35 месяцев и 7 дней до пурпурного шеврона
Прижимаюсь лбом к витражному стеклу. За окном тьма, ни черта не видно, зато можно на секунду представить, что там море, и я в башне Сольера… В правой башне, рядом с библиотекой. Если бы это было так, на пыльном подоконнике непременно осталось бы изображение стоящего на задних лапах льва с двумя мечами, символизирующими «Преданность» и «Отвагу», в задумчивости я вечно вывожу пальцем на чем придется эмблему Пурпурного Регимента.
Я могу нарисовать ее с закрытыми глазами всю целиком, вплоть до мельчайших черточек и деталей. Впервые я изобразил этого льва, тщательно срисовав с украшавших парадный зал доспехов, на игрушечном деревянном щите, что подарил мне на пятилетие Шарло, старый оруженосец моего покойного деда.
Как любит вспоминать Шарло, гостивший у нас в ту пору друг отца, известный ныне живописец дон Олива, был столь поражен четкостью линий, верностью пропорций и точностью подбора оттенков, что очень просил не придавать значения тому обстоятельству, что для создания так восхитившего его этюда были использованы его собственные, сделанные по особому рецепту краски и весьма дорогие кисти, позаимствованные у него без спроса и понесшие в результате невосполнимый урон.
Мою же совесть, насколько помню, отягощало тогда сознание преступления с моей точки зрения куда более тяжкого, чем разорение ящика красок дона Оливы. По рассказам Шарло я знал, что в знаменитый полк конных стрелков берут лишь особо достойных и только по специальному королевскому повелению; срисовав же драгоценную эмблему на свой щит, я как бы самовольно причислил себя к избранным.
- Напиши слово «копия», - посоветовал дон Олива. – Художники так поступают, когда копируют известное произведение. Хочешь стать художником, Ре? Я с удовольствием взялся бы обучить тебя.
- Нет! Я стану доблестным воином как дед! - решительно возразил я. – И король возьмет меня в Пурпурный Регимент.
- И его дед, и прадед, и еще несколько поколений наших воинственных предков носили на щитах эту пурпурную эмблему, приумножая не столько богатство, сколь славу фамилии, - пояснил дону Оливе отец, еще не переставший хмуриться по поводу изуродованных красок. - Правда, на мне эта традиция прервалась… Но, смотрю, Шарло делает все, чтобы ее возродить.
- А ты очень горевал, что не смог воевать? – в порыве смущенной жалости к отцу спросил тогда я.
Отец пожал плечами:
- Не больше, чем о прочем, чего лишила меня судьба одновременно с возможностью двигаться… К тому же со временем я понял, что сражения здесь, - он поднял руку и тонким пальцем коснулся своего лба, - могут быть не менее захватывающи и опасны, чем битвы с анморцами, к примеру… Надеюсь, что сумею убедить в том и тебя. И у дона Оливы ты все-таки поучишься, - откидываясь на высокую спинку своего кресла на колесиках, добавил он. – Хотя бы для того, чтобы знать, как пользоваться палитрой. А к разговору о Пурпурном Регименте мы вернемся позже… Лет так через десять… Если у тебя за это время еще не пропадет к тому охота.
- Нипочем не пропадет! – заявил я убежденно и обещание свое, как ни странно, сдержал.
Отец свое, как обычно, тоже. Правда, не через десять лет, а только через двенадцать. Я к тому времени…
- Она хоть красивая?
- Кто? – отскочив от окна, ошалело уточняю я.
- Та, о которой ты, лодырь, мечтаешь на посту? – Глава Внешней стражи подкрался незамеченным. И теперь с полным основанием сводит кустистые брови, взирая грозно и одновременно исключительно ехидно.
- Очень красивая! - признаюсь я неожиданно. – На лазоревом поле лев, стоящий на задних лапах с двумя перекрещенными мечами…
- Ого! Губа у тебя не дура, зелёный-младший! – восклицает Внешний весело, пшеничные усы браво приподнимаются. – Эмблема с пурпурным львом! А чего ж не адмиральский жезл тогда уж? Любить – так королеву!
