Здесь он тоже на месте, учитывая неприязнь Лоуренсио к кладбищам.
Гадкое место, гадкий человек. Фу.
Весь толстый, какой-то бесформенный, словно свеча оплывшая… неприятный. И взгляд у него такой липкий, противный.
- Мне нужно знать, где аллея нищих.
- Это показывать надоть. Так не дойдете, тан. Заблудитесь.
- Покажите. И кто последний там похоронен - тоже.
Командный тон Лоуренсио на Слизня не произвел никакого впечатления.
- Добавить бы надоть, тан…
- Сколько?
- За желтяк я ваш на целый день.
Лоуренсио покривился. Так много ему было не нужно. Но…
- За… желтяк ты забудешь, что меня тут видел.
- Я уже забыл. И ребята тоже, - оглянулся Слизень на двух могильщиков, которые стояли рядом с ним.
- Пока не забыли, - протянул один из мужчин, показывая, что зубов у него осталось штуки три, и те черные.
Лоуренсио скрипнул зубами, но еще три серебряных монеты достал. Те тоже растворились в воздухе, и явно обеспечили кому-то амнезию.
Если больше не предложат, конечно…
Слизень сделал полупоклон, и повез Лоуренсио по одной из аллей.
Скоро тан Ксарес вынужден был признать, что песета… ладно, это много, но будь он один, он бы отсюда до утра не вышел. С пути он сбился еще на четырнадцатом повороте. А потом перед ним открылось совсем другое Сан-Хосе.
Кладбища – они ведь тоже бывают разные.
Есть чинные, солидные, достойные, с мощеными дорожками, пихтами и памятниками истории.
А есть и вот такие. Где могилы натыканы чуть не сплошняком, где никаких деревьев не растет, да и с дорожками беда, где ноги вязнут в жирной густой глине… и почему она такая? Вроде и дождей-то не было? А она цепляется за ботинки, норовит жадно засосать ноги по щиколотки, добраться до носков (между прочим, шелковых, два реала пара!), до брюк…
Да и саркофагов тут нет. Стоят кресты в два ряда, спинами друг к другу, и на каждом номер. Кое на каких таблички с именами, но и только, а так номера, номера…
- Почему так? – не выдержал Лоуренсио.
- Вы кресты-то поглядите, тан.
- А что с ними не так?
- А вот то… сбиваем, из чего придется, хоть бы и из старых заборов. Кто может, и сам крест поставит, и имя напишет, а мы, грешные… Это ж благородных хоронят, как положено, а всякую шелупень… вот, смотрите. Самоубийца лежит.
- Я думал, их в неосвященной земле хоронят?
- Да кто там разбираться-то будет, тан? Освященная она, или еще какая… понятно, для благородных и священник с кадилом пошагает, и молитовку честь по чести. А для нас – нет. Это еще из свежих кресты, старые-то вообще стоят, шатаются.
Лоуренсио сам видел. Старые кресты были полностью черными. Дерево гнило на глазах, пару-тройку лет—и от них ничего не останется. Снеси деревяшки в огонь и хорони заново.
- А там раньше… там поле?
- Да что вы, тан. В два-три ряда хороним. Тут земля такая… года три, четыре – и можно опять копать. А бывает и такое, что старые могилы разрывают, кости в ров, что останется… если останется, и хоронить по новью.
- А родственники? Не возражают?
- Какие у нищеты родственники, тан? Кто другой и сам здесь очутится к тому времени.
Лоуренсио поежился.
Такой от этого всего веяло безнадежностью, такой тоской…
- А там что?
- А, из недавних. Вот, бедолага, сивухой траванулся. Говорят, ажно синий весь был…
- Бывает…
Лоуренсио силой задавил вопрос, в каком именно кабаке траванулся несчастный. Было у него одно подозрение… учитывая ТУ сивуху.
- А вон там парня мобилем размазали. Да непростого.
- Мобилем размазали? – поглядел Лоуренсио на свежую могилу.
- А то! Такая история, тан! Хочь, расскажу?
- Расскажи, - еще одна монета поменяла владельца. Слизень приосанился и провел рукой по жидким волосам.
- Это такое дело было. Говорят, кто из благородных на мобиле гонял, да и сбили парня молодого. В канаву оттащили, как собаку… совсем недавно, пару дней тому назад дело было. Знаете, есть у благородных такая забава, на мобиле по ночам рассекать… людЯм есть нечего, а они жирують!
