Проклятие Солнечного короля - 3
Он гнал коня туда, на площадь так быстро, как только мог. Почти загнал животное на смерть, но лучше бы он загнал себя, потому что смотреть на то, что было там… Еще дымящиеся угли, еще не остывшая земля, истлевший столб и пустая площадь. Только дворник, убирающий мусор.
Александр неуверенно подошел к постаменту, потрясенный всей этой картиной, потрясенный тем, что это его вина, это он уничтожил свою любовь одним махом. Его любимая девочка умерла здесь, совсем одна, без него, из-за него. Он думал, что не умеет плакать, давно забыл, что это такое, но сейчас соленые капли капали на ладони, но не приносили никакого облегчения. Зачем? Зачем было все это? Зачем он выжил? Чтобы убить ее? Разве так бывает? Разве так может быть?
Он упал на колени у постамента, и долго смотрел… не мог моргать, дышал через раз. Хотелось сдохнуть, очень хотелось, но он знал, что смерть — слишком мягкое наказание для него. Он будет жить с этим каждый день, каждый час, секунду и гореть, гореть в этой агонии, как горела она.
— Прости меня, прости моя маленькая девочка, моя добрая, нежная, любимая, моя… Прости… Мне не хватит слов, чтобы сказать, как я ненавижу себя, если бы я мог… если бы я знал… Как жаль, что я не дэйв. Тогда бы мне не пришлось искать смерти, она бы сама настигла, через час или день, не важно… Но болит не меньше, поверь, это в сто, в тысячу раз хуже, чем было там — у Хегая. Знать, что я уничтожил тебя, я сам убил свое сердце… Лучше бы он сгноил меня там, чем быть здесь сейчас, без тебя… Прости, прости меня, родная.
Он знал, что все это бесполезно, никто не услышит его, она не услышит. Проклятье чертовой ведьмы сбылось именно так, как она и хотела.
Он познал ее боль сполна, до самого дна.
— Теперь ты довольна? Ты уничтожила меня.
И вдруг, показалось, сам ветер донес тихие слова:
— Ты сам уничтожил, поверив той, что стала моим земным воплощением.
— Ровенна, — он почти выплюнул это имя и с силой сжал камень, поднятый с земли, да так, что тот раскрошился. — Ты заплатишь. Я заставлю тебя пожалеть о каждой твоей подлости, о каждом преступлении, но это… станет твоим проклятием, я стану твоим проклятием, ты будешь умолять меня убить тебя, ты будешь мечтать о смерти, так же как она мечтала жить…
— Вы знали ее?
Грубый скрипящий голос освободил от страшных, мстительных мыслей. Александр обернулся и с недоумением посмотрел на подслеповатого дворника, хотел что-то сказать, но старик опередил его.
— Хорошая была девушка, она моего племянника с того света вытащила. Но королю виднее, наверное, кого казнить, а кого миловать.
— Она… — он запнулся от спазма в горле, с трудом нашел в себе силы спросить: — она… страдала?
— Так откуда же мне знать, господин хороший, — пожал плечами старик, очевидно не узнавший в незнакомце короля. — Как эти… люди появились, так завертелось все, закрутилось.
— Люди? Какие люди?
— Так в масках. Жуткие, как демоны на конях, с огненными стрелами.
— С огненными стрелами?
— Ну, да. Как они появились, как стрелы свои пустили, так дым повалил, сено зашлось, площадь заволокло, все и разбежались. Я бы тоже убежал, но… кто ж этот бардак убирать-то будет, окромя меня.
— Какое сено?
— Так по всей площади повозки с сеном стояли, вот туда-то бандиты стрелы свои и пускали.
— Погоди старик, ты хочешь сказать, что казни не было?
— Так, о чем еще я вам битый час толкую? — рассердился дворник и даже глаза протер, а как увидел, с кем разговоры ведет, чуть носом в землю и не ткнулся, от радости. — Ваше Вели…
— Потом о восторгах своих поведаешь, ты толком скажи, была казнь или нет?
— Да вроде, нет.
