— Почему?
— Потому что еще никто внятно не ответил на вопрос, что такое сознание. Даже если клон выживет, какова гарантия, что личность останется прежней, что память пробудится? Никто так и не установил, как там в мозгу все это происходит.
— Что же делать?
— У меня есть кое-какие соображения. И я намерен их изложить мистеру Рифеншталю. Вы ко мне присоединитесь? В любом случае, работать над этим придется вам. Я теперь больше администратор, чем хирург.
— Что же вы намерены предложить?
— Я намерен обратить внимание мистера Рифеншталя на кое-какие разработки почившей в бозе «DEX-company».
— Киборги? А при чем здесь… — удивился Марк.
— Они самые, Марк, именно киборги. Помните Гибульского?
— Да, разумеется. Я изучал его отчет. Он был выдающимся нейрокибернетиком. Но как это поможет нам в решении переноса личности из одного тела в другое?
Доктор Бергманн снова покачался с носков на пятки, затем прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
— Дело в том, друг мой, что Гибульский провел один такой эксперимент.
Марк в изумлении на него уставился. Он ни о каком таком эксперименте не слышал.
— Гибульский осуществил, — продолжал Бергманн, — что-то вроде воскрешения. Вырастил киборга с генокодом умершего человека, а затем закачал оцифрованную память исходника на мозговой имплант. Киборг воспринял эту информацию как собственные воспоминания.
— И этот киборг… выжил? Он существует?
Бергманн кивнул.
— Существует. У него даже есть имя… — Доктор как будто заколебался. — Мартин. Его зовут Мартин.
Часть первая.
Глава 1. С кем поведешься...
— Все! Не могу больше!
Корделия пошатнулась и упала на колени.
— До конца тренировки четыре минуты тридцать семь секунд, — с мягкой укоризной произнес Мартин.
Корделия застонала и повалилась на бок.
— Изверг…
Ох и достанется же кому-то! Ох и отыграется она на том, кто поделился с Мартином боевой программой, кто подсказал ему новую версию рукопашного боя и кто заразил его этой дексовской паранойей. Да она из наглого рыжего хвоста все волосы повыдергивает, попадись он ей только!
Мартин вытащил левую руку из кожаных креплений ярко-красной макивары (цвет выбрали, вероятно, для того, чтобы макивара имела сходство с мулетой) и аккуратно отложил ее в сторону. Затем сел на мат рядом с Корделией, легко подцепил ее, будто она ничего не весила, и прислонил к себе так, чтобы ее затылок уперся ему в ключицу. Корделия позволила совершить с собой эту манипуляцию с покорностью тряпичной куклы. Она и чувствовала себя такой куклой — без костей, без связок, мышцы расплавились до консистенции желе. Ни воли, ни мыслей. Ее налобная повязка с логотипом знаменитого спортивного бренда потемнела от пота.
— Чего ты добиваешься? — спросила она. — Смерти моей хочешь?
— Наоборот, — ответил Мартин и стянул с нее легкие тренировочные перчатки.
Масса их не превышала восьми унций, но Корделии показалось, что с ее запястий сняли средневековые кандалы.
— Ты же понимаешь, что мне это не поможет.
— Поможет.
— Как?
— Скорость твоей реакции возросла на ноль целых семь десятых процента.
Корделия снова застонала.
— И что это мне даст? От сгустка плазмы, вылетающего из винтовки киллера, я не убегу.
— Вероятность того, что ты увернешься от выстрела возросла на два с половиной процента. А еще ты сможешь его оглушить.
— Кого? — Корделия устроилась поудобней и уткнулась Мартину в шею.
— Убийцу.
— Ну да, подожду, пока он разрядит батарею, потом отниму бластер и сломаю ему нос. Вот так.
Она вяло изобразила удар, который отрабатывала в течении четверти часа, и вздохнула. Мартин ничего не ответил. Он терпеливо ждал, когда она сможет подняться.
