– Морти, так нас вроде бы обоих звали… Станет трудно – ничего, потерплю!.. Знаешь, – молвил он, шагнув к белокрылому мальчику, – ты, должно быть, очень хороший хранитель, раз так переживаешь за вверенного тебе человека. А мне было бы интересно с ним пообщаться!.. Но показывай уже дорогу…
Морти отпустил мальчика; тот еще несмело глянул на чернокрылых братьев и кивком поблагодарил их. Затем ребята взлетели; путь их оказался недолог, и через какую-то четверть часа они приземлились на ребристую крышу пятиэтажного кирпичного дома. Чуть поодаль виднелся детский садик, где уже погасли все огни, а за ним – небольшой стадион с искусственной травой и без прожекторов. Местность эта не показалась Морти знакомой, но Тодику почудилось, что они здесь когда-то были. Несколько приободрившийся белокрылый мальчуган велел подождать минуту и исчез, но вернулся даже быстрее, чем обещал, и сказал приглушенным голосом:
– Он уже немного выпил… Но это, может, и к лучшему: встреча с вами не очень его напугает. А говорить он сейчас способен!.. Давайте за мною!
– С Богом! – произнес Морти.
Сквозь крышу друзья проскользнули сперва на чердак, а затем в кухню обычной городской квартиры, настолько узкую, что, раскинув крылья, можно было бы коснуться ими противоположных стен. Почти все пространство было занято электрической плитой, покрытой желтыми пятнами, старым холодильником и тяжелым столом с наброшенной на него льняной скатертью: раньше, очевидно, она была белой и в цветочек, но теперь настолько запачкалась, что требовалось напрячь зрение, чтобы различить узор. Вообще все вокруг было настолько грязным, что мальчик-хранитель виновато улыбнулся, будто извиняясь перед Морти и Тодиком, что привел их в столь неприглядное место. Сидевший за столом человек был под стать обстановке – неопрятный и нечесаный; уголком глаза он заметил чернокрылых братьев и, кашлянув негромко, пристально посмотрел на них. В его взоре не читалось страха, а было лишь легкое удивление, словно в квартиру заглянули двое давних знакомых, которые не предупреждали, что именно сегодня явятся. Затем человек глухо спросил:
– Вы пришли за мною?
– Мы пришли не за вами, а к вам, – поправил Морти и умолк: прежде ему не доводилось беседовать с пьяными, и тут же вспомнился отцовский наказ держаться от таких людей подальше. По счастью, Тодик пришел на помощь:
– Вы ведь о нас знаете!.. Откуда?..
– Меня всегда интересовала смерть, – медленно проговорил мужчина. – Еще когда мне было пять лет, я видел с друзьями, как стая бродячих собак разорвала на улице кошку. Она была беременна, и поэтому не смогла убежать. Нерожденные котята – их было пять штук – вывалились из ее брюха прямо на асфальт… – Человек икнул; казалось, его сейчас вырвет, но он пересилил себя. – Когда после этого ночью я проснулся, то почувствовал, что простыня подо мною мокрая… А поутру как раз позвонили из другого города и сказали: моя бабушка, мать отца, умерла, и всю нашу семью ждут на отпевание и поминки. Мои родители уже знали, что я увидел накануне, и поэтому категорически не желали брать меня с собой, но дядя, брат матери, сказал: «Тогда тем более ребенку надо проститься с бабушкой: неужели вы хотите, чтобы при слове «смерть» он еще долго вспоминал лишь растерзанное животное?» Когда мы приехали, в церкви было уже много народу, священник что-то говорил, а бабушка лежала в гробу, печальная и добрая: она казалась совсем живой, будто вот-вот повернет голову, улыбнется и перекрестит меня. И мне ничуть не было страшно!.. Об этом я часто вспоминал, когда занимался танатологией…
Морти поднял руку, как в школе, и переспросил:
– Простите, чем вы занимались?
– Танатологией… Это наука о смерти, – пояснил мужчина.