— Вроде или нет? — почти прорычал Александр, чем чуть инфаркт у бедного старика не вызвал, пришлось тон смягчать и заверять, что он вовсе на него не сердится и в тюрьму сажать не собирается. Еще бы дворник на вопросы как следует, отвечал, но тот, то ли от волнения, то ли еще от чего, вообще начал заикаться. Пока он разобрал в этом мало понятном потоке заиканий нужные слова, раз пять хотелось его прибить.
— И вот, когда мы глаза протерли, не было ни всадников, ни травницы, — закончил свою путанную речь старик.
— Травницы? Какой еще травницы?
— Так ее ж тут и казнили.
— Ты что-то путаешь, здесь должны были казнить королеву.
— Да как же ж? Королеву? Супругу вашу? Да за что же это? Хотя… ик… вам виднее, ик… ик…
Старик осунулся, недоверчиво глянул на короля и собрался ретироваться, но тот снова придержал его.
— Если здесь казнили травницу, то где тогда королева?
— Так вам виднее, Ваше Величество, — ответил дворник и поспешил сбежать подальше от спятившего монарха. Это ж надо, собственную жену и на костер. Совсем у бедняги с мозгами туго. Жена, какой бы она не была, хоть черт в юбке, хоть ведьма, хоть сама демоница из бездны, все же жена. Тьфу! Монархи. Разве их разберешь?
— Вон как убивался, когда думал, что сгорела благоверная, а теперь, как демон во дворец помчался, — причитал дворник, возвратившись к своему нехитрому занятию. — Только грязь под копытами разлетается. Тьфу! Что власти, что погода. Грязь, слякоть, дождь, не зима, а не пойми, что…
Только любимые рвут наши души… без спроса…
С насмешкой взирают на осколки разбитых надежд…
Врываются в сердце без страха и лишних вопросов…
И бьют по больному, нащупав последний рубеж.
Только любимые… вывернут нас наизнанку.
На скорости бешеной сбросят в последний момент.
И выкинут прошлое, как и любовь — самозванку…
А ласка — ненужный и самый простой аргумент…
Но только с любимыми можно напиться мечтою…
Вести диалоги со звёздами с крыши небес.
Сыграть в «дурака» на желание с чьей-то судьбою,
И вновь оказаться в невидимом мире чудес…
(стихи из интернета. Автор неизвестен)
Мэл снова оказалась в камере, раздавленная и потерянная, с разбитой губой и кровоточащим сердцем, но слез не было, только мысли, как пчелиный рой, заставляющие вновь и вновь возвращаться в памяти к произошедшему в его комнате. Она думала, что будет жалеть о том, что сделала, но нет, она жалела только об одном — что не добила тварь, что украла у нее все, все разрушила, даже любовь, восхищение, нежность, что была между ней и Александром, оставив только выжженную душу и кровоточащее сердце, которое никогда не сможет исцелиться. Даже если он прозреет, даже если она простит, но память… как быть с памятью? С жуткими воспоминаниями о том, как он целовал, обнимал, спал с другой на ее глазах.
— Пресветлая, это невыносимо! — простонала она, сжимая голову. — Я сойду с ума. Просто сойду с ума. Если он не убьет меня раньше?
Она вдруг подумала: «а может, так будет лучше, просто сдаться?»
— У меня ничего не осталось, даже воспоминаний.
Наконец, они пришли… слезы. Она плакала, как когда-то оплакивала Александра, сейчас она оплакивала их любовь, и почему-то показалось, что когда слезы высохнут, то и любовь исчезнет вместе с ними.
— Тьфу, кончай реветь, или ты так изящно решила покончить с жизнью?
— Что?
— Утопить себя в слезах.
Мэл и правда перестала плакать и резко повернулась к решеткам, где стояла ее давешняя знакомая во всей своей цыганской красе.
— Дара?
— А ты муженька своего ожидала увидеть? — хмыкнула девушка в ответ.
— Что ты здесь делаешь? Ты же должна быть далеко.
— Должна бы, но я знала, что тебя поймают. Эти встречи с возлюбленными никогда до добра не доводят.
— Ты так говоришь, словно не понаслышке знаешь об этом.
— Скажем так, не только у королев бывают разбиты сердца. Ладно, хватит лясы точить, идем.
— Куда?