Корделия не чувствовала ни раздражения, ни досады. Знала — он пытается ее защитить. Вот так экзотично и почти жестоко. Но это не тонкая, извращенная месть, ни утонченная попытка подчинить и унизить, не рассчитанный долгосрочный тест для всемогущего, непогрешимого человека, а искренняя, пусть и неуклюжая любовь. Он делает это, потому что любит. Потому что боится ее потерять так же, как и она его. Потому что иного средства поделиться с ней своей ловкостью, силой, быстротой реакции у него нет. Если б существовал такой способ, он перелил бы ей вместе с кровью часть своей кибернетической мощи, дал бы ей свою выносливость, свою живучесть, свою устойчивость к боли. Но он не может. При обильной кровопотери он может отдать свою кровь, но эта кровь не запустит регенерацию и не усилит иммунитет. Он останется у нее прежним, человеческим, слабосильным. Имплантаты не перетекут по трубке капельницы в ее сосуды и не усилят мышцы. Ее мышцы тоже останутся прежними, человеческими и, что еще хуже, женскими. А женские мышцы всегда уступят мужским, даже если эти мужские не усилены имплантатами, а всего лишь тренированы. Она всегда будет беззащитна, его женщина. Но он не отступает, не сдается, делает то малое, что позволяет их физическая несовместимость — он ее учит.
Корделия не возражает, не спорит. Они снова играют. Правда, на этот раз у каждого игра своя — у нее — «Только бы ты был счастлив», у него — «Только бы ты была жива». Но в отличие от всех игр, некогда изобретенных человечеством, главным условием этих разновидностей была победа соперника.
Корделия приняла условие этой игры безропотно, даже невзирая на некоторый понесенный ею ущерб. Да, у нее остается меньше времени на отдых. Да, ей приходится жертвовать редкими, приятными минутами расслабления и ничегонеделания. Вместо получасовой теплой, пенной ванны с ароматическими маслами она вынуждена негламурно потеть, прыгать и лупить руками и ногами по ярко-красной макиваре. Объяснить Мартину, что сделать из нее даже не мастера тэй-о или кунг-фу, а сносного бойца не получится, она оставила всякие надежды. Сначала она апеллировала к своему возрасту, к тому, что она уже недостаточно подвижна, что ей не хватает растяжки (да ее попросту нет!); напоминала, что после крушения флайера она повредила ногу и что этот перелом до сих пор дает о себе знать; потом просто капризничала, упрямилась, ныла, изображала обморок. В ответ на все ее возражения Мартин отвечал, что в его намерения не входит делать из нее профессионального бойца, его цель — сохранить ей жизнь, научить ее обороняться, ускользать, уходить из-под удара, быстрее бегать, правильно падать и… выбираться из потерпевшего крушение флайера.
— Если бы ты тогда умела делать то, что умеешь сейчас, если бы знала как правильно группироваться, как подготовиться к столкновению, ты бы не пострадала так сильно, не поранилась бы и не потеряла бы так много крови.
Корделия не стала с ним спорить и напоминать, что ее друг, начальник службы безопасности холдинга, Сергей Ордынцев все это знал, что он умел группироваться и действовать правильными мышцами и что ему это не помогло. Она не возражала потому, что слишком хорошо помнила лицо Мартина, когда увидела его на космодроме Короны, где была назначена встреча с «Мозгоедом».
«КМ» прибыл на Корону на несколько часов раньше «Подруги смерти», и все это время Мартин, терзаемый нетерпением и страхом, метался по космодрому, вглядываясь в каждую сияющую точку, возникающую в небе над посадочным полем. Дэн с Лансом безуспешно пытались загнать его обратно, Станислав Федотович твердил, что вся информация по кораблям, запросившим посадку, вполне доступна через справочную космопорта и «Маша» давно уже к этой справочной подключилась, но Мартин, не вступая в открытое противостояние с собратьями, только уходил все дальше от транспортника. В конце концов, капитан махнул рукой и, поручив Белочке с Котиком только приглядывать за пассажиром, позволил Мартину нарезать круги вокруг транспортника. По крайней мере, предоставленный сам себе киборг не выходил из поля видимости, а держать его в тесной каюте и даже в ограниченном пространстве пультогостиной грозило непредсказуемыми последствиями как для самого Мартина, так и для экипажа.
