Ахет подчинился. Красивое на вид, но отвратительное на вкус питье закружило голову, затуманило разум. Он не мог сосредоточиться. Шатаясь, египтянин сорвал цветок, но сделать бабочек не получилось. Ни одно заклинание не приходило на ум.
— Теперь до захода солнца ты безобиднее ужа, — богиня облизала губы и страстно поцеловала жреца. Тот не почувствовал ни эйфории, ни прилива сил, ни чужих воспоминаний, роящихся в мыслях, только неведомое до этого момента удовольствие. Хатхор жаждала большего, но Ахет, грубо разорвав поцелуй, отпрянул назад.
— А Тиа? Я не могу…
— Глупый смертный! Ее здесь нет и еще долго не будет!
— Пусть и так, я не нарушу своего слова…
— Упрямый! Непокорный! — подобно змее, зашипела хозяйка храма. — Что такого, если ты развлечешь меня, как госпожу развлекает раб? Твой долг верховного жреца — угождать мне!
— Я обещал себя только ей и больше никому! Даже тебе! — дрожа от гнева вперемешку со страхом, воскликнул Ахет.
— Какая гордость! — в голосе богини зазвучали ноты глубокой обиды. — Значит, дело только в ней, Ахетмаатра? Или только в тебе?
— Я поклялся в верности Тиа до последнего вздоха…
— Смертный дурак! — зло рассмеялась Хатхор. — Можешь быть ей верным до смерти и после, можешь боготворить, можешь обожать, можешь валяться в ногах, но она никогда не полюбит тебя, как мужчину. Ты — ее брат, только брат, и на этом все! Живи, как хочешь, но порог моего дома больше не переступай! И имени моего не смей произносить!
Услышав подобное, Ахет невольно опустился на колени, склонился в земном поклоне. Страх божественного гнева сковал тело. Он долго не мог пошевелиться. Только голоса посетителей, донесшиеся из коридоров, привели мужчину в чувство. Шери поднялся, стряхнул песок с ладоней и коленей. Он все еще не мог поверить, что своим упрямством прогневил саму Хатхор. Или он уснул, и это все привиделось?
Словно безумец, почти до захода солнца египтянин бродил по окрестностям, срывал цветы и пытался сделать из них бабочек. Но лепестки не хотели превращаться в разноцветнокрылых насекомых, что бы он не шептал.
Измученный Ахет стоял на балконе своего номера, сжимая в ладони бутон алой розы, смотрел на закат, пылающий над храмом Хатхор. Последний луч, ярко вспыхнув в полумраке, озарил фигуру мужчины, и в тот же миг Шери ощутил, что цветок зашевелился. Он раскрыл ладонь: там сидела дюжина бабочек, которые тут же вспорхнули, почувствовав свободу. Дар всесильного Анубиса снова вернулся к древнему египтянину, а вместе с ним и смертоносное проклятье.
Ахет еще долго смотрел на угасающее небо, покрывающееся перламутровыми жемчужинами далеких звезд. Страх ушел, как и гнев. Осталась лишь боль, что он никогда не сможет вернуть сестру в мир живых, что не сможет сделать ее счастливой, как мечтал долгие годы.
— Доброе утро, меравильозо рагаццо! — Жан-Поль в бодром расположении духа разбудил свою фотомодель. — Фотоаппарат исправен. Дубль два!
— Я не поеду, — тихо ответил Шери и обнял подушку. — Не спрашивай, почему, но я больше не переступлю порог того храма. Найди другое место для съемок.
— Странный ты… Другой бы принял за психа, но я-то знаю, что с твоей головой все нормально. Просто у тебя свои тараканы, и это ни чуть не мешает отлично смотреться на фотографиях. Возвращаемся в Луксор. Там развалин, хоть отбавляй — выбирай любые! Да и мне здесь делать уже нечего.