Тодик легонько подтолкнул товарища и прошептал ему на ухо:
– Слыхал, Морти? О нас с тобою, оказывается, целую науку сочинили! А я и не знал!..
Морти состроил нарочито строгую мину и погрозил пальцем:
– Тодька, не зуди! Дай человеку договорить…
– Я старался постичь великую тайну смерти, – продолжил мужчина. Он уже не смотрел на ребят, а уставил глаза куда-то в потолок: видимо, так легче вспоминалось. – И вот однажды в какой-то статье вычитал: когда умирают близкие люди – близкие во всех смыслах, – их мозговая активность делается очень похожей. Это как настроенные на одну частоту радиоприемники… Я предположил, что при таких условиях возможен обмен биоэлектрическими импульсами, и то, что видно перед смертью одному человеку, будет видно и другому. Именно такой опыт я и решил поставить, но мне требовался доброволец. Родители мои к тому времени уже умерли, однако дядя – тот самый, который когда-то дал им добрый совет – был жив, хоть и тяжело болел: врачи давали ему не более двух лет – он продержался дольше на целых полгода… Я ему рассказал о своей задумке, и он согласился помочь мне. С тех пор, хоть мы и так жили душа в душу, он делился со мною всеми своими мыслями, всеми переживаниями, чтобы мы окончательно сроднились и мой эксперимент увенчался успехом. Наконец день, которого мы так долго ждали, настал: дядя простился с женой и друзьями и затем попросил, чтобы нас оставили наедине. Я сел на стул возле его кровати; дядя посмотрел на меня в последний раз, закрыл глаза и что-то прошептал – я не смог разобрать, что именно. Через десять минут началась агония. Тогда я поставил у изголовья аппарат, который сам сконструировал. Это был опытный образец, вы можете взглянуть на него: он сейчас стоит в комнате, у зеркала… К нему я подсоединил две пары электродов: одну укрепил на дядиной голове, другую – на своей собственной. А после этого я сделал то, о чем не предупреждал дядю, иначе бы он наотрез отказался мне помогать: вколол себе такую дозу дигоксина, чтобы очутиться на грани жизни и смерти. Сперва мне почудилось, что все вокруг окрасилось в какой-то желто-зеленый цвет, а потом передо мною появились вы… Я тогда толком даже не разглядел вас – перед глазами все было словно в тумане, но слышал, как вы окликали друг друга. Прежде я много раз наблюдал умирающих людей, и в смерти некоторых из них мне упорно чудилось что-то осмысленное, словно она была живым существом. Теперь всему нашлось объяснение… Однако требовалось еще убедить в этом прочих исследователей, сделать так, чтобы и они смогли подключиться к чужому сознанию и увидеть то же, что видел я. Для этого необходимо было усовершенствовать мой аппарат, а это стоило очень больших денег, и найти единомышленников, которые, подобно мне, готовы были бы рискнуть жизнью: ведь меня тогда едва откачали. Не перечислить, сколько порогов я обил, сколько звонков сделал... Но проку не было: некоторые считали, что я мошенник, другие – что сумасшедший, а один профессор вообще рассмеялся мне в лицо и заявил: при такой-то фантазии, молодой человек, вам следует сказки для детей сочинять, а не наукой заниматься. А я ведь и впрямь выдумывал о вас разные истории – сам для себя, только чтобы отвлечься: как вы дали одному человеку отсрочку на три дня, чтобы он успел примириться со своим давним врагом, как вы однажды поссорились, но быстро поняли, что жить не можете друг без друга… Но это было таким же пустым занятием, как и все, что я делал. Последнюю попытку я предпринял ровно месяц назад, и тогда же от меня ушла жена вместе с дочерью… – Ближе к концу своей речи мужчина уже начал заикаться, как бывает с нетрезвыми людьми, которым приходится много говорить, а едва произнеся последнее слово, отвернулся к стене, будто давая понять, что двое незваных гостей ему больше не интересны. Он еще не умолк, но теперь с его губ срывалось только глухое бормотание, в котором, пожалуй, и сам Бог не сумел бы ничего разобрать.
