Теперь понятным было её отношение к поцелуям! Мне не терпелось проверить эту мысль на практике, и я с наслаждением стал трахать Женькину мать.
Тёща стояла, не двигаясь, как корова в стойле: не мычала, и не телилась.
Я раздухарился и ткнул указующим перстом в шоколадный глаз – пора было перебираться вверх по карьерной лестнице.
– Нет, – тихо сказала раба божья Алевтина и перекрестилась.
«Понятно, – подумал я, продолжая загонять тёщу в угол стола, – значит, всё-таки, существуют ограничения по использованию малых народов в полевых условиях. Видимо, и омлетом тут не пахнет – не христианское это дело». Продолжая наполнять маму Алю пролетарским самосознанием, я вдруг услышал приближающийся скрип половиц, и трубный глас архангела Гавриила возвестил о явлении мужа, озадаченного, на этот раз, поисками истины не в вине, а в жене.
Ясно представив себе, как отправляюсь в ад по частям, если Гаврила застукает меня за этим не богоугодным делом, я пробкой от шампанского выскочил из узкого горлышка мамы Али и с заинтересованным видом стал рассматривать репродукцию, висящую на стене. Это оказалась картина Верещагина «Апофеоз войны», где среди пирамиды черепов я уже отчётливо видел свою бестолковую голову.
Тёща вылезла из-под стола и столкнулась нос к носу с Гаврилой, заруливающим на запах войны: на кухне отчетливо пахло битвой полов.
– А… это ты, – неуверенно сказал Гаврила, вновь не узнав меня, и повернулся к Алевтине. – Алька, – сказал он жене, которая судорожно вздрагивала и косилась на меня. – Пойдём со мной, в огороде поможешь.
Алевтина кивнула и мелкими шажками засеменила вон из кухни, напомнив мне японскую гейшу. «Это что же, опять заниматься рукоприкладством? – мысленно возопил я, сжимая в кулаке нереализованные возможности к самопознанию, – нет уж, увольте!» Я горным козлом поскакал в огород вслед за своей козочкой, намереваясь под любым возможным предлогом закончить обряд инициации.
На огороде необъезженная лошадка Аля стояла крупом кверху промеж грядок, а соседский мужик, с полевым биноклем наперевес, изучал тёщину грядку промеж ножек, прячась в ветвях массивного дерева, напоминающего дуб в цвету. Подпрыгивая от нетерпения и гарцуя вдоль межи, я неумолимо приближался к раненой кобылке, желая добить её точными ударами в зияющую на солнце рану.
«Гаврила был подле сарая – Гаврила, молча водку пил. Пока он занят был процессом, схватил я тёщу за бедро и, чтоб она вдруг не упала, её на крюк свой насадил...» Я весело бормотал по дороге к тёще какую-то ахинею, как акын: что увижу, то спою – подбираясь к заветной мечте. Мама Аля по обычаю затихла – она сразу становилась шелковая, когда Каменный Гость посещал её темницу – и я, воровато озираясь по сторонам, поскакал что есть мочи, неся концом благую весть.
Гаврила временно бросил пить и посмотрел на нас. Я остановился и приветственно помахал ему рукой. Он посмотрел мутным взглядом куда-то мимо меня и рухнул в кусты. Я заржал и, роя копытом землю, устремился к финишу. Тёща вдруг очнулась и стала двигаться со мною в одной упряжке. «Вот и тебя, наконец, пробрало», –обрадовался я, что есть силы хлюпая внизу.
Сзади что-то хрустнуло: это с дуба рухнул сосед, не выдержав накала страстей. Я мысленно послал ему джедайскую установку: «Ты ничего не видел», но, видимо, сосед был тойдарианцем от рождения и не чувствовал Силу. Он с воплями помчался по деревне, размахивая биноклем, треснувшим от напряжения, и скрылся вдали.
Всему когда-то приходит конец – пришёл он и к Алевтине. Она вдруг тоненько заголосила и вся завибрировала.
– Ой, что это… как же это… что со мною… – запричитала она, еле держась на подгибающихся ногах.