— На волю, конечно. Или ты предпочитаешь остаться здесь и посмотреть, как твой муженек запалит костерок?
Мэл смотреть на это не хотела, поэтому вытерла слезы и бросилась к решетке, которую Дара поспешно открыла.
— Ключ? Откуда?
— От твоих друзей, принцесса. Их у тебя не мало. Надеюсь, они не подведут.
— Не подведут?
— Ну, король хочет зрелищ, и он должен их получить, — пояснила цыганка и стала развязывать мешок, который Мэл поначалу не заметила. Там был парик, наподобие тех, что носят высокородные советники старой закалки, только волосы были не кудрявыми, а прямыми, и белыми, как снег. И эти волосы Дара стала натягивать на себя. — Кстати, тебе бы тоже не помешало облик сменить.
В мешке оказалось платье и для нее, цыганское, цветастое, очень броское, и большой платок, чтобы скрыть волосы.
— И чего ты ждешь? Когда рассвет наступит? Поторопись, принцесса, у нас мало времени, — шикнула на девушку цыганка, но Мэл никак не могла решиться, и Дара это поняла. — Что опять?
— Я не могу позволить тебе рисковать жизнью ради меня.
— А кто сказал, что это ради тебя? — нагло заявила та. — Да будет тебе известно, что мне заплатили. Достаточно, чтобы рискнуть шкуркой. Не парься, принцесса, у нас есть план, в котором ты должна немедленно покинуть дворец. Тебя встретят мои друзья, проводят к нашему табору, а утром… мы снова увидимся.
— Но…
— Никаких «но». Хватит разговоров, скоро рассвет, а мне еще столько надо сделать. Одевайся уже.
Мэл нехотя подчинилась, сама не зная почему. Ей не совсем был понятен этот странный план, ведь только слепец может принять рослую, ширококостную и смуглую цыганку, за тонкую, белокожую королеву.
— Ты точно будешь в порядке?
— Да что со мной станется? — отмахнулась девушка. — Мы — цыгане живучие.
И все же Мэл уходила с тяжелым сердцем. Ей не нравилось, что она не знала сути плана, что кто-то рискует собой из-за нее, снова кто-то рискует. Как Андре, которого, в последний раз она видела закованным в кандалы.
Поднявшись по крутой лестнице наверх, Мэл снова оказалась в коридоре, где пару часов назад решалась ее судьба. Сейчас она снова решалась.
— Если я уйду, то больше никогда сюда не вернусь. Элиран победит. Смогу ли я с этим смириться? Пресветлая, как мне с этим смириться?
Она знала, что должна немедленно уйти, знала, что рискует всем, стоя посреди коридора, все знала, но…
— Это будет конец. Конец всему, конец любви. Я не могу. Нет, я не могу.
Она думала, что это будет просто, уйти, зная, что он останется здесь с Элиран, думала, что увиденное разрушило их связь, разрушило любовь, но она ошибалась. Чувство, то самое понимание, что сейчас, именно в этот момент он рядом, идет по этому самому коридору… оно никуда не делось. Ей показалось даже, что она знает, о чем он думает, что смотрит в пол, волосы лезут на глаза, но он их не убирает, не замечает просто, а на лбу суровая складка, всегда, когда он чем-то сильно озабочен. Именно таким он был на корабле, ее бесстрашным капитаном, ее прекрасным принцем из сказочных грез, как же она может проститься с ним сейчас? С этим образом, ведь он реален.
Она любила его, так сильно, что готова была снова рискнуть всем, лишь бы только убедиться, но вдруг, услышала его шаги, и в памяти всплыло лицо, жестокое, злое, опасное и страшное в своей безжалостности. Под кожу забрался липкий, противоестественный страх. «Нет, Александра больше нет, моего Александра больше нет». А тот, кого она видела сегодня — тот самый король, демон, которого так боялась леди Генриэтта. Он больше не любовь всей ее жизни, он враг, который хочет ее уничтожить.
«Бежать, бежать отсюда без оглядки. Забыть обо всем, как о страшном сне».
Впервые в жизни она решила последовать советам внутреннего голоса, свернула в противоположный коридор и бросилась бежать, так быстро и далеко, как только могла.
