Лгунья
В гаданье тот знаменье ловит,
Кому не знать уже невмочь,
Что день грядущий приготовит…
И хоть бы кто спросил про ночь!
Э.
- Лгунь–я! При–знай! – лиц не различаю, только пульсирующая рябь разинутых глоток, выкрикивающих слажено ритмично: - При-знай! Лгунь-я! При-знай! Лгунь-я!-я!-я!
- Я… не… - сама себя не слышу.
- Знай! ай! ай! – отдается в ушах.
И перекрывая безумный хор спокойно-презрительный голос моего инквизитора:
- Признай, что никакая ты не провидица и даже собственного будущего не знаешь. Не лги хотя бы себе.
Рывком сажусь, сбрасывая тяжелое одеяло. Сердце скачет под ребрами так, будто рвется прочь из ловушки. Отвожу влажной рукой со взмокшего лба прилипшую прядь.
Я никогда не говорю неправды. И я знаю собственное будущее. По крайней мере, на эти дни, оставшиеся до обведенной твердой рукой моего инквизитора даты на календарном листе, что закреплен вот там на стене. И дальше тоже знаю. Примерно.
За легкой, трепещущей от сквозняка занавеской, серый рассвет. Можно выйти на небольшой балкончик и взглянуть на мое будущее. Но слишком тошно.
* * *
- Да, я вижу будущее, – твердо говорю я. – Я вижу его как реку времени, которая неудержимо стремится вперед, течет, распадаясь ежесекундно на множество рукавов, русел, речушек, ручьев, ручейков и струек. И нас несет по ним, как яхты и катера, как шхуны и лодочки, или как бумажные кораблики без руля и парусов, как просто щепочки, подхваченные потоком, кидая по порогам, закручивая в водоворотах, сталкивая друг с другом и снова разнося в разные стороны навечно… Я вижу… И, может быть, другие тоже могли бы видеть. Если б присмотрелись…
- Зачем? – мой инквизитор прищуривается, насмешливо кривит красиво очерченные губы. – Те, кто у руля, сами выбирают свое русло, а остальным и знать не обязательно, мимо каких поворотов их проносит.
Он поднимается и идет к двери. Ежевечерняя ритуальная аудиенция окончена.
- Не обязательно? – повторяю я, прислушиваясь к его удаляющимся шагам на лестнице. Сейчас хлопнет нижняя дверь, и можно вычеркнуть еще один день из оставшихся до обведенной даты. - Наверное, знать не обязательно. Но разве к ясновидящим идут за знанием? О, нет… К нам приходят за надеждой.
Робкие девушки, комкающие в сжатом кулачке платочки с неизменными старательно вышитыми фиалками; скромные простушки, едва слышно шепчущие, накручивая на дрожащий пальчик выбившуюся из косы прядку: «А он когда-нибудь хоть взглянет на меня?» Замотанные матери семейств, поднимающие на меня усталые всепонимающие глаза: «Опять ведь к этой своей потащился, кобель проклятущий…» Какой правды о будущем ждут они от меня?
Я вижу их легкие неуправляемые кораблики, влекомые безудержным потоком к очередной развилке. И когда приободренная, расправившаяся как фиалка на выпущенном из кулачка платочке, девушка начнет замечать заинтересованные взгляды и еще более расцветать под ними; а измученная мать семейства решится да и выкинет, наконец, не только за порог, но и из мыслей своих «проклятущего кобеля», потому что «все равно вместе не жить», и правда, обязательно ли им знать, сколько иных вариантов их будущего могла разглядеть провидица?
* * *
Моя развилка настигла меня на залитом утренним неярким светом пустынном бульваре, в конце которого серебрится подсвеченное встающим солнцем море.
Безлюдный город очаровывает меня изысканной аристократичностью. Днем за гомоном суетливой толпы, возгласами торговок, скрипом колес и надоедливым громыханием, отчетливо доносящимся с западного мыса, где наш правитель вознамерился укреплять полуразрушенный форт, город теряет свою задумчивую сдержанность. Но ранним утром мы с ним как старые друзья, которым просто приятно помолчать друг с другом. Это время – лучшее для прогулок, и я всегда тихо радовалась, что мало кто понимает это так же хорошо, как я.
