Садитесь в эти кресла. Княгиня, вы просто ослепительны, но можно было одеться и потеплее. Это в комнатах натоплено, а в коридорах в это время прохладно и сквозняки.
– Мы шли одетыми, – объяснил я. – Никто не сказал, где можно снять шубы, а у вас здесь сотни помещений. Раздел уже здесь ваш караул.
– Вы действительно много знаете о другом мире, князь? – спросила императрица. – Песни, которые вы поёте, написаны не вами?
– Знаю столько, сколько может знать много проживший человек, ваше величество, – почтительно ответил я. – Я ни в той, ни в этой жизни не написал ни одной песни, но вынужден выдавать чужую работу за свою. Как иначе объяснить, откуда они взялись? Вот книга, которую скоро издадут, моя, точнее, того, кто отдал мне свою память.
– Вы и книги пишите? – оживилась она. – И о чём?
– В конце жизни он был писателем, – объяснил я. – Я вспомнил то, что было когда-то написано, а сейчас жена это улучшает. Писалось для людей другой культуры, и текст не подойдёт без переделки. А содержание... У вас пока нет такого жанра. Это что-то вроде сказочных историй для взрослых.
– Я понял, что ваша старшая половина жила в этом СССР, – сказал император. – Можете передать нам своё отношение к этому государству? То, что напечатано с ваших слов, не может объяснить причин их успеха. И мне не ясно, почему всё развалилось.
– Он родился через несколько лет после Второй мировой войны, – начал я свой рассказ. – Об истории СССР написано много книг и сняты десятки кинофильмов. Много врали, что выяснилось уже после развала. Поначалу всё было очень плохо. Империя перед войной производила в три раза меньше промышленной продукции, чем Германия. Потом на это наложились неудачная война, революция и гражданская война вместе с интервенцией многих государств. Разруха в промышленности и на транспорте, огромные людские потери, обесценивание рубля и отсутствие опыта управления у новых хозяев... Кроме того, как это обычно бывает, победители начали между собой борьбу за власть. Тому, кто в ней победил, пришлось собирать ресурсы для восстановления народного хозяйства, индустриализации и подъёма жизненного уровня народа и одновременно безжалостно уничтожать врагов и давить всякое сопротивление. Когда репрессии принимают большие масштабы, часто слетают головы не только у виноватых, а у всех подряд. Было очень трудно, но к началу новой войны удалось создать мощную промышленность и сильную по тому времени армию.
– Значит, страх, – кивнул император.
– Не только, – не согласился я. – У кого-то был страх, но у многих была идея! Мы первые в мире и самые справедливые и прогрессивные! Идейному воспитанию уделялось первостепенное значение. Начиналось это с младших классов школы! Детьми и молодёжью занимались специальные организации. И это была не просто говорильня. Перед войной начали расти доходы населения, для людей реально много делали. Во время войны был массовый героизм, без которого мы не выстояли бы! В бой шли за родину и за того самого вождя, который вызывал у многих любовь и страх одновременно!
– Сильная, должно быть, личность, – задумчиво сказал император. – Я не понял, за что его отравили.
– Среди захвативших власть социал-демократов было много дряни и никчемных людей. По известному принципу многие из них всплыли на самый верх. Этот вождь хотел отстранить партию от управления страной и провести в ней чистку. Его влияние в обществе и власть были так велики, что ему это удалось бы. Видимо, о его планах узнали или догадались. Верхушка партии не могла этого допустить, поэтому использовали яд. А после смерти вождя к власти пришёл беспринципный мерзавец, который сделал всё, чтобы новое государство стало нежизнеспособным. Потом было ещё много всего, но заложенные им в экономику мины сработали и разнесли её в клочья. Не обошлось и без помощи наших врагов, в первую очередь в Англии и Америки. Но об этом я писал. Ну и вырождение новой элиты, которая с каждым следующим поколением становилась всё более бездарной и безответственной. Бесхозяйственность, взяточничество, казнокрадство и прямое предательство национальных интересов.