Лоуренсио ощутил в горле твердый ком. Тяжеленький такой, словно чугунное ядро скушал. Даже сглотнуть попытался, чтобы это прошло, но слюна как-то разом пересохла и не проталкивалась внутрь.
- Во! А парень тот был не из простых свиней свинья.
- Не понял?
- Каракатий то парень был!
- Чей?
- Вы тан, что ли, с неба свалились, Караката не знать?
Лоуренсио замотал головой, показывая, что не знает. Ни Караката, ни таракана. Про каракатиц слышал, но при чем тут одно к другому?
- Каракат под собой много кого держит. Из главарей он, понятно? – оглянулся по сторонам Слизень, хоть и не было никого рядом.
- А-а… - дошло до Лоуренсио. – Понял.
О нравах городского дна он немного был осведомлен тем же Анхелем. А то мало ли, попадет провинциал не туда, и лишится тан Толедо удобной дойной коровушки… так что Лоуренсио знал, что столица поделена бандами на несколько частей, что у каждой банды есть свой вожак, который и порядок обеспечивает на данной территории, и спрашивает чего, и доит тех, кто у него живет…
Не танов, понятно.
Но всякую шелупень – почему нет?
- Во! У Караката как раз дочка замуж за парня собиралась! Говорят, рыдает день и ночь, Каракат поклялся, найдет, кто его в канаву… того, скинул - кишки по веткам размотает.
Чугунное ядро в горле Лоуренсио увеличилось в размерах.
- А… кишки?
- Вы, тан, не местный. Не знаете, как оно… того, бывает…
Уж что-что, а языком болтать – не лопатой махать. Слизень рассказывал вдохновенно. И о том, как людей находили без кожи, и завернутыми в содранную кожу, и сожженными заживо…
Те, кто работает на кладбище, такого порассказать могут… авторы ужастиков тихо заплачут, посыплют пеплом голову и удалятся под одеяло. Бояться.
Лоуренсио исключением не оказался. Песету он Слизню отдал, и еще пару реалов добавил. Но когда он дошел обратно до мобиля, его серьезно пошатывало. И тошнило.
И страшно было не на шутку.
Чего уж там, жить хотелось тану Ксаресу, жить… с неразмотанными по кустам кишками. А как уладить эту ситуацию?
Он и не знал даже.
Надо посоветоваться с Анхелем. Может, друг чего подскажет?
И… придется отдать деньги. Во всяком случае – пока.
Ой, мамочки, как же страшно!
- Не знаю, - честно ответил синьор Веласкес, на вопрос, кого он потревожил за эти два дня. – Знакомых и партнеров сына обзванивал, было…
- Список составляйте, - распорядился Амадо. – Подробный.
- Да, конечно. Тан Риалон, спасибо вам.
- Это моя работа, - отмахнулся от благодарностей Амадо.
Гонсало покачал головой.
- Тан Риалон, вы ж не понимаете. Кто другой не подумал бы, и нас бы приговорили, и кого угодно, и вообще… если б не ритана Ксарес, нас бы ночью порешили. Я-то понимаю… поговорил с людьми. Нас убивать шли. Это понятно и видно.
- Вот, тем более, думайте, раз поняли, - распорядился Амадо.
Синьор Веласкес кивнул.
- Да, конечно, тан. Скажите, а чем бы можно ритану Ксарес поблагодарить?
Амадо даже не задумался.
- Не запрещайте им с Мерседес дружить. Мне кажется, для нее это ценнее золота. Кто у нее там, на островах и был-то? Считай, одна сестра. А сейчас она себе подруг нашла.
- Не запрещу, конечно! – аж вскинулся синьор Гонсало. – Как вы могли подумать!
Как-как! Молча!
Что Амадо, слепой, что ли? Не видел, какими вы глазами на Феолу смотрели? Боитесь вы ее, видно же, и от своей семьи постараетесь держать подальше! Но проводить разъяснительную работу он не станет, еще не хватало. Так что тан Риалон еще раз повторил свою просьбу и по списку, и по дружбе, и вежливо поинтересовался, как там Мерседес.
- Отлично, - сообщил синьор Веласкес. – Проснулась, позавтракала, говорит, что сидит и рисует. А тан Мальдонадо рисует ее.