– Это оргазм, детка, – пафосно изрёк я, добивая её, грешную, разящими ударами своей палицы, закалённой в семейных боях. И тут я почувствовал, что и для меня наступил момент истины.
– Fatality!!! – страшным голосом закричал я, выпуская порцию медихлориана в изможденную вагину, и повалился на землю, увлекая за собой счастливую фемину на благоухающую постель из трав и цветов – в пучки салата и резеды.
– Напрасно вы, мамаша, отказываетесь от всяческих удовольствий! – я тяжело дышал и еще не отошёл от Битвы Пяти Воинств. – Вон, у дочки поинтересуйтесь, как бывает хорошо. Она тоже только из-под шкафа вылезла, когда со мной познакомилась: видимо, это у вас семейное. А теперь от этой секс-террористки спасу нет: приходится скрываться в глухой деревне. Отдохнуть я хотел от всего этого… если бы не вы.
Алевтина Ивановна ничего не отвечала, только мелко дрожала, с трудом восстанавливая дыхание, и улыбалась…
Все последующие дни я охотился за желанной добычей, настигая тёщу в самых непредсказуемых местах: то в ванной, пока она развешивала бельё; то на кухне, во время мытья посуды; то в её супружеской постели, рядом со спящим в хлам мужем; то во время дойки коровы в сарае, то на огороде во время кормления кур.
Алевтина действовала на меня, как Виагра. Раньше я не обладал такой мужской силой: моей потенции хватало, в лучшем случае, на пару раз в день, да и то – по великим праздникам. Сейчас же я мог заткнуть за пояс самого Геракла с его сексуальными подвигами, трахаясь по пять раз на дню. Да что там за пояс – я и его бы трахнул, даром, что он мужик.
Гаврила нам не мешал. Он всё время находился в параллельном пространстве. Я был для него случайным призраком, вторгшимся в его разрушенный и неспокойный мир, и внятно поговорить с ним мне так и не удалось.
Моя Женька целыми днями раскатывала по деревне на велосипеде, встречаясь с подругами и пропадая неизвестно где, давая мне возможность без стеснения иметь её маму при любом удобном случае. Правда, ночью мне пришлось пару раз выполнить обязательную программу. Женька тосковала по анальному сексу, и я быстро приводил её в чувство в ожидании очередного утра: тогда с Алевтиной Ивановной опять начиналась программа произвольная.
Тёще стала нравиться эта игра: она теперь регулярно кончала и, зачастую, сама подстерегала меня где-нибудь за углом. Когда я хотел, например, предаться отдыху на сеновале в компании старины Уокера, она находила меня и нежно дрочила, глядя на меня преданным взглядом собачьих глаз. Приходилось объезжать её по новой, снова и снова. Постепенно Алевтина стала напоминать мне свою дочь, и я хотел только одного: трахнуть её уже по полной программе, не избегая нехристианских мест, и покинуть этот гостеприимный дом – он уже мало чем отличался от моего собственного.
Наступил последний день нашего пребывания в деревне. Неделя пронеслась незаметно, оставшись в памяти одним нескончаемым трахом, словно я вступил в Эру Совокупления. В последний день мы с Женькиной мамой почти не виделись: быстрая ебля на кухне встояка, пока она готовила завтрак, и торопливый трах на обеденном столе, пока Женька ходила в подвал за квашеной капустой, не в счёт...
Вечером женщины занимались упаковкой вещей в дорогу, Гаврила лежал в предбаннике лицом в плошке с кошачьей едой и пускал носом пузыри, а я нежился в кровати после душа, готовясь ко сну. Я уже дремал, как вдруг почувствовал, что меня осторожно приводят в боевую готовность: кто-то тихо дрочил член не спрашивая, хочу я этого, или нет. Это оказалась Женькина мать, которая, присев на краешек кровати, ласкала его руками, с любовью глядя на меня.
– Вы завтра уезжаете, – заговорила она, заметив, что я открыл глаза. – Сегодня последняя ночь. Я помню, что вы мне сказали, тогда, в первый раз… И я хочу попробовать. Чтобы не жалеть, что не сделала, когда была такая возможность.
