– Всего плохого, пап! Пусть всё будет плохо! – рыкнул вслед ему косматый.
Что?!!! Пап?!
Оцепеневшего от ужаса Виктора Сергеевича подхватили под локотки какие-то неизвестные жутковатого облика личности в тёмных балахонах, повлекли вперёд, втолкнули в помещение, отдалённо напоминавшее процедурную в клинике. Только всё было по-прежнему в чёрно-красных тонах и неожиданно грязным. Вроде бы, от комнаты с больничной каталкой и застеклёнными шкафчиками, где громоздились ампулы и бутылочки явно лекарственного назначения, логично было ожидать стерильности – ан, нет. Всё было старательно заляпано, каталка покрыта чумазым куском ткани, на стальных инструментах и шприцах – подозрительного вида пятна, на полу – клочки ваты тошнотворно коричневого цвета.
Когда вконец замороченного бухгалтера его провожатые попытались усадить (или уложить?) на антисанитарного вида каталку, он вновь взбунтовался. Громко вопя не то от страха, ни то от возмущения, вырвался, отшвырнул незваных «санитаров» так, что они впечатались в стену, порадовался могучести новообретённого тела и метнулся к выходу. Но там его встретил давешний в чёрном, который церемониться особо не стал – просто всадил бедняге в предплечье иглу шприца, нажал поршень…
Нет, сознания он не потерял. Просто накатила слабость, и тело, ещё секунду назад весьма резвое и боевое, бессильно осело на пол. Виктору Сергеевичу оставалось только беспомощно наблюдать, как его водрузили на грязную тряпку, валявшуюся поверх каталки, и развели вокруг изрядную суету. Впрочем, стоило неведомому в балахоне подступить к нему с какими-то зажимами и поблескивающими лезвиями, зажатыми в руках, как нервы бедного страдальца снова сдали. В панике и отчаянии, перепуганный невозможностью хоть как-то противодействовать угрожающим ему вивисекторам, он сделал то единственное, что мог – забормотал «Отче наш», готовясь к скорой встрече со Всевышним и моля внутренне о том, чтобы не слишком мучаться в руках нелюдей, явно собравшихся проводить над ним какие-то эксперименты.
Враги в грязных балахонах застыли, у главного из рук вывалился зажим и с мелодическим треньканьем укатился куда-то под шкаф. Растерянно переглянувшись, они что-то тихо забубнили друг другу. Воодушевлённый бухгалтер возвысил голос с почти научным интересом наблюдая, как морщатся и отступают от него садисты с грязным мед-инвентарём, позвякивающим в явно трясущихся руках.
«Это очень серьёзно, мы ничего не можем сделать, надо чтобы сначала с ним разобрался Баал или Иблис», – тихонько, но отчётливо проговорил главный. Чуть передёрнулся, шагнул ближе и вколол-таки, изверг, что-то, от чего на Виктора Сергеевича накатило ставшее уже привычным ему помрачение.
И снова темнота мрачного зала, распростёртое на шершавом каменном столе тело, уносящиеся в высь гранитные колонны, читающий непонятные, но жутко звучащие заклинания гулкий голос, судороги во всех членах. Измученный выматывающими событиями последних дней, доведённый до отчаяния Виктор Сергеевич уловил краем глаза какое-то движение. Через пару секунд над ним склонилось строгое красивое лицо юноши, жутковатое в своей безупречности. Жёсткая складка губ, разлетающиеся чёрные брови, глаза, затягивающие как чёрные дыры… Дьявол во плоти.
Бухгалтер тихо заскулил, панически перебирая в уме все свои грехи, начиная с украденной у двоюродной сестры шариковой ручки (было им тогда лет по семь) и заканчивая кое-какими схемами, благодаря которым он не раз облегчал родному предприятию бремя налогов, за что его неоднократно хвалили и даже как-то поощрили именной кружкой с надписью «Самому лучшему бухгалтеру». Конечно, он был далеко не идеален – и родителям грубил в подростковом возрасте (гораздо меньше, впрочем, чем большинство его одноклассников), и мыслишки себе порой позволял игривые, увидев в кино или на улице привлекательную дамочку, и Лике своей порой желал… недоброго чего-нибудь… Но ведь не настолько же он плох, чтобы сразу, без суда и следствия попасть прямо в ад??? Не крал (кроме той злосчастной ручки и уклонения от налогов, да и то, в рамках законодательного «дышла»), не убивал, родителей всё же вполне себе почитал, прелюбодействовал исключительно в сердце своём, да и то не так уж и часто… За что же, за что его так??