* * *
Как и обещала Дара, ее встретили у небольшой, неприметной калитки, через которую когда-то они пытались вывезти Кирана из дворца, сейчас, так же, как и тогда, она боялась, что что-то сорвется, что за секунду до свободы ее будут поджидать люди короля. Но нет, все прошло благополучно. Никто, кроме двух здоровяков цыган ее не поджидал.
Они не произнесли ни слова, просто один подхватил ее на руки и понес куда-то в темноту. Она даже испугаться не успела, как оказалась в большой крытой повозке, из глубины которой на нее смотрели пять пар напуганных детских глаз.
Повозка тронулась, дети, внимательно рассмотрев странную незнакомку, решили подползти к ней поближе. А самый старший из них, мальчонка с угольными волосами, напоминающий чем-то Уилла, решился, наконец, разрушить затянувшееся молчание.
— Ты кто? — требовательно спросил он.
— Мэл, — просто ответила она. — А ты?
— А я Горан, — сказал мальчик и насупился. Видимо, он не хотел называть свое имя странной незнакомке, но почему-то назвал.
— А я Майя, — проговорила маленькая девочка, выглянув из-за плеча мальчика. Он шикнул на нее, и девочка юркнула обратно за его спину.
— Приятно познакомиться, Майя.
— А почему у тебя волосы белые? — спросила еще одна девочка, чуть постарше Майи.
— И кожа? — присоединился к расспросам маленький мальчуган с пухлыми щеками. — Она светится.
— Наверное, это потому, что я немного волшебница.
— Волшебница?
Вот теперь ею заинтересовалась вся малышня, и Горан уже не мог контролировать их детское любопытство. А к моменту, когда повозка остановилась, четверка любознательных малышей уже облепила ее со всех сторон. Девочки жаждали прикоснуться к волосам, а мальчики… им не терпелось узнать, какую еще историю расскажет красивая волшебница. И только Горан все также сторонился ее, но Мэл понимала, что это напускное. Просто он старший и должен быть строгим, даже если ему, как и всем остальным, очень хочется потрогать белые, переливающиеся в полутьме волосы.
Когда кибитку открыли, утренний морозец и свет заставили Мэл поежиться. Один из здоровяков помог спуститься и накинул на плечи большой, явно мужской полушубок. Она хотела поблагодарить, но слова застряли в горле, когда в заснеженном поле увидела табор.
Множество повозок, несколько больших шатров, лошади, фыркающие в предрассветной тьме, и костер, у которого сидели цыгане. Увидев вновь прибывших, они поднялись и бросились к детям. Женщины обнимали их так, словно давно не видели, а один цыган, самый рослый и высокий, крепко обнял мальчика по имени Горан и даже прослезился.
«Что происходит?» — хотела спросить Мэл, но не знала, как, и у кого спрашивать. Впрочем, ответы нашлись в лице незнакомки с повязкой на глазах. Она подошла сама без какой-либо помощи, хотя Мэл и заметила в отдалении сухонькую старую цыганку, которая все время зябко передергивала плечами и настороженно смотрела на нее.
Девушка была маленькой и хрупкой, и меньше всех остальных походила на цыганку.
— Здравствуй, — поздоровалась незнакомка, а Мэл поняла, что та ничего не видит. — Я чувствую, ты обескуражена.
— Немного.
— Я понимаю. Мы не видели наших детей несколько недель. Меня зовут Гурия.
— А меня Мэл, Мелани.
— Я знаю твое имя, твое настоящее имя, но не бойся, никто, кроме меня, его не узнает. Я бы хотела коснуться тебя, если можно.
— Что с твоими глазами?
— Я слепая от рождения.
— Мне очень жаль.
— Не стоит. Взамен судьба наградила меня даром. Я не вижу глазами, но вижу душой. Если ты коснешься меня, то я увижу всю твою жизнь, добро и зло, что ты совершила, я увижу тебя, твою душу, твою суть.
— Боюсь, в моей жизни было мало радости, и слишком много потерь.
— Как и в моей, — отозвалась девушка и протянула руку. Мэл ничего не оставалось, как протянуть свою.
