Топор. Алёшин
Комбриг спал на левом боку укрывшись с головой шинелью, так было теплее, буржуйку в комнате поставили ,а вот дров не завезли.
Ежик рыжих с проседью волос грел плохо. а если у Алёшина замерзала голова ,то потом болела нещадно. Причем боль перекидывалась на зубы, а это было невыносимо мучительно.Болели даже те зубы которых не было.
Алёшину снились эшелоны с боевой техникой, едущей на фронт. Бесконечная череда вагонов, платформ с зачехлёнными орудиями и укрытыми, словно лошади попонами, танками.
Время для сна оставалось мало, но ему хватало трех-четырех часов, чтобы выспаться, сказывалась лагерная выучка.
Когда в тридцать седьмом его осудили бессрочно, и он попал в лагерь в котором первым делом надо было не сломаться. А опустится было отчего: в зоне власть была за коронованными уголовниками. Это была каста, которая уважала только силу.
А уж силой Петра Алёхина Бог не обидел. По молодости таскал тюки на пристани, а позже в цирке гиревым жонглёром удивлял публику. А уже потом закружила сначала Империалистическая, а потом и Гражданская война.
Цирк научил его сносить боль и бороться до конца, а война мозгами шевелить.
Оказалось простому парнишке с Волги не только сила дана ,но и смекалка и даже талант к войне, пропади она пропадом.
В лагере зауважали его силу, когда он с парой бывших офицеров, устроил драку за распределение пайка.
До этого большая доля доставалась уголовным, многие из которых не работали до седьмого пота, как политические. После пары кровавых схваток, когда на кону стояла жизнь, еда стала распределятся поровну.
Пётр три дня отлежался в госпитале с легкими ножевыми ранениями.
Но как ни странно уважать его больше стали не за силу, а за другой талант: Алёшин прекрасно рисовал.
Особенно хорошо ему удавались мелкие детали. Научившись у опытных зэка набивать татуировку он прослыл настоящим рукотворцем по части куполов, чертей и дев.
Сам он татуировку не набивал, не любил, категорически. Зато благодаря живописному таланту даже зубы себе в зоне вставил. Передние четыре были выбиты рьяными чекистами на допросах. Он никому не рассказывал о тех неделях в застенках НКВД, но лица мучителей помнил ,как художник, во всех подробностях.
Никто в Алёшине не мог поколебать веры в правоту Сталина о чистке рядов в армии. Ошибка, просто ошибка. комбриг в это свято верил. А иначе как жить без веры?
Его реабилитировали и восстановили в звании в 1942.когда стало понятно, что война затяжная и шапками врага не закидать.
Эшелоны во сне комбрига наконец-то прибыли к месту назначения и паровоз дал гудок, потом ещё один. Алёшин проснулся ,рывком сел на диване.
Это звонил телефон, дверь кабинета скрипнула, в образовавшийся проём заглянула девчонка-связистка
—Товарищ комбриг, «Орел» на связи.
Позывной «Орёл» был у командующего фронтом. Алешин окончательно пробудившись ответил на звонок. Коротко доложил обстановку и положил трубку. Выглянул из кабинета и недовольно пробурчал.
— Где чай ?— И только потом поднял глаза.
- Ефрейтор Синичкина! –отрапортовала связистка. Она была новенькая и кажется не привыкла к такому тону.
— Зоопарк какой-то, – подумал Алёшин, имея ввиду, что у командира роты связи была фамилия Зайцева.
Синичкина принесла и чай, такой какой он любил — крепко заваренный, ароматный и тарелочку с бутербродами: щучья икра на тонком слое американского маргарина.
И тут он её рассмотрел. Ладно сидящая гимнастёрка в меру ушитая, чтобы не обтягивать грудь, а та, не два прыщика была. Юбка ниже колена и хромовые сапожки, шитые видимо на заказ.
Конечно Алешин не знал, что это подарок Григория Ивановича .
Пока девушка ставила поднос с поздним ужином или ранним завтраком, Пётр рассмотрел её лицо.
Тонкие черты , пухлые детские губы и темно-русые брови, темнее, чем светлые кучерявые волосы.
Острижена связистка была коротко, непокорная прядка с завитком выскользнула из-за аккуратного ушка и закрыла лицо.
«А глаза то я не успел рассмотреть», – отчего то огорченно подумалось комбригу.
Он отбросил все посторонние мысли, и сел за карту изучая в который раз диспозицию. Прорыв ждать можно было в направлении от села Анино.
Слева болота, справа густой лес и только от деревни шли поля в сторону их линии обороны. Место где есть развернуться танкам, своим и чужим.
Только танков у Алёшина не было. Два тяжелых «КВ» чудом не сгоревших в первые годы войны и подлатанных местными умельцами.
Вся сила удара собиралась намного южнее. Правда никто этого не говорил открыто. Но по картам в штабе командующего фронтом, и по его редким приездам сюда, к Алешину, было понятно ,что направление главного удара не у них. Чаще товарищ «Орёл» в Москву летал, чем комбрига визитами баловал. Выходило, что если они и пойдут вперёд, то только для отвлечения сил противника. Ложный удар. Ну пусть даже так , лишь бы вперед ,в наступление!