В холодных омутах глаз мелькнула искра интереса, потом у Виктора Сергеевича закружилась голова – да что же это за вегето-сосудистая дистония такая, совсем уже жизни нет… А потом он вдруг оказался стоящим – или висящим? – в темноте, под ногами и вокруг не было ничего, кроме темноты, напротив стоял давешний юноша и с лёгкой насмешкой его разглядывал.
– Ну, и как же ты тут оказался? – вопросил он наконец, налюбовавшись.
– Н-не знаю, – проблеял новоявленный грешник, несколько ободрённый тем, что вновь вернулся в собственное, невысокое и сухощавое, но такое привычное и родное тело. – Я за браслетом полез… Жена просила… А я… А я, дурак, вечно, у неё на поводу иду, чтоб ей ни дна, ни покрышки, – окончание речи было внезапным и по силе раздражения в голосе, и по своему содержанию.
– Куда полез-то? – спокойно и даже несколько деловито уточнил юноша.
– В колодец… в Акрокоринфе, – повинился Виктор Сергеевич. И робко осведомился, ободрённый неожиданным дружелюбием собеседника, – а я что, умер? Может, я в ад по ошибке попал? Может, меня в чистилище можно?
Юноша посмотрел с насмешкой, но снисходительно, чуть качнул головой, хмыкнул. И ответил чрезвычайно неожиданно.
– Антимир – это не ад. Ада вообще нет. А портал в Акрокоринфе уже много веков назад закрыть нужно, – последнюю фразу он сказал, словно сам себе.
– А как же мне теперь? Может, мне домой тогда? – трепеща, спросил злополучный путешественник между мирами.
– Конечно, домой, – задумчиво ответил юноша. – Что ж тебе тут делать-то, и так вон уже наворотил кучу всего. Хорошо, недолго здесь пробыл – бедолаг, в тела которых ты вселился, легко будет в норму вернуть.
– А почему… почему они все так себя покалечить старались? – осмелев, поинтересовался любознательный Виктор Сергеевич.
– Потому что здесь – Антимир, – непонятно ответил юноша. А потом пояснил, – у вас мир тяготеет к хаосу, всё движется от рождения и упорядоченного состояния к разложению и распаду. Поэтому для вас смерть – это старость, изношенность, надломленность. И вы стараетесь по мере возможности упорядочить рассыпающуюся действительность, оттянуть момент распада. В Антимире – наоборот, всё тяготеет к абсолютному порядку и в финале схлопывается в точку, уходя в небытие.
Просветлевший бухгалтер открыл было рот, но юноша резко его прервал:
– Даже не вздумай! Никаких благодарностей!
Виктор Сергеевич чуть подумал, и осторожно сформулировал, примеряясь к обстоятельствам:
– Злоберу? Злодарю?
Юноша хмыкнул, покрутил головой, отмахнулся.
– Не морочь голову себе и мне. Сейчас проводника тебе вызову.
В темном пространстве появилась точка света, увеличилась, рядом с собеседниками в светлом пятне появился седобородый благообразного вида старец, похожий на икону Святого Николая.
– Забирайте, – миролюбиво заявил юноша. – Провалился в Акрокоринфе. И надо уже что-то сделать с этим порталом – давайте, вы со своей стороны его запечатаете, а мы от себя дополнительную защиту наложим, чтобы эти бедолаги больше к нам не сыпались, воду тут у нас не мутили.
Старец согласно кивнул, поглядел на Виктора Сергеевича, светло ему улыбнулся и поманил к себе. На душе у бухгалтера, по мере того, как он шёл за своим проводником, становилось всё светлее и легче. Сообразив, что на ведущего его к свету священника с добрым лицом запрет благодарить не распространяется, с чувством вымолвил:
– Спасибо. Я уж думал, всё. Пропал я, разрушена моя жизнь.
Старец любопытно глянул через плечо.
– А хорошая жизнь? Жаль разрушать было бы?
Мужчина растерялся. Он никогда не задавался подобным вопросом – жил себе и жил, вроде, не хуже других. Конечно, на роман его жизнь похожа категорически не была, но у кого она идеальная?
