Батюшка, уже собиравшийся уходить, обернулся и снова внимательно посмотрел на него.
- Я просто немного интересуюсь историей, - начал Глеб. - Вот, узнал, что эта часовня построена на месте, где при советской власти проводились массовые расстрелы.
- Сколько тебе лет, парень? - вдруг спросил священник.
- Двадцать четыре. Скоро двадцать пять будет, - ответил Глеб, немного удивлённый таким вопросом.
- В роду твоём репрессированные есть?
- Да вроде нет.
- Значит ты большой молодец, что интересуешься, - ответил батюшка, - сейчас ведь молодёжь наша почти не интересуется такими вещами. Не хотят они всего этого знать и помнить. А помнить это надо, страшные вещи тогда творились.
- А много людей было здесь расстреляно? - спросил Глеб
- Много. Что-то около двух тысяч. Это за четыре года - с 18-го по 22-ой годы. За церковью слева мемориальные доски есть - две, можешь их посмотреть. Там фамилии тех убитых, чьи личности были установлены. А ведь сколько ещё не установленных. Вот на том самом месте и происходило всё это. Был здесь лес тогда, овраг огромный, в него и кидали трупы. А потом стали привозить сюда живых и расстреливать на месте. Страшный грех здесь был сотворен, - проговорил батюшка. - Страшный. Вот мы молимся теперь, чтобы простили они нас. И даже не они, они-то простили... а чтобы Господь простил. На всех нас эта кровь невинная и пока не покается каждый из нас, не осознает, не увидим мы свет. А ты молодец, парень, что приехал.
Зовут-то тебя как?
- Глеб
- А я отец Александр, - священник пожал ему руку, - Ладно, пойду я, дела. Храни тебя Бог, Глеб.
- Спасибо Вам большое, - поблагодарил Глеб, - Рад был с Вами познакомиться.
На выходе из церкви он купил небольшой образок Казанской Божией матери.
На улице опять шёл снег, мягко падали белые пушистые и очень крупные хлопья.
"Какая снежная зима в этом году" - подумал Глеб, глядя на небо. Он свернул за угол часовни. С левой стороны, как и говорил батюшка, сразу бросались в глаза две высокие мемориальные доски. Они были полностью запорошены снегом, и Глеб перчаткой начал стирать его с тёмно-серого гранита. Открылся длинный перечень вырезанных на камне фамилий, шрифт был мелкий, фамилий было много. Глеб начал всматриваться в них, пробежал глазами по фамилиям, начинавшимся с буквы "Д". Фамилии Демичев там не было. Он скользил взглядом вниз, дошёл до буквы "С": Саватеев, Саенко, Смирнов, Скрипко, ... Солганский, - прочитал он.
И почему-то остановился на этой фамилии.
"Солганский", - прошептал Глеб, - Знакомая фамилия... кажется, я где-то слышал её раньше. Или читал. Но где?
Но как он не напрягал память, вспомнить так и не удалось. Достав из сумки блокнот, Глеб записал эту фамилию. Потом вспомнил о Лизиной книжке, достал её. "Может быть, здесь читал" - подумал он, быстро пролистав книгу до конца. На последних страницах находился перечень фамилий людей так или иначе, упомянутых в книге, но Солганского там не было.
"Странно" - подумал Глеб. - Но эта фамилия мне точно знакома. Голову даю на отсечение.
Он посмотрел на часы. Пора было ехать домой, Глеб волновался, как там мать. Он ещё раз обошёл вокруг часовни, как будто силясь понять, что его сюда привело.
А снег падал и падал, заснеживая всё вокруг - и купол маленькой часовенки, и плиты с фамилиями репрессированных, и самого Глеба, который застыл на месте, размышляя. Потом, будто очнувшись, он бросил прощальный взгляд на часовню и пошел обратно в сторону железнодорожной станции.
- Привет, мам, - Глеб поцеловал мать, открывшую ему дверь. - Ну как ты?
- Да вроде получше, сынок. Салатик вот сделала, курицу пожарила. Иди обедать. Замерз наверное.
- Да нет, нормально всё - Глеб снял куртку. - Мам, а Лиза не звонила?
- Лиза? Так она ж тебе на мобильник всегда звонит, - мать с легким беспокойством взглянула на Глеба.
