Я ненадолго остановилась — на самом верху склона, поросшего мятой и вербейником и плавно спускающегося к огромному озеру, разлившемуся на дали вокруг — и встряхнула головой, рассеивая неприятные мысли по ветру. Сверху озеро походило на потускневшее зеркало, обрамленное деревьями, чья листва едва начинала желтеть, зелеными склонами и серыми берегами. А на его гладкой поверхности, прямо посередине — небольшой остров, похожий на нечаянно попавшую туда крапинку краски. В свинцовых тучах над ним мелькали молнии, освещая лестницу, взбирающуюся змеей на холм, и часть смурой крыши, что выглядывала из-за густых крон деревьев.
Я неосознанно поежилась от неправильности происходящего. Ни разу до берега не долетели отголоски грома. Да и странная гроза разыгралась только над островом и нигде более, будто была заключена в особенный круг. Не зря в городе приговаривают: «Проклят остров, и дом на нём, да всё, что в доме том». За много лет я выслушала с полсотни всевозможных баек, часть которых казалась несусветной чушью даже местным болтунам, и повидала немало необъяснимого сама, но всё одно — никак не перестану удивляться.
Резкий порыв ветра налетел неожиданно и попытался отобрать зонт, чуть не сломав спицы. Пришлось сложить его, и только затем спускаться вниз. Ещё не хватало лишиться последнего подарка отца! Будто мне недостаточно иных бед…
Даже жениха, способного помочь мне в этаком трудном положении, у меня не имелось. Никто не попросит огрубевшей руки прозябающей цветочницы, пусть её фамилия и довольно известна, а воспитание и манеры не хуже, чем у придворных дам. Да и к рыжим сватаются редко: давние поверья никак не изживут себя и отпугивают людей, заставляя подумать не раз и не два, прежде чем свести с нами знакомство. Ведь издревле известно: все рыжие — те ещё неудачники, и лучше с ними дел не иметь. Мысли эти частенько раззадориваются сплетнями о недавних случаях бедствий, что учинил какой-нибудь «огнеголовый, на вид престранный, будто не от мира сего». Дела обстояли так, что все байки подобного рода были сплошь и рядом о неудачах, несущих убытки и беды другим людям. О хороших поступках говорили редко, неохотно и неуверенно. Мне всё больше казалось, что очернять нас людям занятнее. Перетереть вечерком косточки рыжему — что за чудная привычка!
Впрочем, к такому положению дел я привыкла с самого детства. И угораздило же меня уродиться рыжей: не в матушку, не в батюшку, а в древнюю родственницу с таким длинным хвостом из «пра-пра», что уж и имя её никто вспомнить не способен!
И получить в покровители самого непутевого, самого…
В сей драматичный момент я неудачно споткнулась о камень и только чудом не скатилась прямиком к озеру, где минутой ранее как раз заприметила одинокую лодку. О, представляю, какое небывалое зрелище я бы устроила лодочнику, ежели бы ухнула носом вперёд со склона! Чисто угольная Болтушка-Ворона, спешащая из Не-мира с весточкой в когтистых лапах!
Перестав раскачиваться во все стороны, подобно гибкой иве от порывов сильного ветра, я незамедлительно бросила недовольный взгляд на небо. Каково же было изумление, когда я обнаружила там лилово-серое облако, меланхолично плывущее над дальним берегом и формой своею подозрительно напоминающее язык!
«Надо же, ещё и насмехается», — возмущенно взмахнула я зонтом и едва не потеряла обретенное равновесие вновь.
Широкая лента берега, которую сонно лизали безжизненно-серые волны, была совсем близко, что придало мне сил. Я невозмутимо стряхнула капельки с плаща, приподняла юбку и переставила ногу так удачно, что незамедлительно поскользнулась на мокрой траве и стремительно рухнула вниз (полагаю, в сам Не-мир на встречу к доброму моему покровителю), для пущей радости подавившись криком и выронив зонт. Единственное, что я успела сделать — малодушно зажмуриться и выставить вперёд пышный венок (да простит меня его законный хозяин!), дабы смягчить падение.
По-видимому, он и правда уберег меня от беды: приземление моё закончилось на диво благополучно, и не оказалось таким уж жестким и болезненным, каким ожидалось. Разве что грудь слегка давило, отчего я сначала не могла вздохнуть нормально, но и это скоро прошло.
Приоткрыв глаза, я с удивлением обнаружила, что лежу на венке, а он в свою очередь — на безыскусной рубашке со шнуровкой у ворота, пахнущей чем-то горьковатым и резким.
