Только чем закончились эти мечты? Я потеряла не только карьеру, но и семью, и любимого мужчину. Так зачем мне теперь эти вспышки фотокамер и тупой вопрос: «Катарина, как ваши дела?» или «Как вы себя чувствуете, Катарина? Как вам удалось пережить весь этот кошмар?» Я никак его не переживала, я до сих пор от него скрываюсь!
Тем временем психотерапевт закончил сеанс и, пожав друг другу руки, мы разошлись каждый в свою сторону. Конечно, я сильно утрирую. Он остался в своем кабинете, ожидая прихода следующего пациента, я же пожелала доброго дня его приветливой секретарше и покинула здание клиники.
Заснеженная улица встретила меня сильными порывами ветра и жесткой январской метелью. Опасливо оглядевшись по сторонам, я поглубже закуталась в шерстяной шарф и скользнула в машину, которую Алек выделил мне вместе с водителем. Этого коренастого мужчину с сосредоточенным выражением лица звали Михаил. Ему было сорок пять лет, и он имел обыкновение молчать. Все чаще я ловила себя на мысли, что Алек специально дал мне его, чтобы я не могла выспросить какие-нибудь старые секреты семьи Гроссу. Смешно и глупо, но другого объяснения я этому не находила. Я видела двух других водителей, поверьте, они ни чуть не похожи на Михаила.
- Домой или в кафе? Может, в магазин? – спросил он.
- Домой, - отозвалась я, чуть ли не морщась на слове «дом».
Что поделать, но даже шикарный особняк никогда не сможет стать моим домом.
Машина ехала медленно и ровно, не пропуская, кажется, ни одного светофора. Еще одна положительная черта Михаила – ехать с ним безопаснее, чем сидеть дома на диване.
Мимо проплывали магазины, кафе, музеи и гостиницы, кое-где показывались снегоуборочные машины, хотя метель и не собиралась идти на убыль. Если так пойдет, то к вечеру образуется пробка. Хотя, должно ли меня это волновать? Нет, конечно же. Я в это время уже буду сидеть в комнате, и пялиться в телевизор. От этой мысли было совсем не весело, сплошное однообразие уже подкатывало к горлу, грозясь однажды выйти наружу.
- Михаил, включите радио, пожалуйста, - попросила я, на несколько секунд отклонив голову от стекла.
Тот кивнул и тут же включил магнитолу, чуть прибавив громкость. Уютный салон автомобиля тут же охватил незатейливый мотив, снабженный трогательной рифмой на румынском. Я выучила язык несколько месяцев назад, так что теперь не испытывала трудностей. Нужно сказать, что это учение далось мне на удивление легко.
Бухарест, живущий полной зимней жизнью, оставался позади, все чаще попадались деревья и вымощенные дороги, ведущие в поселки исключительно для богатых людей. В одном из таких поселков и обитали Искатели, или в народе семья Гроссу. Это было очень удобно для таких важных для государства личностей. Охраняемая территория, высокие заборы, снабженные скрытыми видео камерами – не жилой поселок, а целая военная база. И очень жаль, что все они не разделяли моего сарказма. Иногда я ловила себя на мысли, что чувствую себя кем-то из тайных врагов Румынии, ибо такие условия проживания были не для меня.
Наконец, на горизонте показался чистенький и величественный дом Гроссу. Это было огромное белокаменное строение, с четырьмя тоненькими башенками, крытыми черепицей и имевшее внутри около ста комнат. С фасада дом был больше похож на миниатюрный замок, но не внушал трепетного ужаса, здесь отовсюду веяло размеренностью и защищенностью. Как я узнала позже, это родовое гнездо всех Гроссу, и несколько лет назад его старательно перестраивали, чтобы придать более современный вид.
Во внутреннем дворе дома располагался большой квадратный бассейн, выложенный бледно-голубой плиткой, а ухоженный сад, имевший в своем распоряжении многочисленные яблони, груши, сливы и виноградники, я уже не говорю о клумбах с цветами, казался целой райской рощей. Наверное, не будь в моей жизни трагедий, я бы не переставала восхищаться такой красотой и роскошью, но тогда, как и теперь, я считаю все это простой необходимостью.
