***Хранительница***
Глаза болели, нудно и почти уже привычно. Опухшие от слез веки казались тяжелыми и Майя никак не могла собраться с силами, чтобы поднять их. Чтобы подняться самой.
Да и зачем?
– Да-да, и миски тоже. Кому они теперь нужны?
Голос мамы, громкий, командный, доносился из глубины дома. Следом раздался приглушенный шум, шаги по коридору. Кажется, идут к комнате Майи. Зачем? Фальшиво посочувствовать? Пустить скорбную слезу на потеху публике? Пусть даже и вся публика – дочь да единственная служанка.
Дверь открылась.
– Майя, ты всё ещё в постели?
Разве не очевидно?
Девушка перевернулась с боку на спину, отбросила с лица длинные темно-каштановые пряди растрепанных волос. Вроде бы такое простое движение – поднять веки – и одновременно трудное, словно пытаешься забраться по отвесной стене, не имея под рукой никаких приспособлений для подъёма.
– Мне тоже жаль Эмбер, но что ещё мы могли сделать? – Мама замерла на пороге. На округлом полном лице маска должной печали, взгляд полон сострадания и жалости. – По крайней мере, она больше не страдает, бедняжка. Я тоже плакала всё утро.
Мамин взор опустился на овальную плетеную корзину на полу возле шкафа, в которой Эмбер если и спала, то редко, предпочитая подушку хозяйки. И только в последние дни болезни лежала в корзине, дыша тяжело, с шипением. Минута тишины, шумный грустный вздох и мамина дородная фигура в синем платье посторонилась, пропуская в комнату служанку.
– Галли, и это заберите. Пойми, Майя, эти вещи, они, – театральный всхлип, – будут только напоминать.
Галли, женщина немолодая, сухощавая, взяла корзину, вынесла торопливо, не глядя на девушку.
Майя всё-таки заставила себя сесть на постели. Опустевшее место, наоборот, привлекало внимание своей неправильностью, резало глаз отсутствием чего-то важного. Разрывало сердце болью потери.
– Мама, но я же… – начала девушка.
Могу призвать со временем другого хранителя. И даже призовет наверняка – ведьма не может работать без хранителя, слишком рискованно и редко кому хватало лишь собственного резерва, но, что гораздо важнее, с хранителем надежнее, веселее. Хранитель дарит не только свою силу, он отдает тепло, нежность и преданность, прося взамен так ничтожно мало. Крышу над головой, миску с едой. Немного ласки. И незаметно становится другом, близким существом, связанным с хозяйкой узами порой куда более крепкими, нежели иной раз бывают связаны два человека.
– В твоём возрасте пора подумать о будущем, – напомнила мама. – Сколько можно заниматься всеми этими… травами, которыми ты забила всю кухню, заклинаниями и прочими странными вещами? А всякие астральные сущности и другие миры и вовсе больше похожи на бред сумасшедшего или результат чересчур богатой фантазии. Я знаю, воображение у тебя живое, однако воображением сыт не будешь.
– Эти вещи делают наш мир чуточку лучше, чуточку добрее. И это моя работа, которую я действительно люблю.
– Если бы твоя, как ты говоришь, работа ещё и оплачивалась достойно, а не теми грошами, что приносят тебе твои малахольные клиенты. Баловаться магией ты можешь и в свободное время, если тебе так хочется. В самом деле, что за глупая блажь называть занятие, годящееся лишь в качестве хобби, работой? Посмотри на себя – ни мужа, ни хотя бы работы приличной.
Стиснуть зубы. Промолчать. Не дать вырваться какой-нибудь язвительной фразе, грубому обвинению. Мама обидится. И всё равно ничего не поймет.
– Так будет лучше, Майя. Если уж так сложилось, что Эмбер сдо… умерла, то почему бы тебе не воспользоваться этим шансом и не начать нормальную жизнь? Тебе вовсе необязательно бередить рану, заводя новую кошку, или как вы их там называете. – Улыбка, ласковая до тошноты.
Просьба, граничащая с приказом.
Наконец мама вышла, закрыв за собой дверь.
Майя встала с постели, приблизилась к окну. На закате зимы снег потерял прежнюю свою белизну, пышность, воздушность. Просевшая опара сугробов во дворе, местами сероватых, местами желтоватых. Кривоватые дорожки, заледенелые, истоптанные, тянущиеся от дома к дому. Низкое небо в белесой мгле, редкие снежинки, то ли падающие вниз, то ли поднимающиеся вверх вопреки законам природы. Голые, понурые деревья. Редкие люди, бессмысленно спешащие куда-то.