Он все же коротко оглядывается в сторону полускрытых тяжелой золотистой портьерой дверей и, пригладив левый ус, уже начальственным до последней ноты тоном гаркает:
- Мечтать на посту не смей даже о льве! – и снова ухмыляется: - Вдруг я – анморский шпион?
Острие его шпаги летит ко мне, еле успеваю отскочить. Следующую атаку парирую уже более успешно.
- Кто тебя учил?
- Шарло, - отвечаю я и, спохватываясь, поясняю: - Он был оруженосцем еще у моего деда в Пятнадцатилетнюю войну.
- То-то я смотрю, приемы старомодные… - говорит Внешний. – Кое-что умеешь, вроде… Но не всё! – подводит он итог под звяканье покатившейся по мраморным плитам галереи моей, непонятно каким образом вырванной из руки, шпаги.
- Эх, - с горечью восклицает Внешний, вкладывая свой клинок в ножны, - отдали бы пажей мне, я б из вас, лодырей, людей-то сделал, а то под началом вашего Внутреннего только панталоны по лавкам протираете!
Он уходит по галерее, бормоча в усы:
- Вот вернется адмирал, поговорю, ну что, в самом деле…
Я подбираю укатившуюся шпагу, с опаской посматривая на двери за полусдвинутой золотистой портьерой. Сталь по мрамору прозвучала довольно выразительно, а так хочется достоять остаток дежурства спокойно.
За золотистой портьерой тихо.
Возвращаюсь к мозаичному окну и снова прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Во дворце на подоконниках ни пылинки.
35 месяцев и 4 дня до пурпурного шеврона
Шпаги разрешается брать только на дежурство. Затем их сдаем в караулку.
Теперь я понял почему. Будь шпага сейчас при мне, я бы заколол его прежде, чем он закончил фразу.
Но сейчас не дежурство. Рука сжимается не на эфесе. Я резко делаю шаг.
Второй раз шагнуть мне не дают. Сзади наваливаются и волокут в сторону. Старший-зелёный, презрительно хохоча, уходит невредимым.
- Остынь, младший, - советует средний-синий, не выпуская меня из крепких объятий. – Сколько раз ты ночевал в крысятнике? Три? В следующий раз выдерут, потом вышвырнут. Попорченная морда этого урода того стоит?
Я уже не знаю, что чего стоит… Я думал, пурпурный шеврон символизирует честь и отвагу, а, выходит, платить за него надо вытерпленным унижением?
- Пусти! – мрачно требую я. – Вот вцепился... Да пусти же!
Средний паж его величества отпускает мои руки и принимается расправлять и отряхивать помятый в свалке наряд оттенка зрелого индиго.
- Сейчас в смену идти, - озабоченно сообщает он, заправляя манжеты под обшлага камзола. – На охоту едем. Уже опаздываю. Успокоился? Или запереть в кладовке на всякий случай?
- Иди ты! - говорю я сердито. – На охоту.
- Учись владеть собой, младший-зелёный, - отвечает он насмешливо. – Больше вмешиваться не стану.
«Владей собой, Ре!» – говорил Шарло. – «А если не удается, хотя бы посчитай чаек».
Я здесь только и делаю, что считаю.
Отец предупреждал, что будет трудно. Но разве мог я представить, какого рода будут эти трудности?
Пожелтевший пергамент в руках отца казался чудом – подумать только, заветная мечта и вот она, практически на ладони! Документ подтверждал привилегию, заслуженную преданной и безупречной службой королевской короне нескольких поколений нашей фамилии, а именно - право юношам нашего рода быть зачисленными в легендарный Пурпурный Регимент! И единственное небольшое условие – предварительно отслужить при дворе три года в качестве пажа, тоже выглядело своего рода привилегией. Иного пути попасть ко двору, как откровенно подтвердил отец, для юного представителя нашего захиревшего рода не предвидится.
- Только вот надо ли тебе туда попадать? – с сомнением произнес он, вглядываясь в мое озаренное разверзшимися вдруг небывалыми перспективами лицо.
- Почему ты сказал только сейчас? – не слушая его, сообразил я. – Я столько лет полагал, что мечтаю о недостижимом!
