку.
- Ой, да я ничего не слышала, - заголосила она, не дожидаясь вопросов,- не видела! Я ж всю ноченьку глаз не сомкнула, так у меня ноги болели, так суставы крутило...
- И Ядвигу Львовну не видела? А она говорит, ты на неё в окно пялилась?
Да, солгал. Нехорошо это? А препятствовать следствию хорошо? Вот и приходится хитрить, допрашивая кликуш, наподобие тетки Насти.
- Учительшу видела,- не стала отказываться Калабердиха,- она какие-то вещи несла уже за полночь. Большой такой узел!
Так! Это уже интересно.
- Откуда несла-то?
- Да кто ж знает! Я её заметила, когда она уже под фонарем оказалась....
Баба задумалась, почесывая нос, и внезапно лицо её озарилось счастливой улыбкой:
- Так это учительша Петьку-то убила!- ликующе ахнула она. - Убила и обокрала, а ещё...
- Эй, - перебил её обеспокоенный Федор Иванович,- искать преступников - дело полиции! И даже когда человека рядом с трупом застают с окровавленным ножом, и то степень его вины суд определяет! А будете зря языком тренькать, гражданка Калаберда, сами подсудимой станете! За напраслину в тюрьму сажают.
И кому он это говорил? Тетка Настя от возбуждения даже запрыгала на месте.
- Точно, точно, от лодочной станции Ядвига узел волокла! Не учительша - фашистка она! Моей Аньке двойки ни за что ни про что ставила, до слез девку доводила! А сама-то...
- Всё,- нарочито грозно заявил участковый,- иди, прощайся с собаками! Забираю тебя в тюрьму. У нас как раз женская камера в КПЗ пустует, план не выполняем. Вот ты, гражданка Калаберда, нам и поможешь премию получить!
Блажная баба лихо свернула кукиш.
- Вот тебе, а не премию!
И шустренько скрылась за калиткой.
Федор Иванович заинтересованно оглядел будку. С утра там уже побывал и следователь и криминалисты, а теперь она стояла опечатанной. Но он хорошо помнил её внутреннее убранство - приткнутый к стене столик, три табуретки, топчан и развешанная на стенах одежда. Печка-"буржуйка", плитка, чайник и кастрюля. Всё! Негде там было прятать старое тряпье гражданки Штырь.
Открыв калитку, ведущую на территорию лодочной станции, он подошел к сараям, где хранился инвентарь. Всё было тщательно закрыто на добротные замки.
Но откуда же волокла свой узел Ядвига?
День уже клонился к закату, и ранние осенние сумерки наползали на реку. С лугов наплывала пелена густого молочного тумана. Стало холодно и... жутковато!
Тимохин весьма кстати вспомнил, что ему ещё надо купить к ужину хлеб, и поспешил покинуть улицу Речную.
- Завтра, с утра закончу обход! Авось за ночь пенсионерки друг друга не поубивают!
Но и за ужином, и коротая вечер рядом с женой за просмотром телепередач, он думал только об одном - куда мог Петр засунуть украденное у Штырь тряпье?
Федора Ивановича, конечно, интересовало, и зачем он воровал у Ядвиги рухлядь, и что произошло в будке в ту ночь, но больше всего занимала эта, казалось бы, незначительная подробность.
Утром на планерке он отчитался о проделанной работе, но не стал упоминать про странные ночные перемещения Ядвиги с узлом на плече. Тимохин был твердо уверен, что какой бы злостной стервой не была гражданка Штырь, убивать Петра из-за несколько панталон она не станет. Заявление в полицию - это крайнее на что она способна!
Ближе к обеду он вновь оказался на Речной улице, и увидел кучку женщин у дома Калаберды, окруживших увлеченно размахивающую руками тетку Настю.
- Это учительша твоего кота, Галина, убила, - громко верещала та, обращаясь к одной из слушательниц,- я всегда знала, что она живодерка! Вот и Петра так багром приложила...