- Ну да, на мобильник. Я просто подумал, мало ли...
- Нет, Глебушка, не звонила. А что она так редко теперь заходит? Раньше почти каждый день бывала у нас, а теперь совсем пропала.
- Мам, так сессия у нее сейчас. Она очень занята, - Глеб вздохнул. - Ладно, я пошёл мыть руки и пробовать твою курицу. Проголодался я что-то - ужас.
Он улыбнулся и обнял мать за плечи, с горечью заметив, как сильно она похудела за последнее время.
Пока Глеб обедал, фамилия Солганский не выходила у него из головы.
- Мам, а ты фамилию Солганский никогда не слышала? - не удержался он и спросил об этом мать.
- Нет, Глебушка, вроде не слышала. А кто это? - она удивленно посмотрела на сына.
- Ладно, мам, не держи в голове. Ерунда, - отшутился Глеб.
Врать не хотелось, а говорить правду он не мог.
Да он и сам не знал, что это за правда.
- Это тебе, - он достал из кармана и положил перед ней на стол образок, купленный в часовне.
- Спасибо, сынок, - мать рассматривала образок, - Казанская Богородица.
Это где ж ты купил?
- Да на обратном пути в церковь зашёл.
- Надо бы и мне сходить, - вздохнула мать, - может Бог и поможет.
- Сходи, мам, конечно.
А у Глеба всё никак не выходила из головы фамилия, которую он прочитал на мемориальной доске у той далёкой загородной часовенки.
- Мам, а в роду у нас точно никого не было с фамилией Солганский?
- Ох, Глеб, ты меня удивлять начинаешь, - мать с легким волнением посмотрела ему в глаза. - С моей стороны не было. А со стороны папы - не могу сказать точно. А теперь и не спросишь - и он ушел, и бабушка. Она бы могла что-то рассказать. Но фамилии этой я не припоминаю. Да почему она так тебя беспокоит?
- Мам, ну всё, всё. Просто спросил, - Глеб встал из-за стола. - Спасибо, курица была замечательная и салат тоже. Наелся до отвала.
Глеб выкурил на лестнице сигарету, думая, что всё это может означать.
"Нет, я всё-таки вспомню, - решительно подумал он. - Ещё не знаю как, но вспомню".
Ему пришла в голову мысль посмотреть семейный альбом с фотографиями. Альбом был большой. Глеб сам смотрел его редко, он мало интересовался историей своей семьи, хотя фотографий там было много, были и старые. Когда пять лет назад умерла бабушка - мама его отца, от неё перевезли часть её вещей и фотографий.
Последние бегло просмотрели, вложили в альбом, положили его на полку и, как водится, забыли.
Глеб вернулся в квартиру. Мать мыла посуду.
Он прошёл в гостиную и подошёл к книжному шкафу, достал с верхней полки массивный темно-синий альбом с бархатной обложкой. И почему-то чуть не выронил его, закрывая дверцу, но всё-таки удержал в руках. На пол выскользнула небольшая пожелтевшая фотокарточка. Глеб поднял ее. Она была старая, вероятно еще дореволюционная. На него кокетливо смотрела стройная миловидная шатенка. Густые волнистые волосы, родинка над верхней губой, на лице играла полуулыбка.
Руки в узких красивых перчатках. На изящных плечах лежало светлое меховое манто.
"Очень симпатичная", - подумал Глеб и перевернул фото.
На обратной стороне выцветшими от времени чернилами круглым аккуратным почерком было написано:
Дорогому другу Михаилу
на долгую и добрую память.
Лу-Лу Солганская,
24 декабря 1916 г.
- Ах, Миша, ну что Вы такой неловкий! - она засмеялась.
И смех её звучал, как нежный серебристый колокольчик.
- Простите, Люся.
Михаил смущенно посмотрел на валяющиеся на полу стеклянные осколки - бокал, который он случайно задел локтем, был разбит. То, что от него осталось, сверкая и переливаясь лежало в лужице красного, как кровь вина. Михаил машинально нагнулся вниз.
- Да не переживайте, Миша, официант уберет, - она опять засмеялась.
Людмила, Людочка, Люся Платонова или просто Лу-Лу, как она называла себя и как звали её близкие друзья, была довольно смешливой девушкой. Если бы на ее месте была другая женщина, Михаил обиделся бы. Но на Лу-Лу он обижаться не мог.