- Потому что журавль в небе заставляет тянуться вверх, - ответил отец. – А молчать дальше я уже не имел права. Семнадцать лет – это возраст, в котором ты, во-первых, уже способен, как я надеялся, принять верное решение… а, во-вторых, если ты примешь не то решение, которое кажется верным мне, то еще сможешь быть зачислен в пажи.
Единственное место во дворце, которое мне нравится, это библиотека. Должно быть, потому что там всегда пусто. К тому же запах и вид множества старых переплетов ассоциируются у меня с отцом, которого я иначе чем с книгой, а то и с несколькими в руках, наверное, никогда и не видел.
Я повадился ходить сюда, как только выдастся свободный часок. И, роясь в книгах, забываю о времени, так что пару раз спохватывался, что опаздываю, только когда дворцовый колокол начинал отбивать начало моего дежурства.
Сегодня я наткнулся на «Искусство фехтовать, во всем его пространстве» и, сначала пожалев, что шпага не при мне, и нет возможности попробовать описываемое на практике, вскоре так увлекся теоретическими рассуждениями автора, что не сразу заметил, что уже не один.
Невысокий худощавый человек средних лет, по виду явно служитель библиотеки, стоя в проходе между полками, рассматривает меня с неприятной пристальностью.
- Если мне нельзя здесь находиться, прошу прощения, я не знал, - говорю я, вставая.
- Ты бегло читаешь по-французски, - замечает он негромко. – И как тебе Фишер?
- Здорово! – восторженно отвечаю я. – Особенно про психологические аспекты боя.
- Тогда тебе, наверное, понравится еще и «Трактат об искусстве владения оружием, с философскими диалогами» Агриппы, - слегка улыбаясь, говорит служитель. – Он где-то у нас есть. Правда, на латыни.
- Большое спасибо, - благодарю я обрадованно. – Я читаю на латыни и обязательно разыщу этот трактат.
- Удачи, младший-зелёный, - он кивает и неторопливо удаляется по проходу.
Провожаю его взглядом с легким удивлением – ну, что зелёный понятно, коль обряжен с ног до головы в этот цвет, а про младшего как догадался? Или у меня на лбу прочитал, или всех остальных зелёных в лицо знает? Вот уж никогда не подумал бы, что мои драгоценные старший со средним частые гости в библиотеке.
34 месяца и 29 дней до пурпурного шеврона
- Сегодня идешь… - старший-зелёный тянет паузу и скалится, голубенькие поросячьи глазки – щелками, под левым еще можно разглядеть слабый след последнего из навешенных мною фонарей, - во вторую!
Следует демонстрировать равнодушие, но застали слишком врасплох, вырывается:
- Как? Опять? Я же третьего дня был!
- И сегодня пойдешь, младший! И всю следующую неделю, и следующую за следующей… - он ухмыляется довольно и преотвратно, мои пальцы сами сжимаются в кулак. – Ходить во вторую будешь, пока не отучишься пререкаться со старшими. Еще вопросы есть?
Средний-синий, натягивая охотничьи сапоги, посматривает насмешливо.
Тридцать две чайки, сто тридцать четыре сойки, тысяча шестьдесят четыре дня до пурпурного шеврона…
Тысяча шестьдесят четыре вторые смены?!
Или искусительное удовольствие сбить немедленно эту мерзкую ухмылочку… И назад в Сольер, отец, ты был прав, я не выдержал…
- Спасибо, старший! – как можно проникновенней, кулаки могу и не разжимать, за спиной не видно. – Вторая - моя любимая смена, эти сиреневые фрейлины… Прелестны, словно розы, не находишь?
«Тебе повезло», – уверял меня Глава Внутренней Стражи, разъясняя мои будущие обязанности младшего пажа королевы. – «Ты получаешь право находиться рядом с ее величеством, служить ей, охранять ее. Это завидная привилегия. Любой юноша в королевстве был бы счастлив занять твое место».
Ну и почему же так вышло, что из всех дураков королевства это место занял именно я?