На этот раз мое уединение нарушено. Цоканье копыт вдалеке, легкие шаги совсем рядом, за спиной испуганно-восторженное:
- Это вы?! Это, в самом деле, вы? Та самая?..
Случается, меня узнают. Но вообще-то обычно почитатели не бегают за мной на восходе солнца по бульварам. Я оборачиваюсь.
- Всю ночь не могла уснуть. Сидела у окна. Понимаете, у меня сегодня свадьба! А тут, смотрю, вы… - очаровательное босое создание в легкой шали, накинутой прямо на ночную сорочку, глядит умоляюще. – Пожалуйста, скажите, что меня ждет?
Девушка робко протягивает руку ладошкой вверх, в глазах счастливое волнение и предвкушение, и надежда. Серебристые ручейки ее времени бегут, журчат, звенят, переполненные молодостью и жаждой жизни…
- Все у тебя будет замечательно! - с удовольствием подтверждаю я, касаясь ее руки. - Ты любишь и любима, твое будущее ясно и солнечно.
Она зачарованно смотрит на свою ладонь, а я любуюсь ею, юной и словно окутанной яркой аурой любви и счастья. Вывернувший из боковой улочки всадник притормаживает, разглядывая нас.
- Беги, - говорю я девушке. – И пусть этот день будет всего лишь одним из череды самых счастливых, что тебе предстоят.
Она чмокает меня в щеку и убегает, не оглядываясь.
- Ну, а мне что напророчишь, гадалка? – мужчина останавливает коня рядом со мной, слегка наклоняется. – Что там тебе нужно для предсказания? Рука?
Перехватив поводья, он нетерпеливо срывает перчатку.
- Глаза, - отвечаю я, всматриваясь в почти скрытое полями низко надвинутой шляпы лицо.
Он бросает поводья и спрыгивает с коня.
Чтобы рассмотреть, все равно приходится задирать голову.
Ему лет тридцать. В темных глазах холодный недобрый огонек, красиво очерченные губы кривятся презрительно, а четкие брови – высокомерно… Такие люди не обращаются к гадалкам, потому что привыкли считать, что держат в своей крепко сжатой руке будущее не только собственное, но и окружающих. Ему не нужно мое пророчество. Но реки, ручьи, ручеечки уже струятся, переливаются….
- И что ты видишь? – торопит он бесцеремонно. – Что же, по-твоему, меня ждет?
- Любовь, - говорю я удивленно. - Вас полюбит женщина… Полюбит искренне и глубоко…
Он усмехается:
- Как банально, - поворачивается к коню, берется за седло и все же снова оглядывается, уточняет небрежно: - И когда же это случится?
Я пожимаю плечами:
- Точной даты я не разглядела. Скоро. В течение месяца.
- Тем лучше, - заключает он и вдруг, грубо сцапав, мгновенно, даже вскрикнуть не успеваю, перекидывает меня впереди седла и припечатывает тяжелой ручищей. – Значит, конца эксперимента ждать не так уж долго!
Мостовая раскачивается перед моими глазами, постепенно затягиваясь туманом.
* * *
- Пленница? Можешь считать себя гостьей. Со свободой передвижения в пределах этой башни. А уж на какой срок ты загостишься, это тебе лучше знать… Это ты же у нас видишь будущее! – он зло усмехается. - До тех пор, пока меня не полюбит… как там, - прищелкивает пальцами, вспоминая, - глубоко и искренне?.. какая-то дура! Или пока тебе не надоест притворяться, и ты не решишься признаться, что никакая ты не пророчица, а просто мошенница и лгунья, и морочишь людям головы! Признаваться придется публично, вот там, - он кивает за окно на мощеный неровными булыжниками двор и прибавляет мечтательно. – Велю собраться горожанам… Чтоб все узнали цену этим, так называемым, гадалкам. Признаешься, и иди себе на все четыре стороны. Удерживать не стану…
Взглядывает насмешливо. Сжав зубы, качаю головой.