Он слушал её смех, смотрел на ее милое улыбающееся лицо, ее мягкие грациозные жесты и чувствовал нарастающее волнение внутри. Люся не была классической красавицей, но в ней был какой-то особый магнетизм, то женское очарование, которое притягивает к себе мужчин, заставляет их влюбляться и, может быть, даже делать ради этой любви роковые и безрассудные поступки. Волосы Лу-Лу были рыжими, волнистыми, с отливом темной меди. Тонкие черты лица, немного вздернутый носик, большие зеленые глаза, пухлые губки. Бледная кожа, как у многих рыжеволосых людей. Но когда Лу-Лу нервничала или смеялась, на щеках появлялся нежный и очень красивый румянец. Над верхней губой - большая родинка, и Михаил много раз представлял, как прикасается к ней губами, держа Лу-Лу в объятиях.
Вот и сейчас он представил себе это, а сердце кольнула какая-то сладкая боль. Он был уже давно влюблен в эту рыжеволосую девушку.
Подошел официант, убрал осколки разбитого бокала и принес им по просьбе Лу-Лу новую бутылку вина - высокую, узкую.
- Я белое попросила, - проговорила Лу-Лу, - а красное не хочу уже. У меня с ним ассоциации нездоровые, - она опять засмеялась. - Ну, Миша, разливайте же.
Она придвинула к нему свой высокий тонкий бокал.
Михаил улыбнулся в ответ и наполнил их бокалы вином.
- Ну что ж, Лу-Лу, милая, за Вас. С Днем рождения, - проговорил он. - Пусть Ваша жизнь будет только счастливой. Пусть всё будет хорошо. Всегда оставайтесь такой же очаровательной и чудесной.
- Спасибо, Миша.
Их бокалы соприкоснулись, раздался короткий мелодичный звон.
В этот день, 24-го декабря 1915-го года Лу-Лу исполнялось двадцать пять лет.
Люся Платонова была певицей. Она пела романсы в небольшом кабаре "Серебряный дождь". Там её впервые год назад и увидел Михаил Демичев. И влюбился... страстно и безнадёжно. Несколько вечеров подряд он просто приходил туда и слушал ее красивый, бархатистый голос, смотрел на плавные движения рук, затянутых в длинные бархатные перчатки. Лу-Лу завораживала, в ней была невинная хрупкость девочки и какой-то трагический надрыв одновременно.
О причинах этого трагизма Михаил узнал позже, когда они познакомились и Лу-Лу рассказала ему немного о своей жизни. Пока же он просто приходил каждый вечер в "Серебряный дождь", старался выбрать столик поближе к сцене и смотрел на Лу-Лу. В один из вечеров он пришел с букетом чайных роз и дождался её на улице. Когда Лу-Лу выходила из кабаре, он подошел к ней с розами. Девушка слегка вздрогнула и подняла на него удивленный взгляд больших зеленых глаз. Это показалось ему странным, уж у нее наверняка должно было быть много поклонников.
- Это Вам, - он протянул ей букет, - за ваше прекрасное творчество.
И за вашу красоту, - добавил он.
- Спасибо, красивые цветы. Я люблю розы, спасибо Вам, - она приняла из его рук букет и как-то устало улыбнулась. - Вы меня простите, очень голова болит. Я пойду.
- Да,да, конечно, - растерянно ответил Михаил.
Лу-Лу быстро остановила извозчика и уехала. А он так и остался стоять на тротуаре. А в воздухе таял слабый, едва уловимый аромат её духов.
Но Михаил не терял надежду. Через несколько дней он опять дождался Лу-Лу на улице у выхода из кабаре. На этот раз он был с еще более шикарным букетом алых роз. Девушка выглядела бодрее, видимо в тот раз она действительно сильно устала.
Лу-Лу с благодарностью приняла цветы из его рук, мило улыбнулась.
И Михаил увидел над ее верхней губой красивую темную родинку.
- А Вы всегда ездите домой на извозчике? - спросил он, - наверное живете далеко отсюда?
- Да нет, не очень далеко. Пешком можно дойти. В тот вечер я просто торопилась.
- А... позвольте я Вас провожу? - набравшись смелости, вдруг сказал Михаил. И сам удивился собственной наглости.