Тодик вздохнул и легонько коснулся руки стоявшего рядом товарища:
– Летим, Морти…
– Подождите, ребята! А как же?.. – Мальчик-хранитель встал перед чернокрылыми братьями и растерянно поглядел на них. – Ведь вы…
Тодик ласково взял его за плечи и тихо вымолвил:
– Прости! Но мы не знаем, о чем с ним говорить сейчас. Кроме того, я боюсь, не сделать бы хуже… Не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем!..
Последние слова Тодик произнес безотчетно, как ему велело сердце. Но они не были брошены на ветер, ибо Тодик действительно думал, можно ли здесь хоть как-то помочь, – когда вместе с Морти летел обратно через темный, засыпающий город и когда мальчики договорились на время расстаться, чтобы каждый поразмыслил в уединении. Стоя совсем недавно на грязной, пропахшей спиртом кухне, Тодик казался рассеянным, но на самом деле запомнил всю услышанную сегодня пьяную исповедь, и мальчику казалось, будто в ней звучал упрек и ему, и Морти, и всем Божьим слугам. А если какие-то слова его тревожили, Тодик вновь и вновь повторял их про себя; так было и теперь, пока одна-единственная фраза, ничем не примечательная, вдруг не обрела для Тодика новый, совершенно неожиданный смысл. Он не был сокрыт в глубине, а, как часто говорят взрослые, лежал на поверхности, но тем сложнее было разглядеть его и принять: так иногда не верится, что зерно, брошенное неглубоко в землю, перезимует, прорастет и, по обетованию Божьему, даст людям много плода. Тодик немедленно поспешил к Морти, который был здесь же, недалеко, и поделился с ним своей догадкой. А поутру, когда только забрезжил рассвет, они уже были вновь возле того самого дома, к которому прилетали накануне и где их ждал новый друг, белокрылый мальчик.
– Я и Морти еще раз побеседуем с твоим подопечным, – сказал Тодик, наклонившись к хранителю и взяв его за руку. – Долго говорить не станем – просто дадим совет: больше мы ничего не способны для него сделать!.. Не знаю, правда, послушает ли он нас, а если даже и послушает, это, быть может, и не спасет его… Но попробовать стоит – так мы оба думаем…
– Только пусть для начала бросит пить! – добавил Морти. – Мы, разумеется, скажем ему и об этом, но ведь не сможем быть возле него все время: у нас свое послушание… Так что помоги ему!.. Он ведь совсем один, и кроме как на тебя, ему больше не на кого опереться. А нет ничего хуже, чем когда человек считает себя одиноким и брошенным. Нельзя пережевывать свои чувства в себе!.. Знаешь, – и тут Морти чуть заметно улыбнулся, – поэтому ты молодец, что все рассказал нам.
Мальчик с белыми крыльями молча кивнул. Он понимал: еще ничего не было решено, и последняя ночь выдалась для него нелегкой. Однако сейчас он почувствовал в себе силы не только уберечь вверенного его заботам человека, но при необходимости и понести бремя других братьев. Так и ему помогали сейчас, и так повелел сам Господь, дабы священнейшая из его заповедей – о любви, которая долготерпит, не превозносится и покрывает все грехи, – не была в пренебрежении вовеки.