- Не хочешь признаваться? Ну, может, еще захочешь… - холодно предполагает он. - Потому что по истечении заявленного тобой месяца я сам публично объявлю тебя лгуньей и мошенницей. И выставлю на всеобщее обозрение с соответствующей табличкой. Вот у того столба. Взамен отсутствующего позорного. А затем вышвырну из моего герцогства!
Дверь за ним захлопывается.
Я, прижимаясь лбом к оконному стеклу, смотрю вниз на торчащий посреди булыжного двора столб.
Есть еще один путь. Головой вниз с этого балкончика. Я заточена почти в настоящей башне, до спасительных булыжников метров десять. Хватит.
Темница у меня роскошная. Особенно по сравнению с комнатушкой, в которой я обитала последние годы, где мыть посуду приходилось на подоконнике, а умываться чуть ли не в шкафу. Здесь же в отгороженной нише даже имеется ванна. Таскание в нее воды по винтовой лестнице, думаю, может прекрасно заполнить досуг заключенной, которая с утра пораньше подмела своими волосами все бульвары. Это печально отражает овальное, слегка затуманенное временем зеркало, висящее над изящным комодиком в углу. В противоположном углу рядом с небольшим камином старинное бюро и два кресла. На вид удобных.
Впрочем, я всегда была равнодушна к комфорту, и вот эта, занимающая почти треть доступного мне пространства кровать под мрачным балдахином, меня просто пугает. Но делать нечего, придется учиться ценить комфорт. Встаю на кровати на четвереньки и заползаю под балдахин. Внутри еще гора подушек. Я в третий раз перебираю их, пытаясь отыскать в изобилии рюшечек и воланчиков такую, на которой можно просто спать, когда раздается стук. Не вполне еще убаюканная окружающей антикварной роскошью, хорошо помню, что нахожусь в темнице. И потому не сразу понимаю, что стучат в дверь. Причем стучат давно и настойчиво. Инквизитор? Невольно фыркаю, представив, как явившемуся, чтоб тащить к позорному столбу палачу томно отвечу: «Ах, нет, мой друг, сегодня я не принимаю!» Стук продолжается.
- Кто там? – неуверенно отзываюсь я, выбираясь из-под балдахина, высыпавшего на меня в отместку облако пыли.
- Горничная? - растерянно гляжу на юное существо, все в веснушках и оборочках. Всю жизнь справлялась без горничной, вполне обойдусь и дальше.
- Меня прислали вам прислуживать, – юное существо вдруг приседает, молитвенно складывая ладошки: – Ну, пожалуйста! Я умею причесывать! И гладить кружева! Можно я останусь?
- Я тоже все это умею, - бормочу я в смущении. – К тому же и кружев у меня здесь никаких нет… Как тебя зовут?
- Кая.
- Ладно, Кая, хочешь, оставайся. А чистить балдахины ты умеешь?
- Не-а! – моя горничная радостно мотает головой. - А вы… Вы, правда, та самая прорицательница?! Мелинья говорит, что та!
И ведь всегда найдется кто-то, кто углядит, как тебя рано утром сгружают с лошади, словно бесчувственный куль, да еще при этом умудрится опознать в тебе ту самую прорицательницу…
- А это правда, что вы предсказываете не всем? А почему? - круглые глазищи в рыжую крапинку лучатся бесхитростным любопытством. Кая сыплет вопросами, не дожидаясь ответов: - А вы, в самом деле, никогда не берете плату за предсказания? А мне что-нибудь предскажете?
Кая еще столь безоблачно юна, что самый важный вопрос о будущем, который она так рвется задать «той самой», касается лишь того, сойдут ли у нее когда-нибудь веснушки.
Быстро перескочив с темы прорицаний к обсуждению отбеливающих кожу притираний, мы в четыре руки набрасываемся на пыльный балдахин.
* * *
- Ну, как, не надумала? – деловито осведомляется инквизитор, появляясь на пороге.