- Что ж, проводите, - вдруг согласилась Лу-Лу, - Но учтите... - она остановилась и выразительно посмотрела ему в глаза, - никаких романов с мужчинами я не завожу.
- Вы замужем?
- Вовсе нет. Но это моё жизненное кредо.
В тот вечер Михаил проводил Лу-Лу до дома. По дороге он узнал, что ей двадцать четыре года, живет она с младшей сестрой-гимназисткой Марусей, которой недавно исполнилось четырнадцать. Отец их умер, когда девочки были ещё совсем маленькие. А мать умерла от чахотки три года назад и с тех пор забота о младшей сестре легла на плечи Лу-Лу.
- У Вас больше нет никого из родных? - спросил Михаил.
- Есть ещё тетка, сестра отца. Мы переписываемся, иногда гостим у нее. Но она далеко, в Тюмени.
Ну вот, мы и пришли, - Лу-Лу остановилась перед высоким серым каменным домом с большой аркой, - Вот здесь я и живу. Спасибо Вам за розы.
Она улыбнулась Михаилу и скрылась под аркой. А он всё так и смотрел ей вслед.
Теперь Михаил почти каждый вечер поджидал Лу-Лу после окончания ее выступления в кабаре. Часто он дарил ей цветы, и она принимала это. Но как он видел, без особого энтузиазма. Каждый раз она вежливо благодарила, разрешала проводить себя, пару раз даже позволила нежно взять себя под локоть и поцеловать в щеку, но дальше этого дело не заходило, хотя продолжалось всё это уже несколько месяцев. Однажды вечером девушка вышла из кабаре немного пьяная.
- Здравствуйте, Миша, - улыбнулась она ему, увидев своего преданного поклонника, - ну что, опять будете меня провожать и цветы дарить?
Вам это всё ещё не надоело?
Михаил немного оторопел, не ожидая такого ответа.
- Мишенька, да поймите вы, не хочу я ни с кем никаких отношений.
Не хочу и не могу. Никогда.
И вздернув подбородок, она быстрым шагом пошла от него по тротуару.
А через несколько дней Лу-Лу сама извинилась перед ним.
- Вы простите меня, Миша... пожалуйста. Я иногда такой дурной и грубой бываю.
Особенно, если выпью лишнего, - честно призналась она.
- Совсем Вы не дурная, Люся, Вы самая лучшая, - улыбнулся Михаил
- А чтоб загладить свою вину... - она вздохнула, - а давайте сходим куда-нибудь, посидим вместе. А то ходим только по улицам, как гимназисты, - и она засмеялась своим красивым серебристым смехом.
В тот вечер они пошли в небольшой ресторанчик. Лу-Лу выпила два бокала белого вина. Она сидела, грустно глядя перед собой. От выпитого вина на ее щеках появился легкий румянец. Михаил чувствовал, что от цветочного запаха ее духов у него слегка кружится голова.
Она так и не рассказала всё полностью и откровенно, но в тот вечер Михаил всё-таки узнал, что два года назад у Лу-Лу был любимый, она готовилась к свадьбе. Но свадьба так и не состоялась. Что тогда произошло, Лу-Лу не говорила. Сказала только, что сердце её сильно и безнадежно разбито и возможно, это уже навсегда.
- И Вы, Миша... - вдруг начала Лу-Лу, - вы очень хороший. Но для меня Вы - просто друг. Я говорю Вам это честно, чтобы у Вас не было никаких иллюзий, надежд. И если Вы захотите, то мы перестанем общаться. Я понимаю, Вам может быть... больно.
- Нет, Люся, что Вы, - ответил Михаил. - Друг, так друг.
Но было и вправду больно.
"Неужели только друг, - с горечью подумал он. - Но это мы ещё посмотрим."
Но в чём-то Михаил оказался прав. Он всё так-же продолжал ухаживать за Лу-Лу, дарил ей цветы, провожал до дома. Всё это было, конечно, далеко не дружескими проявлениями. Но она это, как ни странно, принимала. Так прошло несколько месяцев. И в один из вечеров, когда Михаил провожал её домой, она даже позволила обнять себя на прощание и поцеловать в губы. Для Михаила уже и это было маленькой победой.
Несколько раз Михаил бывал и у нее дома.