– Ну, не то чтобы хорошая… Обычная.
Провожатый снова оглянулся, понимающе улыбнулся… Виктору Сергеевичу вдруг вспомнилось, как он в детстве с жаром доказывал той самой двоюродной сестре, как вырастет, станет знаменитым учёным и откроет такие законы устройства мира, каких никто не знает и не знал до него. Сестра смотрела со смесью уважения и недоверия, то спорила, то требовала, чтобы он посвятил ей какой-нибудь из своих научных трудов. Кстати, что ж он с ней так давно не общался? Несколько лет уже… Из-за того, что на каком-то семейном празднике муж сестры одёрнул Лику, по обыкновению громогласно учившую окружающих, что им делать, – в тот момент она решила покомандовать как раз сестрой.
– Обычная жизнь, – повторил бухгалтер. – Может, и не жаль разрушить. Только всё же в рамках привычного мира, наверное.
И сам улыбнулся. А потом почувствовал под руками железные прутья лестницы, увидел пятно света над головой и шустро полез вверх, к горячему греческому солнцу.
– Ну?! Достал, недотёпа? – раздался привычно-ненавистный голос над его головой, стоило чуть высунуться из колодца.
Виктор Сергеевич молча выкарабкался на поверхность, сощурившись огляделся по сторонам, вдохнул полной грудью. Грудь затопило разогретым воздухом, в носу защекотало от сухой пыли, запахов травы, цветов, жаркий свет заливал такой родной и привычный хаос буйной весенней растительности, полуразрушенные старые стены крепости. Чувство глубокого, иррационального счастья нахлынуло на мужчину, накрыло с головой и, видимо, что-то с этой головой сделало.
– Ты слышишь меня или нет?! – в нетерпении и гневе возопила супруга, не привыкшая к тому, чтобы её требования и вопросы игнорировались.
– Тебя, дорогая, слышат все в Акрокоринфе, а может, и дальше, – решительно ответил Виктор Сергеевич опешившей Лике. – Хочешь добывать свою побрякушку – ныряй за ней в эту дырку сама. Другой браслет я тебе, как и обещал, куплю, но больше ничего от меня не жди.
Развернулся и пошёл прочь от колодца. Через несколько шагов, чуть улыбаясь, посмотрел по сторонам и пробормотал себе под нос: «К хаосу, значит, всё тяготеет? Значит, нужно упорядочивать». Застывшая с вытаращенными глазами и раскрытым ртом Лика смотрела ему вслед.
– Оссподи, накидали-то опять, накидали! – привычно ворчала уборщица тётя Люба, сгребая в одну кучу обрывки бумаги, исписанные формулами и исчерченные графиками. – Гении! Рубаха наружу, глаза навыпучку, в облаках витают, а что вокруг творится – это им неинтересно. На то у нас тётя Люба есть.
Кряхтя и неодобрительно покачивая головой, она наклонилась подобрать с пола не изодранный в клочья лист бумаги. «Разбирайся тут, что на выкид у них, а что просто со стола упало!» – тётя Люба покосилась на слова «энтропические тенденции и Большой Хлопок в контексте теории Антимира» и снова покачала головой со смесью осуждения и скрытого пиетета.
– Ох, Виктор Сергеич, и как вас только в институте терпят и на симпозиумы пускают, – продолжила она свой нескончаемый монолог, аккуратно пристраивая листок на стол, больше всех остальных заваленный бумагами. Потом на секунду задумалась, вздохнула и вернулась к прерванной работе. – Женить его надо, вот что. А то уж какой год в разводе, понятное дело, совсем одичал со своей наукой. Маришу с ним бы познакомить – а то она уж за тридцать сильно, а всё в девках ходит. А этот – ничего, положительный. Конечно, убирать за ним умаешься, зато за границу ездит на конференции всякие… Как бы это сладить?
Тихо гудели никогда не выключаемые компьютеры, в тёмных окнах мелькали блики от проезжающих по улице машин, а тётя Люба, размеренно возя шваброй по полу, всё размышляла вслух о нерадивости научных работников и о том, как бы познакомить свою одинокую племянницу с руководителем отдела. В конце концов, он был очень даже интересный в этом отношении мужчина – начальство его хвалило и поощряло премиями, научные журналы издавали его статьи, и сам по себе он был человеком порядочным. Только всё время мусорил…
Что?!!! Пап?!