Стучать, он, разумеется, и не собирался. Почти незаметное движение его руки, и Кая тут же бросает метелку и молниеносно шмыгает на лестницу.
- Я спрашиваю, признаваться не надумала? – уточняет он, чеканным шагом пересекая мою темницу от двери к окну. Его грязные сапоги оставляют комья глины на ковре.
Я молча качаю головой.
- В таком случае, - говорит он равнодушно, - если желаешь предупредить кого-нибудь о том, что… гм… ближайший месяц гостишь у… меня, напиши письма и отдай мне. Незапечатанными, - он распахивает крышку бюро. – Письменные принадлежности здесь.
- Мне некого предупреждать, - отвечаю я.
- Тем лучше, - замечает он и недобро усмехается: - Ну, да… ты же, пророчица великая, наверняка предвидела такой поворот событий и, конечно, заранее подготовилась. Но если все же позабыла запастись какими-то вещами, которые тебе здесь понадобятся, составь список с указанием, что доставить из твоего дома, и что докупить. И отдай Кае. Не хочу выглядеть негостеприимным.
- Негостеприимным тюремщиком? – уточняю я.
- До конца оговоренного срока твоя вина, так и быть, доказанной не является. Потому до тех пор предпочитаю считать себя этаким навязчивым в своем гостеприимстве хозяином, - холодно объясняет он. – Да, внизу у выхода из башни я на всякий случай поставил охранника. Не то чтобы я думал, что ты сможешь, удрав из башни, выбраться из замка, просто неохота потом разыскивать тебя по всем закоулкам…
Он направляется к выходу.
- Книги можно? – спрашиваю у его презрительной спины.
- Составь перечень, отдай Лансу, - доносится уже с лестницы.
Перечень книг составляю довольно быстро. А вот над списком вещей, которые могут понадобиться, сижу в раздумьях. Потом прихожу в раздражение и решаю, что раз уж вынуждена пользоваться навязчивым гостеприимством, то могу себе ни в чем не отказывать. И подробнейше вписываю в раздел «докупить» все необходимое для приготовления кофе со специями. Специи указываю самые редкие и дорогие. Не обеднеет.
Возвращается Кая, молча принимается сметать глиняные следы с ковра.
- Кто такой Ланс? – вспоминаю я, перечитывая список книг.
- Да никто, - отзывается Кая, охотно опуская метелку, - воображала один! Мнит из себя, - потешной гримаской она изображает, что именно мнит из себя этот воображала, - а на деле просто мальчик на побегушках!
После нашей самоотверженной борьбы с пылью вопрос наполнения ванны становится просто насущным. Кая говорит, что колодец недалеко. Поглядев, как она затаскивает первое ведро по башенной штопорной лестнице, во второй заход спускаюсь вместе с ней. Дверь на улицу настежь. Девчонка выбегает беспрепятственно, мне же преграждает путь обещанный охранник. Отступив, заверяю:
- Я никуда не иду. Можно, я просто тут постою?
Высоченный охранник переминается с ноги на ногу в дверном проеме и, наконец, робко выдавливает:
- А вы… Вы, взаправду, та самая прорицательница?
Вопроса о своем будущем он так и не задает, зато помогает втащить наверх пару ведер. Древний камин оборудован подвеской для чайника, так что воду даже удается нагреть.
Покончив с мытьем, мы с Каей, совершенно изможденные, сохнем и отдыхаем - валяемся на вычищенном ковре и азартно режемся в «дурачка» на щелчки по носу найденной мною в бюро за чернильницей колодой. Очень способствующее отвлечению занятие. Настолько, что когда раздается стук в дверь, я уже не сразу вспоминаю, что нахожусь в роскошной незапертой темнице, и спокойно кричу: «Входите, открыто!»
Юноша оторопело застывает на пороге, потом спохватывается и, представляясь, склоняет темноволосую голову в столь церемонном поклоне, что мы с Каей, переглянувшись, дружно хихикаем.
Но молодой человек уже полностью обрел самообладание. Ловко обойдя разлегшихся на ковре игроков, он разворачивает и прикладывает к стене над бюро плотный лист.