Михаил умело вел машину на внутренний двор, после того, как немного сонный охранник отворил ворота. Хорошо, что ехала я, а не Алек, он бы тут же придрался к этому «великану на стреме» и уволил бы его в два счета. Машина остановилась точно у парадного входа, и я несколько минут помедлила, прикидывая, кто бы мог в это время уже быть дома. По моим предположениям не больше пяти человек, не считая троих маленьких детей. Да, в этом доме живет столько народу, что он больше напоминает придорожную гостиницу.
Поблагодарив Михаила, я неспешно вышла из машины, по инерции прикрывая рукой левое колено. Оно уже давно не болело и не вызывало дискомфорт, - и это было еще одной загадкой, - будто бы у меня никогда и не было травмы, но я все равно старалась его не перетруждать.
Отперев дверь своим ключом, я тихо вошла внутрь. У меня всегда была привычка особо не шуметь, а здесь просто сама атмосфера к этому располагала. Откуда-то доносился звук рояля, кто-то упорно разучивал гаммы, и я даже знала кто. Детский смех и плач смешивался в один не понятный звук, сопровождаемый возней, но все это перебивал запах борща, тонким ароматом, струящимся из кухни. Я, не раздумывая, шмыгнула именно туда, едва успев скинуть зимнюю куртку на меху и вязаную шапочку. Кухарка, которую звали Мирта, задумчиво смотрела в окно, подперев подбородок кулаком. Она была пышечкой, но это ничуть ее не портило, казалось, похудей она на пару кило, все ее скрытое обаяние разом пройдет. Мирта была очень доброй, немного пошлой, но не любопытной, ее вполне устраивало место работы и щедрые хозяева.
- Тебе нужно было родиться кошкой, Кэт, - усмехнулась она, и повернула голову в мою сторону. – Как всегда очень тихо входишь.
Я нерешительно замерла на пороге и тупо улыбнулась.
- Проголодалась? – спросила Мирта, подходя к плите.
- Ага, - отозвалась я. – На улице такая метель!
Она ничего не ответила, наливая мне в тарелку горячий борщ, от одного взгляда на который у меня слюнки потекли.
- «Старички» ждали тебя к обеду, - проговорила Мирта, ставя передо мной тарелку и пододвигая хлеб. – Снова врач проводил свои тесты?
- У них так принято, - ответила я, принимаясь за еду.
Та кивнула, решив, видимо, что это не ее дело.
- Иштван сегодня не в духе, - сказала через некоторое время она, снова подходя к окну. – Не перечь ему, если будет приставать с расспросами. Ему не долго осталось уж…
- Мирта! – рассмеялась я. – Если бы Алек тебя слышал…
- Его нет сейчас, поэтому я и говорю, - усмехнулась она в ответ. – Да и все «старички» не лучше Иштвана.
Я не нашлась, что ответить. Мирта называла «старичками» четверых престарелых Гроссу: Иштвана, которому под Рождество стукнуло восемьдесят семь, девяностопятилетнюю Корину, а так же Грегора с его женой Маргаритой, которым, соответственно, было семьдесят три и шестьдесят два. Они были старейшими из рода Гроссу и всегда все обо всем знали, по каким-то не писаным законам семьи от них категорически нельзя было ничего скрывать. Иштвана нельзя было назвать общительным. Иногда мне казалось, что книги он любит больше, чем своих детей или внуков: каждый день он закрывался в библиотеке и не выходил оттуда иногда до самого вечера. Но, не смотря на такую отрешенность от внешнего мира, Иштван производил впечатление грозного и волевого отца семейства, такого диктатора, который иногда мог одним веским замечанием втоптать тебя в пол.