***
Оцепеневшего от ужаса Виктора Сергеевича подхватили под локотки какие-то неизвестные жутковатого облика личности в тёмных балахонах, повлекли вперёд, втолкнули в помещение, отдалённо напоминавшее процедурную в клинике. Только всё было по-прежнему в чёрно-красных тонах и неожиданно грязным. Вроде бы, от комнаты с больничной каталкой и застеклёнными шкафчиками, где громоздились ампулы и бутылочки явно лекарственного назначения, логично было ожидать стерильности – ан, нет. Всё было старательно заляпано, каталка покрыта чумазым куском ткани, на стальных инструментах и шприцах – подозрительного вида пятна, на полу – клочки ваты тошнотворно коричневого цвета.
Когда вконец замороченного бухгалтера его провожатые попытались усадить (или уложить?) на антисанитарного вида каталку, он вновь взбунтовался. Громко вопя не то от страха, ни то от возмущения, вырвался, отшвырнул незваных «санитаров» так, что они впечатались в стену, порадовался могучести новообретённого тела и метнулся к выходу. Но там его встретил давешний в чёрном, который церемониться особо не стал – просто всадил бедняге в предплечье иглу шприца, нажал поршень…
Нет, сознания он не потерял. Просто накатила слабость, и тело, ещё секунду назад весьма резвое и боевое, бессильно осело на пол. Виктору Сергеевичу оставалось только беспомощно наблюдать, как его водрузили на грязную тряпку, валявшуюся поверх каталки, и развели вокруг изрядную суету. Впрочем, стоило неведомому в балахоне подступить к нему с какими-то зажимами и поблескивающими лезвиями, зажатыми в руках, как нервы бедного страдальца снова сдали. В панике и отчаянии, перепуганный невозможностью хоть как-то противодействовать угрожающим ему вивисекторам, он сделал то единственное, что мог – забормотал «Отче наш», готовясь к скорой встрече со Всевышним и моля внутренне о том, чтобы не слишком мучаться в руках нелюдей, явно собравшихся проводить над ним какие-то эксперименты.
Враги в грязных балахонах застыли, у главного из рук вывалился зажим и с мелодическим треньканьем укатился куда-то под шкаф. Растерянно переглянувшись, они что-то тихо забубнили друг другу. Воодушевлённый бухгалтер возвысил голос с почти научным интересом наблюдая, как морщатся и отступают от него садисты с грязным мед-инвентарём, позвякивающим в явно трясущихся руках.
«Это очень серьёзно, мы ничего не можем сделать, надо чтобы сначала с ним разобрался Баал или Иблис», – тихонько, но отчётливо проговорил главный. Чуть передёрнулся, шагнул ближе и вколол-таки, изверг, что-то, от чего на Виктора Сергеевича накатило ставшее уже привычным ему помрачение.
***
И снова темнота мрачного зала, распростёртое на шершавом каменном столе тело, уносящиеся в высь гранитные колонны, читающий непонятные, но жутко звучащие заклинания гулкий голос, судороги во всех членах. Измученный выматывающими событиями последних дней, доведённый до отчаяния Виктор Сергеевич уловил краем глаза какое-то движение. Через пару секунд над ним склонилось строгое красивое лицо юноши, жутковатое в своей безупречности. Жёсткая складка губ, разлетающиеся чёрные брови, глаза, затягивающие как чёрные дыры… Дьявол во плоти.
Бухгалтер тихо заскулил, панически перебирая в уме все свои грехи, начиная с украденной у двоюродной сестры шариковой ручки (было им тогда лет по семь) и заканчивая кое-какими схемами, благодаря которым он не раз облегчал родному предприятию бремя налогов, за что его неоднократно хвалили и даже как-то поощрили именной кружкой с надписью «Самому лучшему бухгалтеру». Конечно, он был далеко не идеален – и родителям грубил в подростковом возрасте (гораздо меньше, впрочем, чем большинство его одноклассников), и мыслишки себе порой позволял игривые, увидев в кино или на улице привлекательную дамочку, и Лике своей порой желал… недоброго чего-нибудь… Но ведь не настолько же он плох, чтобы сразу, без суда и следствия попасть прямо в ад??? Не крал (кроме той злосчастной ручки и уклонения от налогов, да и то, в рамках законодательного «дышла»), не убивал, родителей всё же вполне себе почитал, прелюбодействовал исключительно в сердце своём, да и то не так уж и часто… За что же, за что его так??