- Синьор, вы понимаете, что никому…
- Слово даю, - поклялся Веласкес.
- Даже жене. Даже подушке ночью.
- Я понимаю, тан Риалон. Во что-то мой несчастный сын вляпался, иначе и не скажешь.
Амадо кивнул.
И не скажешь, и не надо ни о чем таком говорить… вляпался? Он и всю семью втянул, и под удар подставил… чем, ЧЕМ ты думал, идиот?! Денег хотелось? И побольше, побольше… ну, забери их с собой, на тот свет! В гроб подложи для весомости!
Что вот твои родные делать теперь будут? Как расхлебывать? Чтобы их за тобой следом не отправили?
А что еще тан Кампос скажет? Накануне коронации, такое…
Никаких слов, кроме матерных, у Амадо не было. И надо было ехать в порт. Вдруг да повезет?
Некроманты могут работать на выезде. Но предпочитают они свой уютный морг, интимную рабочую обстановку, комфортное окружение…
У Хавьера Карраско все это и было.
Трупы из дома Веласкесов все доставили ему. И мужчина расставлял свечи.
Тереса внимательно наблюдала за процессом.
Хавьер уже успел обнаружить, что трупов его помощница не боится, крови тоже… прелесть, что за девушка! Бесценная подруга для некроманта.
- Свечей маловато. Я дам денег, сходи, купи. Ладно?
Тереса кивнула.
В работе тан Карраско начал обращаться к ней вполне непринужденно, но она не поправляла и не возмущалась. Это видно!
Человек работает, человеку не до того, человек увлечен… он бы и королеве реал сунул.
- Свечи так дорого стоят?
- Из черного воска? Да… возьми две коробки. Если останется сдача – сладостей. Лавка Мендеса, это на калле Тарло, там найдешь.
Все же присутствовать при некромантских ритуалах девушке не стоило. Пока – точно.
Вот позднее, когда Тереса ко всему привыкнет, когда он будет точно уверен, что некромагия не оказывает на нее разрушающего воздействия, тогда… тогда – как сама пожелает! Захочет, пусть сидит в уголочке. Да, вот еще, если в обморок падать не станет, визжать и хватать его за руки. Работа же! Понимать надо!
А пока ей и остаточных эманаций от ритуала хватит.
- Да, и каменной соли купи. Килограмм. Лучше – два.
Тереса кивнула.
Ну, каменная соль не редкость. Правда, частенько морскую продают, выпаренную, и кто победнее ее берет…
- Каменную? Не морскую?
- Каменную. Она лучше действует.
- Хорошо, - коротко ответила Тереса, взяла деньги и удалилась.
Хавьер проводил ее взглядом, прикрыл дверь за девичьей фигуркой, а потом размял пальцы жестом вдохновенного музыканта.
- Приступим, синьоры!
И потащил в пентаграмму первый труп.
Эллора заполняла документы.
Рутинная работа ее ничуточки не напрягала. Даже наоборот…
Было в ней что-то такое, размеренное, успокаивающее, спокойное, даже уютное.
Когда идеальные буковки ложатся на бумагу, когда все скучно, разумно, так обыденно, что поневоле расслабляешься. И не думаешь ни о чем.
Ни о Дарее… ох, сестренка, вляпалась же ты…
Ни о маминой тревоге – и кто бы не волновался на ее месте?
Ни о Кармело…
Ах, милый, милый Кармело… и букетик из хризантем, который он ей подарил. Осенние, тревожные, пахнущие дымом цветы… получится ли у них что-то? Будут ли они счастливы?
Эллора настолько была в своих мечтах, что даже не увидела, как открылась дверь, и на пороге вырос решительный темноволосый тан.
- Синьорита Эллора?
- Да… - с удивлением откликнулась девушка. – Простите, тан…
- Мы не знакомы. Мое имя Амадо Риалон. – И уже ее начальнику. – Синьор Лопес, оставьте нас. Наедине.
Эллора с удивлением увидела, как синьор Лопес поднялся с кресла. И он, и все остальные…
Но почему?
Что такого в этом мужчине?
Эллора подняла брови, но спросить не успела, мужчина представился первым. Достал из-за воротника жетон на цепочке, взмахнул им и убрал.
- Полиция. Следователь Риалон.