Прямой противоположностью была его кузина Корина, которая единственная из женщин Гроссу обладала большой экстрасенсорной силой. С ее мнением в семье считались точно так же, как с мнением Иштвана, хотя иногда мне казалось, что Корине совершенно не интересно вертеться в этом водовороте событий. Она была уравновешенной, сдержанной в своих эмоциях бабушкой, с мечтательным взглядом потускневших голубых глаз и особенной страстью к вышиванию. По утрам в выходные дни она всегда занималась рукоделием, устроившись в большом удобном кресле у самого окна. Корина мне нравилась, но иногда ее чрезмерная манерность и воспитанность выводили из себя.
Грегора бы я назвала вечным романтиком. Все в его виде, начиная от предпочтений в одежде и заканчивая речью, говорило о том, что он именно тот рыцарь без страха и упрека, который готов на все ради своей дамы. Несмотря на достаточно почтенный возраст, Грегор не скрывал свою пылкую любовь к своей жене, Маргарите, которая была не меньшим романтиком, чем он сам. Те Гроссу, что помоложе, за глаза называли их ГреМар, соединяя три первых буквы от их имен и никто, конечно же, никто не говорил «бабушка Маргарита» и «дедушка Грегор», только Марго и Грегор, словно они все еще были наивными подростками.
Они оба любили одних и тех же поэтов, стихи которых, частенько зачитывали мне в качестве знакомства с искусством. Первое время я слушала их с радостью, но потом мне стало очень надоедать. То ли действие лекарств закончилось, то ли они, правда, уже перестали меня занимать. Я вообще в последнее время заметила за собой такую черту, как непостоянство: мне всегда хотелось чего-то нового.
Доев борщ, я с удовольствием выпила две чашки чая, отказавшись от тушеной картошки. Мирту это расстроило, но я на самом деле была сыта, и поспешила в свою комнату, тем самым уклонившись от бесполезных разговоров. Не то, чтобы мне не хотелось поговорить, очень хотелось! Но с другой стороны, в этих разговоров не было ничего, они меня не спасали от одиноких утопических мыслей в тишине своей комнаты.
Моя комната находилась на втором этаже и окнами выходила в сад. Когда Алек привез меня после реабилитации, он предложил мне выбрать любую комнату, но мне было как-то не до этого. Единственным моим желанием было то, чтобы окна выходили в сад. Природа удивительно быстро приводила меня в состояние равновесия, и я могла часами сидеть на подоконнике и смотреть на деревья, на видневшиеся вдалеке горы, с заснеженными пиками.… Это было единственное, что связывало меня с Владом. С погибшим Владом. И как только я оставалась одна, от осознания этой потери хотелось рыдать. Просто упасть на кровать, закусив край подушки, и рыдать так тихо, чтобы никто не мог услышать. Даже сейчас, стоя на середине своей просторной комнаты, я чувствовала себя лишенной чего-то очень важного и ценного. Наверное, кто-нибудь другой окажись на моем месте, радовался бы, что судьба не выкинула его на улицу, а позволила жить в таком чудесном доме. Но все это была мишура. Я часто теряла ощущение реальности, мысли путались, а вечное уныние стало моей привычкой. Это была все та же я, но переродившаяся, изменившая ход каких-то событий.
Скинув одежду и небрежно кинув ее на пол, я подошла к большому прямоугольному зеркалу, украшавшему высокий шкаф-купе. Накрашенные ресницы кое-где слиплись от мокрого снега, а на белых щеках выступил едва заметный румянец. Светло-русые волосы, которые уже отросли и теперь доходили до плеч выглядели неопрятно и больше напоминали солому. Я до сих пор не знаю, зачем подстриглась и покрасилась, наверное, думала, что так изменится мое отношение к жизни. Я всегда носила длинные волосы и никогда не стригла их короче лопаток, но все в жизни меняется, и, честно говоря, я ни чуть не расстроилась, когда к моим ногам упали тяжелые темные пряди.