- Я просто немного интересуюсь историей, - начал Глеб. - Вот, узнал, что эта часовня построена на месте, где при советской власти проводились массовые расстрелы.
- Сколько тебе лет, парень? - вдруг спросил священник.
- Двадцать четыре. Скоро двадцать пять будет, - ответил Глеб, немного удивлённый таким вопросом.
- В роду твоём репрессированные есть?
- Да вроде нет.
- Значит ты большой молодец, что интересуешься, - ответил батюшка, - сейчас ведь молодёжь наша почти не интересуется такими вещами. Не хотят они всего этого знать и помнить. А помнить это надо, страшные вещи тогда творились.
- А много людей было здесь расстреляно? - спросил Глеб
- Много. Что-то около двух тысяч. Это за четыре года - с 18-го по 22-ой годы. За церковью слева мемориальные доски есть - две, можешь их посмотреть. Там фамилии тех убитых, чьи личности были установлены. А ведь сколько ещё не установленных. Вот на том самом месте и происходило всё это. Был здесь лес тогда, овраг огромный, в него и кидали трупы. А потом стали привозить сюда живых и расстреливать на месте. Страшный грех здесь был сотворен, - проговорил батюшка. - Страшный. Вот мы молимся теперь, чтобы простили они нас. И даже не они, они-то простили... а чтобы Господь простил. На всех нас эта кровь невинная и пока не покается каждый из нас, не осознает, не увидим мы свет. А ты молодец, парень, что приехал.
Зовут-то тебя как?
- Глеб
- А я отец Александр, - священник пожал ему руку, - Ладно, пойду я, дела. Храни тебя Бог, Глеб.
- Спасибо Вам большое, - поблагодарил Глеб, - Рад был с Вами познакомиться.
На выходе из церкви он купил небольшой образок Казанской Божией матери.
На улице опять шёл снег, мягко падали белые пушистые и очень крупные хлопья.
"Какая снежная зима в этом году" - подумал Глеб, глядя на небо. Он свернул за угол часовни. С левой стороны, как и говорил батюшка, сразу бросались в глаза две высокие мемориальные доски. Они были полностью запорошены снегом, и Глеб перчаткой начал стирать его с тёмно-серого гранита. Открылся длинный перечень вырезанных на камне фамилий, шрифт был мелкий, фамилий было много. Глеб начал всматриваться в них, пробежал глазами по фамилиям, начинавшимся с буквы "Д". Фамилии Демичев там не было. Он скользил взглядом вниз, дошёл до буквы "С": Саватеев, Саенко, Смирнов, Скрипко, ... Солганский, - прочитал он.
И почему-то остановился на этой фамилии.
"Солганский", - прошептал Глеб, - Знакомая фамилия... кажется, я где-то слышал её раньше. Или читал. Но где?
Но как он не напрягал память, вспомнить так и не удалось. Достав из сумки блокнот, Глеб записал эту фамилию. Потом вспомнил о Лизиной книжке, достал её. "Может быть, здесь читал" - подумал он, быстро пролистав книгу до конца. На последних страницах находился перечень фамилий людей так или иначе, упомянутых в книге, но Солганского там не было.
"Странно" - подумал Глеб. - Но эта фамилия мне точно знакома. Голову даю на отсечение.
Он посмотрел на часы. Пора было ехать домой, Глеб волновался, как там мать. Он ещё раз обошёл вокруг часовни, как будто силясь понять, что его сюда привело.
А снег падал и падал, заснеживая всё вокруг - и купол маленькой часовенки, и плиты с фамилиями репрессированных, и самого Глеба, который застыл на месте, размышляя. Потом, будто очнувшись, он бросил прощальный взгляд на часовню и пошел обратно в сторону железнодорожной станции.
***
- Привет, мам, - Глеб поцеловал мать, открывшую ему дверь. - Ну как ты?
- Да вроде получше, сынок. Салатик вот сделала, курицу пожарила. Иди обедать. Замерз наверное.
- Да нет, нормально всё - Глеб снял куртку. - Мам, а Лиза не звонила?
- Лиза? Так она ж тебе на мобильник всегда звонит, - мать с легким беспокойством взглянула на Глеба.
- Ну да, на мобильник. Я просто подумал, мало ли...
