— Она всегда представлялась мне светилом, — заговорил он, явно подбирая слова, — в котором материя находится в постоянном движении. Волнами прокатывается по поверхности, под которой происходят совершенно невероятные процессы, и лишь изредка совершенно фантастические идеи протуберанцами выбрасывает.
Гад. Это же надо такой комплимент завернуть — тут никакое светило не устоит. Нужно будет запомнить.
— Я уже давно хочу понять, как их выбрасывает, — продолжил темный гений, — из чего они формируются, что их выталкивает. Только слепит светило, когда в него вглядываешься. В этом смысле, — усмехнулся он, — ее мысленный блок фильтром мне служит, сводя сияние к приемлемой яркости.
Понесло. Святые отцы-архангелы, настоятельно прошу вас стать свидетелями признания из первых уст в нарушении неприкосновенности личной мысленной защиты.
— А теперь, представь себе, — предусмотрительно снизил голос обвиняемый, — светило замерзло. Покрылось непроницаемой оболочкой, сохранившей вздымающиеся волны и зачатки протуберанцев, но в полной неподвижности. Можно подойти, но уже ничего не видно — даже взгляд скользит по поверхности, как по льду.
Молодец. Татьяна. От всех забаррикадировалась.
И я тоже. Не зря ей про подводную лодку рассказывал. Она мой образ усовершенствовала, иллюминаторы устранила, чтобы всякие любопытные интеллекты свой длинный нос туда не совали.
И Игорь — точно наш сын. Теперь уже никаких сомнений. Ангельскому родителю мысленный процесс потомка всегда в истинном свете открывается. У Игоря он напоминает могучий водный поток: от меня он взял мою любимую стихию, от Татьяны — вечное движение. С завихрениями, всплесками и периодическими гейзерами.
— Вот я и спрашиваю: как она это делает? — оторвал меня от знакомой картины голос темного гения. — Эмоциональный щит никогда долго не держится, и закрепить его невозможно. В материальном мире такое открытие можно сравнить только с полным растворением в пространстве — вместо простой невидимости. Ты представляешь себе его значение?
— Это — умение Татьяны, — решительно отверг я призывы к моей ангельской сознательности. — Захочет — расскажет.
— Да я спрашивал! — бросил он с досадой. — По-моему, она даже не поняла, о чем я говорю.
— Значит, не хочет, — с огромным удовольствием ввернул я.
— Нет, значит, нужно ее разблокировать, — поправил он меня, — чтобы она услышала и поняла.
Тревога. С этого заносчивого интеллекта станется придумать, как Татьянину подводную лодку разгерметизировать. У наблюдателей. Ее же там утопит — сигнал «SOS» не успеет послать!
— Послушай меня, и внимательно, — бросил я все силы, как и положено хранителю … ну ладно, бывшему, на спасение своего … ну ладно, бывшего человека. — Это — давнее Татьянино умение. Я с ним уже сталкивался. Тормошить ее сейчас не только бесполезно, но и небезопасно. Как медведя в спячке.
— Какого медведя? — недоуменно перебил меня он.
— А такого, который зимой спит, — вспомнил я о том, что он понятия о земле не имеет. — Разбудишь — мало не покажется. Выход один — ждать, пока она сама проснется.
— Долго? — капризно протянул темный гений.
— Терпеливо, — наподдал я ему напоследок. — А то взорвется светило — изучать будет нечего.
Святые отцы-архангелы, смиренно прошу прощения за впустую потерянное вами время. Со срывом масок небольшая заминка образовалась. Может, этот темный интеллект и врет, но, похоже, загонять Татьяну в кататонию было совершенно не в его интересах.
Одним словом, придется всем нам терпеливо ждать до тех пор, пока она из нее сама выйдет и сама же расскажет, кто ее постоянно с пути истинного, более опытными собратьями проложенного, сбивал. Согласитесь, свидетельства жертвы являются наиболее весомыми в опознании преступника.