Отодвинув золотистую портьеру, переступаю порог покоев ее величества. Второе дежурство – это часы, когда королева занимается гардеробом, так что прелестные как розы фрейлины уже тут. Шипы наизготовку. Сразу уставились и даже галдеть прекратили, будто только и ждали.
- А, явился, наконец! - не оборачиваясь, говорит королева, вероятно, моему отражению в зеркале, перед которым она сидит в кресле. – Принеси из малой гостиной шаль с кистями, что-то сегодня прохладно.
Кланяюсь бледному пятну в зеркале – отраженная, она и вообще кажется бесцветной, размытое пятно с металлическим блеском; и отступаю в малую гостиную, по пути привычно ища всюду взглядом кисти и шали. Нахожу их, разумеется, совсем не в гостиной, а на ее рабочем столе в кабинете.
Возвращаюсь в будуар и с превеликой почтительностью пытаюсь накинуть обвешанное кистями полотнище на зябнущие королевские плечи.
- Болван! - величественные плечи раздраженно дергаются. – Я разве сказала напяливать это на меня? Положи вот там на кушетку!
Подбирая с пола шаль, стараюсь никого не увидеть. Розы хихикают. Должно быть, им-то, в отличие от меня, совершенно ясно, каким образом шаль на кушетке поможет справиться с прохладой в будуаре.
Королева поправляет прическу и поднимается на ноги. Задерживается у зеркала, пристально себя рассматривая. Что там разглядывать, если она настолько лишена красок, что почти не отражается, словно… Додумать злорадную мысль мне не дают.
- Эй, как там тебя… - ее величество, не отрываясь от зеркала, прищелкивает пальцами, - Младший! Подай из гардеробной накидку с аграмантом.
Я знаю латынь и греческий. Благодаря настойчивости отца читаю на французском и немецком. Женского языка я не понимаю, хоть тресни!
Молча направляюсь в гардеробную и, даже не пытаясь догадаться, что именно ей понадобилось, вытаскиваю нечто похожее на накидку, приношу и подаю.
Тряпка тут же летит мне в физиономию.
- Я сказала с аграмантом!
Розы посмеиваются, но еще не слишком громко. Подбираю накидку, обреченно возвращаюсь в гардеробную. Тряпок там до дури, развлечение может затянуться.
Вытягиваю следующую, но тут ее величество кричит:
- Не надо с аграмантом, я передумала. Принеси карминную.
Ближайшая ко мне роза, самая маленькая в их шипастом цветнике, таращит темные глазищи, видимо, едва сдерживая хохот. Она рыженькая и была бы даже мила, если бы у нее хватило такта не лопаться от смеха.
Рыжая странно поводит глазами и слегка дергает головой, и я вдруг понимаю, что она не смеется, а пытается подать какой-то знак.
Да черт побери! Я учился у лучшего живописца и уж что такое кармин, знаю сам. Решительно выдергиваю из шкафа тряпку ярко малинового цвета и гордо подаю ее величеству.
Тряпка немедленно летит мне в физиономию.
- Я сказала накидку, а это палантин!
- Ну что, младший, допрыгался? – средний-зелёный хоть и не столь отвратен, как наш одноколерный старший, но тоже лучится отнюдь не обаянием. - Начальство тебя требует немедленно - видать, всыпать хочет. Что натворил-то?
- Да много чего… Могу и еще что для ровного счету, – медленно и раздумчиво предполагаю я, оценивающе его оглядывая. – Раз уж все равно всыплют.
Без старшего средний не так храбр, он отскакивает и уже с безопасного расстояния орет:
- Приятных сновидений в крысятнике!
Прикидывая, что же такое в моей биографии могло вызвать этот срочный интерес, тащусь, куда сказано.
Начальник Внутренней стражи, постукивая пальцами по инкрустированной поверхности своего стола, изучает меня, будто никогда не видел прежде.
- Ровно месяц, как ты прибыл ко двору, младший-зелёный.
Месяц?! По-моему, прошло лет десять… К моменту вступления в Пурпурный Регимент мне как раз стукнет триста семьдесят семь, и я торжественно сбрею длиннющую седую бороду. Чтобы шеврон не загораживала.