- Эммм, - пробормотала Эллора, соображая, что ей надо сделать.
Соображать получалось плохо.
Чем она могла заинтересовать следователя?
Что она могла сделать?
Садизмом Амадо не страдал, а потому и вступать в дискуссии не стал. Просто достал трещотку и взмахнул ей. Один раз.
Эллора осела, словно подкошенная, а Амадо развел руками, убирая опасную игрушку.
- Простите, синьорита. Моя знакомая сказала, что вы из мединцев, а потому… сейчас мы проедем в Управление. Если я неправ – извинюсь. Честь по чести. А если прав… будем беседовать.
И, глядя на выражение глаз Эллоры, уже понимал, что прав.
Он действительно прав…
Феола, ты не девушка! Ты настоящее сокровище! Скорее, в участок!
Море…
Оно вечно, бесконечно, оно о чем-то шепчет, бормочет, смеется…
Оно перебирает песчинки на берегу, оно перебрасывает гальку с ладони на ладонь, оно улыбается.
Лазурные губы, пенные зубы…
А еще – черные клыки скал.
Острые, жадные…
Дарея смотрела на море. Смотрела с тоской и печалью.
Здесь она могла не притворяться. Здесь могла быть собой.
Мединец…
Каково это – с рождения лгать, прятаться, не сметь показаться людям при свете дня? Помилуйте, она даже на земле жить не сможет! Ей нужна вода!
Она – амфибия! В том самом смысле. Не лягушка, которых стали понимать под этим названием. Она двоякодышащая.
Она может жить на земле, но должна возвращаться под воду. Иначе потом она сможет жить только под водой.
Она… да, она никогда не появилась бы на свет без Владычицы Синэри. Но разве от этого легче?
Она живая, ей хочется всего того, что есть у сестры… и никогда не будет у нее.
Эллора радуется, купив новые туфли.
Дарея… а куда ей надевать туфли? На щупальца?
Как же она тосковала! Бросалась в море, приносила маме и сестре добытый жемчуг – так, от тоски, пыталась спускаться все ниже и ниже… умереть! Рано или поздно, она понимала, она заплывет или на такую глубину, откуда не сможет вовремя выбраться, или… да, бывает и так, что вода становится ядовитой. Всякое бывает.*
*- к примеру, выделяется сероводород. Да, под водой. Прим. авт.
Семья не бедствовала. А вот Дарея… она тосковала. Она едва не выла от боли и горечи. Она…
Одна.
Навсегда одна.
Она же не знала, что на свете есть и другие! Такие, как она! Мединцы!
Оказалось – есть! Она думала, все погибли! Надеялась, что кто-то выжил, но встретить их… нет, невероятно! И все же, все же…
Когда она впервые увидела живого мединца…
Этот день она помнила всегда. Он был с ней, как кусочек сердца.
Дарея сидела на камне. Она частенько так встречала рассвет. Сидела, смотрела на море, пела… ей нравилось представлять, что ее голос помогает солнцу. Словно где-то там, оно за невидимой преградой, бьется – и не может попасть к людям. И лучи свои отправляет, и мечется, и…
Нет, никак оно не сможет перейти некую границу.
А голос Дареи словно надламывает ее, как скорлупу. И солнце медленно, осторожно, чтобы не оцарапать округлые бока, выбирается наружу.
Странная фантазия?
И что? Девушка уже не имеет права пофантазировать?
Дарея пела и ждала. Пела на самых высоких нотах, которые только могла взять. Ждала, пока розовая полоса не побагровеет, пока по волнам не побежит солнечная дорожкам на долю секунды наполняя море кровью…
И по кровавой дорожке из моря появился ОН!
Самый красивый!
Самый невероятный.
Просто – ОН!
Рамон рассказывал, что плавал неподалеку. Ловил для удовольствия рыбу, и услышал Дарею. И помчался на зов своей сирены…
Да, своей…
Его сирены.
Его…
Дарея произносила эти слова не просто так. Они с Рамоном… да, у них уже все было. Его не смущали щупальца, при его-то шипах. Его не смущала чешуя – он был сам закован в броню.
Ему нравилось в Дарее все. Ее гибкость, ее изящество, то, как она обхватывает его тело щупальцами, даже ее магия… ее голос, ее проклятье, от которого мама иногда валилась в кровать с жестокими мигренями. И рыба могла погибнуть от ее голоса. *
Гадкое место, гадкий человек. Фу.