Также хотел бы привлечь ваше внимание к возможности ускорения обнародования этих свидетельств. Я не стал только что упоминать о ней исключительно из желания сохранить эту информацию только для представителей светлой части нашего сообщества.
Разумеется, я знаю, как вывести Татьяну из себя. Замечу без ложной скромности, что за многолетнее пребывание рядом с ней на земле был найден не один способ сделать это и каждый из них доведен до совершенства.
Однако, все они требуют моего личного участия в процессе. Поэтому в интересах скорейшего раскрытия заговора против самого нашего сообщества, представляется целесообразным временно прекратить создание мне препятствий к освобождению.
Нет, я ни в коем случаю не ожидаю, что вы тут же пойдете на попятный и обрушите мне эту стену. Ее я сам проковыряю — зря, что ли, столько времени на нее убил! Но все же крайне не хотелось бы обнаружить за ней еще одну.
Я полностью опустошил сознание и замер на шезлонге. Есть надежда, что отцов-архангелов моя пламенная речь уморила не меньше, чем меня самого. Или что я им, по крайней мере, надоел. Лишь бы отвязались от меня. Хоть ненадолго. Пока я додумаю, как вытрясти Татьяну из ее раковины.
С отцами-архангелами я в детали вдаваться не стал из осторожности. Кто их знает, вдруг им захочется посмотреть, что я буду делать, если они без меня справятся.
Ладно, покривил я душой — знал ведь, что вернуть Татьяну назад к жизни может только ее любопытство.
Но и не соврал все же — разбудить ее любопытство никто лучше меня не умеет.
И рассчитал все правильно — наблюдателей ей лучше в укрытии пережить, а я пока освобожусь и вернусь к ней, как всегда, легкой походкой и с гордо поднятой головой. Она точно захочет узнать, как мне это снова удалось.
А не захочет — я с ней поругаюсь. А потом сразу начну мириться. Наших с ней примирений не то, что ее раковина — моя система ангельской защиты никогда не выдерживала.
Будущее, причем самое ближайшее, заиграло всеми цветами радуги. Эта радуга переливалась у меня перед глазами в конце каждого дня, когда я в изнеможении на шезлонг откидывался. После многочасового сверления стены взглядом, к которому я вернулся с таким энтузиазмом, что через пару дней в образовавшееся отверстие уже вся рука пролазила. До плеча. Потом голова мешала.
В конце каждого дня со мной связывался Стас, но ничего нового не сообщал. Татьяна оставалась все той же Снежной Королевой, а ее любопытство благополучно почивало где-то в самой глубине ее холодной сдержанности.
Для верности я и сам ее вызвал — она вообще не ответила. Вот я же говорил, что мое личное присутствие необходимо! Она и в инвертации меня космическим холодом обдавала, пока я к ней не прикасался.
При мысли, что скоро я смогу сделать это наяву, я вгрызся в стену почти перфоратором.
И на следующий день, когда совсем из сил выбился, снова попробовал с Татьяной связаться — сразу второе дыхание пришло.
А потом оказалось, что зря я темного гения так настойчиво к терпению призывал. Отцы-архангелы тоже вняли моему призыву. И дождались-таки момента, когда я обозначил мысленно ключ к раскрытию инкогнито заговорщиков. Хоть бы поблагодарили перед тем, как воспользоваться им! Без моего ведома.
Когда меня вызвал Стас и сообщил, что курс наблюдателей у Татьяны закончился, я даже растерялся. Да что же такое, святые отцы-архангелы, мы же, вроде, обо всем договорились! Окончание ее обучения должно совпасть с моментом, когда я смогу через стену протиснуться. Хоть как-то!
Когда Стас поведал мне, что ее ждет еще один курс — последний — я успокоился. Прошу прощения, святые отцы-архангелы, что усомнился в вашей верности достигнутым договоренностям! Я всегда знал, что вы в меня верите — мне как раз еще не больше недели осталось, чтобы не хоть как-то, а вполне уверенно вырваться на свободу.
