Ребёнком я мечтал стать пастухом. Сидеть в тени, следить за стадом, покуривая сигарету. Представьте себе! Статный мужчина. В одной руке кнут, в другой - папироса. Одним глазом приглядывает за стадом, а сам, сплёвывая, рассказывает байки малышне. Те слушают, затаив дыхание. В бурном детском воображении это был идеал.
Неудивительно, что к пятнадцати годам я стал заядлым курильщиком и казался себе очень взрослым.
Тут началась война. Мужчин забрали на фронт, женщины ушли рыть окопы. Колхозный скот погнали на восток. Сердце замирало от его тоскливого мычания. Решением свыше их гнали дальше от войны.
К концу лета деревня почти опустела. Остались дети, старики и подростки вроде меня. Наступило время сбора урожая, людей не хватало. Мне впервые доверили пасти лошадей, больше некому. Я почти не спал, боялся подвести доверившихся односельчан, и много курил. Папиросы успокаивали и не давали заснуть.
Конец лета и начало осени могли показаться безмятежными, если бы не постоянное ожидание беды и не самолёты, время от времени кружащие над деревней. Мы боялись вылезать днём, двигались перебежками и ждали прихода ночи. Под её покровом собрали урожай.
Чем ближе становилась зима, тем сильнее росло чувство беды. Она пришла. В октябре.
Немцы без боя захватили деревню. С кем воевать, если остались одни немощные да слабые. Мы стали чужими в собственных домах. Нет, нас не прогнали, разрешили остаться, но относились как к мебели или скотине. Пока мы вели себя тихо, не протестовали и не вмешивались, нас не трогали, но стоило провиниться или попасть под горячую руку - убивали без раздумий.
Мы с горечью наблюдали, как они поедают овец и коров, но не вмешивались.
К ноябрю папиросы закончились, исчезла единственная отдушина. Отыскать новые или скрутить не представлялось возможным. Жажда покурить с каждым днём становилась всё сильнее и сильнее. Больше терпеть было невозможно. И мне повезло.
В один из дней немцам выдали пайку на месяц: сигареты и одна большая сигара. Затаив дыхание, я наблюдал как прячет ценную коробочку толстый фашист. Едва дождался пока они выйдут, и вытащил из нычки сигару. Быстро спрятал её за пазуху, предвкушая как буду медленно и с наслаждением курить.
Тихо пробрался в сарай, и перевёл дух. Кругом стояла тишина, лишь вдали на другом конце деревни слышалась немецкая речь. Моей кражи никто не заметил.
Спрятался в дальний угол сарая, чтобы меня не сразу заметили. Дрожащими руками вытащил из кармана сигару. Достал тощий спичечный коробок. Зажёг спичку. Поднёс к сигаре. Тонкий дымок поплыл к балкам. Поднёс сигару к губам, затянулся. Вдохнул божественный аромат. Таких у нас не делают. Чудеса!
Одна затяжка, и я с сожалением погасил сигару – зима долгая, курево надо экономить. Спрятал сокровище между балок и вернулся в избу.
Немцы уже вернулись. Они подняли шум, смеялись и потешались над тем толстым фашистом. Тот, красный от негодования, обшаривал комнату. Быстро и без переводчика я понял причину ярости. Та самая дорогущая сигарета.
Солдат под улюлюканье товарищей полез за диван. Я воспользовался этим. На ватных ногах добрался до печки. За ней прятались родные. Бледные, с застывшим ужасом на лице. Я присел возле сестры.
Солдат перевернул диван, не нашёл пропажи и сбил полки возле печи. Мы дружно вздрогнули и подавили рвавшийся наружу крик. Мне стало душно и жарко. В следующий миг холодно, и пот тонкими струйками потёк по спине и лицу.
Фашист не полез за печь, его привлёк стол, но и там пропажа не нашлась. В сердцах немец пнул ведро, оно отлетело к печи. Сильно хлопнул дверью и ушёл.
Я с трудом перевёл дыхание. Подойди он ближе, мог учуять запах от меня. Тогда не жить ни мне, ни семье.
Курить резко расхотелось. Даже думать о сигаре без содрогания не мог.