Весь толстый, какой-то бесформенный, словно свеча оплывшая… неприятный. И взгляд у него такой липкий, противный.
- Мне нужно знать, где аллея нищих.
- Это показывать надоть. Так не дойдете, тан. Заблудитесь.
- Покажите. И кто последний там похоронен - тоже.
Командный тон Лоуренсио на Слизня не произвел никакого впечатления.
- Добавить бы надоть, тан…
- Сколько?
- За желтяк я ваш на целый день.
Лоуренсио покривился. Так много ему было не нужно. Но…
- За… желтяк ты забудешь, что меня тут видел.
- Я уже забыл. И ребята тоже, - оглянулся Слизень на двух могильщиков, которые стояли рядом с ним.
- Пока не забыли, - протянул один из мужчин, показывая, что зубов у него осталось штуки три, и те черные.
Лоуренсио скрипнул зубами, но еще три серебряных монеты достал. Те тоже растворились в воздухе, и явно обеспечили кому-то амнезию.
Если больше не предложат, конечно…
Слизень сделал полупоклон, и повез Лоуренсио по одной из аллей.
Скоро тан Ксарес вынужден был признать, что песета… ладно, это много, но будь он один, он бы отсюда до утра не вышел. С пути он сбился еще на четырнадцатом повороте. А потом перед ним открылось совсем другое Сан-Хосе.
Кладбища – они ведь тоже бывают разные.
Есть чинные, солидные, достойные, с мощеными дорожками, пихтами и памятниками истории.
А есть и вот такие. Где могилы натыканы чуть не сплошняком, где никаких деревьев не растет, да и с дорожками беда, где ноги вязнут в жирной густой глине… и почему она такая? Вроде и дождей-то не было? А она цепляется за ботинки, норовит жадно засосать ноги по щиколотки, добраться до носков (между прочим, шелковых, два реала пара!), до брюк…
Да и саркофагов тут нет. Стоят кресты в два ряда, спинами друг к другу, и на каждом номер. Кое на каких таблички с именами, но и только, а так номера, номера…
- Почему так? – не выдержал Лоуренсио.
- Вы кресты-то поглядите, тан.
- А что с ними не так?
- А вот то… сбиваем, из чего придется, хоть бы и из старых заборов. Кто может, и сам крест поставит, и имя напишет, а мы, грешные… Это ж благородных хоронят, как положено, а всякую шелупень… вот, смотрите. Самоубийца лежит.
- Я думал, их в неосвященной земле хоронят?
- Да кто там разбираться-то будет, тан? Освященная она, или еще какая… понятно, для благородных и священник с кадилом пошагает, и молитовку честь по чести. А для нас – нет. Это еще из свежих кресты, старые-то вообще стоят, шатаются.
Лоуренсио сам видел. Старые кресты были полностью черными. Дерево гнило на глазах, пару-тройку лет—и от них ничего не останется. Снеси деревяшки в огонь и хорони заново.
- А там раньше… там поле?
- Да что вы, тан. В два-три ряда хороним. Тут земля такая… года три, четыре – и можно опять копать. А бывает и такое, что старые могилы разрывают, кости в ров, что останется… если останется, и хоронить по новью.
- А родственники? Не возражают?
- Какие у нищеты родственники, тан? Кто другой и сам здесь очутится к тому времени.
Лоуренсио поежился.
Такой от этого всего веяло безнадежностью, такой тоской…
- А там что?
- А, из недавних. Вот, бедолага, сивухой траванулся. Говорят, ажно синий весь был…
- Бывает…
Лоуренсио силой задавил вопрос, в каком именно кабаке траванулся несчастный. Было у него одно подозрение… учитывая ТУ сивуху.
- А вон там парня мобилем размазали. Да непростого.
- Мобилем размазали? – поглядел Лоуренсио на свежую могилу.
- А то! Такая история, тан! Хочь, расскажу?
- Расскажи, - еще одна монета поменяла владельца. Слизень приосанился и провел рукой по жидким волосам.
- Это такое дело было. Говорят, кто из благородных на мобиле гонял, да и сбили парня молодого. В канаву оттащили, как собаку… совсем недавно, пару дней тому назад дело было. Знаете, есть у благородных такая забава, на мобиле по ночам рассекать… людЯм есть нечего, а они жирують!