Когда Стас добавил, что в Татьяне просматривается отличная самодисциплина, которая уже позволяет ей разделять личное и профессиональное и бесстрастно сосредотачиваться на поставленной задаче, я наконец-то расслышал нездоровое возбуждение в его голосе.
— На какой задаче? — насторожился я. — Чего ты от нее хочешь? Где у нее этот курс?
— Ты не поверишь! — уверенно заявил он.
— Я постараюсь, — пообещал я.
— У аналитиков, — выдохнул он почти благоговейно. — Мы уже с ней договорились, что она мне все, без купюр и перерывов, транслировать будет.
Минуточку, святые отцы-архангелы, зачем же так слепо моим словам верить? Я же о Татьянином любопытстве думал — зачем этот ключик ко всем без разбора примерять? Стасу он не подходит, у него уже другая стадия — просто одержимость какая-то аналитиками. Я надеюсь, вы хоть последних этим ключиком не завели? Они и так к Татьяне повышенный интерес проявляли во время ее учебы.
Я немедленно вызвал ее. Она немедленно ответила. У меня немного от души отлегло — точно, оттаяла, если на мой призыв откликается так, словно весь день его ждала.
Я от всей этой своей души попросил ее поверить мне на слово в том, что с аналитиками следует соблюдать особую осторожность. Она поставила это слово под сомнение. Вот кто Стаса за язык тянул? Что мне было ей рассказывать: как меня у них за гибрид камеры, диктофона и печатной машинки держали? Это Тоша бы таким отношением гордо похвастался, а я привык более сложные устройства персонифицировать. Которые на финальной стадии делают выводы из собранной информации и строят на их основании прогнозы.
Я попытался объяснить ей все это — немного сбивчиво, признаюсь: пренебрежение было настолько невиданным случаем в моей долгой и успешной карьере, что у меня слова едва находились для его описания. Она тут же вцепилась в мое упоминание об умении делать выводы.
Я вообще не понял, где Стас увидел в ней способность отделять личное от профессионального. В разговоре со мной она жонглировала ими с такой скоростью, что у меня глаза — и мысли вместе с ними — заметались дворниками на лобовом стекле машины. Во время бешеной грозы. Когда они с тропическими потоками водопада с небес уже не справляются.
Вот причем здесь бледная немочь? Какое мне дело, интересовал он аналитиков или нет? Мне главное было от нее их внимание увести! Почему к Игорю? Они на него уже переключились?! Фу ты, пока только на его подобие — могла бы и не ставить нашего сына на одну доску с этим недоразумением.
Вот спасибо — мне позволено не беспокоиться по этому поводу! В смысле? Чем это она сама займется? В этом случае мне не беспокоиться, а в набат бить пора!
Еще раз премного благодарен за милостивое разрешение освобождаться! А то я тут сидел и не знал, можно уже тюремные стены с запорами мизинцем сносить или еще нет. Почему только в конце курса? Что она устроит к тому времени? А я?
Ей кто дал право без меня устраивать и судьбу моего сына, и свою собственную? Зачем мне тогда вообще освобождаться? Кто ей право дал лишать меня счастливой вечности? И плевать мне, кто ей этот бред нашептал — кто ей право дал его слушать?
Я понял, что время набата прошло. Поздно звать на помощь. Это у нее интоксикация от накопившейся в затворничестве энергии. С которой никто, кроме меня, не справится. «Скорая» в таких случаях не помогает — нужен семейный доктор, досконально знакомый с историей пациента. Который ей пропишет смирительную рубашку на весь период транспортировки на землю. А там — заботливый и бдительный уход самых близких. Причем вечный.