Не давая мне времени на ответ, Алевтина Ивановна потупилась, посмотрела на результат своей ручной работы и перекрестилась.
– Господи, прости меня, грешную, – сказала она, потом наклонилась и осторожно лизнула головку.
Я не верил своим глазам: тёща опустилась ртом на член и стала причмокивать губами. Конечно, было приятно, но техника сосания отсутствовала напрочь. Я поднял голову: посередине комнаты стояла моя жена – она тоже не верила своим глазам.
«Дзин-н-нь!» – раздался стеклянный звук в моей голове: я представил себе, как мои обледеневшие от ужаса яйца медленно отделяются от организма и отлетают навсегда. Я посмотрел на выражение лица жены и зажмурился от страха. Тёща увидела Женьку, поперхнулась и, от неожиданности, зубами сжала мой орган. Потом подскочила, схватила Женьку за руку и потащила из комнаты.
– Мы сейчас, – сказала она сдавленным голосом, и они исчезли за дверью.
Пока я лихорадочно метался по кровати, выбирая между тем, чтобы выброситься из окна или забаррикадировать дверь, в комнату вошла похоронная процессия: Женька и её мама.
– Я все знаю, – глухим голосом сказала моя жена.
Вдруг вспомнились пингвины из мультфильма «Мадагаскар»: «Улыбаемся, и машем!» – подумалось мне. Я сжался под одеялом и втянул голову в плечи.
– Хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал для моей мамы, – на лице жены вдруг появилась светлая улыбка. – Как в своё время сделал это для меня. И… я не сержусь, любимый.
Я обалдело смотрел на жену, не понимая до конца смысл сказанных ею слов. Женька, тем временем, подвела маму к кровати и заботливо сняла с неё халат. Передо мной открылось ядрёное тело женщины: с большими торчащими сосками на огромных грудях и красивым изгибом полных бёдер. Я первый раз видел Женькину мать полностью обнажённой: обычно я трахал её одетой по-домашнему. И тут мне стало не до шуток…
– Покажи ей всё, – сказала жена, сбрасывая с себя всю одежду. – Я помогу.
Они легли на кровать по обе стороны от меня, наклонились над головой и стали целовать мои губы, поочередно засовывая мне в рот свои влажные языки. Я мял их груди руками, не находя особой разницы в размерах, сжимал пальцами возбужденные соски и оттягивал их в стороны. Мои женщины ласкали мне мошонку и, переплетаясь пальцами на члене, нежно дрочили меня.
Потом Женька медленно спустилась вниз, проведя влажную дорожку по моему телу горячим языком, и стала слегка покусывать соски, облизывая их по окружности. Затем опустилась еще ниже, утопив язык в ложбинке пупка. Она вылизывала его, задевая подбородком липкую головку члена, которая упиралась ей под горло, и пристально смотрела мне в глаза. Потом совсем сползла к ногам, чмокнула член у основания и стала сосать головку, сжимая яйца в мягкой ладошке. Я не знал, что мне доставляет большее наслаждение: минет от жены, или поцелуи от тёщи. Наверное, и то и другое вместе.
– Мама, иди сюда, – позвала Женька и подвинулась, освобождая место.
Тёща с сожалением выпустила мои губы и, неожиданно грациозным движением пантеры, скользнула на зов дочери.
– Смотри и повторяй за мной, – сказала жена и вновь припала губами к члену.
Женька медленно обрабатывала весь целиком, задерживаясь около головки, лаская уздечку быстрыми волнующими движениями кончика языка. Слюна обильно текла по стволу члена, и Женька периодически влажно всасывала его, упираясь губами в мошонку.
Тёща сначала искоса, потом, осмелев, во все глаза стала смотреть, как член пульсирует между широко открытых губ дочери, ныряя во влажное горло. Алевтина облизывалась и непроизвольно ртом повторяла движения Женьки. Её рука пропадала где-то между бёдрами, и я представлял себе, что там происходит.
– Яйца ему пососи, он любит, – невнятно сказала моя жена, не выпуская член изо рта и, схватив мошонку у основания, подтянула к губам Алевтины.