Что ж, похоже, вот и я и доставила венок покупателю…
Я осторожно приподняла голову, дабы разглядеть своего молчаливого спасителя. Он в свою очередь не спешил открывать глаза, возмущаться или же интересоваться моим самочувствием. Похоже, сваливающиеся на голову барышни или венки, или и вовсе и то, и другое вместе взятое, не были для него чем-то исключительным.
Лодочник был молод, неестественно бледен и рыж. Последний факт тотчас объяснил мне, отчего я свалилась с холма именно на него. Никакая иная голова не смогла бы притянуть к себе столь удивительную неприятность: только рыжий неудачник мог попасться на пути неудачницы. Я весело фыркнула и провела ладонью над его расслабленным лицом, похожим на застывшую маску. Никакого эффекта. Тогда я подцепила одну из перепачканных в земле светло-рыжих прядок, отчего-то показавшейся невесомой, будто перышко, и потянула её на себя — сначала осторожно, затем изо всей силы. Бессмысленно.
Я отбросила прядь, словно та обернулась вдруг ядовитой змеей, и поспешно завозилась, пытаясь подняться. И руки, и ноги мои вели себя крайне непослушно: первые мелко дрожали, вторые же совершенно мне не подчинялись. Так я и дергалась, пока внутренний голосок цинично шептал мне о том, что венок мой, может статься, ещё очень даже пригодится. В какой-то момент он произнес это так громко, что в голове неприятно зазвенело, а ноги резво взбрыкнули. Тело подо мной неожиданно вздрогнуло и приглушенно охнуло.
— Вы в порядке! — облегченно выдохнула я, замирая и прислушиваясь к тихим стонам и едва уловимым движениям. — О, Тринадцатая, а я уж было подумала!..
— Поминаете Тринадцатую, — слабо усмехнулся мой спаситель, открывая глаза — не то серые, не то голубые, словно бы разбавленные озерной водой.— Да гляжу, и венок уже приготовили. Видно, дела мои и впрямь плохи…
В ответ я издала странный звук: то ли полувсхлип, то ли полустон, и бессильно опустила голову, пряча лицо в порядком потрепанных хризантемах. Что за отвратительный день!
— Будет вам, — тут же услышала я преувеличенно бодрый голос. — Со мной почти всё в порядке. Увы, моя спина ещё не пришла в себя, потому прошу: пока не предпринимайте попыток подняться. Она будет вам благодарна, ведь они весьма... болезненные.
— Простите, я так неповоротлива, — пробормотала я откуда-то из венка. — Я уж думала, мне стоит попрощаться с белым светом.
— С кем уж точно стоит попрощаться, так это с рыбами где-то на пять далей окрест. Громко же вы кричали, госпожа, пока летели вниз… Не удивлюсь, ежели они вообще сюда никогда не воротятся, — беззаботно-насмешливым тоном сообщила жертва моего падения. Я возмущенно вскинула голову, собираясь ответить не менее едкой репликой, но увидела, что лодочник аккуратно ощупывает свой затылок и тотчас стыдливо опустила глаза.
— А когда вы появились на склоне, мне даже показалось сначала, что за мною явилась сама Хеда Сонливица, — неожиданно сказал он. — Лицом бледна, сомкнуты очи, и ткан ей плащ из вечной ночи…
— Мертвы часы в её руках, да паутина на устах, — неосознанно продолжила я и поджала губы. — Печально, что, как не глянь, всё одно: я предстаю в совершенно невыгодном свете.
Сравнение со Стражницей уснувших навеки душ покоробило бы любую. Кому приятно быть похожей на неприглядную и овеянную дурной славой мистическую покровительницу?
Впрочем, не удивительно, что стороннему наблюдателю мой облик показался несколько потусторонним и навевал мысли о самой Смерти. Облаченная в темно-серый наряд и угрюмо-черный плащ, я казалась худосочнее и болезненнее. Эти цвета забирали все краски из моей кожи, и она становилась как у фарфоровой куклы — матово-молочная, холодная. Пальцы в перчатках выглядели тонкими и ужасно хрупкими, и пусть в них не покачивались остановившиеся часы с обломанными стрелками, но они держали не менее мрачный символ. Только под капюшоном скрывалось от взоров самое явное отличие: не блекло-желтые, выцветшие, спутанные нити волос, а блестящие темно-рыжие косы.