– Не надолго же их хватило, – сказал император. – А то, что вы перечислили, есть и у нас. Российских чиновников нужно время от времени пугать и пропалывать, они не понимают другого отношения. Но мне не до конца понятны причины успеха. На одном энтузиазме не построишь мощную экономику. А там ещё из-за войны понесли огромные людские и материальные потери.
– Главное богатство любого государства – это люди, – начал объяснять я, – но чтобы получить от них максимальную отдачу, сначала нужно дать им образование, научить работать и чем-то увлечь. Можно просто оплачивать труд, но многим этого мало. Человек гораздо лучше работает, когда он увлечён своим трудом и заинтересован его результатами не только потому, что ему за это больше заплатят. Образование было всеобщим, и после войны все должны были учиться одиннадцать лет. Было много университетов и техникумов, в которых готовили мастеров. Успехи в труде прославлялись, за них давали награды, как за воинский подвиг. О разных профессиях слагали песни.
– Как можно петь о профессии? – не поняла императрица. – Вы знаете такие песни? Спойте хоть одну, князь, в кресле у окна лежит гитара.
Я сходил за гитарой, а потом спел им «Лесорубов».
– Таких песен было много. В работе геолога мало романтики, в основном это тяжёлый труд, но и её можно воспеть.
Я спел песню «Геологи»
– То же и с наукой. В обществе создали романтический образ учёного, приучая людей к тому, что разгадка тайн природы – это главная задача человечества, а поскольку мы его авангард, то для нас она важнее, чем для других. Для молодых романтика вообще очень важна, и это использовалось для многого, например, для освоения Сибири. Молодые ехали в необжитые места не за деньгами, а чтобы возвести там города, заводы и электростанции. Кормили комаров, жили в палатках и теплушках, но строили, а потом получали за это государственные награды. Конечно, вы никого так не увлечёте в тайгу строить заводы для братьев Рябушинских, но в СССР всё принадлежало народу, поэтому работали и терпели лишения для общей пользы.
– А ведь вам нравится то государство, – заметил император.
– У меня к нему сложное отношение. В нём было немало хорошего, но хватало и плохого. Любую идею воплощают в жизнь люди, поэтому результат будет далёк от задуманного и так же несовершенен, как и сами строители. Но способный человек мог без большого труда получить любое образование, хорошую работу и признание общества.
– Общество не состоит из одних способных, – сказал он. – У нас для них тоже мало препон. И сословное деление не мешает занимать высокие посты.
– Вы правы, ваше величество, – согласился я. – Сильный всегда пробьётся. А что делать слабым? Должна существовать поддержка общества, а этого нет. В Союзе жили, в общем, небогато, но каждый знал, что случись с ним беда, и никто не оставит подыхать под забором. Помогут и поддержат. Это уже после развала никому ни до кого не было дела. Позже социальная поддержка была, но хилая и не для всех.
– Скажите, князь, вы одобряете убийство семьи Романовых? – неожиданно спросила императрица.
– Старших – да, – ответил я. – Заслужили. Девочек я не трогал бы, я даже не тронул бы цесаревича, подержал бы взаперти до земского собора. После него Романовы утратили бы права на трон.
– Спойте ещё что-нибудь, князь, – попросила императрица. – На ваших пластинках почти всё о любви, но вы же знаете много других песен.
– Знаю, но многого нельзя петь публике. Песни о той жизни, о войне, о покорении космоса...
– О космосе в ваших записях ничего не было, – заметил император.
– Рано нам заниматься космосом, – ответил я. – Это очень затратное дело. Чтобы оно начало приносить прибыль, нужно работать десятки лет и вложить в это сумасшедшие средства. В том мире побывали на Луне и отправили умные машины к планетам Солнечной системы. Над Землёй в безвоздушном пространстве летали станции, в которых работали люди, а станции без людей помогали предсказывать погоду и служили для радиосвязи.
Я минут двадцать рассказывал об освоении космоса, сказав и об опасности от астероидов.
– Я в вашем рассказе мало что поняла, – сказала императрица. – Много непонятных слов. Наверное, не надо об этом петь, а то уже скоро обед. Спойте лучше что-нибудь весёлое. Были такие песни?