Мама Аля наклонилась и сразу обхватила их целиком. Некоторое время держала во рту, привыкая к ощущениям, потом закрыла глаза и стала осторожно сосать. Я чувствовал, как она внутри вылизывает их языком. Это было заметно и по вибрирующим щекам – язык во рту ходил ходуном. Я купался в ощущениях, с наслаждением наблюдая за женщинами: они стояли рядышком, касаясь друг друга оттопыренными задницами и одновременно отсасывали моё мужское хозяйство.
– Давай теперь ты, – сказала Женька, тяжело дыша.
Она обхватила голову мамы, зажала рукой член у основания и стала водить раздувшейся головкой по её влажным губам. Алевтина, далеко высунув язык, стала ртом ловить её, потом отпихнула руку дочери, и сама схватила член у основания.
Тёща прижала к члену влажный язык, распластав его по всей головке, и стала энергично дрочить, облизывая по кругу и не пуская его в рот. Она вопросительно посмотрела на меня, и я одобрительно кивнул. Тогда Алевтина вытянула губы уточкой, плотно зажала губами головку и сделала несколько сильных сосущих движений: я видел, как появляются и пропадают глубокие ямочки на её щеках. Потом осторожно опустилась ртом на ствол, добравшись до мошонки, и затем стала медленно подниматься вверх, сдавливая член зубами, передними зубками покусывая головку. Кончиком языка слизывала липкие капли из дырочки, стараясь просунуть его поглубже внутрь.
– Да ты прирожденная минетчица! – с восхищением воскликнула Женька, глядя на мать. – Я тебе этого не показывала!
– Отличная соска! – подтвердил я, в изумлении глядя на чувственные ласки, которые вытворяла с членом наша неопытная ученица. – Где вы раньше были, Алевтина Ивановна?
Тёща улыбнулась одними глазами и, неожиданно, проглотила член до самого основания. Алевтина перестала двигаться и замерла. Женька с перепугу схватила мать за плечо.
– Мам, ты там не задохнулась? Ты можешь, с непривычки…
– Заткнись, дура! – прохрипел я, непроизвольно выгибаясь навстречу тёще. – Она меня сосёт! Горлом, представляешь?
Женька нагнулась и восхищенно уставилась на свою мать. Горло Алевтины плавно сокращалось волнообразными движениями мышц. Яиц не было видно: мошонку крепко сжимала мамина рука.
– Все, бабы, отвалите на хер! – простонал я, упершись ногами в плечи тёщи. – Я так отстреляюсь раньше времени и не доберусь до сладкого!
Я отпихнул тёщу, которая с влажным хлюпом отвалилась от меня: мне показалось, что я чудом спасся из доильного аппарата.
– Мама Аля, давайте я полижу вам, – сказал я, вставая. – Мне нужно успокоиться.
Женькина мать замешкалась, не совсем понимая, что от неё требуется, и моя жена шутливо повалила её на кровать, согнула колени и сильно развела её ноги в стороны. Потом провела пальчиками по маминой промежности, глянула на меня и игриво подмигнула.
Я уставился на тёщины бёдра: красные набухшие губы, обрамлённые густыми курчавыми волосами, раскрылись и я увидел влажную, зовущую … Нет, на киску это было совсем не похоже. Передо мной, истекая соками, пульсировала возбуждённая волосатая пизда.
Алевтина Ивановна в смятении задёргала ногами, потом затихла и закрыла лицо руками. Женька смущенно улыбнулась, и кивнула мне: «Приступай!» Я нагнулся и пощекотал кончиком языка большой клитор, который торчал из-под влажной складки. Вылизывать тёщу не было никакой необходимости: на ней и так живого места не было: она непрерывно текла, раскрытое влагалище сокращалось, и моя короткая ласка добила её окончательно. Тёща пронзительно вскрикнула и сразу кончила, чуть не прищемив мне голову бёдрами, которые она сводила и разводила, совершенно не контролируя себя.
– Раз, – сказал я, не к месту вспомнив бородатый анекдот про тёщу.
– Помоги её поставить раком, – попросил я жену. – Пора кончать это грязное дело.
– Сейчас, милый, – сказала Женька, с некоторой завистью косясь на мать, которая дёргалась на кровати и что-то бормотала, закрыв лицо руками.