В холодных омутах глаз мелькнула искра интереса, потом у Виктора Сергеевича закружилась голова – да что же это за вегето-сосудистая дистония такая, совсем уже жизни нет… А потом он вдруг оказался стоящим – или висящим? – в темноте, под ногами и вокруг не было ничего, кроме темноты, напротив стоял давешний юноша и с лёгкой насмешкой его разглядывал.
– Ну, и как же ты тут оказался? – вопросил он наконец, налюбовавшись.
– Н-не знаю, – проблеял новоявленный грешник, несколько ободрённый тем, что вновь вернулся в собственное, невысокое и сухощавое, но такое привычное и родное тело. – Я за браслетом полез… Жена просила… А я… А я, дурак, вечно, у неё на поводу иду, чтоб ей ни дна, ни покрышки, – окончание речи было внезапным и по силе раздражения в голосе, и по своему содержанию.
– Куда полез-то? – спокойно и даже несколько деловито уточнил юноша.
– В колодец… в Акрокоринфе, – повинился Виктор Сергеевич. И робко осведомился, ободрённый неожиданным дружелюбием собеседника, – а я что, умер? Может, я в ад по ошибке попал? Может, меня в чистилище можно?
Юноша посмотрел с насмешкой, но снисходительно, чуть качнул головой, хмыкнул. И ответил чрезвычайно неожиданно.
– Антимир – это не ад. Ада вообще нет. А портал в Акрокоринфе уже много веков назад закрыть нужно, – последнюю фразу он сказал, словно сам себе.
– А как же мне теперь? Может, мне домой тогда? – трепеща, спросил злополучный путешественник между мирами.
– Конечно, домой, – задумчиво ответил юноша. – Что ж тебе тут делать-то, и так вон уже наворотил кучу всего. Хорошо, недолго здесь пробыл – бедолаг, в тела которых ты вселился, легко будет в норму вернуть.
– А почему… почему они все так себя покалечить старались? – осмелев, поинтересовался любознательный Виктор Сергеевич.
– Потому что здесь – Антимир, – непонятно ответил юноша. А потом пояснил, – у вас мир тяготеет к хаосу, всё движется от рождения и упорядоченного состояния к разложению и распаду. Поэтому для вас смерть – это старость, изношенность, надломленность. И вы стараетесь по мере возможности упорядочить рассыпающуюся действительность, оттянуть момент распада. В Антимире – наоборот, всё тяготеет к абсолютному порядку и в финале схлопывается в точку, уходя в небытие.
Просветлевший бухгалтер открыл было рот, но юноша резко его прервал:
– Даже не вздумай! Никаких благодарностей!
Виктор Сергеевич чуть подумал, и осторожно сформулировал, примеряясь к обстоятельствам:
– Злоберу? Злодарю?
Юноша хмыкнул, покрутил головой, отмахнулся.
– Не морочь голову себе и мне. Сейчас проводника тебе вызову.
В темном пространстве появилась точка света, увеличилась, рядом с собеседниками в светлом пятне появился седобородый благообразного вида старец, похожий на икону Святого Николая.
– Забирайте, – миролюбиво заявил юноша. – Провалился в Акрокоринфе. И надо уже что-то сделать с этим порталом – давайте, вы со своей стороны его запечатаете, а мы от себя дополнительную защиту наложим, чтобы эти бедолаги больше к нам не сыпались, воду тут у нас не мутили.
Старец согласно кивнул, поглядел на Виктора Сергеевича, светло ему улыбнулся и поманил к себе. На душе у бухгалтера, по мере того, как он шёл за своим проводником, становилось всё светлее и легче. Сообразив, что на ведущего его к свету священника с добрым лицом запрет благодарить не распространяется, с чувством вымолвил:
– Спасибо. Я уж думал, всё. Пропал я, разрушена моя жизнь.
Старец любопытно глянул через плечо.
– А хорошая жизнь? Жаль разрушать было бы?
Мужчина растерялся. Он никогда не задавался подобным вопросом – жил себе и жил, вроде, не хуже других. Конечно, на роман его жизнь похожа категорически не была, но у кого она идеальная?