Лоуренсио ощутил в горле твердый ком. Тяжеленький такой, словно чугунное ядро скушал. Даже сглотнуть попытался, чтобы это прошло, но слюна как-то разом пересохла и не проталкивалась внутрь.
- Во! А парень тот был не из простых свиней свинья.
- Не понял?
- Каракатий то парень был!
- Чей?
- Вы тан, что ли, с неба свалились, Караката не знать?
Лоуренсио замотал головой, показывая, что не знает. Ни Караката, ни таракана. Про каракатиц слышал, но при чем тут одно к другому?
- Каракат под собой много кого держит. Из главарей он, понятно? – оглянулся по сторонам Слизень, хоть и не было никого рядом.
- А-а… - дошло до Лоуренсио. – Понял.
О нравах городского дна он немного был осведомлен тем же Анхелем. А то мало ли, попадет провинциал не туда, и лишится тан Толедо удобной дойной коровушки… так что Лоуренсио знал, что столица поделена бандами на несколько частей, что у каждой банды есть свой вожак, который и порядок обеспечивает на данной территории, и спрашивает чего, и доит тех, кто у него живет…
Не танов, понятно.
Но всякую шелупень – почему нет?
- Во! У Караката как раз дочка замуж за парня собиралась! Говорят, рыдает день и ночь, Каракат поклялся, найдет, кто его в канаву… того, скинул - кишки по веткам размотает.
Чугунное ядро в горле Лоуренсио увеличилось в размерах.
- А… кишки?
- Вы, тан, не местный. Не знаете, как оно… того, бывает…
Уж что-что, а языком болтать – не лопатой махать. Слизень рассказывал вдохновенно. И о том, как людей находили без кожи, и завернутыми в содранную кожу, и сожженными заживо…
Те, кто работает на кладбище, такого порассказать могут… авторы ужастиков тихо заплачут, посыплют пеплом голову и удалятся под одеяло. Бояться.
Лоуренсио исключением не оказался. Песету он Слизню отдал, и еще пару реалов добавил. Но когда он дошел обратно до мобиля, его серьезно пошатывало. И тошнило.
И страшно было не на шутку.
Чего уж там, жить хотелось тану Ксаресу, жить… с неразмотанными по кустам кишками. А как уладить эту ситуацию?
Он и не знал даже.
Надо посоветоваться с Анхелем. Может, друг чего подскажет?
И… придется отдать деньги. Во всяком случае – пока.
Ой, мамочки, как же страшно!
***
- Не знаю, - честно ответил синьор Веласкес, на вопрос, кого он потревожил за эти два дня. – Знакомых и партнеров сына обзванивал, было…
- Список составляйте, - распорядился Амадо. – Подробный.
- Да, конечно. Тан Риалон, спасибо вам.
- Это моя работа, - отмахнулся от благодарностей Амадо.
Гонсало покачал головой.
- Тан Риалон, вы ж не понимаете. Кто другой не подумал бы, и нас бы приговорили, и кого угодно, и вообще… если б не ритана Ксарес, нас бы ночью порешили. Я-то понимаю… поговорил с людьми. Нас убивать шли. Это понятно и видно.
- Вот, тем более, думайте, раз поняли, - распорядился Амадо.
Синьор Веласкес кивнул.
- Да, конечно, тан. Скажите, а чем бы можно ритану Ксарес поблагодарить?
Амадо даже не задумался.
- Не запрещайте им с Мерседес дружить. Мне кажется, для нее это ценнее золота. Кто у нее там, на островах и был-то? Считай, одна сестра. А сейчас она себе подруг нашла.
- Не запрещу, конечно! – аж вскинулся синьор Гонсало. – Как вы могли подумать!
Как-как! Молча!
Что Амадо, слепой, что ли? Не видел, какими вы глазами на Феолу смотрели? Боитесь вы ее, видно же, и от своей семьи постараетесь держать подальше! Но проводить разъяснительную работу он не станет, еще не хватало. Так что тан Риалон еще раз повторил свою просьбу и по списку, и по дружбе, и вежливо поинтересовался, как там Мерседес.
- Отлично, - сообщил синьор Веласкес. – Проснулась, позавтракала, говорит, что сидит и рисует. А тан Мальдонадо рисует ее.