Тёща стояла, не двигаясь, как корова в стойле: не мычала, и не телилась.
Я раздухарился и ткнул указующим перстом в шоколадный глаз – пора было перебираться вверх по карьерной лестнице.
– Нет, – тихо сказала раба божья Алевтина и перекрестилась.
«Понятно, – подумал я, продолжая загонять тёщу в угол стола, – значит, всё-таки, существуют ограничения по использованию малых народов в полевых условиях. Видимо, и омлетом тут не пахнет – не христианское это дело». Продолжая наполнять маму Алю пролетарским самосознанием, я вдруг услышал приближающийся скрип половиц, и трубный глас архангела Гавриила возвестил о явлении мужа, озадаченного, на этот раз, поисками истины не в вине, а в жене.
Ясно представив себе, как отправляюсь в ад по частям, если Гаврила застукает меня за этим не богоугодным делом, я пробкой от шампанского выскочил из узкого горлышка мамы Али и с заинтересованным видом стал рассматривать репродукцию, висящую на стене. Это оказалась картина Верещагина «Апофеоз войны», где среди пирамиды черепов я уже отчётливо видел свою бестолковую голову.
Тёща вылезла из-под стола и столкнулась нос к носу с Гаврилой, заруливающим на запах войны: на кухне отчетливо пахло битвой полов.
– А… это ты, – неуверенно сказал Гаврила, вновь не узнав меня, и повернулся к Алевтине. – Алька, – сказал он жене, которая судорожно вздрагивала и косилась на меня. – Пойдём со мной, в огороде поможешь.
Алевтина кивнула и мелкими шажками засеменила вон из кухни, напомнив мне японскую гейшу. «Это что же, опять заниматься рукоприкладством? – мысленно возопил я, сжимая в кулаке нереализованные возможности к самопознанию, – нет уж, увольте!» Я горным козлом поскакал в огород вслед за своей козочкой, намереваясь под любым возможным предлогом закончить обряд инициации.
На огороде необъезженная лошадка Аля стояла крупом кверху промеж грядок, а соседский мужик, с полевым биноклем наперевес, изучал тёщину грядку промеж ножек, прячась в ветвях массивного дерева, напоминающего дуб в цвету. Подпрыгивая от нетерпения и гарцуя вдоль межи, я неумолимо приближался к раненой кобылке, желая добить её точными ударами в зияющую на солнце рану.
«Гаврила был подле сарая – Гаврила, молча водку пил. Пока он занят был процессом, схватил я тёщу за бедро и, чтоб она вдруг не упала, её на крюк свой насадил...» Я весело бормотал по дороге к тёще какую-то ахинею, как акын: что увижу, то спою – подбираясь к заветной мечте. Мама Аля по обычаю затихла – она сразу становилась шелковая, когда Каменный Гость посещал её темницу – и я, воровато озираясь по сторонам, поскакал что есть мочи, неся концом благую весть.
Гаврила временно бросил пить и посмотрел на нас. Я остановился и приветственно помахал ему рукой. Он посмотрел мутным взглядом куда-то мимо меня и рухнул в кусты. Я заржал и, роя копытом землю, устремился к финишу. Тёща вдруг очнулась и стала двигаться со мною в одной упряжке. «Вот и тебя, наконец, пробрало», –обрадовался я, что есть силы хлюпая внизу.
Сзади что-то хрустнуло: это с дуба рухнул сосед, не выдержав накала страстей. Я мысленно послал ему джедайскую установку: «Ты ничего не видел», но, видимо, сосед был тойдарианцем от рождения и не чувствовал Силу. Он с воплями помчался по деревне, размахивая биноклем, треснувшим от напряжения, и скрылся вдали.
Всему когда-то приходит конец – пришёл он и к Алевтине. Она вдруг тоненько заголосила и вся завибрировала.
– Ой, что это… как же это… что со мною… – запричитала она, еле держась на подгибающихся ногах.
– Это оргазм, детка, – пафосно изрёк я, добивая её, грешную, разящими ударами своей палицы, закалённой в семейных боях. И тут я почувствовал, что и для меня наступил момент истины.