Пару раз проведя расческой по волосам, я отложила ее в сторону, а потом достала спортивный костюм. До ужина пока еще далеко, так что я смогу поваляться на кровати не меньше трех часов. И все-таки нужно было воспользоваться предложением Михаила и заехать в магазин. Хотелось пожевать чего-то особо вредного, наподобие чипсов или луковых колец. Теперь, когда я точно знала, что никогда не буду танцевать, меня не пугали лишние калории и килограммы.
Взяв пульт от телевизора, я чуть ли не прыжком пересекла расстояние до большой кровати, покрытой малиновым атласным покрывалом, и растянулась поверх его, как сытая кошка. Бездумно перелистывая каналы, я сама не знала, что хочу найти. Наткнувшись на какой-то душещипательный фильм, уже после пяти минут просмотра, я начинала весело усмехаться – сценарий был ужаснейшим, а актеры явно переигрывали. По другому каналу отчаянно рвала голос какая-то тощая девица, воодушевленно напевая в микрофон песню из «Титаника». По третьему каналу, как не удивительно, показывали балет. Мое сердце тут же больно защемило, и я поспешно переключила дальше, наткнувшись на трогательных бурых медведей, ловивших рыбу в быстрой реке. Почему-то последнее время я предпочитала смотреть именно канал о дикой природе. Мне нравились эти немые фильмы о диких кошках, медведях, волках и даже змеях. Все у них было как-то размеренно, четко, пусть и очень опасно.
В этот раз огромные бурые медведи боролись за территорию с волками, вынужденные прервать ловлю рыбы. Эта битва звериного мира напомнила мне ту, что была прошлым летом – мою битву. Я потеряла там не только Влада, но и себя. Господи, этого никогда не пережить! Грудь больно защемило и стало тяжело дышать. Прижав кулак к грудной клетке, я стала хватать открытым ртом воздух и закашлялась. Горький ком моих страданий не хотел рассасываться, тело начинала бить дрожь. Это нервы, чертовы нервы…
Потянувшись к прикроватной тумбочке, я на ощупь отыскала ящик и с силой открыла его. Судорожно перебирая бумажные носовые платки, все возможные крема и некоторые безделушки, я, наконец, нашла маленький бутылек с нужным лекарством. Положив две таблетки на язык, я достала из-под кровати бутылку минеральной воды и сделала большой глоток. Потом еще и еще один. Замерев на пару минут, я почувствовала, как дрожь начинает оставлять тело, сердце принимало обычный ритм, хоть по щеке все-таки успела скатиться одинокая слеза. Смахнув ее, я приложила ладонь к вспотевшему лбу. Если так будет продолжаться, мне и до психушки не далеко.
Спустя минут двадцать я уже стояла на узеньком балконе, принадлежащим моей комнате и курила. Раньше я никогда не испытывала тяги к никотину, хотя лет в тринадцать, кажется, попросила знакомых девчонок научить меня курить. Ощущение было омерзительным! Мне казалось, что мои легкие в один миг сжались, просто склеились, и уже никогда не вернуться в прежнее положение. Тогда я думала, что ни за что на свете не стану курить. Но прошли годы и сейчас, я затягиваюсь тонкой сигареткой, как заправский курильщик, причем не испытываю от этого никакого удовольствия. Почему-то мой организм отчаянно требует никотина, но каждый раз, когда едкий дым достигает легких, я пытаюсь понять, как я могла так низко пасть, чтобы снова и снова прикуривать сигарету.
Затушив окурок о железный поручень балкона, я прошла в ванную комнату и смыла его в унитаз. От рук теперь пахло табаком, и никаким мылом это уже не смыть, так что придется некоторое время изо всех сил игнорировать эту неприятность. Почистив зубы, чтобы уничтожить едкий запах хотя бы изо рта, я умылась, смыв весь свой макияж, и вернулась в комнату. Около кровати валялся ящик из тумбочки, чье содержимое высыпалось на пол, покрытый светлым ковролином. Нехотя собирая все обратно, я вдруг наткнулась на вещь, которую предпочитала бы вообще никогда не видеть. Цепочка. Та самая цепочка, которая принадлежала Владу. Нет, вернее, она принадлежала сначала мне, а только потом Владу. Он так сказал, он так хотел!