Когда же «Подруга смерти» совершила посадку, киборг вдруг застыл на достаточно большом от нее расстоянии, будто не решался в чем-то увериться.
Корделия по большому счету должна была находиться в больнице. Ее лечащий врач пришел в ужас, едва лишь она поставила его в известность о своем намерении покинуть лечебное заведение, так как ей предстоит межзвездный вояж. Эскулапы, разумеется, напророчили ей множество осложнений, внутреннее кровотечение и потерю двигательных функций, но строптивая пациентка потребовала экстренную выписку и поставила свою подпись, освобождая врачей от ответственности за свою драгоценную жизнь. Гиперпрыжки не обошлись без последствий. Ренди ругал ее, обвинял в истеричной непоследовательности и не выпускал из медотсека, но Корделия только улыбалась. Какое все это имеет значение, если через несколько дней она увидит Мартина! Увидит радость в его фиолетовых глазах. Надо его побыстрее забрать. Глупый бегемотик, наверно, всех извел и сам извелся. Новость о покушении на главу холдинга разошлась по инфосетям галактики, как волны от рухнувшего в море утеса. Где бы не «гасился» «Космический мозгоед», пусть на самой далекой, заброшенной станции даже без инфранета, эти сетевые колебания должны были до него дотянуться. Только бы Дэн успел! Только бы оказался рядом!
С «Мозгоедом» долго не было связи, так как транспортник, как ему и советовали, перемещался вдоль заброшенных приграничных станций, а то и вовсе брал заказы в Магеллановом облике. Отклик пришел только две недели спустя после покушения. Пришел не напрямую, а через Киру, которая в свою очередь связалась с мозгоедами через патрульный корвет «Сигурэ». Условились о месте встречи. Мартин в ответном сообщении не упоминался. Корделию это умолчание одновременно и успокоило и встревожило. Правильно, каким бы не был надежным канал связи, лучше лишний раз не афишировать, что за пассажир находится на борту. И — неправильно держать ее в неведении. Могли бы иносказательно намекнуть, что жив и что от гостя мечтают побыстрее избавиться. Но Корделия подавила тревогу. Она довольно плодотворно просуществовала в неопределенности почти два месяца, просуществует и оставшиеся дни.
Когда лопасть выходного люка ушла в пазы, Корделия сразу увидела его.
Мартин почему-то стоял не у трапа, как можно было бы ожидать, а у края отведенной яхте площадки. Стоял, странно вытянувшись, едва не приподнимаясь на цыпочки. Как будто пытался разглядеть что-то не поблизости, а за горизонтом. В тот момент Корделию это зрелище чем-то царапнуло, чем-то неуловимо схожим с виденным прежде, в ее далеком, погребенном на «Посейдоне» прошлом. Вспомнила гораздо позже. Мартин напомнил ей ребенка, которого родители обещали пораньше забрать из детского сада, но по каким-то причинам задержались. Вот он ждет, а родителей все нет и нет. Других детей уже забрали, он — последний. Стоит у пропускного пункта и вглядывается в прохожих. Нет, там, где он был, ему совсем не было плохо. О нем заботились, его не обижали, с ним играли, его вкусно кормили, но он все равно хотел домой. Ждал и боялся. А вдруг о нем забыли? А вдруг он больше не нужен? А если он так и останется здесь, у пропускного пункта? Этот его страх сразу бросился в глаза. Корделия увидела даже отчаяние, недоверие. Да, яхта прилетела, он узнает ее очертания, он читает ее название, но это может быть всего лишь яхта. Мало ли какие у людей могут быть договоренности… А той, кого он ждет, на яхте нет. Она все-таки умерла, погибла. Его обманули. Снова обманули. А встреча на Короне всего лишь обманный маневр.