Только сначала нужно доктора на волю выпустить. Вовремя. Я бросился на стену с утроенной силой — за всех участников своего светлого и счастливого будущего. Сознание сосредоточилось легко и привычно — но не полностью. Где-то на периферии его бродили картины будущего Татьяны и Игоря — без меня. Картины умрачались и множились. Скоро у меня от них так голова распухла, что никаким боком в отверстие в стене не проходила. Даже после в прямом смысле ударных попыток. Одна из которых оказалась слишком ударной…
Очнулся я, как от толчка. Судорожно вспоминая отрывки еще более страшного сна. Нет, толчок не один оказался — это у меня в голове запульсировало. Обрывки сна таять отказались и толпились среди других мыслей, толкаясь во все стороны. Сцепив зубы, я вернулся к стене.
Так я с ней еще никогда не сражался. И никогда еще не добивался меньшего результата. К картинам безрадостного, одинокого будущего, обрывкам полных пустоты снов, мыслям о всевозможных опасностях, подстерегающих Татьяну у коварных, расчетливых аналитиков, добавился ряд вопросов к Стасу. Вот нельзя было меня подключить к Татьяниной трансляции? Кто сказал, что ретрансляция невозможна? Кто-то пробовал? А если я сейчас попробую? Ох ты, а обязательно кулаком прямо в мозг?
В конечном счете, голова у меня росла вместе с отверстием в стене. Уже и вся рука свободно через него проходила, и плечо впритык протискивалось — и все останавливалось, когда голова запечатывала его, как пробка шампанского горлышко бутылки.
К вечеру я сдался. Нет, не сдался — осмотрел поле битвы, оценил темп наступления и перераспределил брошенные в него силы. Какой смысл подстегивать силой воли сознание, если его изматывают и обескровливают точечными ударами? Нужно дать ему отдых, а силу воли послать пока на разгон этих химер у меня в голове. Тогда и последняя к нормальным размерам вернется, и сознанию больше не нужно будет отбиваться от мириад комариных укусов.
Я растянулся на шезлонге, старательно расслабившись. Тело благодарно обмякло, сознание недоверчиво замерло, и только сила воли безжалостно отлавливала и подавляла один отвлекающий фактор за другим.
Самой не подавляемой оказалась мысль о том, как прошел первый день Татьяны у аналитиков. Оставшись в одиночестве, она без особых усилий увиливала от моей силы воли. Еще и трансформировалась при каждом маневре в тонкую струйку то ли дыма, то ли пара, возвращаясь к прежней форме в совершенно другом месте.
Дым и пар — равно, как и сомнения — развеивают, ненавязчиво намекнуло мне отдохнувшее сознание. Я с готовностью ввел в бой свежие силы, осторожно вызвав Стаса.
— Вот когда ты уже выдержку в себе воспитаешь? — проворчал он чрезвычайно благодушным тоном.
— Когда ты ее испытывать перестанешь, — огрызнулся я. — Что с Татьяной?
— Встретили их хорошо, информативно, — даже для порядка не одернул он меня. — Весьма обстоятельную сводку дали. Судя по ней, они действительно плотно с землей работают, и с прицелом — ни много, ни мало — на модернизацию всей нашей политики на ней. Подход у них довольно серьезный — все направления охватили…
— Это все очень интересно, — нетерпеливо перебил его я, — но как Татьяна?
— Татьяна — молодец! — окончательно расчувствовался он. — Уже со средним звеном контакт установила.
— Какой еще контакт? — насторожился я. Татьяна, которая даже с близкими никогда инициатором встреч не выступала, всегда приглашения ждала?
— А она, оказывается, у наблюдателей вовсе не в себе замкнулась, — зазвучало в голосе Стаса восхищение, которое я от него даже в адрес Марины не слышал, — а на сборе разведданных. И составила потом докладную записку по методам их работы. И прямо аналитикам ее и предложила. В качестве свидетельств деструктивной деятельности наблюдателей, подрывающей не то, что модернизацию — саму стабильность наших отношений с землей. Так что, — сделалось слегка кровожадным его восхищение, — не удивлюсь, если эти снобы скоро под солидное расследование попадут.