В гаданье тот знаменье ловит,
Кому не знать уже невмочь,
Что день грядущий приготовит…
И хоть бы кто спросил про ночь!
Э.
- Лгунь–я! При–знай! – лиц не различаю, только пульсирующая рябь разинутых глоток, выкрикивающих слажено ритмично: - При-знай! Лгунь-я! При-знай! Лгунь-я!-я!-я!
- Я… не… - сама себя не слышу.
- Знай! ай! ай! – отдается в ушах.
И перекрывая безумный хор спокойно-презрительный голос моего инквизитора:
- Признай, что никакая ты не провидица и даже собственного будущего не знаешь. Не лги хотя бы себе.
Рывком сажусь, сбрасывая тяжелое одеяло. Сердце скачет под ребрами так, будто рвется прочь из ловушки. Отвожу влажной рукой со взмокшего лба прилипшую прядь.
Я никогда не говорю неправды. И я знаю собственное будущее. По крайней мере, на эти дни, оставшиеся до обведенной твердой рукой моего инквизитора даты на календарном листе, что закреплен вот там на стене. И дальше тоже знаю. Примерно.
За легкой, трепещущей от сквозняка занавеской, серый рассвет. Можно выйти на небольшой балкончик и взглянуть на мое будущее. Но слишком тошно.
* * *
- Да, я вижу будущее, – твердо говорю я. – Я вижу его как реку времени, которая неудержимо стремится вперед, течет, распадаясь ежесекундно на множество рукавов, русел, речушек, ручьев, ручейков и струек. И нас несет по ним, как яхты и катера, как шхуны и лодочки, или как бумажные кораблики без руля и парусов, как просто щепочки, подхваченные потоком, кидая по порогам, закручивая в водоворотах, сталкивая друг с другом и снова разнося в разные стороны навечно… Я вижу… И, может быть, другие тоже могли бы видеть. Если б присмотрелись…
- Зачем? – мой инквизитор прищуривается, насмешливо кривит красиво очерченные губы. – Те, кто у руля, сами выбирают свое русло, а остальным и знать не обязательно, мимо каких поворотов их проносит.
Он поднимается и идет к двери. Ежевечерняя ритуальная аудиенция окончена.
- Не обязательно? – повторяю я, прислушиваясь к его удаляющимся шагам на лестнице. Сейчас хлопнет нижняя дверь, и можно вычеркнуть еще один день из оставшихся до обведенной даты. - Наверное, знать не обязательно. Но разве к ясновидящим идут за знанием? О, нет… К нам приходят за надеждой.
Робкие девушки, комкающие в сжатом кулачке платочки с неизменными старательно вышитыми фиалками; скромные простушки, едва слышно шепчущие, накручивая на дрожащий пальчик выбившуюся из косы прядку: «А он когда-нибудь хоть взглянет на меня?» Замотанные матери семейств, поднимающие на меня усталые всепонимающие глаза: «Опять ведь к этой своей потащился, кобель проклятущий…» Какой правды о будущем ждут они от меня?
Я вижу их легкие неуправляемые кораблики, влекомые безудержным потоком к очередной развилке. И когда приободренная, расправившаяся как фиалка на выпущенном из кулачка платочке, девушка начнет замечать заинтересованные взгляды и еще более расцветать под ними; а измученная мать семейства решится да и выкинет, наконец, не только за порог, но и из мыслей своих «проклятущего кобеля», потому что «все равно вместе не жить», и правда, обязательно ли им знать, сколько иных вариантов их будущего могла разглядеть провидица?
* * *
Моя развилка настигла меня на залитом утренним неярким светом пустынном бульваре, в конце которого серебрится подсвеченное встающим солнцем море.
Безлюдный город очаровывает меня изысканной аристократичностью. Днем за гомоном суетливой толпы, возгласами торговок, скрипом колес и надоедливым громыханием, отчетливо доносящимся с западного мыса, где наш правитель вознамерился укреплять полуразрушенный форт, город теряет свою задумчивую сдержанность. Но ранним утром мы с ним как старые друзья, которым просто приятно помолчать друг с другом. Это время – лучшее для прогулок, и я всегда тихо радовалась, что мало кто понимает это так же хорошо, как я.