Тем временем психотерапевт закончил сеанс и, пожав друг другу руки, мы разошлись каждый в свою сторону. Конечно, я сильно утрирую. Он остался в своем кабинете, ожидая прихода следующего пациента, я же пожелала доброго дня его приветливой секретарше и покинула здание клиники.
Заснеженная улица встретила меня сильными порывами ветра и жесткой январской метелью. Опасливо оглядевшись по сторонам, я поглубже закуталась в шерстяной шарф и скользнула в машину, которую Алек выделил мне вместе с водителем. Этого коренастого мужчину с сосредоточенным выражением лица звали Михаил. Ему было сорок пять лет, и он имел обыкновение молчать. Все чаще я ловила себя на мысли, что Алек специально дал мне его, чтобы я не могла выспросить какие-нибудь старые секреты семьи Гроссу. Смешно и глупо, но другого объяснения я этому не находила. Я видела двух других водителей, поверьте, они ни чуть не похожи на Михаила.
- Домой или в кафе? Может, в магазин? – спросил он.
- Домой, - отозвалась я, чуть ли не морщась на слове «дом».
Что поделать, но даже шикарный особняк никогда не сможет стать моим домом.
Машина ехала медленно и ровно, не пропуская, кажется, ни одного светофора. Еще одна положительная черта Михаила – ехать с ним безопаснее, чем сидеть дома на диване.
Мимо проплывали магазины, кафе, музеи и гостиницы, кое-где показывались снегоуборочные машины, хотя метель и не собиралась идти на убыль. Если так пойдет, то к вечеру образуется пробка. Хотя, должно ли меня это волновать? Нет, конечно же. Я в это время уже буду сидеть в комнате, и пялиться в телевизор. От этой мысли было совсем не весело, сплошное однообразие уже подкатывало к горлу, грозясь однажды выйти наружу.
- Михаил, включите радио, пожалуйста, - попросила я, на несколько секунд отклонив голову от стекла.
Тот кивнул и тут же включил магнитолу, чуть прибавив громкость. Уютный салон автомобиля тут же охватил незатейливый мотив, снабженный трогательной рифмой на румынском. Я выучила язык несколько месяцев назад, так что теперь не испытывала трудностей. Нужно сказать, что это учение далось мне на удивление легко.
Бухарест, живущий полной зимней жизнью, оставался позади, все чаще попадались деревья и вымощенные дороги, ведущие в поселки исключительно для богатых людей. В одном из таких поселков и обитали Искатели, или в народе семья Гроссу. Это было очень удобно для таких важных для государства личностей. Охраняемая территория, высокие заборы, снабженные скрытыми видео камерами – не жилой поселок, а целая военная база. И очень жаль, что все они не разделяли моего сарказма. Иногда я ловила себя на мысли, что чувствую себя кем-то из тайных врагов Румынии, ибо такие условия проживания были не для меня.
Наконец, на горизонте показался чистенький и величественный дом Гроссу. Это было огромное белокаменное строение, с четырьмя тоненькими башенками, крытыми черепицей и имевшее внутри около ста комнат. С фасада дом был больше похож на миниатюрный замок, но не внушал трепетного ужаса, здесь отовсюду веяло размеренностью и защищенностью. Как я узнала позже, это родовое гнездо всех Гроссу, и несколько лет назад его старательно перестраивали, чтобы придать более современный вид.
Во внутреннем дворе дома располагался большой квадратный бассейн, выложенный бледно-голубой плиткой, а ухоженный сад, имевший в своем распоряжении многочисленные яблони, груши, сливы и виноградники, я уже не говорю о клумбах с цветами, казался целой райской рощей. Наверное, не будь в моей жизни трагедий, я бы не переставала восхищаться такой красотой и роскошью, но тогда, как и теперь, я считаю все это простой необходимостью.