Я спел «Чёрного кота», вызвав смех, а потом по своему выбору исполнил «Берёзовый сок», «Отчего так в России берёзы шумят» и «В землянке».
– Вы приоткрыли окно в удивительный мир, – вздохнув, сказала императрица, – и сейчас его захлопните. Очень хочется слушать ваши рассказы и песни.
– О чужой жизни не расскажешь за два часа, – отозвался я, – а для того чтобы спеть все известные мне песни, нужно без перерыва петь несколько дней. Но без объяснений вы не поймёте и половины из них.
– Ничего, князь, будет у вас возможность поговорить и что-нибудь спеть, – улыбнулся император. – Помните, что я вам обещал?
– Значит, приняли? – спросил я. – Очень надеюсь, что всё получится и вам не придётся меня костерить. А насчёт советника... Может, я буду советовать частным образом? Мои знания этого мира ограничиваются тем, что знала моя молодая половина, а для советника этого мало. Я вам такого насоветую...
– Это нестрашно, – засмеялся он. – У меня есть своя голова, и я принимаю не все советы, а с разбором. У вас большой жизненный опыт, а нужное нетрудно узнать. Специалистов много, они научат вас чему угодно. Так, осталось немного времени, а мы до сих пор слушали только вас, а ваша жена осталась незаслуженно забыта. Но мы это поправим. Приглашаю вас на обед, там сможем пообщаться и на другие темы.
На обеде, помимо нас и императорской четы, присутствовали несколько придворных, с которыми нас познакомили, когда перешли к десерту. Тогда же завязался разговор. Большое оживление вызвало замечание Владимира Андреевича о присвоении мне за заслуги перед отечеством придворного чина камергера и ордена Святого Владимира второй степени. Тем самым он дал понять, что наше присутствие не связано с пением песен. Зря, лучше бы все так и думали. Разговаривали с полчаса, после чего император встал и подал руку жене. Остальные тоже поспешили покинуть стол. После этого нас не задерживали. Когда вышли в коридор, там уже стояли слуги с нашими шубами, которые помогли одеться и проводили к тому выходу, где ждал Машков. Процедура отбытия была проще и не сопровождалась проверками, поэтому уже через пятнадцать минут были дома.
– Я замёрзла, – пожаловалась Вера, когда я в прихожей снимал с неё шубу. – Можно было надеть тёплое платье, а то вырядилась так, что неудобно перед императрицей. И за обедом все были одеты скромней.
– Она не молодая дурочка, а умная и опытная женщина, – ответил я, – поэтому на тебя не обидится.
– А молодая дурочка – это я? – уточнила жена.
– Ну не старая же? – пошутил я. – Ты уж выбирай что-то одно: умная или красивая – одно с другим не сочетается.
– Нашли место выяснять отношения, – сказала заглянувшая в прихожую мама. – Вера, перестань его душить, и оба идите за мной. Были у императора и занимаетесь всякой ерундой, вместо того чтобы отчитаться!
– Мама, скажи Нине, чтобы поставила чай, – попросил я. – И пусть сделает погорячей. Вера замёрзла, поэтому будем отпаивать её чаем, а я тебе всё расскажу. Сейчас мы переоденемся и придём.
– Какой чай? – недовольно сказала она. – Вам давно пора обедать!
– Мы были на обеде у императора, – похвасталась жена. – Я так наелась, что для чая нет места. Лучше теплей оденусь и поговорим в гостиной.
Новости маму поразили.
– Ты обогнал отца! – сказала она. – Камергер – это четвёртый класс, а у отца только седьмой! Это действительный статский советник!
– Если и буду советником, то не из-за своего камергерства, – засмеялся я. – Это почётный чин, не дающий право на гражданское или воинское звание.
– Всё равно, – покачала головой мама. – У камергера много привилегий. И этот орден... А ведь тебе ещё нет девятнадцати!
– Если вы не возражаете, ваше высокопревосходительство, объект проверят мои люди, – сказал канцлеру Вяземскому мужчина лет семидесяти, с приятными чертами лица, небольшими усами и редкими, зачёсанными назад волосами.