* * *
«Спасибо…»
Это слово стояло последним на листке, вынутым из обычной школьной тетради, и нацарапано оно было столь неразборчиво, что за такой почерк учительница наверняка бы выше тройки не поставила. Но это было единственным, что одиннадцатилетний мальчик написал сам, а не надиктовал медсестре, – мальчик, который в ожоговом центре уже не один день боролся с мучительной смертью. Победа казалась еще очень сомнительной и далекой, однако мальчик надеялся, что когда-нибудь бинты снимут с его лица, и тогда он сам, без посторонней помощи прочтет ту книгу, которая теперь помогала ему жить. И сейчас он заочно благодарил написавшего эту книгу человека. Человек этот и сам многое перенес из того, чего другим не пожелал бы, но теперь, читая только что распечатанное письмо, он почувствовал: все его мытарства были не напрасны. И ради этих нескольких строчек благодарности он, пожалуй, согласился бы пройти и через стократ более тяжкие испытания. Мальчик еще признался, что он очень хотел бы уже сейчас получить бумажный вариант с автографом, и человек потянулся к небольшой стопке книг, что стояла возле клавиатуры. Он взял самую верхнюю из них, перевернул обложку, где были изображены двое крылатых мальчишек, и на оборотной стороне написал свое имя и фамилию. Завтра он отнесет эту книгу на почту, а еще через три дня, если ничто не задержит, она окажется в почтовом ящике больницы. Оттуда ее заберет медсестра и отнесет наверх, в самую страшную палату, где лежат дети и откуда мало кто из посетителей способен выйти без слез. Но сами маленькие пациенты почти не плачут, даже когда боль оказывается сильнее лекарства и заставляет вскрикивать по ночам. Ибо в их сердцах, несмотря ни на что, теплится вера – та вера, которая движет горами и которая могущественней всего на земле.
– Папа…
Занятый своими мыслями человек даже не сразу обернулся, и лишь когда его окликнули вторично, ласковым и чуть смущенным голосом произнес:
– Прости, солнышко, я что-то задумался… А ты почему не спишь?
Маленькая девочка приподняла над подушкой голову и лукаво глянула на отца:
– Папа, а ты ведь сейчас сочинял новую сказку, правда? А о чем она будет? Расскажи!..
Человек улыбнулся, сел поближе к детской кроватке и не спеша стал говорить. Эту историю он еще не доверял бумаге, но твердо знал, что непременно опубликует и ее. И тогда она, быть может, утешит еще одного несчастного ребенка, а ребенку счастливому позволит не заноситься и быть милосерднее к другим. Девочка слушала, широко раскрыв глаза и боясь пропустить хоть слово. Но постепенно, как бывает с детьми, она перестала различать, где кончается чужая выдумка и начинаются собственные грезы, взор ее затуманился, и сладкий, здоровый сон смежил ей веки до самого утра. Мужчина заботливо поправил ей одеяло и подошел к окну. За ним царила непроглядная тьма, ибо час был поздний, но человеку вдруг почудилось, что где-то вдали он вновь увидал двух знакомых мальчиков, которые некогда дали ему добрый совет, а теперь несли очередной созревший плод в Господне хранилище. И человек про себя молвил:
«Храни Всевышний и вас, ребятки… Вы подарили мне жизнь»
На верном пути
Любая, даже самая малая травка тянется к солнцу, и если легкие ребячьи ноги все же сомнут ее, она вскоре распрямится, словно никто и не резвился на лужайке каких-то полчаса назад. Точно так же от корабля, идущего далеко в море на всех парах, в обе стороны расходятся волны, но спустя малое время они исчезают, и поверхность воды делается совершенно гладкой, как бывает при штиле. Но небо хранит свои тайны еще надежней, чем земля и чем океан: ведь крылья в воздухе не оставляют даже таких зыбких следов, и куда Морти и Тодик сегодня держат свой путь, не скажет никто, кроме них самих и Господа Бога.
А вот представим, что какая-нибудь добрая душа решит все же их найти – хотя бы для того, чтобы поблагодарить за проявленную к ней заботу. Конечно, ей следовало бы сделать это раньше, но ведь и мы иногда забываем сказать «спасибо» человеку, а потом спохватываемся. Словно легкий огонек, невидимый людям, полетит она над землею, и встретит на своем пути прекрасный сад, где собраны все цветы, какие только есть на этом свете. Спустившись пониже, душа заметит маленькую желтую маргаритку и спросит ее о Тодике и Морти, поведав о них то, что запомнила. И маргаритка ответит – чуть жеманно, как приличествует благовоспитанной барышне:
– Я слыхала от перелетных птиц, что те двое уже в раю. А раз так, до нас им нет никакого дела, в особенности до тех, кто, подобно мне, не вышел ростом.