На этот раз мое уединение нарушено. Цоканье копыт вдалеке, легкие шаги совсем рядом, за спиной испуганно-восторженное:
- Это вы?! Это, в самом деле, вы? Та самая?..
Случается, меня узнают. Но вообще-то обычно почитатели не бегают за мной на восходе солнца по бульварам. Я оборачиваюсь.
- Всю ночь не могла уснуть. Сидела у окна. Понимаете, у меня сегодня свадьба! А тут, смотрю, вы… - очаровательное босое создание в легкой шали, накинутой прямо на ночную сорочку, глядит умоляюще. – Пожалуйста, скажите, что меня ждет?
Девушка робко протягивает руку ладошкой вверх, в глазах счастливое волнение и предвкушение, и надежда. Серебристые ручейки ее времени бегут, журчат, звенят, переполненные молодостью и жаждой жизни…
- Все у тебя будет замечательно! - с удовольствием подтверждаю я, касаясь ее руки. - Ты любишь и любима, твое будущее ясно и солнечно.
Она зачарованно смотрит на свою ладонь, а я любуюсь ею, юной и словно окутанной яркой аурой любви и счастья. Вывернувший из боковой улочки всадник притормаживает, разглядывая нас.
- Беги, - говорю я девушке. – И пусть этот день будет всего лишь одним из череды самых счастливых, что тебе предстоят.
Она чмокает меня в щеку и убегает, не оглядываясь.
- Ну, а мне что напророчишь, гадалка? – мужчина останавливает коня рядом со мной, слегка наклоняется. – Что там тебе нужно для предсказания? Рука?
Перехватив поводья, он нетерпеливо срывает перчатку.
- Глаза, - отвечаю я, всматриваясь в почти скрытое полями низко надвинутой шляпы лицо.
Он бросает поводья и спрыгивает с коня.
Чтобы рассмотреть, все равно приходится задирать голову.
Ему лет тридцать. В темных глазах холодный недобрый огонек, красиво очерченные губы кривятся презрительно, а четкие брови – высокомерно… Такие люди не обращаются к гадалкам, потому что привыкли считать, что держат в своей крепко сжатой руке будущее не только собственное, но и окружающих. Ему не нужно мое пророчество. Но реки, ручьи, ручеечки уже струятся, переливаются….
- И что ты видишь? – торопит он бесцеремонно. – Что же, по-твоему, меня ждет?
- Любовь, - говорю я удивленно. - Вас полюбит женщина… Полюбит искренне и глубоко…
Он усмехается:
- Как банально, - поворачивается к коню, берется за седло и все же снова оглядывается, уточняет небрежно: - И когда же это случится?
Я пожимаю плечами:
- Точной даты я не разглядела. Скоро. В течение месяца.
- Тем лучше, - заключает он и вдруг, грубо сцапав, мгновенно, даже вскрикнуть не успеваю, перекидывает меня впереди седла и припечатывает тяжелой ручищей. – Значит, конца эксперимента ждать не так уж долго!
Мостовая раскачивается перед моими глазами, постепенно затягиваясь туманом.
* * *
- Пленница? Можешь считать себя гостьей. Со свободой передвижения в пределах этой башни. А уж на какой срок ты загостишься, это тебе лучше знать… Это ты же у нас видишь будущее! – он зло усмехается. - До тех пор, пока меня не полюбит… как там, - прищелкивает пальцами, вспоминая, - глубоко и искренне?.. какая-то дура! Или пока тебе не надоест притворяться, и ты не решишься признаться, что никакая ты не пророчица, а просто мошенница и лгунья, и морочишь людям головы! Признаваться придется публично, вот там, - он кивает за окно на мощеный неровными булыжниками двор и прибавляет мечтательно. – Велю собраться горожанам… Чтоб все узнали цену этим, так называемым, гадалкам. Признаешься, и иди себе на все четыре стороны. Удерживать не стану…
Взглядывает насмешливо. Сжав зубы, качаю головой.