Мне вдруг так обидно стало. Зеленых новичков распростертыми объятиями встречать,
Гад. Это же надо такой комплимент завернуть — тут никакое светило не устоит. Нужно будет запомнить.
— Я уже давно хочу понять, как их выбрасывает, — продолжил темный гений, — из чего они формируются, что их выталкивает. Только слепит светило, когда в него вглядываешься. В этом смысле, — усмехнулся он, — ее мысленный блок фильтром мне служит, сводя сияние к приемлемой яркости.
Понесло. Святые отцы-архангелы, настоятельно прошу вас стать свидетелями признания из первых уст в нарушении неприкосновенности личной мысленной защиты.
— А теперь, представь себе, — предусмотрительно снизил голос обвиняемый, — светило замерзло. Покрылось непроницаемой оболочкой, сохранившей вздымающиеся волны и зачатки протуберанцев, но в полной неподвижности. Можно подойти, но уже ничего не видно — даже взгляд скользит по поверхности, как по льду.
Молодец. Татьяна. От всех забаррикадировалась.
И я тоже. Не зря ей про подводную лодку рассказывал. Она мой образ усовершенствовала, иллюминаторы устранила, чтобы всякие любопытные интеллекты свой длинный нос туда не совали.
И Игорь — точно наш сын. Теперь уже никаких сомнений. Ангельскому родителю мысленный процесс потомка всегда в истинном свете открывается. У Игоря он напоминает могучий водный поток: от меня он взял мою любимую стихию, от Татьяны — вечное движение. С завихрениями, всплесками и периодическими гейзерами.
— Вот я и спрашиваю: как она это делает? — оторвал меня от знакомой картины голос темного гения. — Эмоциональный щит никогда долго не держится, и закрепить его невозможно. В материальном мире такое открытие можно сравнить только с полным растворением в пространстве — вместо простой невидимости. Ты представляешь себе его значение?
— Это — умение Татьяны, — решительно отверг я призывы к моей ангельской сознательности. — Захочет — расскажет.
— Да я спрашивал! — бросил он с досадой. — По-моему, она даже не поняла, о чем я говорю.
— Значит, не хочет, — с огромным удовольствием ввернул я.
— Нет, значит, нужно ее разблокировать, — поправил он меня, — чтобы она услышала и поняла.
Тревога. С этого заносчивого интеллекта станется придумать, как Татьянину подводную лодку разгерметизировать. У наблюдателей. Ее же там утопит — сигнал «SOS» не успеет послать!
— Послушай меня, и внимательно, — бросил я все силы, как и положено хранителю … ну ладно, бывшему, на спасение своего … ну ладно, бывшего человека. — Это — давнее Татьянино умение. Я с ним уже сталкивался. Тормошить ее сейчас не только бесполезно, но и небезопасно. Как медведя в спячке.
— Какого медведя? — недоуменно перебил меня он.
— А такого, который зимой спит, — вспомнил я о том, что он понятия о земле не имеет. — Разбудишь — мало не покажется. Выход один — ждать, пока она сама проснется.
— Долго? — капризно протянул темный гений.
— Терпеливо, — наподдал я ему напоследок. — А то взорвется светило — изучать будет нечего.
Святые отцы-архангелы, смиренно прошу прощения за впустую потерянное вами время. Со срывом масок небольшая заминка образовалась. Может, этот темный интеллект и врет, но, похоже, загонять Татьяну в кататонию было совершенно не в его интересах.
Одним словом, придется всем нам терпеливо ждать до тех пор, пока она из нее сама выйдет и сама же расскажет, кто ее постоянно с пути истинного, более опытными собратьями проложенного, сбивал. Согласитесь, свидетельства жертвы являются наиболее весомыми в опознании преступника.
Также хотел бы привлечь ваше внимание к возможности ускорения обнародования этих свидетельств. Я не стал только что упоминать о ней исключительно из желания сохранить эту информацию только для представителей светлой части нашего сообщества.