Морти отпустил мальчика; тот еще несмело глянул на чернокрылых братьев и кивком поблагодарил их. Затем ребята взлетели; путь их оказался недолог, и через какую-то четверть часа они приземлились на ребристую крышу пятиэтажного кирпичного дома. Чуть поодаль виднелся детский садик, где уже погасли все огни, а за ним – небольшой стадион с искусственной травой и без прожекторов. Местность эта не показалась Морти знакомой, но Тодику почудилось, что они здесь когда-то были. Несколько приободрившийся белокрылый мальчуган велел подождать минуту и исчез, но вернулся даже быстрее, чем обещал, и сказал приглушенным голосом:
– Он уже немного выпил… Но это, может, и к лучшему: встреча с вами не очень его напугает. А говорить он сейчас способен!.. Давайте за мною!
– С Богом! – произнес Морти.
Сквозь крышу друзья проскользнули сперва на чердак, а затем в кухню обычной городской квартиры, настолько узкую, что, раскинув крылья, можно было бы коснуться ими противоположных стен. Почти все пространство было занято электрической плитой, покрытой желтыми пятнами, старым холодильником и тяжелым столом с наброшенной на него льняной скатертью: раньше, очевидно, она была белой и в цветочек, но теперь настолько запачкалась, что требовалось напрячь зрение, чтобы различить узор. Вообще все вокруг было настолько грязным, что мальчик-хранитель виновато улыбнулся, будто извиняясь перед Морти и Тодиком, что привел их в столь неприглядное место. Сидевший за столом человек был под стать обстановке – неопрятный и нечесаный; уголком глаза он заметил чернокрылых братьев и, кашлянув негромко, пристально посмотрел на них. В его взоре не читалось страха, а было лишь легкое удивление, словно в квартиру заглянули двое давних знакомых, которые не предупреждали, что именно сегодня явятся. Затем человек глухо спросил:
– Вы пришли за мною?
– Мы пришли не за вами, а к вам, – поправил Морти и умолк: прежде ему не доводилось беседовать с пьяными, и тут же вспомнился отцовский наказ держаться от таких людей подальше. По счастью, Тодик пришел на помощь:
– Вы ведь о нас знаете!.. Откуда?..
– Меня всегда интересовала смерть, – медленно проговорил мужчина. – Еще когда мне было пять лет, я видел с друзьями, как стая бродячих собак разорвала на улице кошку. Она была беременна, и поэтому не смогла убежать. Нерожденные котята – их было пять штук – вывалились из ее брюха прямо на асфальт… – Человек икнул; казалось, его сейчас вырвет, но он пересилил себя. – Когда после этого ночью я проснулся, то почувствовал, что простыня подо мною мокрая… А поутру как раз позвонили из другого города и сказали: моя бабушка, мать отца, умерла, и всю нашу семью ждут на отпевание и поминки. Мои родители уже знали, что я увидел накануне, и поэтому категорически не желали брать меня с собой, но дядя, брат матери, сказал: «Тогда тем более ребенку надо проститься с бабушкой: неужели вы хотите, чтобы при слове «смерть» он еще долго вспоминал лишь растерзанное животное?» Когда мы приехали, в церкви было уже много народу, священник что-то говорил, а бабушка лежала в гробу, печальная и добрая: она казалась совсем живой, будто вот-вот повернет голову, улыбнется и перекрестит меня. И мне ничуть не было страшно!.. Об этом я часто вспоминал, когда занимался танатологией…
Морти поднял руку, как в школе, и переспросил:
– Простите, чем вы занимались?
– Танатологией… Это наука о смерти, – пояснил мужчина.
Тодик легонько подтолкнул товарища и прошептал ему на ухо:
– Слыхал, Морти? О нас с тобою, оказывается, целую науку сочинили! А я и не знал!..