Прижимаюсь лбом к витражному стеклу. За окном тьма, ни черта не видно, зато можно на секунду представить, что там море, и я в башне Сольера… В правой башне, рядом с библиотекой. Если бы это было так, на пыльном подоконнике непременно осталось бы изображение стоящего на задних лапах льва с двумя мечами, символизирующими «Преданность» и «Отвагу», в задумчивости я вечно вывожу пальцем на чем придется эмблему Пурпурного Регимента.
Я могу нарисовать ее с закрытыми глазами всю целиком, вплоть до мельчайших черточек и деталей. Впервые я изобразил этого льва, тщательно срисовав с украшавших парадный зал доспехов, на игрушечном деревянном щите, что подарил мне на пятилетие Шарло, старый оруженосец моего покойного деда.
Как любит вспоминать Шарло, гостивший у нас в ту пору друг отца, известный ныне живописец дон Олива, был столь поражен четкостью линий, верностью пропорций и точностью подбора оттенков, что очень просил не придавать значения тому обстоятельству, что для создания так восхитившего его этюда были использованы его собственные, сделанные по особому рецепту краски и весьма дорогие кисти, позаимствованные у него без спроса и понесшие в результате невосполнимый урон.
Мою же совесть, насколько помню, отягощало тогда сознание преступления с моей точки зрения куда более тяжкого, чем разорение ящика красок дона Оливы. По рассказам Шарло я знал, что в знаменитый полк конных стрелков берут лишь особо достойных и только по специальному королевскому повелению; срисовав же драгоценную эмблему на свой щит, я как бы самовольно причислил себя к избранным.
- Напиши слово «копия», - посоветовал дон Олива. – Художники так поступают, когда копируют известное произведение. Хочешь стать художником, Ре? Я с удовольствием взялся бы обучить тебя.
- Нет! Я стану доблестным воином как дед! - решительно возразил я. – И король возьмет меня в Пурпурный Регимент.
- И его дед, и прадед, и еще несколько поколений наших воинственных предков носили на щитах эту пурпурную эмблему, приумножая не столько богатство, сколь славу фамилии, - пояснил дону Оливе отец, еще не переставший хмуриться по поводу изуродованных красок. - Правда, на мне эта традиция прервалась… Но, смотрю, Шарло делает все, чтобы ее возродить.
- А ты очень горевал, что не смог воевать? – в порыве смущенной жалости к отцу спросил тогда я.
Отец пожал плечами:
- Не больше, чем о прочем, чего лишила меня судьба одновременно с возможностью двигаться… К тому же со временем я понял, что сражения здесь, - он поднял руку и тонким пальцем коснулся своего лба, - могут быть не менее захватывающи и опасны, чем битвы с анморцами, к примеру… Надеюсь, что сумею убедить в том и тебя. И у дона Оливы ты все-таки поучишься, - откидываясь на высокую спинку своего кресла на колесиках, добавил он. – Хотя бы для того, чтобы знать, как пользоваться палитрой. А к разговору о Пурпурном Регименте мы вернемся позже… Лет так через десять… Если у тебя за это время еще не пропадет к тому охота.
- Нипочем не пропадет! – заявил я убежденно и обещание свое, как ни странно, сдержал.
Отец свое, как обычно, тоже. Правда, не через десять лет, а только через двенадцать. Я к тому времени…
- Она хоть красивая?
- Кто? – отскочив от окна, ошалело уточняю я.
- Та, о которой ты, лодырь, мечтаешь на посту? – Глава Внешней стражи подкрался незамеченным. И теперь с полным основанием сводит кустистые брови, взирая грозно и одновременно исключительно ехидно.
- Очень красивая! - признаюсь я неожиданно. – На лазоревом поле лев, стоящий на задних лапах с двумя перекрещенными мечами…
- Ого! Губа у тебя не дура, зелёный-младший! – восклицает Внешний весело, пшеничные усы браво приподнимаются. – Эмблема с пурпурным львом! А чего ж не адмиральский жезл тогда уж? Любить – так королеву!