Завидев участкового женщины замолчали, неодобрительно наблюдая, как он подходит к ним.
- Что же это такое, Федор Иванович, - нахмурилась одна из них Светлана Перегудова,- если Штырь убила Крючкова, то почему вы её не арестовали?
Тимохин смерил неласковым взглядом, сразу же спрятавшуюся за чью-то спину Калабердиху.
- Потому что не могу ответить на главный вопрос следствия - зачем гражданке Штырь убивать Петра?
- Так это... вещи?
- Какие вещи? - вежливо поинтересовался он.- У покойного не было ничего, на что бы мог польститься даже бомж!
- А тетка Настя видела...
- Она видела, что Ядвига Львовна тащила узел! И всё! Что в этом узле было, откуда она его несла, гражданка Калаберда точно не знает, а лишь догадывается. И из-за её догадок я должен человека в тюрьму посадить? Вот если бы Штырь обиду на него какую затаила...
И вдруг выступила доселе молчавшая тетка Марья Перегудова:
- Когда Ядвига молодая была, Петр к ней сватался, а её отец ему отказал. Лев Штырь заведующим магазином работал, а отец Крючкова - пьянь пьянью, все пропивал, и семья в нищете жила. Вот Штыри и дали Петру от ворот поворот.
Петр и Ядвига? От удивления Тимохин даже крякнул.
- Вы ничего не путаете? Она же его лет на десять старше, да и...
Он не стал озвучивать дальнейших резонов. Итак было понятно, что откровенно некрасивая, к тому же сварливая баба не пара местному "Казанове".
- Нравилась Ядвига Петру, - возразила тетка Марья,- в молодости она была недурна, да ещё как приоденется! Помнится, пальтецо у неё такое плисовое было, да ещё шапочка кроликовая модная, сапожки на каблучке... Залюбуешься - аккуратная словно куколка!
Ну, если пугало считать "куколкой"...
Впрочем, кое-что насторожило Федора Ивановича:
"Уж не про то ли старое пальто и облезлую шапку идет речь?"
- Мало ли,- неопределенно вздохнул он,- кто и за кем тридцать лет назад ухаживал! И пусть даже Ядвига Львовна оказалась такой злопамятной, за что Петру-то было мстить? Это ведь она ему отказала, а не он ей! Так что, милые гражданочки, поменьше слушайте сплетни злопыхателей!
Калабердиха моментально смылась под защиту своих собак, а все остальные женщины, возбужденно переговариваясь, разошлись по домам.
Дело приобретало всё более и более странный оборот.
Участковый вновь пошел к дому Воронцовой.
Бабка Фрося, сидя во дворе на низенькой скамеечке, шелушила чеснок.
- Надо успеть до Покрова дня посадить,- пояснила она,- вот-вот погода испортится. Все косточки у меня выворачивает, так и ноют, так и ноют...
Может, погода и собиралась испортиться, но сейчас было томительно жарко, и Федор Иванович с удовольствием выпил ковш колодезной воды.
- Правда, что по молодости Петр за Ядвигой Львовной ухаживал? - не стал он ходить вокруг да около.
- Правда,- не стала отрицать старушка,- Штыри богато жили, а он из единственных штанов вырос. Ноги, как у журавля торчали! Какая он был пара Ядвиге? Вот ему и отказали! И, судя по всему, правильно сделали.
- А как сама Ядвига Львовна к Петру относилась?
- Никак! Отец так решил, а она всегда была послушной и разумной дочерью!
Бабка Фрося покосилась на участкового:
- Калабердиха говорит, дескать, ты думаешь, что это Ядвига Петра укокошила?
Тот пожал плечами.
- Всякое бывает!
- Нет! Она его не убивала,- категорично мотнула головой старушка,- я точно знаю. Его сатана убил!
- Принимаю, как версию,- уныло вздохнул Тимохин, и уже более заинтересованно осведомился,- а как Ядвига узнала, что краденные у неё вещи у Петра находятся? И где он их прятал?