Морти состроил нарочито строгую мину и погрозил пальцем:
– Тодька, не зуди! Дай человеку договорить…
– Я старался постичь великую тайну смерти, – продолжил мужчина. Он уже не смотрел на ребят, а уставил глаза куда-то в потолок: видимо, так легче вспоминалось. – И вот однажды в какой-то статье вычитал: когда умирают близкие люди – близкие во всех смыслах, – их мозговая активность делается очень похожей. Это как настроенные на одну частоту радиоприемники… Я предположил, что при таких условиях возможен обмен биоэлектрическими импульсами, и то, что видно перед смертью одному человеку, будет видно и другому. Именно такой опыт я и решил поставить, но мне требовался доброволец. Родители мои к тому времени уже умерли, однако дядя – тот самый, который когда-то дал им добрый совет – был жив, хоть и тяжело болел: врачи давали ему не более двух лет – он продержался дольше на целых полгода… Я ему рассказал о своей задумке, и он согласился помочь мне. С тех пор, хоть мы и так жили душа в душу, он делился со мною всеми своими мыслями, всеми переживаниями, чтобы мы окончательно сроднились и мой эксперимент увенчался успехом. Наконец день, которого мы так долго ждали, настал: дядя простился с женой и друзьями и затем попросил, чтобы нас оставили наедине. Я сел на стул возле его кровати; дядя посмотрел на меня в последний раз, закрыл глаза и что-то прошептал – я не смог разобрать, что именно. Через десять минут началась агония. Тогда я поставил у изголовья аппарат, который сам сконструировал. Это был опытный образец, вы можете взглянуть на него: он сейчас стоит в комнате, у зеркала… К нему я подсоединил две пары электродов: одну укрепил на дядиной голове, другую – на своей собственной. А после этого я сделал то, о чем не предупреждал дядю, иначе бы он наотрез отказался мне помогать: вколол себе такую дозу дигоксина, чтобы очутиться на грани жизни и смерти. Сперва мне почудилось, что все вокруг окрасилось в какой-то желто-зеленый цвет, а потом передо мною появились вы… Я тогда толком даже не разглядел вас – перед глазами все было словно в тумане, но слышал, как вы окликали друг друга. Прежде я много раз наблюдал умирающих людей, и в смерти некоторых из них мне упорно чудилось что-то осмысленное, словно она была живым существом. Теперь всему нашлось объяснение… Однако требовалось еще убедить в этом прочих исследователей, сделать так, чтобы и они смогли подключиться к чужому сознанию и увидеть то же, что видел я. Для этого необходимо было усовершенствовать мой аппарат, а это стоило очень больших денег, и найти единомышленников, которые, подобно мне, готовы были бы рискнуть жизнью: ведь меня тогда едва откачали. Не перечислить, сколько порогов я обил, сколько звонков сделал... Но проку не было: некоторые считали, что я мошенник, другие – что сумасшедший, а один профессор вообще рассмеялся мне в лицо и заявил: при такой-то фантазии, молодой человек, вам следует сказки для детей сочинять, а не наукой заниматься. А я ведь и впрямь выдумывал о вас разные истории – сам для себя, только чтобы отвлечься: как вы дали одному человеку отсрочку на три дня, чтобы он успел примириться со своим давним врагом, как вы однажды поссорились, но быстро поняли, что жить не можете друг без друга… Но это было таким же пустым занятием, как и все, что я делал. Последнюю попытку я предпринял ровно месяц назад, и тогда же от меня ушла жена вместе с дочерью… – Ближе к концу своей речи мужчина уже начал заикаться, как бывает с нетрезвыми людьми, которым приходится много говорить, а едва произнеся последнее слово, отвернулся к стене, будто давая понять, что двое незваных гостей ему больше не интересны. Он еще не умолк, но теперь с его губ срывалось только глухое бормотание, в котором, пожалуй, и сам Бог не сумел бы ничего разобрать.