ПРОЛОГ
Он гнал коня туда, на площадь так быстро, как только мог. Почти загнал животное на смерть, но лучше бы он загнал себя, потому что смотреть на то, что было там… Еще дымящиеся угли, еще не остывшая земля, истлевший столб и пустая площадь. Только дворник, убирающий мусор.
Александр неуверенно подошел к постаменту, потрясенный всей этой картиной, потрясенный тем, что это его вина, это он уничтожил свою любовь одним махом. Его любимая девочка умерла здесь, совсем одна, без него, из-за него. Он думал, что не умеет плакать, давно забыл, что это такое, но сейчас соленые капли капали на ладони, но не приносили никакого облегчения. Зачем? Зачем было все это? Зачем он выжил? Чтобы убить ее? Разве так бывает? Разве так может быть?
Он упал на колени у постамента, и долго смотрел… не мог моргать, дышал через раз. Хотелось сдохнуть, очень хотелось, но он знал, что смерть — слишком мягкое наказание для него. Он будет жить с этим каждый день, каждый час, секунду и гореть, гореть в этой агонии, как горела она.
— Прости меня, прости моя маленькая девочка, моя добрая, нежная, любимая, моя… Прости… Мне не хватит слов, чтобы сказать, как я ненавижу себя, если бы я мог… если бы я знал… Как жаль, что я не дэйв. Тогда бы мне не пришлось искать смерти, она бы сама настигла, через час или день, не важно… Но болит не меньше, поверь, это в сто, в тысячу раз хуже, чем было там — у Хегая. Знать, что я уничтожил тебя, я сам убил свое сердце… Лучше бы он сгноил меня там, чем быть здесь сейчас, без тебя… Прости, прости меня, родная.
Он знал, что все это бесполезно, никто не услышит его, она не услышит. Проклятье чертовой ведьмы сбылось именно так, как она и хотела.
Он познал ее боль сполна, до самого дна.
— Теперь ты довольна? Ты уничтожила меня.
И вдруг, показалось, сам ветер донес тихие слова:
— Ты сам уничтожил, поверив той, что стала моим земным воплощением.
— Ровенна, — он почти выплюнул это имя и с силой сжал камень, поднятый с земли, да так, что тот раскрошился. — Ты заплатишь. Я заставлю тебя пожалеть о каждой твоей подлости, о каждом преступлении, но это… станет твоим проклятием, я стану твоим проклятием, ты будешь умолять меня убить тебя, ты будешь мечтать о смерти, так же как она мечтала жить…
— Вы знали ее?
Грубый скрипящий голос освободил от страшных, мстительных мыслей. Александр обернулся и с недоумением посмотрел на подслеповатого дворника, хотел что-то сказать, но старик опередил его.
— Хорошая была девушка, она моего племянника с того света вытащила. Но королю виднее, наверное, кого казнить, а кого миловать.
— Она… — он запнулся от спазма в горле, с трудом нашел в себе силы спросить: — она… страдала?
— Так откуда же мне знать, господин хороший, — пожал плечами старик, очевидно не узнавший в незнакомце короля. — Как эти… люди появились, так завертелось все, закрутилось.
— Люди? Какие люди?
— Так в масках. Жуткие, как демоны на конях, с огненными стрелами.
— С огненными стрелами?
— Ну, да. Как они появились, как стрелы свои пустили, так дым повалил, сено зашлось, площадь заволокло, все и разбежались. Я бы тоже убежал, но… кто ж этот бардак убирать-то будет, окромя меня.
— Какое сено?
— Так по всей площади повозки с сеном стояли, вот туда-то бандиты стрелы свои и пускали.
— Погоди старик, ты хочешь сказать, что казни не было?
— Так, о чем еще я вам битый час толкую? — рассердился дворник и даже глаза протер, а как увидел, с кем разговоры ведет, чуть носом в землю и не ткнулся, от радости. — Ваше Вели…
— Потом о восторгах своих поведаешь, ты толком скажи, была казнь или нет?
— Да вроде, нет.
