Последнее желание.
Лежит Емеля на печи в своем дворце белокаменном аккурат посреди тронного зала. И ничего добра молодца не радует: ни злато, ни серебро, ни слуги верные, ни жена-красавица писанная. Грусть-тоска одолела, змеей подколодной в сердце вползла. Как стал он заместо царя править, так нет ему покоя ни белым днем ни темной ночью. Совсем распоясались супостаты. То Емеля, да се Емеля. Мол дела государевы ждать не могут! Он и рад бы отделаться своим обычным «неохота…», да не отстают дармоеды! Он их в дверь, а они в окно лезут! В пояс кланяются, а глаза отводят, взгляд прячут. И чует Емеля, про себя худым словом его царскую особу поносят! Жена тоже хороша! Все вьется вокруг печи, воркует, словно и не дева, а голубица сизокрылая! Не надо ли чего, Емелюшка? Может квасу аль наливочки? Али гуся в яблоках приказать запечь? А сама глазищами синими хлоп, хлоп и русу косу с одного плеча на другое перекидывает! Туда-сюда! Но его-то на мякине не проведешь! О супружеском долге царица напомнить пришла! Токмо ему на печи и одному хорошо. А ежели какое желание и возникнет невзначай, так щука ему на что? И с печи слезать не надобно! Надоела ему жена хуже горькой редьки! И зачем только просил влюбить в себя царскую дочку. Пожалуй, укажет он щуке, чтобы Марью-царевну обратно в бочку посадила, да в море-океан подальше закинула! А не надобно его царское величество от важного дела отвлекать! Занят царь-батюшка! Желание выбирает! И что бы такое Емеле пожелать, чего у него нет? Сколько не думал, а выходит все у него есть! Разве что ухи охота. Из щуки! А охота, она, как известно, пуще неволи. «По щучьему велению, по моему хотению…»
- Был тут остров! Был!
- Тю, брешишь, Одноглазый!
- И дворец на том острове стоял красоты не писанной!
«Мели Емеля твоя неделя!» – раздался дружный хохот с ладьи стремительно уплывающей вдаль и только в волнах на мгновение мелькнул серебром щучий хвост.
Лежит Емеля на печи в своем дворце белокаменном аккурат посреди тронного зала. И ничего добра молодца не радует: ни злато, ни серебро, ни слуги верные, ни жена-красавица писанная. Грусть-тоска одолела, змеей подколодной в сердце вползла. Как стал он заместо царя править, так нет ему покоя ни белым днем ни темной ночью. Совсем распоясались супостаты. То Емеля, да се Емеля. Мол дела государевы ждать не могут! Он и рад бы отделаться своим обычным «неохота…», да не отстают дармоеды! Он их в дверь, а они в окно лезут! В пояс кланяются, а глаза отводят, взгляд прячут. И чует Емеля, про себя худым словом его царскую особу поносят! Жена тоже хороша! Все вьется вокруг печи, воркует, словно и не дева, а голубица сизокрылая! Не надо ли чего, Емелюшка? Может квасу аль наливочки? Али гуся в яблоках приказать запечь? А сама глазищами синими хлоп, хлоп и русу косу с одного плеча на другое перекидывает! Туда-сюда! Но его-то на мякине не проведешь! О супружеском долге царица напомнить пришла! Токмо ему на печи и одному хорошо. А ежели какое желание и возникнет невзначай, так щука ему на что? И с печи слезать не надобно! Надоела ему жена хуже горькой редьки! И зачем только просил влюбить в себя царскую дочку. Пожалуй, укажет он щуке, чтобы Марью-царевну обратно в бочку посадила, да в море-океан подальше закинула! А не надобно его царское величество от важного дела отвлекать! Занят царь-батюшка! Желание выбирает! И что бы такое Емеле пожелать, чего у него нет? Сколько не думал, а выходит все у него есть! Разве что ухи охота. Из щуки! А охота, она, как известно, пуще неволи. «По щучьему велению, по моему хотению…»
***
- Был тут остров! Был!
- Тю, брешишь, Одноглазый!
- И дворец на том острове стоял красоты не писанной!
«Мели Емеля твоя неделя!» – раздался дружный хохот с ладьи стремительно уплывающей вдаль и только в волнах на мгновение мелькнул серебром щучий хвост.