Египтянин лучезарно улыбнулся, и в тот же момент стоявший на тумбочке букет цветов взорвался алыми бабочками, которые окутали фотографа шуршащим вихрем.
Ахет стоял перед зеркалом, медленно водил расческой по длинным волнистым прядям.
— Женщинам не надо потакать в их прихотях. Они любят сильных духом и непокорных, — пронеслось над ухом египтянина подобно шуршанию тростника ранним утром. — Можешь дать любому отпор — за это мне и нравишься… Но подобной выходки я не ожидал даже от такого упрямца, как ты.
Мужчина увидел в отражении, что на его плече лежит когтистая рука, а из-за спины выглядывает довольная шакалья морда.
— Мой владыка Анубис… — с восхищением прошептал Ахет и сокрушенно добавил: — Моя богиня возненавидела меня и прогнала…
— Что случилось, то случилось… Ты бы поступил иначе, верни я день назад?
— Нет… Я бы не смог…
— Найти утешения в чужих объятьях — простое дело, а вот хранить верность в мире искушений — испытание, который выдержит не каждый. Верь, надейся, люби… И не забывай меня в своих молитвах. А ее? Она сама захотела твоего забвения…
Скрип двери заставил Ахета обернуться.
— Я готов, — констатировал факт Жан-Поль.
— Пять минут — и я тоже, — ответил Шери.
— Прощай, Дендера, привет, Луксор! Такси нас ждет, и ждут руины… — Вернье начал поэтический экспромт, незаметно открывая объектив висевшего на шее фотоаппарата, чтобы устроить незапланированную фотосессию.
Рассмеявшись, под непрерывные щелчки Ахет накинул рубашку, поднял чемодан.
— Спасибо за то, что ты есть в моей жизни, — отрешенно произнес древний египтянин, закрывая дверь номера.
— И тебе спасибо за вдохновение, — ответил стоявший рядом Жан-Поль.
— Люди — как пыль. Человеческая благодарность — как роса в пустыне. Взойдет солнце — она исчезнет, — Ахет снова услышал шепот, похожий на дуновение ветерка. — И только я всегда рядом с тобой… В мире живых и в мире мертвых.
— Теперь до захода солнца ты безобиднее ужа, — богиня облизала губы и страстно поцеловала жреца. Тот не почувствовал ни эйфории, ни прилива сил, ни чужих воспоминаний, роящихся в мыслях, только неведомое до этого момента удовольствие. Хатхор жаждала большего, но Ахет, грубо разорвав поцелуй, отпрянул назад.
— А Тиа? Я не могу…
— Глупый смертный! Ее здесь нет и еще долго не будет!
— Пусть и так, я не нарушу своего слова…
— Упрямый! Непокорный! — подобно змее, зашипела хозяйка храма. — Что такого, если ты развлечешь меня, как госпожу развлекает раб? Твой долг верховного жреца — угождать мне!
— Я обещал себя только ей и больше никому! Даже тебе! — дрожа от гнева вперемешку со страхом, воскликнул Ахет.
— Какая гордость! — в голосе богини зазвучали ноты глубокой обиды. — Значит, дело только в ней, Ахетмаатра? Или только в тебе?
— Я поклялся в верности Тиа до последнего вздоха…
— Смертный дурак! — зло рассмеялась Хатхор. — Можешь быть ей верным до смерти и после, можешь боготворить, можешь обожать, можешь валяться в ногах, но она никогда не полюбит тебя, как мужчину. Ты — ее брат, только брат, и на этом все! Живи, как хочешь, но порог моего дома больше не переступай! И имени моего не смей произносить!
Услышав подобное, Ахет невольно опустился на колени, склонился в земном поклоне. Страх божественного гнева сковал тело. Он долго не мог пошевелиться. Только голоса посетителей, донесшиеся из коридоров, привели мужчину в чувство. Шери поднялся, стряхнул песок с ладоней и коленей. Он все еще не мог поверить, что своим упрямством прогневил саму Хатхор. Или он уснул, и это все привиделось?