— Вроде или нет? — почти прорычал Александр, чем чуть инфаркт у бедного старика не вызвал, пришлось тон смягчать и заверять, что он вовсе на него не сердится и в тюрьму сажать не собирается. Еще бы дворник на вопросы как следует, отвечал, но тот, то ли от волнения, то ли еще от чего, вообще начал заикаться. Пока он разобрал в этом мало понятном потоке заиканий нужные слова, раз пять хотелось его прибить.
— И вот, когда мы глаза протерли, не было ни всадников, ни травницы, — закончил свою путанную речь старик.
— Травницы? Какой еще травницы?
— Так ее ж тут и казнили.
— Ты что-то путаешь, здесь должны были казнить королеву.
— Да как же ж? Королеву? Супругу вашу? Да за что же это? Хотя… ик… вам виднее, ик… ик…
Старик осунулся, недоверчиво глянул на короля и собрался ретироваться, но тот снова придержал его.
— Если здесь казнили травницу, то где тогда королева?
— Так вам виднее, Ваше Величество, — ответил дворник и поспешил сбежать подальше от спятившего монарха. Это ж надо, собственную жену и на костер. Совсем у бедняги с мозгами туго. Жена, какой бы она не была, хоть черт в юбке, хоть ведьма, хоть сама демоница из бездны, все же жена. Тьфу! Монархи. Разве их разберешь?
— Вон как убивался, когда думал, что сгорела благоверная, а теперь, как демон во дворец помчался, — причитал дворник, возвратившись к своему нехитрому занятию. — Только грязь под копытами разлетается. Тьфу! Что власти, что погода. Грязь, слякоть, дождь, не зима, а не пойми, что…
ЧАСТЬ I ВЕРНУТЬ ЛЮБОВЬ
Только любимые рвут наши души… без спроса…
С насмешкой взирают на осколки разбитых надежд…
Врываются в сердце без страха и лишних вопросов…
И бьют по больному, нащупав последний рубеж.
Только любимые… вывернут нас наизнанку.
На скорости бешеной сбросят в последний момент.
И выкинут прошлое, как и любовь — самозванку…
А ласка — ненужный и самый простой аргумент…
Но только с любимыми можно напиться мечтою…
Вести диалоги со звёздами с крыши небес.
Сыграть в «дурака» на желание с чьей-то судьбою,
И вновь оказаться в невидимом мире чудес…
(стихи из интернета. Автор неизвестен)
ГЛАВА 1
Мэл снова оказалась в камере, раздавленная и потерянная, с разбитой губой и кровоточащим сердцем, но слез не было, только мысли, как пчелиный рой, заставляющие вновь и вновь возвращаться в памяти к произошедшему в его комнате. Она думала, что будет жалеть о том, что сделала, но нет, она жалела только об одном — что не добила тварь, что украла у нее все, все разрушила, даже любовь, восхищение, нежность, что была между ней и Александром, оставив только выжженную душу и кровоточащее сердце, которое никогда не сможет исцелиться. Даже если он прозреет, даже если она простит, но память… как быть с памятью? С жуткими воспоминаниями о том, как он целовал, обнимал, спал с другой на ее глазах.
— Пресветлая, это невыносимо! — простонала она, сжимая голову. — Я сойду с ума. Просто сойду с ума. Если он не убьет меня раньше?
Она вдруг подумала: «а может, так будет лучше, просто сдаться?»
— У меня ничего не осталось, даже воспоминаний.
Наконец, они пришли… слезы. Она плакала, как когда-то оплакивала Александра, сейчас она оплакивала их любовь, и почему-то показалось, что когда слезы высохнут, то и любовь исчезнет вместе с ними.
— Тьфу, кончай реветь, или ты так изящно решила покончить с жизнью?
— Что?
— Утопить себя в слезах.
Мэл и правда перестала плакать и резко повернулась к решеткам, где стояла ее давешняя знакомая во всей своей цыганской красе.
— Дара?
— А ты муженька своего ожидала увидеть? — хмыкнула девушка в ответ.
— Что ты здесь делаешь? Ты же должна быть далеко.
— Должна бы, но я знала, что тебя поймают. Эти встречи с возлюбленными никогда до добра не доводят.
— Ты так говоришь, словно не понаслышке знаешь об этом.
— Скажем так, не только у королев бывают разбиты сердца. Ладно, хватит лясы точить, идем.