- Так они же с бесом про них говорили! Ядвига догадалась, и я догадалась... Петр, покойный, ведь крепко над ней издевался - Плюшкиной дразнил, всё спрашивал, где запропал "мильнер", за которого старый Штырь её прочил? Хвалился, что ради свободы в сто раз больше барахла бросил...
- А она?
- А что - она? Радовалась, что отца послушалась, да с таким обормотом жизнь свою не связала! Петр же ещё больше ярился, всё ей что-то доказать пытался..., всё бесовским наущением.
- Ну, уж так и бесовским! Как статью за тунеядство отменили, много народа пустилось во все тяжкие ради "свободы". Крючков хоть работал. А где же Ядвига вещи-то свои нашла?!
- А их искать не пришлось! Когда мы с ней услышали, что вор - Петр, то не удержались. Сама бы Ядвига не отважилась к нему зайти, да ещё ночью, а вместе нам было не так страшно.
- Да ещё хотелось взглянуть - с кем же он такие беседы ведет? - проницательно заметил Федор Иванович.
Уж он-то хорошо знал свой контингент! Любопытным бабам даже ад не страшен.
Бабка Фрося кинула на него недовольный взгляд, но огрызаться не стала.
- Петр был один. Сидел за бутылкой водки - злой, как слепень. Увидел нас и сердито спрашивает: "Чего, старые кошелки, по ночам таскаетесь!" Мы - так, мол, и так, верни украденное. А он: "Нет у меня ничего! Ищите! Коли сыщите, ваше будет!"
Старушка быстро перекрестилась:
- И только он это сказал, как прямо из воздуха стали падать на нас Ядвигины вещи! А Петр как закричит кому-то: "Это нечестно!" Хвать багор со стены! И стал им кого-то в воздухе бить..., страсть! Мы с Ядвигой перепугались, да из будки выскочили вон. А Петр споткнулся, багром зацепился за проволоку, что поперек комнаты висела...
Действительно, висела. Федор Иванович знал, что на ней Крючков развешивал мокрое белье после стирки.
- ... и упал. А багор в этот момент соскочил с проволоки, да прямо супостату на затылок и приземлился. Да так точно, как будто кто его невидимой рукой приложил!
Интересный поворот дела.
- И что же дальше?
- Мы посидели с Ядвигой около моего дома, отдышались, да стали кумекать, что дальше делать. Там же везде её вещи были разбросаны, сразу нас к делу приплетут! И кто же поверит, что мы ни при чём? Вот, Ядвига для храбрости валидол под язык сунула, да пошла назад в будку... А эта дурында Калабердиха её увидела, когда она назад возвращалась.
Федор Иванович растерянно почесал в затылке. И что писать в протоколе? Что гражданин Крючков в приступе белой горячки бегал за чертями, а они его по темечку стукнули багром, предварительно засыпав двух свидетельниц старым тряпьем? Или рассказать о тридцатилетней давности неудачном романе, так больно ударившем Петра Крючкова по самолюбию, что он не оправился до конца жизни?
Чушь какая-то... Но человек-то мертв!
- По рассказам очевидцев, - докладывал он на следующее утро на планерке,- убитый накануне много пил, и в приступе белой горячки за кем-то бегал с багром вокруг будки. Не мог ли он часом, сам себя по затылку приложить, зацепившись за что-нибудь?
- Характер удара не тот! - возразил криминалист.
- Ну, тогда не знаю, - с чистой совестью отчитался Тимохин,- на Речной все считают, что это несчастный случай, потому что никого из посторонних в тот день у Петра не видели!
За окном пошел мелкий осенний дождик. И трудно было даже представить, что ещё вчера по-летнему светило солнце. "Пропала рыбалка,- тоскливо подумал Федор Иванович,- теперь всё развезет. К пруду не проедешь! А всё эта собачья работа - бегаешь, высунув язык, вынюхиваешь, копаешься в чужом белье...".