Разумеется, я знаю, как вывести Татьяну из себя. Замечу без ложной скромности, что за многолетнее пребывание рядом с ней на земле был найден не один способ сделать это и каждый из них доведен до совершенства.
Однако, все они требуют моего личного участия в процессе. Поэтому в интересах скорейшего раскрытия заговора против самого нашего сообщества, представляется целесообразным временно прекратить создание мне препятствий к освобождению.
Нет, я ни в коем случаю не ожидаю, что вы тут же пойдете на попятный и обрушите мне эту стену. Ее я сам проковыряю — зря, что ли, столько времени на нее убил! Но все же крайне не хотелось бы обнаружить за ней еще одну.
Я полностью опустошил сознание и замер на шезлонге. Есть надежда, что отцов-архангелов моя пламенная речь уморила не меньше, чем меня самого. Или что я им, по крайней мере, надоел. Лишь бы отвязались от меня. Хоть ненадолго. Пока я додумаю, как вытрясти Татьяну из ее раковины.
С отцами-архангелами я в детали вдаваться не стал из осторожности. Кто их знает, вдруг им захочется посмотреть, что я буду делать, если они без меня справятся.
Ладно, покривил я душой — знал ведь, что вернуть Татьяну назад к жизни может только ее любопытство.
Но и не соврал все же — разбудить ее любопытство никто лучше меня не умеет.
И рассчитал все правильно — наблюдателей ей лучше в укрытии пережить, а я пока освобожусь и вернусь к ней, как всегда, легкой походкой и с гордо поднятой головой. Она точно захочет узнать, как мне это снова удалось.
А не захочет — я с ней поругаюсь. А потом сразу начну мириться. Наших с ней примирений не то, что ее раковина — моя система ангельской защиты никогда не выдерживала.
Будущее, причем самое ближайшее, заиграло всеми цветами радуги. Эта радуга переливалась у меня перед глазами в конце каждого дня, когда я в изнеможении на шезлонг откидывался. После многочасового сверления стены взглядом, к которому я вернулся с таким энтузиазмом, что через пару дней в образовавшееся отверстие уже вся рука пролазила. До плеча. Потом голова мешала.
В конце каждого дня со мной связывался Стас, но ничего нового не сообщал. Татьяна оставалась все той же Снежной Королевой, а ее любопытство благополучно почивало где-то в самой глубине ее холодной сдержанности.
Для верности я и сам ее вызвал — она вообще не ответила. Вот я же говорил, что мое личное присутствие необходимо! Она и в инвертации меня космическим холодом обдавала, пока я к ней не прикасался.
При мысли, что скоро я смогу сделать это наяву, я вгрызся в стену почти перфоратором.
И на следующий день, когда совсем из сил выбился, снова попробовал с Татьяной связаться — сразу второе дыхание пришло.
А потом оказалось, что зря я темного гения так настойчиво к терпению призывал. Отцы-архангелы тоже вняли моему призыву. И дождались-таки момента, когда я обозначил мысленно ключ к раскрытию инкогнито заговорщиков. Хоть бы поблагодарили перед тем, как воспользоваться им! Без моего ведома.
Когда меня вызвал Стас и сообщил, что курс наблюдателей у Татьяны закончился, я даже растерялся. Да что же такое, святые отцы-архангелы, мы же, вроде, обо всем договорились! Окончание ее обучения должно совпасть с моментом, когда я смогу через стену протиснуться. Хоть как-то!
Когда Стас поведал мне, что ее ждет еще один курс — последний — я успокоился. Прошу прощения, святые отцы-архангелы, что усомнился в вашей верности достигнутым договоренностям! Я всегда знал, что вы в меня верите — мне как раз еще не больше недели осталось, чтобы не хоть как-то, а вполне уверенно вырваться на свободу.