— Куда?
— На волю, конечно. Или ты предпочитаешь остаться здесь и посмотреть, как твой муженек запалит костерок?
Мэл смотреть на это не хотела, поэтому вытерла слезы и бросилась к решетке, которую Дара поспешно открыла.
— Ключ? Откуда?
— От твоих друзей, принцесса. Их у тебя не мало. Надеюсь, они не подведут.
— Не подведут?
— Ну, король хочет зрелищ, и он должен их получить, — пояснила цыганка и стала развязывать мешок, который Мэл поначалу не заметила. Там был парик, наподобие тех, что носят высокородные советники старой закалки, только волосы были не кудрявыми, а прямыми, и белыми, как снег. И эти волосы Дара стала натягивать на себя. — Кстати, тебе бы тоже не помешало облик сменить.
В мешке оказалось платье и для нее, цыганское, цветастое, очень броское, и большой платок, чтобы скрыть волосы.
— И чего ты ждешь? Когда рассвет наступит? Поторопись, принцесса, у нас мало времени, — шикнула на девушку цыганка, но Мэл никак не могла решиться, и Дара это поняла. — Что опять?
— Я не могу позволить тебе рисковать жизнью ради меня.
— А кто сказал, что это ради тебя? — нагло заявила та. — Да будет тебе известно, что мне заплатили. Достаточно, чтобы рискнуть шкуркой. Не парься, принцесса, у нас есть план, в котором ты должна немедленно покинуть дворец. Тебя встретят мои друзья, проводят к нашему табору, а утром… мы снова увидимся.
— Но…
— Никаких «но». Хватит разговоров, скоро рассвет, а мне еще столько надо сделать. Одевайся уже.
Мэл нехотя подчинилась, сама не зная почему. Ей не совсем был понятен этот странный план, ведь только слепец может принять рослую, ширококостную и смуглую цыганку, за тонкую, белокожую королеву.
— Ты точно будешь в порядке?
— Да что со мной станется? — отмахнулась девушка. — Мы — цыгане живучие.
И все же Мэл уходила с тяжелым сердцем. Ей не нравилось, что она не знала сути плана, что кто-то рискует собой из-за нее, снова кто-то рискует. Как Андре, которого, в последний раз она видела закованным в кандалы.
Поднявшись по крутой лестнице наверх, Мэл снова оказалась в коридоре, где пару часов назад решалась ее судьба. Сейчас она снова решалась.
— Если я уйду, то больше никогда сюда не вернусь. Элиран победит. Смогу ли я с этим смириться? Пресветлая, как мне с этим смириться?
Она знала, что должна немедленно уйти, знала, что рискует всем, стоя посреди коридора, все знала, но…
— Это будет конец. Конец всему, конец любви. Я не могу. Нет, я не могу.
Она думала, что это будет просто, уйти, зная, что он останется здесь с Элиран, думала, что увиденное разрушило их связь, разрушило любовь, но она ошибалась. Чувство, то самое понимание, что сейчас, именно в этот момент он рядом, идет по этому самому коридору… оно никуда не делось. Ей показалось даже, что она знает, о чем он думает, что смотрит в пол, волосы лезут на глаза, но он их не убирает, не замечает просто, а на лбу суровая складка, всегда, когда он чем-то сильно озабочен. Именно таким он был на корабле, ее бесстрашным капитаном, ее прекрасным принцем из сказочных грез, как же она может проститься с ним сейчас? С этим образом, ведь он реален.
Она любила его, так сильно, что готова была снова рискнуть всем, лишь бы только убедиться, но вдруг, услышала его шаги, и в памяти всплыло лицо, жестокое, злое, опасное и страшное в своей безжалостности. Под кожу забрался липкий, противоестественный страх. «Нет, Александра больше нет, моего Александра больше нет». А тот, кого она видела сегодня — тот самый король, демон, которого так боялась леди Генриэтта. Он больше не любовь всей ее жизни, он враг, который хочет ее уничтожить.
«Бежать, бежать отсюда без оглядки. Забыть обо всем, как о страшном сне».
Впервые в жизни она решила последовать советам внутреннего голоса, свернула в противоположный коридор и бросилась бежать, так быстро и далеко, как только могла.