Он все же коротко оглядывается в сторону полускрытых тяжелой золотистой портьерой дверей и, пригладив левый ус, уже начальственным до последней ноты тоном гаркает:
- Мечтать на посту не смей даже о льве! – и снова ухмыляется: - Вдруг я – анморский шпион?
Острие его шпаги летит ко мне, еле успеваю отскочить. Следующую атаку парирую уже более успешно.
- Кто тебя учил?
- Шарло, - отвечаю я и, спохватываясь, поясняю: - Он был оруженосцем еще у моего деда в Пятнадцатилетнюю войну.
- То-то я смотрю, приемы старомодные… - говорит Внешний. – Кое-что умеешь, вроде… Но не всё! – подводит он итог под звяканье покатившейся по мраморным плитам галереи моей, непонятно каким образом вырванной из руки, шпаги.
- Эх, - с горечью восклицает Внешний, вкладывая свой клинок в ножны, - отдали бы пажей мне, я б из вас, лодырей, людей-то сделал, а то под началом вашего Внутреннего только панталоны по лавкам протираете!
Он уходит по галерее, бормоча в усы:
- Вот вернется адмирал, поговорю, ну что, в самом деле…
Я подбираю укатившуюся шпагу, с опаской посматривая на двери за полусдвинутой золотистой портьерой. Сталь по мрамору прозвучала довольно выразительно, а так хочется достоять остаток дежурства спокойно.
За золотистой портьерой тихо.
Возвращаюсь к мозаичному окну и снова прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Во дворце на подоконниках ни пылинки.
35 месяцев и 4 дня до пурпурного шеврона
Шпаги разрешается брать только на дежурство. Затем их сдаем в караулку.
Теперь я понял почему. Будь шпага сейчас при мне, я бы заколол его прежде, чем он закончил фразу.
Но сейчас не дежурство. Рука сжимается не на эфесе. Я резко делаю шаг.
Второй раз шагнуть мне не дают. Сзади наваливаются и волокут в сторону. Старший-зелёный, презрительно хохоча, уходит невредимым.
- Остынь, младший, - советует средний-синий, не выпуская меня из крепких объятий. – Сколько раз ты ночевал в крысятнике? Три? В следующий раз выдерут, потом вышвырнут. Попорченная морда этого урода того стоит?
Я уже не знаю, что чего стоит… Я думал, пурпурный шеврон символизирует честь и отвагу, а, выходит, платить за него надо вытерпленным унижением?
- Пусти! – мрачно требую я. – Вот вцепился... Да пусти же!
Средний паж его величества отпускает мои руки и принимается расправлять и отряхивать помятый в свалке наряд оттенка зрелого индиго.
- Сейчас в смену идти, - озабоченно сообщает он, заправляя манжеты под обшлага камзола. – На охоту едем. Уже опаздываю. Успокоился? Или запереть в кладовке на всякий случай?
- Иди ты! - говорю я сердито. – На охоту.
- Учись владеть собой, младший-зелёный, - отвечает он насмешливо. – Больше вмешиваться не стану.
«Владей собой, Ре!» – говорил Шарло. – «А если не удается, хотя бы посчитай чаек».
Я здесь только и делаю, что считаю.
Отец предупреждал, что будет трудно. Но разве мог я представить, какого рода будут эти трудности?
Пожелтевший пергамент в руках отца казался чудом – подумать только, заветная мечта и вот она, практически на ладони! Документ подтверждал привилегию, заслуженную преданной и безупречной службой королевской короне нескольких поколений нашей фамилии, а именно - право юношам нашего рода быть зачисленными в легендарный Пурпурный Регимент! И единственное небольшое условие – предварительно отслужить при дворе три года в качестве пажа, тоже выглядело своего рода привилегией. Иного пути попасть ко двору, как откровенно подтвердил отец, для юного представителя нашего захиревшего рода не предвидится.
- Только вот надо ли тебе туда попадать? – с сомнением произнес он, вглядываясь в мое озаренное разверзшимися вдруг небывалыми перспективами лицо.
- Почему ты сказал только сейчас? – не слушая его, сообразил я. – Я столько лет полагал, что мечтаю о недостижимом!