- Нет, Глебушка, не звонила. А что она так редко теперь заходит? Раньше почти каждый день бывала у нас, а теперь совсем пропала.
- Мам, так сессия у нее сейчас. Она очень занята, - Глеб вздохнул. - Ладно, я пошёл мыть руки и пробовать твою курицу. Проголодался я что-то - ужас.
Он улыбнулся и обнял мать за плечи, с горечью заметив, как сильно она похудела за последнее время.
Пока Глеб обедал, фамилия Солганский не выходила у него из головы.
- Мам, а ты фамилию Солганский никогда не слышала? - не удержался он и спросил об этом мать.
- Нет, Глебушка, вроде не слышала. А кто это? - она удивленно посмотрела на сына.
- Ладно, мам, не держи в голове. Ерунда, - отшутился Глеб.
Врать не хотелось, а говорить правду он не мог.
Да он и сам не знал, что это за правда.
- Это тебе, - он достал из кармана и положил перед ней на стол образок, купленный в часовне.
- Спасибо, сынок, - мать рассматривала образок, - Казанская Богородица.
Это где ж ты купил?
- Да на обратном пути в церковь зашёл.
- Надо бы и мне сходить, - вздохнула мать, - может Бог и поможет.
- Сходи, мам, конечно.
А у Глеба всё никак не выходила из головы фамилия, которую он прочитал на мемориальной доске у той далёкой загородной часовенки.
- Мам, а в роду у нас точно никого не было с фамилией Солганский?
- Ох, Глеб, ты меня удивлять начинаешь, - мать с легким волнением посмотрела ему в глаза. - С моей стороны не было. А со стороны папы - не могу сказать точно. А теперь и не спросишь - и он ушел, и бабушка. Она бы могла что-то рассказать. Но фамилии этой я не припоминаю. Да почему она так тебя беспокоит?
- Мам, ну всё, всё. Просто спросил, - Глеб встал из-за стола. - Спасибо, курица была замечательная и салат тоже. Наелся до отвала.
Глеб выкурил на лестнице сигарету, думая, что всё это может означать.
"Нет, я всё-таки вспомню, - решительно подумал он. - Ещё не знаю как, но вспомню".
Ему пришла в голову мысль посмотреть семейный альбом с фотографиями. Альбом был большой. Глеб сам смотрел его редко, он мало интересовался историей своей семьи, хотя фотографий там было много, были и старые. Когда пять лет назад умерла бабушка - мама его отца, от неё перевезли часть её вещей и фотографий.
Последние бегло просмотрели, вложили в альбом, положили его на полку и, как водится, забыли.
Глеб вернулся в квартиру. Мать мыла посуду.
Он прошёл в гостиную и подошёл к книжному шкафу, достал с верхней полки массивный темно-синий альбом с бархатной обложкой. И почему-то чуть не выронил его, закрывая дверцу, но всё-таки удержал в руках. На пол выскользнула небольшая пожелтевшая фотокарточка. Глеб поднял ее. Она была старая, вероятно еще дореволюционная. На него кокетливо смотрела стройная миловидная шатенка. Густые волнистые волосы, родинка над верхней губой, на лице играла полуулыбка.
Руки в узких красивых перчатках. На изящных плечах лежало светлое меховое манто.
"Очень симпатичная", - подумал Глеб и перевернул фото.
На обратной стороне выцветшими от времени чернилами круглым аккуратным почерком было написано:
Дорогому другу Михаилу
на долгую и добрую память.
Лу-Лу Солганская,
24 декабря 1916 г.
Глава 3 ЛУ-ЛУ
- Ах, Миша, ну что Вы такой неловкий! - она засмеялась.
И смех её звучал, как нежный серебристый колокольчик.
- Простите, Люся.
Михаил смущенно посмотрел на валяющиеся на полу стеклянные осколки - бокал, который он случайно задел локтем, был разбит. То, что от него осталось, сверкая и переливаясь лежало в лужице красного, как кровь вина. Михаил машинально нагнулся вниз.
- Да не переживайте, Миша, официант уберет, - она опять засмеялась.
Людмила, Людочка, Люся Платонова или просто Лу-Лу, как она называла себя и как звали её близкие друзья, была довольно смешливой девушкой. Если бы на ее месте была другая женщина, Михаил обиделся бы. Но на Лу-Лу он обижаться не мог.