Эмбер ушла за грань ранним утром, в вязких предрассветных сумерках. Два долгих, мучительных дня агонии, тщетных попыток, осознания собственного бессилия и ожидания. Помогать другим и не суметь помочь близкому, родному существу. Уязвимая физическая оболочка оставалась таковой даже у хранителей, у тех, кто в облике кошек помогал ведьмам. Тело старело, а Майя и Эмбер вместе уже больше шестнадцати лет. Они обе знали, понимали, что конец неизбежен, но девушке не хотелось верить, что он наступит так скоро.
Не сейчас. Ещё месяц-другой, третий, а там и полгода, и год минует. Однако смерть неумолима, никому не дано уйти от власти Старухи.
Её рыжий лучик, её янтарная кошечка покинула свою хозяйку. Верная пушистая подружка, спутник, проводник и защитник, с которой Майя делала первые шаги на пути ведьмы. С которой делила первые ошибки и удачи в освоении искусства ведьмовства, которая согревала ночами и всегда была рядом.
Кто-то скажет, подумаешь, кошка сдохла. Пусть даже и ведьмина хранительница. Майя слышала о ведьмах, опустошавших своих хранителей за несколько лет, менявших их с той же легкостью, с какой иные девушки – кавалеров, а потом отбрасывавших без малейших угрызений совести.
Но Майя никогда не брала у Эмбер больше силы, чем требовалось для заклинания.
Отвернувшись от окна, девушка взяла со стула халат, надела. Несколько часов назад по пробуждению ей хватило одного лишь взгляда на пустую корзину, чтобы разразиться слезами. Плакала горько, в подушку, захлебываясь рыданиями, опасаясь, что услышит мама или Галли. Разумеется, позже всё равно пришлось рассказать – как иначе объяснить, почему дочь не желает выходить к завтраку? Ответить на дежурный вопрос, как там Эмбер? Хорошо, тела хранителей после смерти развеиваются бесследно, в противном случае маму глубоко взволновала бы проблема кошачьих похорон зимой.
Сколько заботы, с ума сойти можно… особенно от человека, который, в последний год глядя на стареющую кошку, всё чаще повторял, когда же эта животина наконец… умрет.
Стараясь не смотреть на место, где стояла корзина, Майя распахнула дверцы шкафа, достала с верхней полки свечку. Поставила в маленький подсвечник, зажгла. Стены давили, сжимались вокруг кольцом незримым, душащим и одновременно собственная небольшая спальня стала вдруг казаться слишком просторной, слишком свободной.
– Прощай, моя янтарная кошечка, – прошептала девушка, глядя на язычок пламени, задорный, рыжий, точно хвост Эмбер. – Я знаю, там, куда ты уходишь, тебе будет хорошо.
Старая кровать скрипнула неожиданно, как бывало всегда, когда Эмбер запрыгивала на неё. И голых лодыжек словно коснулся теплый пушистый бок, скользнул вдоль невесомо.
Я всегда буду с тобой в твоём сердце. Когда-нибудь мы встретимся снова – ты ведь помнишь, что у нас девять жизней?
Майя вытерла потекшие вновь слезы, улыбнулась, слушая, как тает, растворяется вдали тихое кошачье мурлыканье.
* * *
Весна в этом году пришла рано. Ворвалась стремительно, дерзко, ломая оковы слежавшегося снега, согревая мерзлую землю, пробуждая жизнь вокруг. Заструилась ручейками, застучала капелью, наполнила воздух запахом воды, влажной земли и первоцветов.
Майя радовалась весне, теплому солнцу, почкам на деревьях и кустах, с каждым днем становившимся всё крупнее, набухавшим готовыми вот-вот распуститься нежными листьями. Даже мамино привычное ворчание не могло заглушить восторга, счастья, которые испытывала девушка, выбравшись из кокона зимы, оставив позади тяжелые дни.
Маленький чёрно-белый котенок, казалось, ждал Майю. Сидел на ведущей к её дому дорожке и мяукал тоненько, но требовательно. Завидев возвращающуюся домой девушку, поднялся, направился деловито ей навстречу, осторожно переступая грязными белыми лапками по плитке. Майя остановилась, опустилась на корточки, перехватывая неожиданно внимательный взгляд больших зеленых глаз, чувствуя тепло в сердце, так похожее на то, что возникло, когда она, будучи ещё подростком, нашла Эмбер.
Похожее, но немного другое.
– Привет. – Девушка осторожно погладила котенка по головке.
Затем взяла на руки, выпрямилась и понесла малыша в дом.
А по залитой лучами дорожке скользнула кошачья тень, рыжая, гибкая, мимолётная, и исчезла, обернувшись солнечным зайчиком.