– Никаких возражений, господин Болен, – согласился Борис Леонидович. – Пусть работают столько, сколько нужно. Но нам с вами тогда лучше сесть в машину. У нас в начале мая прохладно, а вы легко одеты.
Разговор вёлся на немецком языке, которым канцлер владел в совершенстве. Густав Георг Фридрих Мария Крупп фон Болен унд Гальбах не стал возражать и направился вслед за Вяземским к стоявшему в двух десятках шагов «мерседесу». Ближе к объекту стояла вторая такая же машина с его помощниками, а русский канцлер приехал со своей охраной на двух бронированных «медведях». Объект представлял собой аэродром с двумя взлётно-посадочными полосами, забитыми сейчас старыми самолётами, ангаром и несколькими кирпичными строениями. Болен сел на своё место и по радио передал Майеру, чтобы начинали. Стоявший на обочине «мерседес» выехал на шоссе и умчался к аэродрому. Ждать его возвращения пришлось около часа.
– Взрывчатки не обнаружено, – докладывал Болену севший в его машину невысокий широкоплечий мужчина. – Бетон старый, в самолётах нет боезапаса или горючего. Конечно, мы их не разбирали, и что-то можно спрятать, но такое увидим по характеру повреждений. Закопанные цистерны для горючего пусты, а в домах только старая мебель.
– Передай, что можно начинать, – приказал Болен и выбрался из салона.
Свою машину покинул и Вяземский, который не спеша подошёл к гостю.
– Убедились? – усмехнувшись, спросил он. – Нам нет ни малейшего смысла водить вас за нос, потому что вы начнёте только при условии уничтожения нашей авиацией войск ваших союзников. Сейчас тяжёлый бомбардировщик сбросит на аэродром восемь бомб весом по полторы сотни килограммов каждая. Сегодня низкая облачность, но он пойдёт на высоте две тысячи метров, так что увидим.
Ждать пришлось минут десять, и они успели немного озябнуть на ветру.
– Может, сядем в машины? – предложил Вяземский. – Хоть мы и далеко, но от них сильная ударная волна. Не хотите? Ну тогда хотя бы станьте за одно из тех деревьев или прикажите, чтобы подстраховал кто-нибудь из ваших людей. Я это сделаю, хоть моложе вас.
Он прошёл немного вперёд к росшим отдельно соснам и взялся рукой за одну из них. Немного поколебавшись, его примеру последовал и гость. Вдалеке возник еле слышный гул, который постепенно усиливался.
– Вон он! – показал Вяземский свободной рукой. – Сейчас откроет люки. Бомбы пошли!
– Вижу, – сказал Болен, провожая глазами несущиеся к земле точки. – У них парашюты?
– Мы шли одетыми, – объяснил я. – Никто не сказал, где можно снять шубы, а у вас здесь сотни помещений. Раздел уже здесь ваш караул.
– Вы действительно много знаете о другом мире, князь? – спросила императрица. – Песни, которые вы поёте, написаны не вами?
– Знаю столько, сколько может знать много проживший человек, ваше величество, – почтительно ответил я. – Я ни в той, ни в этой жизни не написал ни одной песни, но вынужден выдавать чужую работу за свою. Как иначе объяснить, откуда они взялись? Вот книга, которую скоро издадут, моя, точнее, того, кто отдал мне свою память.
– Вы и книги пишите? – оживилась она. – И о чём?
– В конце жизни он был писателем, – объяснил я. – Я вспомнил то, что было когда-то написано, а сейчас жена это улучшает. Писалось для людей другой культуры, и текст не подойдёт без переделки. А содержание... У вас пока нет такого жанра. Это что-то вроде сказочных историй для взрослых.
– Я понял, что ваша старшая половина жила в этом СССР, – сказал император. – Можете передать нам своё отношение к этому государству? То, что напечатано с ваших слов, не может объяснить причин их успеха. И мне не ясно, почему всё развалилось.