Михаил умело вел машину на внутренний двор, после того, как немного сонный охранник отворил ворота. Хорошо, что ехала я, а не Алек, он бы тут же придрался к этому «великану на стреме» и уволил бы его в два счета. Машина остановилась точно у парадного входа, и я несколько минут помедлила, прикидывая, кто бы мог в это время уже быть дома. По моим предположениям не больше пяти человек, не считая троих маленьких детей. Да, в этом доме живет столько народу, что он больше напоминает придорожную гостиницу.
Поблагодарив Михаила, я неспешно вышла из машины, по инерции прикрывая рукой левое колено. Оно уже давно не болело и не вызывало дискомфорт, - и это было еще одной загадкой, - будто бы у меня никогда и не было травмы, но я все равно старалась его не перетруждать.
Отперев дверь своим ключом, я тихо вошла внутрь. У меня всегда была привычка особо не шуметь, а здесь просто сама атмосфера к этому располагала. Откуда-то доносился звук рояля, кто-то упорно разучивал гаммы, и я даже знала кто. Детский смех и плач смешивался в один не понятный звук, сопровождаемый возней, но все это перебивал запах борща, тонким ароматом, струящимся из кухни. Я, не раздумывая, шмыгнула именно туда, едва успев скинуть зимнюю куртку на меху и вязаную шапочку. Кухарка, которую звали Мирта, задумчиво смотрела в окно, подперев подбородок кулаком. Она была пышечкой, но это ничуть ее не портило, казалось, похудей она на пару кило, все ее скрытое обаяние разом пройдет. Мирта была очень доброй, немного пошлой, но не любопытной, ее вполне устраивало место работы и щедрые хозяева.
- Тебе нужно было родиться кошкой, Кэт, - усмехнулась она, и повернула голову в мою сторону. – Как всегда очень тихо входишь.
Я нерешительно замерла на пороге и тупо улыбнулась.
- Проголодалась? – спросила Мирта, подходя к плите.
- Ага, - отозвалась я. – На улице такая метель!
Она ничего не ответила, наливая мне в тарелку горячий борщ, от одного взгляда на который у меня слюнки потекли.
- «Старички» ждали тебя к обеду, - проговорила Мирта, ставя передо мной тарелку и пододвигая хлеб. – Снова врач проводил свои тесты?
- У них так принято, - ответила я, принимаясь за еду.
Та кивнула, решив, видимо, что это не ее дело.
- Иштван сегодня не в духе, - сказала через некоторое время она, снова подходя к окну. – Не перечь ему, если будет приставать с расспросами. Ему не долго осталось уж…
- Мирта! – рассмеялась я. – Если бы Алек тебя слышал…
- Его нет сейчас, поэтому я и говорю, - усмехнулась она в ответ. – Да и все «старички» не лучше Иштвана.
Я не нашлась, что ответить. Мирта называла «старичками» четверых престарелых Гроссу: Иштвана, которому под Рождество стукнуло восемьдесят семь, девяностопятилетнюю Корину, а так же Грегора с его женой Маргаритой, которым, соответственно, было семьдесят три и шестьдесят два. Они были старейшими из рода Гроссу и всегда все обо всем знали, по каким-то не писаным законам семьи от них категорически нельзя было ничего скрывать. Иштвана нельзя было назвать общительным. Иногда мне казалось, что книги он любит больше, чем своих детей или внуков: каждый день он закрывался в библиотеке и не выходил оттуда иногда до самого вечера. Но, не смотря на такую отрешенность от внешнего мира, Иштван производил впечатление грозного и волевого отца семейства, такого диктатора, который иногда мог одним веским замечанием втоптать тебя в пол.