- Синьор, вы понимаете, что никому…
- Слово даю, - поклялся Веласкес.
- Даже жене. Даже подушке ночью.
- Я понимаю, тан Риалон. Во что-то мой несчастный сын вляпался, иначе и не скажешь.
Амадо кивнул.
И не скажешь, и не надо ни о чем таком говорить… вляпался? Он и всю семью втянул, и под удар подставил… чем, ЧЕМ ты думал, идиот?! Денег хотелось? И побольше, побольше… ну, забери их с собой, на тот свет! В гроб подложи для весомости!
Что вот твои родные делать теперь будут? Как расхлебывать? Чтобы их за тобой следом не отправили?
А что еще тан Кампос скажет? Накануне коронации, такое…
Никаких слов, кроме матерных, у Амадо не было. И надо было ехать в порт. Вдруг да повезет?
***
Некроманты могут работать на выезде. Но предпочитают они свой уютный морг, интимную рабочую обстановку, комфортное окружение…
У Хавьера Карраско все это и было.
Трупы из дома Веласкесов все доставили ему. И мужчина расставлял свечи.
Тереса внимательно наблюдала за процессом.
Хавьер уже успел обнаружить, что трупов его помощница не боится, крови тоже… прелесть, что за девушка! Бесценная подруга для некроманта.
- Свечей маловато. Я дам денег, сходи, купи. Ладно?
Тереса кивнула.
В работе тан Карраско начал обращаться к ней вполне непринужденно, но она не поправляла и не возмущалась. Это видно!
Человек работает, человеку не до того, человек увлечен… он бы и королеве реал сунул.
- Свечи так дорого стоят?
- Из черного воска? Да… возьми две коробки. Если останется сдача – сладостей. Лавка Мендеса, это на калле Тарло, там найдешь.
Все же присутствовать при некромантских ритуалах девушке не стоило. Пока – точно.
Вот позднее, когда Тереса ко всему привыкнет, когда он будет точно уверен, что некромагия не оказывает на нее разрушающего воздействия, тогда… тогда – как сама пожелает! Захочет, пусть сидит в уголочке. Да, вот еще, если в обморок падать не станет, визжать и хватать его за руки. Работа же! Понимать надо!
А пока ей и остаточных эманаций от ритуала хватит.
- Да, и каменной соли купи. Килограмм. Лучше – два.
Тереса кивнула.
Ну, каменная соль не редкость. Правда, частенько морскую продают, выпаренную, и кто победнее ее берет…
- Каменную? Не морскую?
- Каменную. Она лучше действует.
- Хорошо, - коротко ответила Тереса, взяла деньги и удалилась.
Хавьер проводил ее взглядом, прикрыл дверь за девичьей фигуркой, а потом размял пальцы жестом вдохновенного музыканта.
- Приступим, синьоры!
И потащил в пентаграмму первый труп.
***
Эллора заполняла документы.
Рутинная работа ее ничуточки не напрягала. Даже наоборот…
Было в ней что-то такое, размеренное, успокаивающее, спокойное, даже уютное.
Когда идеальные буковки ложатся на бумагу, когда все скучно, разумно, так обыденно, что поневоле расслабляешься. И не думаешь ни о чем.
Ни о Дарее… ох, сестренка, вляпалась же ты…
Ни о маминой тревоге – и кто бы не волновался на ее месте?
Ни о Кармело…
Ах, милый, милый Кармело… и букетик из хризантем, который он ей подарил. Осенние, тревожные, пахнущие дымом цветы… получится ли у них что-то? Будут ли они счастливы?
Эллора настолько была в своих мечтах, что даже не увидела, как открылась дверь, и на пороге вырос решительный темноволосый тан.
- Синьорита Эллора?
- Да… - с удивлением откликнулась девушка. – Простите, тан…
- Мы не знакомы. Мое имя Амадо Риалон. – И уже ее начальнику. – Синьор Лопес, оставьте нас. Наедине.
Эллора с удивлением увидела, как синьор Лопес поднялся с кресла. И он, и все остальные…
Но почему?
Что такого в этом мужчине?
Эллора подняла брови, но спросить не успела, мужчина представился первым. Достал из-за воротника жетон на цепочке, взмахнул им и убрал.
- Полиция. Следователь Риалон.
- Эммм, - пробормотала Эллора, соображая, что ей надо сделать.