Корделии еще не доводилось видеть такого сплава взаимоисключающих эмоций — радости и отчаяния. Радости совершенно беспредельной и такого же безграничного, бездонного отчаяния. А Мартин каким-то немыслимым образом балансировал между этими полюсами, подвисал, пока открывался люк и Корделия, ковыляя и цепляясь за руку Никиты, пилота яхты, выходила из полутемного шлюза. Она видела это его лицо до момента узнавания какую-то долю секунды, но этого оказалось достаточно. Впоследствии, когда между ней и Мартином возникали разногласия, когда он что-то ломал, портил, когда упрямился, включал «тупого киборга», а ей так хотелось сорвать на нем, чаще безответном, свое раздражение, она сразу вспоминала ту застывшую, окоченевшую от долгого ожидания фигуру на краю посадочной площадки и лицо, залитое сплавом отчаяния и радости.
— Ладно, — покорно сказала Корделия, поднимаясь, — пойду в душ, а потом слетаем куда-нибудь, поужинаем.
Нет у нее моральных прав с ним спорить, потому что на Геральдике она его подвела.
Глава 2. Случайность, совпадение, закономерность
В первый раз двигатель заглох, когда Корделия пролетала над озером. Мурлыкающий перепев турбин вдруг смолк. Корделия в изумлении уставилась на панель. Приборы безмятежно, зеленоглазо взирали на нее в ответ. Высота, скорость, боковой ветер, угол атаки, воздушное давление, координаты, топливо. Все в норме. Корделия протянула было руку, чтобы запустить диагностику, как двигатель ожил. Без рывка, без судороги. Будто выдох слегка сбился, замедлился. Кто-то механический, затаившийся под корпусом, на пару секунд замешкался и затаил дыхание, испуганный или восхищенный.
Корделия не испугалась. Не успела. Заминка была мимолетной, почти неуловимой для медлительного неокортекса,* которому требуется слишком много времени, чтобы от внешних, самых чувствительных, удаленных рецепторов провести информацию через фильтры к осознанию, а затем уже принять решение. Именно из-за этой медлительности природа и оставила в распоряжении человека мозг более древний, рептильный, позволяющий реагировать на внешние раздражители, минуя лабиринт извилин. Раздражения внешних рецепторов не было. Корделия не обожглась, не ушиблась. Она всего лишь поймала краткую паузу в мелодичном слаженном гудении. Но эту паузу услышал и Мартин.
Сразу после взлета с парковки перед ратушей Перигора Корделия сообщила предполагаемое время в пути и свои координаты. Мартин выдвинул это как условие, когда на восемнадцатое, почти ультимативное требование взять его с собой, получил очередной отказ.
— Нет, Мартин, ты останешься дома.
После первого возражения киборг, помимо боевой программы получивший от Ланса кое-какие навыки телохранителя, еще пытался вразумить свою не в меру легкомысленную хозяйку процентами вероятности ее благополучного возвращения, если она отправится одна за несколько сотен километров в тридцатиградусный мороз, но после четвертого отказа объяснений не требовал. Выжидал и задавал вопрос снова.
— Можно я полечу с тобой?
Отрицательный ответ каждый раз давался Корделии с трудом. Она преодолевала вязкое сопротивление всех механизмов привязанности, узы своих инстинктов и магию пограничных меток душевного комфорта. Отказ — это всегда конфликт, всегда травма, всегда маленькая война. Даже если сознаешь свою правоту, даже если можешь доказать эту правоту перед Сенатом Федерации, легче от подобного осознания не становится. Каждая победа в такой невидимой войне таит в себе поражение, ибо тот, кто проиграл, несчастен.
Мартин не понимал, почему она не хочет брать его с собой, почему снова рискует жизнью, отправляясь в одиночестве в полет над снежной пустыней. Он чувствует обиду, отторжение. Ему не доверяют? Он должен знать свое место?