Когда Стас добавил, что в Татьяне просматривается отличная самодисциплина, которая уже позволяет ей разделять личное и профессиональное и бесстрастно сосредотачиваться на поставленной задаче, я наконец-то расслышал нездоровое возбуждение в его голосе.
Глава 19.7
— На какой задаче? — насторожился я. — Чего ты от нее хочешь? Где у нее этот курс?
— Ты не поверишь! — уверенно заявил он.
— Я постараюсь, — пообещал я.
— У аналитиков, — выдохнул он почти благоговейно. — Мы уже с ней договорились, что она мне все, без купюр и перерывов, транслировать будет.
Минуточку, святые отцы-архангелы, зачем же так слепо моим словам верить? Я же о Татьянином любопытстве думал — зачем этот ключик ко всем без разбора примерять? Стасу он не подходит, у него уже другая стадия — просто одержимость какая-то аналитиками. Я надеюсь, вы хоть последних этим ключиком не завели? Они и так к Татьяне повышенный интерес проявляли во время ее учебы.
Я немедленно вызвал ее. Она немедленно ответила. У меня немного от души отлегло — точно, оттаяла, если на мой призыв откликается так, словно весь день его ждала.
Я от всей этой своей души попросил ее поверить мне на слово в том, что с аналитиками следует соблюдать особую осторожность. Она поставила это слово под сомнение. Вот кто Стаса за язык тянул? Что мне было ей рассказывать: как меня у них за гибрид камеры, диктофона и печатной машинки держали? Это Тоша бы таким отношением гордо похвастался, а я привык более сложные устройства персонифицировать. Которые на финальной стадии делают выводы из собранной информации и строят на их основании прогнозы.
Я попытался объяснить ей все это — немного сбивчиво, признаюсь: пренебрежение было настолько невиданным случаем в моей долгой и успешной карьере, что у меня слова едва находились для его описания. Она тут же вцепилась в мое упоминание об умении делать выводы.
Я вообще не понял, где Стас увидел в ней способность отделять личное от профессионального. В разговоре со мной она жонглировала ими с такой скоростью, что у меня глаза — и мысли вместе с ними — заметались дворниками на лобовом стекле машины. Во время бешеной грозы. Когда они с тропическими потоками водопада с небес уже не справляются.
Вот причем здесь бледная немочь? Какое мне дело, интересовал он аналитиков или нет? Мне главное было от нее их внимание увести! Почему к Игорю? Они на него уже переключились?! Фу ты, пока только на его подобие — могла бы и не ставить нашего сына на одну доску с этим недоразумением.
Вот спасибо — мне позволено не беспокоиться по этому поводу! В смысле? Чем это она сама займется? В этом случае мне не беспокоиться, а в набат бить пора!
Еще раз премного благодарен за милостивое разрешение освобождаться! А то я тут сидел и не знал, можно уже тюремные стены с запорами мизинцем сносить или еще нет. Почему только в конце курса? Что она устроит к тому времени? А я?
Ей кто дал право без меня устраивать и судьбу моего сына, и свою собственную? Зачем мне тогда вообще освобождаться? Кто ей право дал лишать меня счастливой вечности? И плевать мне, кто ей этот бред нашептал — кто ей право дал его слушать?
Я понял, что время набата прошло. Поздно звать на помощь. Это у нее интоксикация от накопившейся в затворничестве энергии. С которой никто, кроме меня, не справится. «Скорая» в таких случаях не помогает — нужен семейный доктор, досконально знакомый с историей пациента. Который ей пропишет смирительную рубашку на весь период транспортировки на землю. А там — заботливый и бдительный уход самых близких. Причем вечный.