— Ох, нет, что вы, госпожа, — поспешно замотал головой мой спаситель и улыбнулся широко и добродушно. — Это лишь моё разыгравшееся воображение, не больше. Вы юны и очаровательны, и вовсе на неё не похожи. Увы, сегодня день таков — всё видится в мрачных тонах.
— День и правда мрачен, — легко согласилась я, думая о своих злоключениях. Остров в белесой дымке вновь ненадолго притянул мой блуждающий взор. — А погода тому лишь благоприятствует. Мальчика вы прислали?
— Ага. Бертик, видно, оказался слишком мал, чтобы отнести… — я кивнула. — Мой промах. Он так хотел заработать монетку-другую, что я не смог отказать. Доставил вам я неудобства, верно?
— Не волнуйтесь, те монеты того стоили, — искренне заверила его я, про себя отчаянно желая, чтобы наш разговор свернул в другое русло, либо и вовсе сошел на нет. Только бы не стал интересоваться, отчего мой голос преисполнен столь безграничной благодарностью! Мне совершенно не хотелось обсуждать своё незавидное положение с кем бы то ни было. Вызывать жалость — что может быть унизительнее?
— Не сочтите за чрезмерное любопытство с моей стороны, но… кому это предназначено? — необдуманный вопрос сорвался с языка нечаянно, полетев легкой бабочкой наперерез ожидаемому урагану. Нездоровое любопытство было отличительной чертой моего характера сколько я себя помню, но, само собой, редко когда оно приводило меня к добру.
Длинные тонкие пальцы задумчиво огладили помятые мною желтые лепестки.
— Одному простому человеку, — рассеянно произнес мой собеседник, и на губах его мелькнула столь горькая улыбка, что язык у меня тут же свело, будто его ужалили. — С довольно сложной судьбой.
На моих глазах безобидная бабочка обратилась вдруг ядовитой осой: не желая быть уязвленной, я невольно ранила сама. В груди неприятно заныло, будто туда угодил острый камешек и оставил небольшую, но болезненную царапину.
— О... Вы знаете наизусть Книгу Покровителей? — поспешила я сменить тему первым пришедшим на ум способом.
— Не всю, госпожа. А вы?
— Каждая девушка благородных кровей с малых лет способна рассказать наизусть все главы, — произнесла я немного надменно и сухо, точь-в-точь, как обычно делала то матушка. Речи эти настолько прочно поселились в моей голове, что вместо своего мелодичного, мягкого голоса я услышала её хрипловатый и властный, отчего невольно зябко повела плечами.
— Я знаю только одну. Впрочем, я и не благородная дама, — хмыкнул он. — Так и кто же ваш верный покровитель, госпожа?
В голове мелькнул образ из книги — длинная фигура в тусклом зеленом балахоне с вышивками цвета расплавленного золота, широкие рукава, из которых осенними листьями рассыпаются карты, абсолютно счастливая улыбка и огненно-рыжая копна волос. Игрок и везунчик, пройдоха, покровитель всех рыжих этого мира…
— Тот же, что и у вас, разумеется. Итриш Удачливый, — вздохнула я столь горько, что, хотелось бы надеяться, чья-то радужная улыбка наверняка подувяла. Невольно вспомнилось немудреное послание, насмешливо растаявшее в небе. «Верный покровитель», как же!
Лодочник вдруг странно дернулся и замер. Благодушное выражение испарилось с его лица, словно призрак.
— Снимите капюшон.
То была больше не просьба — приказ. Но я бы в жизни не послушалась и сердито напомнила бы ему не забываться, если бы не эти умоляющие нотки и прикованный ко мне горящий взгляд. Нахмурившись, я подрагивающими от холода пальцами ослабила завязки, стянула намокшую ткань и замерла, пристально наблюдая за ним.
Впервые за наше непродолжительное знакомство мужчина улыбнулся не подчеркнуто вежливо, а искренне, да так заразительно, что у меня самой невольно задрожали и поползли наверх уголки губ. Так улыбаются, неожиданно повстречав своего давнего друга посреди толпы спустя много лет разлуки: немного недоверчиво, растерянно, но радостно.
Только у меня в голове зазвенела тревожным колокольчиком мысль, что удар головой не прошел бесследно, как где-то наверху зашуршали травы и послышался шум падающих камешков. Гнетущую тишину взорвал веселый вопль:
— Эй, вы, два весла! Посторонись!
Тотчас улыбка слетела с лица лодочника, как последний лист с ветви дерева, сменившись выражением бесконечной усталости.
А затем к нам со склона скатилась первая моя «неприятность».