- Потому что журавль в небе заставляет тянуться вверх, - ответил отец. – А молчать дальше я уже не имел права. Семнадцать лет – это возраст, в котором ты, во-первых, уже способен, как я надеялся, принять верное решение… а, во-вторых, если ты примешь не то решение, которое кажется верным мне, то еще сможешь быть зачислен в пажи.
Единственное место во дворце, которое мне нравится, это библиотека. Должно быть, потому что там всегда пусто. К тому же запах и вид множества старых переплетов ассоциируются у меня с отцом, которого я иначе чем с книгой, а то и с несколькими в руках, наверное, никогда и не видел.
Я повадился ходить сюда, как только выдастся свободный часок. И, роясь в книгах, забываю о времени, так что пару раз спохватывался, что опаздываю, только когда дворцовый колокол начинал отбивать начало моего дежурства.
Сегодня я наткнулся на «Искусство фехтовать, во всем его пространстве» и, сначала пожалев, что шпага не при мне, и нет возможности попробовать описываемое на практике, вскоре так увлекся теоретическими рассуждениями автора, что не сразу заметил, что уже не один.
Невысокий худощавый человек средних лет, по виду явно служитель библиотеки, стоя в проходе между полками, рассматривает меня с неприятной пристальностью.
- Если мне нельзя здесь находиться, прошу прощения, я не знал, - говорю я, вставая.
- Ты бегло читаешь по-французски, - замечает он негромко. – И как тебе Фишер?
- Здорово! – восторженно отвечаю я. – Особенно про психологические аспекты боя.
- Тогда тебе, наверное, понравится еще и «Трактат об искусстве владения оружием, с философскими диалогами» Агриппы, - слегка улыбаясь, говорит служитель. – Он где-то у нас есть. Правда, на латыни.
- Большое спасибо, - благодарю я обрадованно. – Я читаю на латыни и обязательно разыщу этот трактат.
- Удачи, младший-зелёный, - он кивает и неторопливо удаляется по проходу.
Провожаю его взглядом с легким удивлением – ну, что зелёный понятно, коль обряжен с ног до головы в этот цвет, а про младшего как догадался? Или у меня на лбу прочитал, или всех остальных зелёных в лицо знает? Вот уж никогда не подумал бы, что мои драгоценные старший со средним частые гости в библиотеке.
34 месяца и 29 дней до пурпурного шеврона
- Сегодня идешь… - старший-зелёный тянет паузу и скалится, голубенькие поросячьи глазки – щелками, под левым еще можно разглядеть слабый след последнего из навешенных мною фонарей, - во вторую!
Следует демонстрировать равнодушие, но застали слишком врасплох, вырывается:
- Как? Опять? Я же третьего дня был!
- И сегодня пойдешь, младший! И всю следующую неделю, и следующую за следующей… - он ухмыляется довольно и преотвратно, мои пальцы сами сжимаются в кулак. – Ходить во вторую будешь, пока не отучишься пререкаться со старшими. Еще вопросы есть?
Средний-синий, натягивая охотничьи сапоги, посматривает насмешливо.
Тридцать две чайки, сто тридцать четыре сойки, тысяча шестьдесят четыре дня до пурпурного шеврона…
Тысяча шестьдесят четыре вторые смены?!
Или искусительное удовольствие сбить немедленно эту мерзкую ухмылочку… И назад в Сольер, отец, ты был прав, я не выдержал…
- Спасибо, старший! – как можно проникновенней, кулаки могу и не разжимать, за спиной не видно. – Вторая - моя любимая смена, эти сиреневые фрейлины… Прелестны, словно розы, не находишь?
«Тебе повезло», – уверял меня Глава Внутренней Стражи, разъясняя мои будущие обязанности младшего пажа королевы. – «Ты получаешь право находиться рядом с ее величеством, служить ей, охранять ее. Это завидная привилегия. Любой юноша в королевстве был бы счастлив занять твое место».
Ну и почему же так вышло, что из всех дураков королевства это место занял именно я?