Словно безумец, почти до захода солнца египтянин бродил по окрестностям, срывал цветы и пытался сделать из них бабочек. Но лепестки не хотели превращаться в разноцветнокрылых насекомых, что бы он не шептал.
Измученный Ахет стоял на балконе своего номера, сжимая в ладони бутон алой розы, смотрел на закат, пылающий над храмом Хатхор. Последний луч, ярко вспыхнув в полумраке, озарил фигуру мужчины, и в тот же миг Шери ощутил, что цветок зашевелился. Он раскрыл ладонь: там сидела дюжина бабочек, которые тут же вспорхнули, почувствовав свободу. Дар всесильного Анубиса снова вернулся к древнему египтянину, а вместе с ним и смертоносное проклятье.
Ахет еще долго смотрел на угасающее небо, покрывающееся перламутровыми жемчужинами далеких звезд. Страх ушел, как и гнев. Осталась лишь боль, что он никогда не сможет вернуть сестру в мир живых, что не сможет сделать ее счастливой, как мечтал долгие годы.
— Доброе утро, меравильозо рагаццо! — Жан-Поль в бодром расположении духа разбудил свою фотомодель. — Фотоаппарат исправен. Дубль два!
— Я не поеду, — тихо ответил Шери и обнял подушку. — Не спрашивай, почему, но я больше не переступлю порог того храма. Найди другое место для съемок.
— Странный ты… Другой бы принял за психа, но я-то знаю, что с твоей головой все нормально. Просто у тебя свои тараканы, и это ни чуть не мешает отлично смотреться на фотографиях. Возвращаемся в Луксор. Там развалин, хоть отбавляй — выбирай любые! Да и мне здесь делать уже нечего.
Египтянин лучезарно улыбнулся, и в тот же момент стоявший на тумбочке букет цветов взорвался алыми бабочками, которые окутали фотографа шуршащим вихрем.
Ахет стоял перед зеркалом, медленно водил расческой по длинным волнистым прядям.
— Женщинам не надо потакать в их прихотях. Они любят сильных духом и непокорных, — пронеслось над ухом египтянина подобно шуршанию тростника ранним утром. — Можешь дать любому отпор — за это мне и нравишься… Но подобной выходки я не ожидал даже от такого упрямца, как ты.
Мужчина увидел в отражении, что на его плече лежит когтистая рука, а из-за спины выглядывает довольная шакалья морда.
— Мой владыка Анубис… — с восхищением прошептал Ахет и сокрушенно добавил: — Моя богиня возненавидела меня и прогнала…
— Что случилось, то случилось… Ты бы поступил иначе, верни я день назад?
— Нет… Я бы не смог…
— Найти утешения в чужих объятьях — простое дело, а вот хранить верность в мире искушений — испытание, который выдержит не каждый. Верь, надейся, люби… И не забывай меня в своих молитвах. А ее? Она сама захотела твоего забвения…
Скрип двери заставил Ахета обернуться.
— Я готов, — констатировал факт Жан-Поль.
— Пять минут — и я тоже, — ответил Шери.
— Прощай, Дендера, привет, Луксор! Такси нас ждет, и ждут руины… — Вернье начал поэтический экспромт, незаметно открывая объектив висевшего на шее фотоаппарата, чтобы устроить незапланированную фотосессию.
Рассмеявшись, под непрерывные щелчки Ахет накинул рубашку, поднял чемодан.
— Спасибо за то, что ты есть в моей жизни, — отрешенно произнес древний египтянин, закрывая дверь номера.
— И тебе спасибо за вдохновение, — ответил стоявший рядом Жан-Поль.
— Люди — как пыль. Человеческая благодарность — как роса в пустыне. Взойдет солнце — она исчезнет, — Ахет снова услышал шепот, похожий на дуновение ветерка. — И только я всегда рядом с тобой… В мире живых и в мире мертвых.