* * *
Как и обещала Дара, ее встретили у небольшой, неприметной калитки, через которую когда-то они пытались вывезти Кирана из дворца, сейчас, так же, как и тогда, она боялась, что что-то сорвется, что за секунду до свободы ее будут поджидать люди короля. Но нет, все прошло благополучно. Никто, кроме двух здоровяков цыган ее не поджидал.
Они не произнесли ни слова, просто один подхватил ее на руки и понес куда-то в темноту. Она даже испугаться не успела, как оказалась в большой крытой повозке, из глубины которой на нее смотрели пять пар напуганных детских глаз.
Повозка тронулась, дети, внимательно рассмотрев странную незнакомку, решили подползти к ней поближе. А самый старший из них, мальчонка с угольными волосами, напоминающий чем-то Уилла, решился, наконец, разрушить затянувшееся молчание.
— Ты кто? — требовательно спросил он.
— Мэл, — просто ответила она. — А ты?
— А я Горан, — сказал мальчик и насупился. Видимо, он не хотел называть свое имя странной незнакомке, но почему-то назвал.
— А я Майя, — проговорила маленькая девочка, выглянув из-за плеча мальчика. Он шикнул на нее, и девочка юркнула обратно за его спину.
— Приятно познакомиться, Майя.
— А почему у тебя волосы белые? — спросила еще одна девочка, чуть постарше Майи.
— И кожа? — присоединился к расспросам маленький мальчуган с пухлыми щеками. — Она светится.
— Наверное, это потому, что я немного волшебница.
— Волшебница?
Вот теперь ею заинтересовалась вся малышня, и Горан уже не мог контролировать их детское любопытство. А к моменту, когда повозка остановилась, четверка любознательных малышей уже облепила ее со всех сторон. Девочки жаждали прикоснуться к волосам, а мальчики… им не терпелось узнать, какую еще историю расскажет красивая волшебница. И только Горан все также сторонился ее, но Мэл понимала, что это напускное. Просто он старший и должен быть строгим, даже если ему, как и всем остальным, очень хочется потрогать белые, переливающиеся в полутьме волосы.
Когда кибитку открыли, утренний морозец и свет заставили Мэл поежиться. Один из здоровяков помог спуститься и накинул на плечи большой, явно мужской полушубок. Она хотела поблагодарить, но слова застряли в горле, когда в заснеженном поле увидела табор.
Множество повозок, несколько больших шатров, лошади, фыркающие в предрассветной тьме, и костер, у которого сидели цыгане. Увидев вновь прибывших, они поднялись и бросились к детям. Женщины обнимали их так, словно давно не видели, а один цыган, самый рослый и высокий, крепко обнял мальчика по имени Горан и даже прослезился.
«Что происходит?» — хотела спросить Мэл, но не знала, как, и у кого спрашивать. Впрочем, ответы нашлись в лице незнакомки с повязкой на глазах. Она подошла сама без какой-либо помощи, хотя Мэл и заметила в отдалении сухонькую старую цыганку, которая все время зябко передергивала плечами и настороженно смотрела на нее.
Девушка была маленькой и хрупкой, и меньше всех остальных походила на цыганку.
— Здравствуй, — поздоровалась незнакомка, а Мэл поняла, что та ничего не видит. — Я чувствую, ты обескуражена.
— Немного.
— Я понимаю. Мы не видели наших детей несколько недель. Меня зовут Гурия.
— А меня Мэл, Мелани.
— Я знаю твое имя, твое настоящее имя, но не бойся, никто, кроме меня, его не узнает. Я бы хотела коснуться тебя, если можно.
— Что с твоими глазами?
— Я слепая от рождения.
— Мне очень жаль.
— Не стоит. Взамен судьба наградила меня даром. Я не вижу глазами, но вижу душой. Если ты коснешься меня, то я увижу всю твою жизнь, добро и зло, что ты совершила, я увижу тебя, твою душу, твою суть.
— Боюсь, в моей жизни было мало радости, и слишком много потерь.
— Как и в моей, — отозвалась девушка и протянула руку. Мэл ничего не оставалось, как протянуть свою.