– Fatality!!! – страшным голосом закричал я, выпуская порцию медихлориана в изможденную вагину, и повалился на землю, увлекая за собой счастливую фемину на благоухающую постель из трав и цветов – в пучки салата и резеды.
– Напрасно вы, мамаша, отказываетесь от всяческих удовольствий! – я тяжело дышал и еще не отошёл от Битвы Пяти Воинств. – Вон, у дочки поинтересуйтесь, как бывает хорошо. Она тоже только из-под шкафа вылезла, когда со мной познакомилась: видимо, это у вас семейное. А теперь от этой секс-террористки спасу нет: приходится скрываться в глухой деревне. Отдохнуть я хотел от всего этого… если бы не вы.
Алевтина Ивановна ничего не отвечала, только мелко дрожала, с трудом восстанавливая дыхание, и улыбалась…
***
Все последующие дни я охотился за желанной добычей, настигая тёщу в самых непредсказуемых местах: то в ванной, пока она развешивала бельё; то на кухне, во время мытья посуды; то в её супружеской постели, рядом со спящим в хлам мужем; то во время дойки коровы в сарае, то на огороде во время кормления кур.
Алевтина действовала на меня, как Виагра. Раньше я не обладал такой мужской силой: моей потенции хватало, в лучшем случае, на пару раз в день, да и то – по великим праздникам. Сейчас же я мог заткнуть за пояс самого Геракла с его сексуальными подвигами, трахаясь по пять раз на дню. Да что там за пояс – я и его бы трахнул, даром, что он мужик.
Гаврила нам не мешал. Он всё время находился в параллельном пространстве. Я был для него случайным призраком, вторгшимся в его разрушенный и неспокойный мир, и внятно поговорить с ним мне так и не удалось.
Моя Женька целыми днями раскатывала по деревне на велосипеде, встречаясь с подругами и пропадая неизвестно где, давая мне возможность без стеснения иметь её маму при любом удобном случае. Правда, ночью мне пришлось пару раз выполнить обязательную программу. Женька тосковала по анальному сексу, и я быстро приводил её в чувство в ожидании очередного утра: тогда с Алевтиной Ивановной опять начиналась программа произвольная.
Тёще стала нравиться эта игра: она теперь регулярно кончала и, зачастую, сама подстерегала меня где-нибудь за углом. Когда я хотел, например, предаться отдыху на сеновале в компании старины Уокера, она находила меня и нежно дрочила, глядя на меня преданным взглядом собачьих глаз. Приходилось объезжать её по новой, снова и снова. Постепенно Алевтина стала напоминать мне свою дочь, и я хотел только одного: трахнуть её уже по полной программе, не избегая нехристианских мест, и покинуть этот гостеприимный дом – он уже мало чем отличался от моего собственного.
Наступил последний день нашего пребывания в деревне. Неделя пронеслась незаметно, оставшись в памяти одним нескончаемым трахом, словно я вступил в Эру Совокупления. В последний день мы с Женькиной мамой почти не виделись: быстрая ебля на кухне встояка, пока она готовила завтрак, и торопливый трах на обеденном столе, пока Женька ходила в подвал за квашеной капустой, не в счёт...
Вечером женщины занимались упаковкой вещей в дорогу, Гаврила лежал в предбаннике лицом в плошке с кошачьей едой и пускал носом пузыри, а я нежился в кровати после душа, готовясь ко сну. Я уже дремал, как вдруг почувствовал, что меня осторожно приводят в боевую готовность: кто-то тихо дрочил член не спрашивая, хочу я этого, или нет. Это оказалась Женькина мать, которая, присев на краешек кровати, ласкала его руками, с любовью глядя на меня.
– Вы завтра уезжаете, – заговорила она, заметив, что я открыл глаза. – Сегодня последняя ночь. Я помню, что вы мне сказали, тогда, в первый раз… И я хочу попробовать. Чтобы не жалеть, что не сделала, когда была такая возможность.
Не давая мне времени на ответ, Алевтина Ивановна потупилась, посмотрела на результат своей ручной работы и перекрестилась.