Прямой противоположностью была его кузина Корина, которая единственная из женщин Гроссу обладала большой экстрасенсорной силой. С ее мнением в семье считались точно так же, как с мнением Иштвана, хотя иногда мне казалось, что Корине совершенно не интересно вертеться в этом водовороте событий. Она была уравновешенной, сдержанной в своих эмоциях бабушкой, с мечтательным взглядом потускневших голубых глаз и особенной страстью к вышиванию. По утрам в выходные дни она всегда занималась рукоделием, устроившись в большом удобном кресле у самого окна. Корина мне нравилась, но иногда ее чрезмерная манерность и воспитанность выводили из себя.
Грегора бы я назвала вечным романтиком. Все в его виде, начиная от предпочтений в одежде и заканчивая речью, говорило о том, что он именно тот рыцарь без страха и упрека, который готов на все ради своей дамы. Несмотря на достаточно почтенный возраст, Грегор не скрывал свою пылкую любовь к своей жене, Маргарите, которая была не меньшим романтиком, чем он сам. Те Гроссу, что помоложе, за глаза называли их ГреМар, соединяя три первых буквы от их имен и никто, конечно же, никто не говорил «бабушка Маргарита» и «дедушка Грегор», только Марго и Грегор, словно они все еще были наивными подростками.
Они оба любили одних и тех же поэтов, стихи которых, частенько зачитывали мне в качестве знакомства с искусством. Первое время я слушала их с радостью, но потом мне стало очень надоедать. То ли действие лекарств закончилось, то ли они, правда, уже перестали меня занимать. Я вообще в последнее время заметила за собой такую черту, как непостоянство: мне всегда хотелось чего-то нового.
Доев борщ, я с удовольствием выпила две чашки чая, отказавшись от тушеной картошки. Мирту это расстроило, но я на самом деле была сыта, и поспешила в свою комнату, тем самым уклонившись от бесполезных разговоров. Не то, чтобы мне не хотелось поговорить, очень хотелось! Но с другой стороны, в этих разговоров не было ничего, они меня не спасали от одиноких утопических мыслей в тишине своей комнаты.
Моя комната находилась на втором этаже и окнами выходила в сад. Когда Алек привез меня после реабилитации, он предложил мне выбрать любую комнату, но мне было как-то не до этого. Единственным моим желанием было то, чтобы окна выходили в сад. Природа удивительно быстро приводила меня в состояние равновесия, и я могла часами сидеть на подоконнике и смотреть на деревья, на видневшиеся вдалеке горы, с заснеженными пиками.… Это было единственное, что связывало меня с Владом. С погибшим Владом. И как только я оставалась одна, от осознания этой потери хотелось рыдать. Просто упасть на кровать, закусив край подушки, и рыдать так тихо, чтобы никто не мог услышать. Даже сейчас, стоя на середине своей просторной комнаты, я чувствовала себя лишенной чего-то очень важного и ценного. Наверное, кто-нибудь другой окажись на моем месте, радовался бы, что судьба не выкинула его на улицу, а позволила жить в таком чудесном доме. Но все это была мишура. Я часто теряла ощущение реальности, мысли путались, а вечное уныние стало моей привычкой. Это была все та же я, но переродившаяся, изменившая ход каких-то событий.
Скинув одежду и небрежно кинув ее на пол, я подошла к большому прямоугольному зеркалу, украшавшему высокий шкаф-купе. Накрашенные ресницы кое-где слиплись от мокрого снега, а на белых щеках выступил едва заметный румянец. Светло-русые волосы, которые уже отросли и теперь доходили до плеч выглядели неопрятно и больше напоминали солому. Я до сих пор не знаю, зачем подстриглась и покрасилась, наверное, думала, что так изменится мое отношение к жизни. Я всегда носила длинные волосы и никогда не стригла их короче лопаток, но все в жизни меняется, и, честно говоря, я ни чуть не расстроилась, когда к моим ногам упали тяжелые темные пряди.
Пару раз проведя расческой по волосам, я отложила ее в сторону, а потом достала спортивный костюм. До ужина пока еще далеко, так что я смогу поваляться на кровати не меньше трех часов. И все-таки нужно было воспользоваться предложением Михаила и заехать в магазин. Хотелось пожевать чего-то особо вредного, наподобие чипсов или луковых колец. Теперь, когда я точно знала, что никогда не буду танцевать, меня не пугали лишние калории и килограммы.