- Не хочешь признаваться? Ну, может, еще захочешь… - холодно предполагает он. - Потому что по истечении заявленного тобой месяца я сам публично объявлю тебя лгуньей и мошенницей. И выставлю на всеобщее обозрение с соответствующей табличкой. Вот у того столба. Взамен отсутствующего позорного. А затем вышвырну из моего герцогства!
Дверь за ним захлопывается.
Я, прижимаясь лбом к оконному стеклу, смотрю вниз на торчащий посреди булыжного двора столб.
Есть еще один путь. Головой вниз с этого балкончика. Я заточена почти в настоящей башне, до спасительных булыжников метров десять. Хватит.
Темница у меня роскошная. Особенно по сравнению с комнатушкой, в которой я обитала последние годы, где мыть посуду приходилось на подоконнике, а умываться чуть ли не в шкафу. Здесь же в отгороженной нише даже имеется ванна. Таскание в нее воды по винтовой лестнице, думаю, может прекрасно заполнить досуг заключенной, которая с утра пораньше подмела своими волосами все бульвары. Это печально отражает овальное, слегка затуманенное временем зеркало, висящее над изящным комодиком в углу. В противоположном углу рядом с небольшим камином старинное бюро и два кресла. На вид удобных.
Впрочем, я всегда была равнодушна к комфорту, и вот эта, занимающая почти треть доступного мне пространства кровать под мрачным балдахином, меня просто пугает. Но делать нечего, придется учиться ценить комфорт. Встаю на кровати на четвереньки и заползаю под балдахин. Внутри еще гора подушек. Я в третий раз перебираю их, пытаясь отыскать в изобилии рюшечек и воланчиков такую, на которой можно просто спать, когда раздается стук. Не вполне еще убаюканная окружающей антикварной роскошью, хорошо помню, что нахожусь в темнице. И потому не сразу понимаю, что стучат в дверь. Причем стучат давно и настойчиво. Инквизитор? Невольно фыркаю, представив, как явившемуся, чтоб тащить к позорному столбу палачу томно отвечу: «Ах, нет, мой друг, сегодня я не принимаю!» Стук продолжается.
- Кто там? – неуверенно отзываюсь я, выбираясь из-под балдахина, высыпавшего на меня в отместку облако пыли.
- Горничная? - растерянно гляжу на юное существо, все в веснушках и оборочках. Всю жизнь справлялась без горничной, вполне обойдусь и дальше.
- Меня прислали вам прислуживать, – юное существо вдруг приседает, молитвенно складывая ладошки: – Ну, пожалуйста! Я умею причесывать! И гладить кружева! Можно я останусь?
- Я тоже все это умею, - бормочу я в смущении. – К тому же и кружев у меня здесь никаких нет… Как тебя зовут?
- Кая.
- Ладно, Кая, хочешь, оставайся. А чистить балдахины ты умеешь?
- Не-а! – моя горничная радостно мотает головой. - А вы… Вы, правда, та самая прорицательница?! Мелинья говорит, что та!
И ведь всегда найдется кто-то, кто углядит, как тебя рано утром сгружают с лошади, словно бесчувственный куль, да еще при этом умудрится опознать в тебе ту самую прорицательницу…
- А это правда, что вы предсказываете не всем? А почему? - круглые глазищи в рыжую крапинку лучатся бесхитростным любопытством. Кая сыплет вопросами, не дожидаясь ответов: - А вы, в самом деле, никогда не берете плату за предсказания? А мне что-нибудь предскажете?
Кая еще столь безоблачно юна, что самый важный вопрос о будущем, который она так рвется задать «той самой», касается лишь того, сойдут ли у нее когда-нибудь веснушки.
Быстро перескочив с темы прорицаний к обсуждению отбеливающих кожу притираний, мы в четыре руки набрасываемся на пыльный балдахин.
* * *
- Ну, как, не надумала? – деловито осведомляется инквизитор, появляясь на пороге.