Соображать получалось плохо.
Чем она могла заинтересовать следователя?
Что она могла сделать?
Садизмом Амадо не страдал, а потому и вступать в дискуссии не стал. Просто достал трещотку и взмахнул ей. Один раз.
Эллора осела, словно подкошенная, а Амадо развел руками, убирая опасную игрушку.
- Простите, синьорита. Моя знакомая сказала, что вы из мединцев, а потому… сейчас мы проедем в Управление. Если я неправ – извинюсь. Честь по чести. А если прав… будем беседовать.
И, глядя на выражение глаз Эллоры, уже понимал, что прав.
Он действительно прав…
Феола, ты не девушка! Ты настоящее сокровище! Скорее, в участок!
Глава 3
Море…
Оно вечно, бесконечно, оно о чем-то шепчет, бормочет, смеется…
Оно перебирает песчинки на берегу, оно перебрасывает гальку с ладони на ладонь, оно улыбается.
Лазурные губы, пенные зубы…
А еще – черные клыки скал.
Острые, жадные…
Дарея смотрела на море. Смотрела с тоской и печалью.
Здесь она могла не притворяться. Здесь могла быть собой.
Мединец…
Каково это – с рождения лгать, прятаться, не сметь показаться людям при свете дня? Помилуйте, она даже на земле жить не сможет! Ей нужна вода!
Она – амфибия! В том самом смысле. Не лягушка, которых стали понимать под этим названием. Она двоякодышащая.
Она может жить на земле, но должна возвращаться под воду. Иначе потом она сможет жить только под водой.
Она… да, она никогда не появилась бы на свет без Владычицы Синэри. Но разве от этого легче?
Она живая, ей хочется всего того, что есть у сестры… и никогда не будет у нее.
Эллора радуется, купив новые туфли.
Дарея… а куда ей надевать туфли? На щупальца?
Как же она тосковала! Бросалась в море, приносила маме и сестре добытый жемчуг – так, от тоски, пыталась спускаться все ниже и ниже… умереть! Рано или поздно, она понимала, она заплывет или на такую глубину, откуда не сможет вовремя выбраться, или… да, бывает и так, что вода становится ядовитой. Всякое бывает.*
*- к примеру, выделяется сероводород. Да, под водой. Прим. авт.
Семья не бедствовала. А вот Дарея… она тосковала. Она едва не выла от боли и горечи. Она…
Одна.
Навсегда одна.
Она же не знала, что на свете есть и другие! Такие, как она! Мединцы!
Оказалось – есть! Она думала, все погибли! Надеялась, что кто-то выжил, но встретить их… нет, невероятно! И все же, все же…
Когда она впервые увидела живого мединца…
Этот день она помнила всегда. Он был с ней, как кусочек сердца.
Дарея сидела на камне. Она частенько так встречала рассвет. Сидела, смотрела на море, пела… ей нравилось представлять, что ее голос помогает солнцу. Словно где-то там, оно за невидимой преградой, бьется – и не может попасть к людям. И лучи свои отправляет, и мечется, и…
Нет, никак оно не сможет перейти некую границу.
А голос Дареи словно надламывает ее, как скорлупу. И солнце медленно, осторожно, чтобы не оцарапать округлые бока, выбирается наружу.
Странная фантазия?
И что? Девушка уже не имеет права пофантазировать?
Дарея пела и ждала. Пела на самых высоких нотах, которые только могла взять. Ждала, пока розовая полоса не побагровеет, пока по волнам не побежит солнечная дорожкам на долю секунды наполняя море кровью…
И по кровавой дорожке из моря появился ОН!
Самый красивый!
Самый невероятный.
Просто – ОН!
Рамон рассказывал, что плавал неподалеку. Ловил для удовольствия рыбу, и услышал Дарею. И помчался на зов своей сирены…
Да, своей…
Его сирены.
Его…
Дарея произносила эти слова не просто так. Они с Рамоном… да, у них уже все было. Его не смущали щупальца, при его-то шипах. Его не смущала чешуя – он был сам закован в броню.
Ему нравилось в Дарее все. Ее гибкость, ее изящество, то, как она обхватывает его тело щупальцами, даже ее магия… ее голос, ее проклятье, от которого мама иногда валилась в кровать с жестокими мигренями. И рыба могла погибнуть от ее голоса. *