– Господи, прости меня, грешную, – сказала она, потом наклонилась и осторожно лизнула головку.
Я не верил своим глазам: тёща опустилась ртом на член и стала причмокивать губами. Конечно, было приятно, но техника сосания отсутствовала напрочь. Я поднял голову: посередине комнаты стояла моя жена – она тоже не верила своим глазам.
«Дзин-н-нь!» – раздался стеклянный звук в моей голове: я представил себе, как мои обледеневшие от ужаса яйца медленно отделяются от организма и отлетают навсегда. Я посмотрел на выражение лица жены и зажмурился от страха. Тёща увидела Женьку, поперхнулась и, от неожиданности, зубами сжала мой орган. Потом подскочила, схватила Женьку за руку и потащила из комнаты.
– Мы сейчас, – сказала она сдавленным голосом, и они исчезли за дверью.
Пока я лихорадочно метался по кровати, выбирая между тем, чтобы выброситься из окна или забаррикадировать дверь, в комнату вошла похоронная процессия: Женька и её мама.
– Я все знаю, – глухим голосом сказала моя жена.
Вдруг вспомнились пингвины из мультфильма «Мадагаскар»: «Улыбаемся, и машем!» – подумалось мне. Я сжался под одеялом и втянул голову в плечи.
– Хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал для моей мамы, – на лице жены вдруг появилась светлая улыбка. – Как в своё время сделал это для меня. И… я не сержусь, любимый.
Я обалдело смотрел на жену, не понимая до конца смысл сказанных ею слов. Женька, тем временем, подвела маму к кровати и заботливо сняла с неё халат. Передо мной открылось ядрёное тело женщины: с большими торчащими сосками на огромных грудях и красивым изгибом полных бёдер. Я первый раз видел Женькину мать полностью обнажённой: обычно я трахал её одетой по-домашнему. И тут мне стало не до шуток…
– Покажи ей всё, – сказала жена, сбрасывая с себя всю одежду. – Я помогу.
Они легли на кровать по обе стороны от меня, наклонились над головой и стали целовать мои губы, поочередно засовывая мне в рот свои влажные языки. Я мял их груди руками, не находя особой разницы в размерах, сжимал пальцами возбужденные соски и оттягивал их в стороны. Мои женщины ласкали мне мошонку и, переплетаясь пальцами на члене, нежно дрочили меня.
Потом Женька медленно спустилась вниз, проведя влажную дорожку по моему телу горячим языком, и стала слегка покусывать соски, облизывая их по окружности. Затем опустилась еще ниже, утопив язык в ложбинке пупка. Она вылизывала его, задевая подбородком липкую головку члена, которая упиралась ей под горло, и пристально смотрела мне в глаза. Потом совсем сползла к ногам, чмокнула член у основания и стала сосать головку, сжимая яйца в мягкой ладошке. Я не знал, что мне доставляет большее наслаждение: минет от жены, или поцелуи от тёщи. Наверное, и то и другое вместе.
– Мама, иди сюда, – позвала Женька и подвинулась, освобождая место.
Тёща с сожалением выпустила мои губы и, неожиданно грациозным движением пантеры, скользнула на зов дочери.
– Смотри и повторяй за мной, – сказала жена и вновь припала губами к члену.
Женька медленно обрабатывала весь целиком, задерживаясь около головки, лаская уздечку быстрыми волнующими движениями кончика языка. Слюна обильно текла по стволу члена, и Женька периодически влажно всасывала его, упираясь губами в мошонку.
Тёща сначала искоса, потом, осмелев, во все глаза стала смотреть, как член пульсирует между широко открытых губ дочери, ныряя во влажное горло. Алевтина облизывалась и непроизвольно ртом повторяла движения Женьки. Её рука пропадала где-то между бёдрами, и я представлял себе, что там происходит.
– Яйца ему пососи, он любит, – невнятно сказала моя жена, не выпуская член изо рта и, схватив мошонку у основания, подтянула к губам Алевтины.