Тодик вздохнул и легонько коснулся руки стоявшего рядом товарища:
– Летим, Морти…
– Подождите, ребята! А как же?.. – Мальчик-хранитель встал перед чернокрылыми братьями и растерянно поглядел на них. – Ведь вы…
Тодик ласково взял его за плечи и тихо вымолвил:
– Прости! Но мы не знаем, о чем с ним говорить сейчас. Кроме того, я боюсь, не сделать бы хуже… Не отчаивайся, мы что-нибудь придумаем!..
Последние слова Тодик произнес безотчетно, как ему велело сердце. Но они не были брошены на ветер, ибо Тодик действительно думал, можно ли здесь хоть как-то помочь, – когда вместе с Морти летел обратно через темный, засыпающий город и когда мальчики договорились на время расстаться, чтобы каждый поразмыслил в уединении. Стоя совсем недавно на грязной, пропахшей спиртом кухне, Тодик казался рассеянным, но на самом деле запомнил всю услышанную сегодня пьяную исповедь, и мальчику казалось, будто в ней звучал упрек и ему, и Морти, и всем Божьим слугам. А если какие-то слова его тревожили, Тодик вновь и вновь повторял их про себя; так было и теперь, пока одна-единственная фраза, ничем не примечательная, вдруг не обрела для Тодика новый, совершенно неожиданный смысл. Он не был сокрыт в глубине, а, как часто говорят взрослые, лежал на поверхности, но тем сложнее было разглядеть его и принять: так иногда не верится, что зерно, брошенное неглубоко в землю, перезимует, прорастет и, по обетованию Божьему, даст людям много плода. Тодик немедленно поспешил к Морти, который был здесь же, недалеко, и поделился с ним своей догадкой. А поутру, когда только забрезжил рассвет, они уже были вновь возле того самого дома, к которому прилетали накануне и где их ждал новый друг, белокрылый мальчик.
– Я и Морти еще раз побеседуем с твоим подопечным, – сказал Тодик, наклонившись к хранителю и взяв его за руку. – Долго говорить не станем – просто дадим совет: больше мы ничего не способны для него сделать!.. Не знаю, правда, послушает ли он нас, а если даже и послушает, это, быть может, и не спасет его… Но попробовать стоит – так мы оба думаем…
– Только пусть для начала бросит пить! – добавил Морти. – Мы, разумеется, скажем ему и об этом, но ведь не сможем быть возле него все время: у нас свое послушание… Так что помоги ему!.. Он ведь совсем один, и кроме как на тебя, ему больше не на кого опереться. А нет ничего хуже, чем когда человек считает себя одиноким и брошенным. Нельзя пережевывать свои чувства в себе!.. Знаешь, – и тут Морти чуть заметно улыбнулся, – поэтому ты молодец, что все рассказал нам.
Мальчик с белыми крыльями молча кивнул. Он понимал: еще ничего не было решено, и последняя ночь выдалась для него нелегкой. Однако сейчас он почувствовал в себе силы не только уберечь вверенного его заботам человека, но при необходимости и понести бремя других братьев. Так и ему помогали сейчас, и так повелел сам Господь, дабы священнейшая из его заповедей – о любви, которая долготерпит, не превозносится и покрывает все грехи, – не была в пренебрежении вовеки.