– Ну, не то чтобы хорошая… Обычная.
Провожатый снова оглянулся, понимающе улыбнулся… Виктору Сергеевичу вдруг вспомнилось, как он в детстве с жаром доказывал той самой двоюродной сестре, как вырастет, станет знаменитым учёным и откроет такие законы устройства мира, каких никто не знает и не знал до него. Сестра смотрела со смесью уважения и недоверия, то спорила, то требовала, чтобы он посвятил ей какой-нибудь из своих научных трудов. Кстати, что ж он с ней так давно не общался? Несколько лет уже… Из-за того, что на каком-то семейном празднике муж сестры одёрнул Лику, по обыкновению громогласно учившую окружающих, что им делать, – в тот момент она решила покомандовать как раз сестрой.
– Обычная жизнь, – повторил бухгалтер. – Может, и не жаль разрушить. Только всё же в рамках привычного мира, наверное.
И сам улыбнулся. А потом почувствовал под руками железные прутья лестницы, увидел пятно света над головой и шустро полез вверх, к горячему греческому солнцу.
– Ну?! Достал, недотёпа? – раздался привычно-ненавистный голос над его головой, стоило чуть высунуться из колодца.
Виктор Сергеевич молча выкарабкался на поверхность, сощурившись огляделся по сторонам, вдохнул полной грудью. Грудь затопило разогретым воздухом, в носу защекотало от сухой пыли, запахов травы, цветов, жаркий свет заливал такой родной и привычный хаос буйной весенней растительности, полуразрушенные старые стены крепости. Чувство глубокого, иррационального счастья нахлынуло на мужчину, накрыло с головой и, видимо, что-то с этой головой сделало.
– Ты слышишь меня или нет?! – в нетерпении и гневе возопила супруга, не привыкшая к тому, чтобы её требования и вопросы игнорировались.
– Тебя, дорогая, слышат все в Акрокоринфе, а может, и дальше, – решительно ответил Виктор Сергеевич опешившей Лике. – Хочешь добывать свою побрякушку – ныряй за ней в эту дырку сама. Другой браслет я тебе, как и обещал, куплю, но больше ничего от меня не жди.
Развернулся и пошёл прочь от колодца. Через несколько шагов, чуть улыбаясь, посмотрел по сторонам и пробормотал себе под нос: «К хаосу, значит, всё тяготеет? Значит, нужно упорядочивать». Застывшая с вытаращенными глазами и раскрытым ртом Лика смотрела ему вслед.
***
– Оссподи, накидали-то опять, накидали! – привычно ворчала уборщица тётя Люба, сгребая в одну кучу обрывки бумаги, исписанные формулами и исчерченные графиками. – Гении! Рубаха наружу, глаза навыпучку, в облаках витают, а что вокруг творится – это им неинтересно. На то у нас тётя Люба есть.
Кряхтя и неодобрительно покачивая головой, она наклонилась подобрать с пола не изодранный в клочья лист бумаги. «Разбирайся тут, что на выкид у них, а что просто со стола упало!» – тётя Люба покосилась на слова «энтропические тенденции и Большой Хлопок в контексте теории Антимира» и снова покачала головой со смесью осуждения и скрытого пиетета.
– Ох, Виктор Сергеич, и как вас только в институте терпят и на симпозиумы пускают, – продолжила она свой нескончаемый монолог, аккуратно пристраивая листок на стол, больше всех остальных заваленный бумагами. Потом на секунду задумалась, вздохнула и вернулась к прерванной работе. – Женить его надо, вот что. А то уж какой год в разводе, понятное дело, совсем одичал со своей наукой. Маришу с ним бы познакомить – а то она уж за тридцать сильно, а всё в девках ходит. А этот – ничего, положительный. Конечно, убирать за ним умаешься, зато за границу ездит на конференции всякие… Как бы это сладить?
Тихо гудели никогда не выключаемые компьютеры, в тёмных окнах мелькали блики от проезжающих по улице машин, а тётя Люба, размеренно возя шваброй по полу, всё размышляла вслух о нерадивости научных работников и о том, как бы познакомить свою одинокую племянницу с руководителем отдела. В конце концов, он был очень даже интересный в этом отношении мужчина – начальство его хвалило и поощряло премиями, научные журналы издавали его статьи, и сам по себе он был человеком порядочным. Только всё время мусорил…