Взяв пульт от телевизора, я чуть ли не прыжком пересекла расстояние до большой кровати, покрытой малиновым атласным покрывалом, и растянулась поверх его, как сытая кошка. Бездумно перелистывая каналы, я сама не знала, что хочу найти. Наткнувшись на какой-то душещипательный фильм, уже после пяти минут просмотра, я начинала весело усмехаться – сценарий был ужаснейшим, а актеры явно переигрывали. По другому каналу отчаянно рвала голос какая-то тощая девица, воодушевленно напевая в микрофон песню из «Титаника». По третьему каналу, как не удивительно, показывали балет. Мое сердце тут же больно защемило, и я поспешно переключила дальше, наткнувшись на трогательных бурых медведей, ловивших рыбу в быстрой реке. Почему-то последнее время я предпочитала смотреть именно канал о дикой природе. Мне нравились эти немые фильмы о диких кошках, медведях, волках и даже змеях. Все у них было как-то размеренно, четко, пусть и очень опасно.
В этот раз огромные бурые медведи боролись за территорию с волками, вынужденные прервать ловлю рыбы. Эта битва звериного мира напомнила мне ту, что была прошлым летом – мою битву. Я потеряла там не только Влада, но и себя. Господи, этого никогда не пережить! Грудь больно защемило и стало тяжело дышать. Прижав кулак к грудной клетке, я стала хватать открытым ртом воздух и закашлялась. Горький ком моих страданий не хотел рассасываться, тело начинала бить дрожь. Это нервы, чертовы нервы…
Потянувшись к прикроватной тумбочке, я на ощупь отыскала ящик и с силой открыла его. Судорожно перебирая бумажные носовые платки, все возможные крема и некоторые безделушки, я, наконец, нашла маленький бутылек с нужным лекарством. Положив две таблетки на язык, я достала из-под кровати бутылку минеральной воды и сделала большой глоток. Потом еще и еще один. Замерев на пару минут, я почувствовала, как дрожь начинает оставлять тело, сердце принимало обычный ритм, хоть по щеке все-таки успела скатиться одинокая слеза. Смахнув ее, я приложила ладонь к вспотевшему лбу. Если так будет продолжаться, мне и до психушки не далеко.
Спустя минут двадцать я уже стояла на узеньком балконе, принадлежащим моей комнате и курила. Раньше я никогда не испытывала тяги к никотину, хотя лет в тринадцать, кажется, попросила знакомых девчонок научить меня курить. Ощущение было омерзительным! Мне казалось, что мои легкие в один миг сжались, просто склеились, и уже никогда не вернуться в прежнее положение. Тогда я думала, что ни за что на свете не стану курить. Но прошли годы и сейчас, я затягиваюсь тонкой сигареткой, как заправский курильщик, причем не испытываю от этого никакого удовольствия. Почему-то мой организм отчаянно требует никотина, но каждый раз, когда едкий дым достигает легких, я пытаюсь понять, как я могла так низко пасть, чтобы снова и снова прикуривать сигарету.
Затушив окурок о железный поручень балкона, я прошла в ванную комнату и смыла его в унитаз. От рук теперь пахло табаком, и никаким мылом это уже не смыть, так что придется некоторое время изо всех сил игнорировать эту неприятность. Почистив зубы, чтобы уничтожить едкий запах хотя бы изо рта, я умылась, смыв весь свой макияж, и вернулась в комнату. Около кровати валялся ящик из тумбочки, чье содержимое высыпалось на пол, покрытый светлым ковролином. Нехотя собирая все обратно, я вдруг наткнулась на вещь, которую предпочитала бы вообще никогда не видеть. Цепочка. Та самая цепочка, которая принадлежала Владу. Нет, вернее, она принадлежала сначала мне, а только потом Владу. Он так сказал, он так хотел!