Только сначала нужно доктора на волю выпустить. Вовремя. Я бросился на стену с утроенной силой — за всех участников своего светлого и счастливого будущего. Сознание сосредоточилось легко и привычно — но не полностью. Где-то на периферии его бродили картины будущего Татьяны и Игоря — без меня. Картины умрачались и множились. Скоро у меня от них так голова распухла, что никаким боком в отверстие в стене не проходила. Даже после в прямом смысле ударных попыток. Одна из которых оказалась слишком ударной…
Очнулся я, как от толчка. Судорожно вспоминая отрывки еще более страшного сна. Нет, толчок не один оказался — это у меня в голове запульсировало. Обрывки сна таять отказались и толпились среди других мыслей, толкаясь во все стороны. Сцепив зубы, я вернулся к стене.
Так я с ней еще никогда не сражался. И никогда еще не добивался меньшего результата. К картинам безрадостного, одинокого будущего, обрывкам полных пустоты снов, мыслям о всевозможных опасностях, подстерегающих Татьяну у коварных, расчетливых аналитиков, добавился ряд вопросов к Стасу. Вот нельзя было меня подключить к Татьяниной трансляции? Кто сказал, что ретрансляция невозможна? Кто-то пробовал? А если я сейчас попробую? Ох ты, а обязательно кулаком прямо в мозг?
В конечном счете, голова у меня росла вместе с отверстием в стене. Уже и вся рука свободно через него проходила, и плечо впритык протискивалось — и все останавливалось, когда голова запечатывала его, как пробка шампанского горлышко бутылки.
К вечеру я сдался. Нет, не сдался — осмотрел поле битвы, оценил темп наступления и перераспределил брошенные в него силы. Какой смысл подстегивать силой воли сознание, если его изматывают и обескровливают точечными ударами? Нужно дать ему отдых, а силу воли послать пока на разгон этих химер у меня в голове. Тогда и последняя к нормальным размерам вернется, и сознанию больше не нужно будет отбиваться от мириад комариных укусов.
Я растянулся на шезлонге, старательно расслабившись. Тело благодарно обмякло, сознание недоверчиво замерло, и только сила воли безжалостно отлавливала и подавляла один отвлекающий фактор за другим.
Самой не подавляемой оказалась мысль о том, как прошел первый день Татьяны у аналитиков. Оставшись в одиночестве, она без особых усилий увиливала от моей силы воли. Еще и трансформировалась при каждом маневре в тонкую струйку то ли дыма, то ли пара, возвращаясь к прежней форме в совершенно другом месте.
Дым и пар — равно, как и сомнения — развеивают, ненавязчиво намекнуло мне отдохнувшее сознание. Я с готовностью ввел в бой свежие силы, осторожно вызвав Стаса.
— Вот когда ты уже выдержку в себе воспитаешь? — проворчал он чрезвычайно благодушным тоном.
— Когда ты ее испытывать перестанешь, — огрызнулся я. — Что с Татьяной?
— Встретили их хорошо, информативно, — даже для порядка не одернул он меня. — Весьма обстоятельную сводку дали. Судя по ней, они действительно плотно с землей работают, и с прицелом — ни много, ни мало — на модернизацию всей нашей политики на ней. Подход у них довольно серьезный — все направления охватили…
— Это все очень интересно, — нетерпеливо перебил его я, — но как Татьяна?
— Татьяна — молодец! — окончательно расчувствовался он. — Уже со средним звеном контакт установила.
— Какой еще контакт? — насторожился я. Татьяна, которая даже с близкими никогда инициатором встреч не выступала, всегда приглашения ждала?
— А она, оказывается, у наблюдателей вовсе не в себе замкнулась, — зазвучало в голосе Стаса восхищение, которое я от него даже в адрес Марины не слышал, — а на сборе разведданных. И составила потом докладную записку по методам их работы. И прямо аналитикам ее и предложила. В качестве свидетельств деструктивной деятельности наблюдателей, подрывающей не то, что модернизацию — саму стабильность наших отношений с землей. Так что, — сделалось слегка кровожадным его восхищение, — не удивлюсь, если эти снобы скоро под солидное расследование попадут.
Мне вдруг так обидно стало. Зеленых новичков распростертыми объятиями встречать,