Стучать, он, разумеется, и не собирался. Почти незаметное движение его руки, и Кая тут же бросает метелку и молниеносно шмыгает на лестницу.
- Я спрашиваю, признаваться не надумала? – уточняет он, чеканным шагом пересекая мою темницу от двери к окну. Его грязные сапоги оставляют комья глины на ковре.
Я молча качаю головой.
- В таком случае, - говорит он равнодушно, - если желаешь предупредить кого-нибудь о том, что… гм… ближайший месяц гостишь у… меня, напиши письма и отдай мне. Незапечатанными, - он распахивает крышку бюро. – Письменные принадлежности здесь.
- Мне некого предупреждать, - отвечаю я.
- Тем лучше, - замечает он и недобро усмехается: - Ну, да… ты же, пророчица великая, наверняка предвидела такой поворот событий и, конечно, заранее подготовилась. Но если все же позабыла запастись какими-то вещами, которые тебе здесь понадобятся, составь список с указанием, что доставить из твоего дома, и что докупить. И отдай Кае. Не хочу выглядеть негостеприимным.
- Негостеприимным тюремщиком? – уточняю я.
- До конца оговоренного срока твоя вина, так и быть, доказанной не является. Потому до тех пор предпочитаю считать себя этаким навязчивым в своем гостеприимстве хозяином, - холодно объясняет он. – Да, внизу у выхода из башни я на всякий случай поставил охранника. Не то чтобы я думал, что ты сможешь, удрав из башни, выбраться из замка, просто неохота потом разыскивать тебя по всем закоулкам…
Он направляется к выходу.
- Книги можно? – спрашиваю у его презрительной спины.
- Составь перечень, отдай Лансу, - доносится уже с лестницы.
Перечень книг составляю довольно быстро. А вот над списком вещей, которые могут понадобиться, сижу в раздумьях. Потом прихожу в раздражение и решаю, что раз уж вынуждена пользоваться навязчивым гостеприимством, то могу себе ни в чем не отказывать. И подробнейше вписываю в раздел «докупить» все необходимое для приготовления кофе со специями. Специи указываю самые редкие и дорогие. Не обеднеет.
Возвращается Кая, молча принимается сметать глиняные следы с ковра.
- Кто такой Ланс? – вспоминаю я, перечитывая список книг.
- Да никто, - отзывается Кая, охотно опуская метелку, - воображала один! Мнит из себя, - потешной гримаской она изображает, что именно мнит из себя этот воображала, - а на деле просто мальчик на побегушках!
После нашей самоотверженной борьбы с пылью вопрос наполнения ванны становится просто насущным. Кая говорит, что колодец недалеко. Поглядев, как она затаскивает первое ведро по башенной штопорной лестнице, во второй заход спускаюсь вместе с ней. Дверь на улицу настежь. Девчонка выбегает беспрепятственно, мне же преграждает путь обещанный охранник. Отступив, заверяю:
- Я никуда не иду. Можно, я просто тут постою?
Высоченный охранник переминается с ноги на ногу в дверном проеме и, наконец, робко выдавливает:
- А вы… Вы, взаправду, та самая прорицательница?
Вопроса о своем будущем он так и не задает, зато помогает втащить наверх пару ведер. Древний камин оборудован подвеской для чайника, так что воду даже удается нагреть.
Покончив с мытьем, мы с Каей, совершенно изможденные, сохнем и отдыхаем - валяемся на вычищенном ковре и азартно режемся в «дурачка» на щелчки по носу найденной мною в бюро за чернильницей колодой. Очень способствующее отвлечению занятие. Настолько, что когда раздается стук в дверь, я уже не сразу вспоминаю, что нахожусь в роскошной незапертой темнице, и спокойно кричу: «Входите, открыто!»
Юноша оторопело застывает на пороге, потом спохватывается и, представляясь, склоняет темноволосую голову в столь церемонном поклоне, что мы с Каей, переглянувшись, дружно хихикаем.
Но молодой человек уже полностью обрел самообладание. Ловко обойдя разлегшихся на ковре игроков, он разворачивает и прикладывает к стене над бюро плотный лист.