Он слушал её смех, смотрел на ее милое улыбающееся лицо, ее мягкие грациозные жесты и чувствовал нарастающее волнение внутри. Люся не была классической красавицей, но в ней был какой-то особый магнетизм, то женское очарование, которое притягивает к себе мужчин, заставляет их влюбляться и, может быть, даже делать ради этой любви роковые и безрассудные поступки. Волосы Лу-Лу были рыжими, волнистыми, с отливом темной меди. Тонкие черты лица, немного вздернутый носик, большие зеленые глаза, пухлые губки. Бледная кожа, как у многих рыжеволосых людей. Но когда Лу-Лу нервничала или смеялась, на щеках появлялся нежный и очень красивый румянец. Над верхней губой - большая родинка, и Михаил много раз представлял, как прикасается к ней губами, держа Лу-Лу в объятиях.
Вот и сейчас он представил себе это, а сердце кольнула какая-то сладкая боль. Он был уже давно влюблен в эту рыжеволосую девушку.
Подошел официант, убрал осколки разбитого бокала и принес им по просьбе Лу-Лу новую бутылку вина - высокую, узкую.
- Я белое попросила, - проговорила Лу-Лу, - а красное не хочу уже. У меня с ним ассоциации нездоровые, - она опять засмеялась. - Ну, Миша, разливайте же.
Она придвинула к нему свой высокий тонкий бокал.
Михаил улыбнулся в ответ и наполнил их бокалы вином.
- Ну что ж, Лу-Лу, милая, за Вас. С Днем рождения, - проговорил он. - Пусть Ваша жизнь будет только счастливой. Пусть всё будет хорошо. Всегда оставайтесь такой же очаровательной и чудесной.
- Спасибо, Миша.
Их бокалы соприкоснулись, раздался короткий мелодичный звон.
В этот день, 24-го декабря 1915-го года Лу-Лу исполнялось двадцать пять лет.
***
Люся Платонова была певицей. Она пела романсы в небольшом кабаре "Серебряный дождь". Там её впервые год назад и увидел Михаил Демичев. И влюбился... страстно и безнадёжно. Несколько вечеров подряд он просто приходил туда и слушал ее красивый, бархатистый голос, смотрел на плавные движения рук, затянутых в длинные бархатные перчатки. Лу-Лу завораживала, в ней была невинная хрупкость девочки и какой-то трагический надрыв одновременно.
О причинах этого трагизма Михаил узнал позже, когда они познакомились и Лу-Лу рассказала ему немного о своей жизни. Пока же он просто приходил каждый вечер в "Серебряный дождь", старался выбрать столик поближе к сцене и смотрел на Лу-Лу. В один из вечеров он пришел с букетом чайных роз и дождался её на улице. Когда Лу-Лу выходила из кабаре, он подошел к ней с розами. Девушка слегка вздрогнула и подняла на него удивленный взгляд больших зеленых глаз. Это показалось ему странным, уж у нее наверняка должно было быть много поклонников.
- Это Вам, - он протянул ей букет, - за ваше прекрасное творчество.
И за вашу красоту, - добавил он.
- Спасибо, красивые цветы. Я люблю розы, спасибо Вам, - она приняла из его рук букет и как-то устало улыбнулась. - Вы меня простите, очень голова болит. Я пойду.
- Да,да, конечно, - растерянно ответил Михаил.
Лу-Лу быстро остановила извозчика и уехала. А он так и остался стоять на тротуаре. А в воздухе таял слабый, едва уловимый аромат её духов.
Но Михаил не терял надежду. Через несколько дней он опять дождался Лу-Лу на улице у выхода из кабаре. На этот раз он был с еще более шикарным букетом алых роз. Девушка выглядела бодрее, видимо в тот раз она действительно сильно устала.
Лу-Лу с благодарностью приняла цветы из его рук, мило улыбнулась.
И Михаил увидел над ее верхней губой красивую темную родинку.
- А Вы всегда ездите домой на извозчике? - спросил он, - наверное живете далеко отсюда?
- Да нет, не очень далеко. Пешком можно дойти. В тот вечер я просто торопилась.
- А... позвольте я Вас провожу? - набравшись смелости, вдруг сказал Михаил. И сам удивился собственной наглости.