Прошло время. Немцев прогнали, калининская армия отвоевала родные земли, а недокуренная сигара продолжала медленно гнить между балок.
08.05.2010
по воспоминаниям покойного Александра Матвеевича Орлова
Неудивительно, что к пятнадцати годам я стал заядлым курильщиком и казался себе очень взрослым.
Тут началась война. Мужчин забрали на фронт, женщины ушли рыть окопы. Колхозный скот погнали на восток. Сердце замирало от его тоскливого мычания. Решением свыше их гнали дальше от войны.
К концу лета деревня почти опустела. Остались дети, старики и подростки вроде меня. Наступило время сбора урожая, людей не хватало. Мне впервые доверили пасти лошадей, больше некому. Я почти не спал, боялся подвести доверившихся односельчан, и много курил. Папиросы успокаивали и не давали заснуть.
Конец лета и начало осени могли показаться безмятежными, если бы не постоянное ожидание беды и не самолёты, время от времени кружащие над деревней. Мы боялись вылезать днём, двигались перебежками и ждали прихода ночи. Под её покровом собрали урожай.
Чем ближе становилась зима, тем сильнее росло чувство беды. Она пришла. В октябре.
Немцы без боя захватили деревню. С кем воевать, если остались одни немощные да слабые. Мы стали чужими в собственных домах. Нет, нас не прогнали, разрешили остаться, но относились как к мебели или скотине. Пока мы вели себя тихо, не протестовали и не вмешивались, нас не трогали, но стоило провиниться или попасть под горячую руку - убивали без раздумий.
Мы с горечью наблюдали, как они поедают овец и коров, но не вмешивались.
К ноябрю папиросы закончились, исчезла единственная отдушина. Отыскать новые или скрутить не представлялось возможным. Жажда покурить с каждым днём становилась всё сильнее и сильнее. Больше терпеть было невозможно. И мне повезло.
В один из дней немцам выдали пайку на месяц: сигареты и одна большая сигара. Затаив дыхание, я наблюдал как прячет ценную коробочку толстый фашист. Едва дождался пока они выйдут, и вытащил из нычки сигару. Быстро спрятал её за пазуху, предвкушая как буду медленно и с наслаждением курить.
Тихо пробрался в сарай, и перевёл дух. Кругом стояла тишина, лишь вдали на другом конце деревни слышалась немецкая речь. Моей кражи никто не заметил.
Спрятался в дальний угол сарая, чтобы меня не сразу заметили. Дрожащими руками вытащил из кармана сигару. Достал тощий спичечный коробок. Зажёг спичку. Поднёс к сигаре. Тонкий дымок поплыл к балкам. Поднёс сигару к губам, затянулся. Вдохнул божественный аромат. Таких у нас не делают. Чудеса!
Одна затяжка, и я с сожалением погасил сигару – зима долгая, курево надо экономить. Спрятал сокровище между балок и вернулся в избу.
Немцы уже вернулись. Они подняли шум, смеялись и потешались над тем толстым фашистом. Тот, красный от негодования, обшаривал комнату. Быстро и без переводчика я понял причину ярости. Та самая дорогущая сигарета.
Солдат под улюлюканье товарищей полез за диван. Я воспользовался этим. На ватных ногах добрался до печки. За ней прятались родные. Бледные, с застывшим ужасом на лице. Я присел возле сестры.
Солдат перевернул диван, не нашёл пропажи и сбил полки возле печи. Мы дружно вздрогнули и подавили рвавшийся наружу крик. Мне стало душно и жарко. В следующий миг холодно, и пот тонкими струйками потёк по спине и лицу.
Фашист не полез за печь, его привлёк стол, но и там пропажа не нашлась. В сердцах немец пнул ведро, оно отлетело к печи. Сильно хлопнул дверью и ушёл.
Я с трудом перевёл дыхание. Подойди он ближе, мог учуять запах от меня. Тогда не жить ни мне, ни семье.
Курить резко расхотелось. Даже думать о сигаре без содрогания не мог.
Прошло время. Немцев прогнали, калининская армия отвоевала родные земли, а недокуренная сигара продолжала медленно гнить между балок.
08.05.2010
по воспоминаниям покойного Александра Матвеевича Орлова