Мама Аля наклонилась и сразу обхватила их целиком. Некоторое время держала во рту, привыкая к ощущениям, потом закрыла глаза и стала осторожно сосать. Я чувствовал, как она внутри вылизывает их языком. Это было заметно и по вибрирующим щекам – язык во рту ходил ходуном. Я купался в ощущениях, с наслаждением наблюдая за женщинами: они стояли рядышком, касаясь друг друга оттопыренными задницами и одновременно отсасывали моё мужское хозяйство.
– Давай теперь ты, – сказала Женька, тяжело дыша.
Она обхватила голову мамы, зажала рукой член у основания и стала водить раздувшейся головкой по её влажным губам. Алевтина, далеко высунув язык, стала ртом ловить её, потом отпихнула руку дочери, и сама схватила член у основания.
Тёща прижала к члену влажный язык, распластав его по всей головке, и стала энергично дрочить, облизывая по кругу и не пуская его в рот. Она вопросительно посмотрела на меня, и я одобрительно кивнул. Тогда Алевтина вытянула губы уточкой, плотно зажала губами головку и сделала несколько сильных сосущих движений: я видел, как появляются и пропадают глубокие ямочки на её щеках. Потом осторожно опустилась ртом на ствол, добравшись до мошонки, и затем стала медленно подниматься вверх, сдавливая член зубами, передними зубками покусывая головку. Кончиком языка слизывала липкие капли из дырочки, стараясь просунуть его поглубже внутрь.
– Да ты прирожденная минетчица! – с восхищением воскликнула Женька, глядя на мать. – Я тебе этого не показывала!
– Отличная соска! – подтвердил я, в изумлении глядя на чувственные ласки, которые вытворяла с членом наша неопытная ученица. – Где вы раньше были, Алевтина Ивановна?
Тёща улыбнулась одними глазами и, неожиданно, проглотила член до самого основания. Алевтина перестала двигаться и замерла. Женька с перепугу схватила мать за плечо.
– Мам, ты там не задохнулась? Ты можешь, с непривычки…
– Заткнись, дура! – прохрипел я, непроизвольно выгибаясь навстречу тёще. – Она меня сосёт! Горлом, представляешь?
Женька нагнулась и восхищенно уставилась на свою мать. Горло Алевтины плавно сокращалось волнообразными движениями мышц. Яиц не было видно: мошонку крепко сжимала мамина рука.
– Все, бабы, отвалите на хер! – простонал я, упершись ногами в плечи тёщи. – Я так отстреляюсь раньше времени и не доберусь до сладкого!
Я отпихнул тёщу, которая с влажным хлюпом отвалилась от меня: мне показалось, что я чудом спасся из доильного аппарата.
– Мама Аля, давайте я полижу вам, – сказал я, вставая. – Мне нужно успокоиться.
Женькина мать замешкалась, не совсем понимая, что от неё требуется, и моя жена шутливо повалила её на кровать, согнула колени и сильно развела её ноги в стороны. Потом провела пальчиками по маминой промежности, глянула на меня и игриво подмигнула.
Я уставился на тёщины бёдра: красные набухшие губы, обрамлённые густыми курчавыми волосами, раскрылись и я увидел влажную, зовущую … Нет, на киску это было совсем не похоже. Передо мной, истекая соками, пульсировала возбуждённая волосатая пизда.
Алевтина Ивановна в смятении задёргала ногами, потом затихла и закрыла лицо руками. Женька смущенно улыбнулась, и кивнула мне: «Приступай!» Я нагнулся и пощекотал кончиком языка большой клитор, который торчал из-под влажной складки. Вылизывать тёщу не было никакой необходимости: на ней и так живого места не было: она непрерывно текла, раскрытое влагалище сокращалось, и моя короткая ласка добила её окончательно. Тёща пронзительно вскрикнула и сразу кончила, чуть не прищемив мне голову бёдрами, которые она сводила и разводила, совершенно не контролируя себя.
– Раз, – сказал я, не к месту вспомнив бородатый анекдот про тёщу.
– Помоги её поставить раком, – попросил я жену. – Пора кончать это грязное дело.
– Сейчас, милый, – сказала Женька, с некоторой завистью косясь на мать, которая дёргалась на кровати и что-то бормотала, закрыв лицо руками.