- Что ж, проводите, - вдруг согласилась Лу-Лу, - Но учтите... - она остановилась и выразительно посмотрела ему в глаза, - никаких романов с мужчинами я не завожу.
- Вы замужем?
- Вовсе нет. Но это моё жизненное кредо.
В тот вечер Михаил проводил Лу-Лу до дома. По дороге он узнал, что ей двадцать четыре года, живет она с младшей сестрой-гимназисткой Марусей, которой недавно исполнилось четырнадцать. Отец их умер, когда девочки были ещё совсем маленькие. А мать умерла от чахотки три года назад и с тех пор забота о младшей сестре легла на плечи Лу-Лу.
- У Вас больше нет никого из родных? - спросил Михаил.
- Есть ещё тетка, сестра отца. Мы переписываемся, иногда гостим у нее. Но она далеко, в Тюмени.
Ну вот, мы и пришли, - Лу-Лу остановилась перед высоким серым каменным домом с большой аркой, - Вот здесь я и живу. Спасибо Вам за розы.
Она улыбнулась Михаилу и скрылась под аркой. А он всё так и смотрел ей вслед.
Теперь Михаил почти каждый вечер поджидал Лу-Лу после окончания ее выступления в кабаре. Часто он дарил ей цветы, и она принимала это. Но как он видел, без особого энтузиазма. Каждый раз она вежливо благодарила, разрешала проводить себя, пару раз даже позволила нежно взять себя под локоть и поцеловать в щеку, но дальше этого дело не заходило, хотя продолжалось всё это уже несколько месяцев. Однажды вечером девушка вышла из кабаре немного пьяная.
- Здравствуйте, Миша, - улыбнулась она ему, увидев своего преданного поклонника, - ну что, опять будете меня провожать и цветы дарить?
Вам это всё ещё не надоело?
Михаил немного оторопел, не ожидая такого ответа.
- Мишенька, да поймите вы, не хочу я ни с кем никаких отношений.
Не хочу и не могу. Никогда.
И вздернув подбородок, она быстрым шагом пошла от него по тротуару.
А через несколько дней Лу-Лу сама извинилась перед ним.
- Вы простите меня, Миша... пожалуйста. Я иногда такой дурной и грубой бываю.
Особенно, если выпью лишнего, - честно призналась она.
- Совсем Вы не дурная, Люся, Вы самая лучшая, - улыбнулся Михаил
- А чтоб загладить свою вину... - она вздохнула, - а давайте сходим куда-нибудь, посидим вместе. А то ходим только по улицам, как гимназисты, - и она засмеялась своим красивым серебристым смехом.
В тот вечер они пошли в небольшой ресторанчик. Лу-Лу выпила два бокала белого вина. Она сидела, грустно глядя перед собой. От выпитого вина на ее щеках появился легкий румянец. Михаил чувствовал, что от цветочного запаха ее духов у него слегка кружится голова.
Она так и не рассказала всё полностью и откровенно, но в тот вечер Михаил всё-таки узнал, что два года назад у Лу-Лу был любимый, она готовилась к свадьбе. Но свадьба так и не состоялась. Что тогда произошло, Лу-Лу не говорила. Сказала только, что сердце её сильно и безнадежно разбито и возможно, это уже навсегда.
- И Вы, Миша... - вдруг начала Лу-Лу, - вы очень хороший. Но для меня Вы - просто друг. Я говорю Вам это честно, чтобы у Вас не было никаких иллюзий, надежд. И если Вы захотите, то мы перестанем общаться. Я понимаю, Вам может быть... больно.
- Нет, Люся, что Вы, - ответил Михаил. - Друг, так друг.
Но было и вправду больно.
"Неужели только друг, - с горечью подумал он. - Но это мы ещё посмотрим."
Но в чём-то Михаил оказался прав. Он всё так-же продолжал ухаживать за Лу-Лу, дарил ей цветы, провожал до дома. Всё это было, конечно, далеко не дружескими проявлениями. Но она это, как ни странно, принимала. Так прошло несколько месяцев. И в один из вечеров, когда Михаил провожал её домой, она даже позволила обнять себя на прощание и поцеловать в губы. Для Михаила уже и это было маленькой победой.
Несколько раз Михаил бывал и у нее дома.