Комбриг спал на левом боку укрывшись с головой шинелью, так было теплее, буржуйку в комнате поставили ,а вот дров не завезли.
Ежик рыжих с проседью волос грел плохо. а если у Алёшина замерзала голова ,то потом болела нещадно. Причем боль перекидывалась на зубы, а это было невыносимо мучительно.Болели даже те зубы которых не было.
Алёшину снились эшелоны с боевой техникой, едущей на фронт. Бесконечная череда вагонов, платформ с зачехлёнными орудиями и укрытыми, словно лошади попонами, танками.
Время для сна оставалось мало, но ему хватало трех-четырех часов, чтобы выспаться, сказывалась лагерная выучка.
Когда в тридцать седьмом его осудили бессрочно, и он попал в лагерь в котором первым делом надо было не сломаться. А опустится было отчего: в зоне власть была за коронованными уголовниками. Это была каста, которая уважала только силу.
А уж силой Петра Алёхина Бог не обидел. По молодости таскал тюки на пристани, а позже в цирке гиревым жонглёром удивлял публику. А уже потом закружила сначала Империалистическая, а потом и Гражданская война.
Цирк научил его сносить боль и бороться до конца, а война мозгами шевелить.
Оказалось простому парнишке с Волги не только сила дана ,но и смекалка и даже талант к войне, пропади она пропадом.
В лагере зауважали его силу, когда он с парой бывших офицеров, устроил драку за распределение пайка.
До этого большая доля доставалась уголовным, многие из которых не работали до седьмого пота, как политические. После пары кровавых схваток, когда на кону стояла жизнь, еда стала распределятся поровну.
Пётр три дня отлежался в госпитале с легкими ножевыми ранениями.
Но как ни странно уважать его больше стали не за силу, а за другой талант: Алёшин прекрасно рисовал.
Особенно хорошо ему удавались мелкие детали. Научившись у опытных зэка набивать татуировку он прослыл настоящим рукотворцем по части куполов, чертей и дев.
Сам он татуировку не набивал, не любил, категорически. Зато благодаря живописному таланту даже зубы себе в зоне вставил. Передние четыре были выбиты рьяными чекистами на допросах. Он никому не рассказывал о тех неделях в застенках НКВД, но лица мучителей помнил ,как художник, во всех подробностях.
Никто в Алёшине не мог поколебать веры в правоту Сталина о чистке рядов в армии. Ошибка, просто ошибка. комбриг в это свято верил. А иначе как жить без веры?
Его реабилитировали и восстановили в звании в 1942.когда стало понятно, что война затяжная и шапками врага не закидать.
Эшелоны во сне комбрига наконец-то прибыли к месту назначения и паровоз дал гудок, потом ещё один. Алёшин проснулся ,рывком сел на диване.
Это звонил телефон, дверь кабинета скрипнула, в образовавшийся проём заглянула девчонка-связистка
—Товарищ комбриг, «Орел» на связи.
Позывной «Орёл» был у командующего фронтом. Алешин окончательно пробудившись ответил на звонок. Коротко доложил обстановку и положил трубку. Выглянул из кабинета и недовольно пробурчал.
— Где чай ?— И только потом поднял глаза.
- Ефрейтор Синичкина! –отрапортовала связистка. Она была новенькая и кажется не привыкла к такому тону.
— Зоопарк какой-то, – подумал Алёшин, имея ввиду, что у командира роты связи была фамилия Зайцева.
Синичкина принесла и чай, такой какой он любил — крепко заваренный, ароматный и тарелочку с бутербродами: щучья икра на тонком слое американского маргарина.
И тут он её рассмотрел. Ладно сидящая гимнастёрка в меру ушитая, чтобы не обтягивать грудь, а та, не два прыщика была. Юбка ниже колена и хромовые сапожки, шитые видимо на заказ.
Конечно Алешин не знал, что это подарок Григория Ивановича .
Пока девушка ставила поднос с поздним ужином или ранним завтраком, Пётр рассмотрел её лицо.
Тонкие черты , пухлые детские губы и темно-русые брови, темнее, чем светлые кучерявые волосы.
Острижена связистка была коротко, непокорная прядка с завитком выскользнула из-за аккуратного ушка и закрыла лицо.
«А глаза то я не успел рассмотреть», – отчего то огорченно подумалось комбригу.
Он отбросил все посторонние мысли, и сел за карту изучая в который раз диспозицию. Прорыв ждать можно было в направлении от села Анино.
Слева болота, справа густой лес и только от деревни шли поля в сторону их линии обороны. Место где есть развернуться танкам, своим и чужим.
Только танков у Алёшина не было. Два тяжелых «КВ» чудом не сгоревших в первые годы войны и подлатанных местными умельцами.
Вся сила удара собиралась намного южнее. Правда никто этого не говорил открыто. Но по картам в штабе командующего фронтом, и по его редким приездам сюда, к Алешину, было понятно ,что направление главного удара не у них. Чаще товарищ «Орёл» в Москву летал, чем комбрига визитами баловал. Выходило, что если они и пойдут вперёд, то только для отвлечения сил противника. Ложный удар. Ну пусть даже так , лишь бы вперед ,в наступление!