* * *
«Спасибо…»
Это слово стояло последним на листке, вынутым из обычной школьной тетради, и нацарапано оно было столь неразборчиво, что за такой почерк учительница наверняка бы выше тройки не поставила. Но это было единственным, что одиннадцатилетний мальчик написал сам, а не надиктовал медсестре, – мальчик, который в ожоговом центре уже не один день боролся с мучительной смертью. Победа казалась еще очень сомнительной и далекой, однако мальчик надеялся, что когда-нибудь бинты снимут с его лица, и тогда он сам, без посторонней помощи прочтет ту книгу, которая теперь помогала ему жить. И сейчас он заочно благодарил написавшего эту книгу человека. Человек этот и сам многое перенес из того, чего другим не пожелал бы, но теперь, читая только что распечатанное письмо, он почувствовал: все его мытарства были не напрасны. И ради этих нескольких строчек благодарности он, пожалуй, согласился бы пройти и через стократ более тяжкие испытания. Мальчик еще признался, что он очень хотел бы уже сейчас получить бумажный вариант с автографом, и человек потянулся к небольшой стопке книг, что стояла возле клавиатуры. Он взял самую верхнюю из них, перевернул обложку, где были изображены двое крылатых мальчишек, и на оборотной стороне написал свое имя и фамилию. Завтра он отнесет эту книгу на почту, а еще через три дня, если ничто не задержит, она окажется в почтовом ящике больницы. Оттуда ее заберет медсестра и отнесет наверх, в самую страшную палату, где лежат дети и откуда мало кто из посетителей способен выйти без слез. Но сами маленькие пациенты почти не плачут, даже когда боль оказывается сильнее лекарства и заставляет вскрикивать по ночам. Ибо в их сердцах, несмотря ни на что, теплится вера – та вера, которая движет горами и которая могущественней всего на земле.
– Папа…
Занятый своими мыслями человек даже не сразу обернулся, и лишь когда его окликнули вторично, ласковым и чуть смущенным голосом произнес:
– Прости, солнышко, я что-то задумался… А ты почему не спишь?
Маленькая девочка приподняла над подушкой голову и лукаво глянула на отца:
– Папа, а ты ведь сейчас сочинял новую сказку, правда? А о чем она будет? Расскажи!..
Человек улыбнулся, сел поближе к детской кроватке и не спеша стал говорить. Эту историю он еще не доверял бумаге, но твердо знал, что непременно опубликует и ее. И тогда она, быть может, утешит еще одного несчастного ребенка, а ребенку счастливому позволит не заноситься и быть милосерднее к другим. Девочка слушала, широко раскрыв глаза и боясь пропустить хоть слово. Но постепенно, как бывает с детьми, она перестала различать, где кончается чужая выдумка и начинаются собственные грезы, взор ее затуманился, и сладкий, здоровый сон смежил ей веки до самого утра. Мужчина заботливо поправил ей одеяло и подошел к окну. За ним царила непроглядная тьма, ибо час был поздний, но человеку вдруг почудилось, что где-то вдали он вновь увидал двух знакомых мальчиков, которые некогда дали ему добрый совет, а теперь несли очередной созревший плод в Господне хранилище. И человек про себя молвил:
«Храни Всевышний и вас, ребятки… Вы подарили мне жизнь»
Глава 9
На верном пути
Любая, даже самая малая травка тянется к солнцу, и если легкие ребячьи ноги все же сомнут ее, она вскоре распрямится, словно никто и не резвился на лужайке каких-то полчаса назад. Точно так же от корабля, идущего далеко в море на всех парах, в обе стороны расходятся волны, но спустя малое время они исчезают, и поверхность воды делается совершенно гладкой, как бывает при штиле. Но небо хранит свои тайны еще надежней, чем земля и чем океан: ведь крылья в воздухе не оставляют даже таких зыбких следов, и куда Морти и Тодик сегодня держат свой путь, не скажет никто, кроме них самих и Господа Бога.
А вот представим, что какая-нибудь добрая душа решит все же их найти – хотя бы для того, чтобы поблагодарить за проявленную к ней заботу. Конечно, ей следовало бы сделать это раньше, но ведь и мы иногда забываем сказать «спасибо» человеку, а потом спохватываемся. Словно легкий огонек, невидимый людям, полетит она над землею, и встретит на своем пути прекрасный сад, где собраны все цветы, какие только есть на этом свете. Спустившись пониже, душа заметит маленькую желтую маргаритку и спросит ее о Тодике и Морти, поведав о них то, что запомнила. И маргаритка ответит – чуть жеманно, как приличествует благовоспитанной барышне:
– Я слыхала от перелетных птиц, что те двое уже в раю. А раз так, до нас им нет никакого дела, в особенности до тех, кто, подобно мне, не вышел ростом.