Отодвинув золотистую портьеру, переступаю порог покоев ее величества. Второе дежурство – это часы, когда королева занимается гардеробом, так что прелестные как розы фрейлины уже тут. Шипы наизготовку. Сразу уставились и даже галдеть прекратили, будто только и ждали.
- А, явился, наконец! - не оборачиваясь, говорит королева, вероятно, моему отражению в зеркале, перед которым она сидит в кресле. – Принеси из малой гостиной шаль с кистями, что-то сегодня прохладно.
Кланяюсь бледному пятну в зеркале – отраженная, она и вообще кажется бесцветной, размытое пятно с металлическим блеском; и отступаю в малую гостиную, по пути привычно ища всюду взглядом кисти и шали. Нахожу их, разумеется, совсем не в гостиной, а на ее рабочем столе в кабинете.
Возвращаюсь в будуар и с превеликой почтительностью пытаюсь накинуть обвешанное кистями полотнище на зябнущие королевские плечи.
- Болван! - величественные плечи раздраженно дергаются. – Я разве сказала напяливать это на меня? Положи вот там на кушетку!
Подбирая с пола шаль, стараюсь никого не увидеть. Розы хихикают. Должно быть, им-то, в отличие от меня, совершенно ясно, каким образом шаль на кушетке поможет справиться с прохладой в будуаре.
Королева поправляет прическу и поднимается на ноги. Задерживается у зеркала, пристально себя рассматривая. Что там разглядывать, если она настолько лишена красок, что почти не отражается, словно… Додумать злорадную мысль мне не дают.
- Эй, как там тебя… - ее величество, не отрываясь от зеркала, прищелкивает пальцами, - Младший! Подай из гардеробной накидку с аграмантом.
Я знаю латынь и греческий. Благодаря настойчивости отца читаю на французском и немецком. Женского языка я не понимаю, хоть тресни!
Молча направляюсь в гардеробную и, даже не пытаясь догадаться, что именно ей понадобилось, вытаскиваю нечто похожее на накидку, приношу и подаю.
Тряпка тут же летит мне в физиономию.
- Я сказала с аграмантом!
Розы посмеиваются, но еще не слишком громко. Подбираю накидку, обреченно возвращаюсь в гардеробную. Тряпок там до дури, развлечение может затянуться.
Вытягиваю следующую, но тут ее величество кричит:
- Не надо с аграмантом, я передумала. Принеси карминную.
Ближайшая ко мне роза, самая маленькая в их шипастом цветнике, таращит темные глазищи, видимо, едва сдерживая хохот. Она рыженькая и была бы даже мила, если бы у нее хватило такта не лопаться от смеха.
Рыжая странно поводит глазами и слегка дергает головой, и я вдруг понимаю, что она не смеется, а пытается подать какой-то знак.
Да черт побери! Я учился у лучшего живописца и уж что такое кармин, знаю сам. Решительно выдергиваю из шкафа тряпку ярко малинового цвета и гордо подаю ее величеству.
Тряпка немедленно летит мне в физиономию.
- Я сказала накидку, а это палантин!
- Ну что, младший, допрыгался? – средний-зелёный хоть и не столь отвратен, как наш одноколерный старший, но тоже лучится отнюдь не обаянием. - Начальство тебя требует немедленно - видать, всыпать хочет. Что натворил-то?
- Да много чего… Могу и еще что для ровного счету, – медленно и раздумчиво предполагаю я, оценивающе его оглядывая. – Раз уж все равно всыплют.
Без старшего средний не так храбр, он отскакивает и уже с безопасного расстояния орет:
- Приятных сновидений в крысятнике!
Прикидывая, что же такое в моей биографии могло вызвать этот срочный интерес, тащусь, куда сказано.
Начальник Внутренней стражи, постукивая пальцами по инкрустированной поверхности своего стола, изучает меня, будто никогда не видел прежде.
- Ровно месяц, как ты прибыл ко двору, младший-зелёный.
Месяц?! По-моему, прошло лет десять… К моменту вступления в Пурпурный Регимент мне как раз стукнет триста семьдесят семь, и я торжественно сбрею длиннющую седую бороду. Чтобы шеврон не загораживала.