– Он родился через несколько лет после Второй мировой войны, – начал я свой рассказ. – Об истории СССР написано много книг и сняты десятки кинофильмов. Много врали, что выяснилось уже после развала. Поначалу всё было очень плохо. Империя перед войной производила в три раза меньше промышленной продукции, чем Германия. Потом на это наложились неудачная война, революция и гражданская война вместе с интервенцией многих государств. Разруха в промышленности и на транспорте, огромные людские потери, обесценивание рубля и отсутствие опыта управления у новых хозяев... Кроме того, как это обычно бывает, победители начали между собой борьбу за власть. Тому, кто в ней победил, пришлось собирать ресурсы для восстановления народного хозяйства, индустриализации и подъёма жизненного уровня народа и одновременно безжалостно уничтожать врагов и давить всякое сопротивление. Когда репрессии принимают большие масштабы, часто слетают головы не только у виноватых, а у всех подряд. Было очень трудно, но к началу новой войны удалось создать мощную промышленность и сильную по тому времени армию.
– Значит, страх, – кивнул император.
– Не только, – не согласился я. – У кого-то был страх, но у многих была идея! Мы первые в мире и самые справедливые и прогрессивные! Идейному воспитанию уделялось первостепенное значение. Начиналось это с младших классов школы! Детьми и молодёжью занимались специальные организации. И это была не просто говорильня. Перед войной начали расти доходы населения, для людей реально много делали. Во время войны был массовый героизм, без которого мы не выстояли бы! В бой шли за родину и за того самого вождя, который вызывал у многих любовь и страх одновременно!
– Сильная, должно быть, личность, – задумчиво сказал император. – Я не понял, за что его отравили.
– Среди захвативших власть социал-демократов было много дряни и никчемных людей. По известному принципу многие из них всплыли на самый верх. Этот вождь хотел отстранить партию от управления страной и провести в ней чистку. Его влияние в обществе и власть были так велики, что ему это удалось бы. Видимо, о его планах узнали или догадались. Верхушка партии не могла этого допустить, поэтому использовали яд. А после смерти вождя к власти пришёл беспринципный мерзавец, который сделал всё, чтобы новое государство стало нежизнеспособным. Потом было ещё много всего, но заложенные им в экономику мины сработали и разнесли её в клочья. Не обошлось и без помощи наших врагов, в первую очередь в Англии и Америки. Но об этом я писал. Ну и вырождение новой элиты, которая с каждым следующим поколением становилась всё более бездарной и безответственной. Бесхозяйственность, взяточничество, казнокрадство и прямое предательство национальных интересов.
– Не надолго же их хватило, – сказал император. – А то, что вы перечислили, есть и у нас. Российских чиновников нужно время от времени пугать и пропалывать, они не понимают другого отношения. Но мне не до конца понятны причины успеха. На одном энтузиазме не построишь мощную экономику. А там ещё из-за войны понесли огромные людские и материальные потери.
– Главное богатство любого государства – это люди, – начал объяснять я, – но чтобы получить от них максимальную отдачу, сначала нужно дать им образование, научить работать и чем-то увлечь. Можно просто оплачивать труд, но многим этого мало. Человек гораздо лучше работает, когда он увлечён своим трудом и заинтересован его результатами не только потому, что ему за это больше заплатят. Образование было всеобщим, и после войны все должны были учиться одиннадцать лет. Было много университетов и техникумов, в которых готовили мастеров. Успехи в труде прославлялись, за них давали награды, как за воинский подвиг. О разных профессиях слагали песни.
– Как можно петь о профессии? – не поняла императрица. – Вы знаете такие песни? Спойте хоть одну, князь, в кресле у окна лежит гитара.
Я сходил за гитарой, а потом спел им «Лесорубов».
– Таких песен было много. В работе геолога мало романтики, в основном это тяжёлый труд, но и её можно воспеть.
Я спел песню «Геологи»
– То же и с наукой. В обществе создали романтический образ учёного, приучая людей к тому, что разгадка тайн природы – это главная задача человечества, а поскольку мы его авангард, то для нас она важнее, чем для других. Для молодых романтика вообще очень важна, и это использовалось для многого, например, для освоения Сибири. Молодые ехали в необжитые места не за деньгами, а чтобы возвести там города, заводы и электростанции. Кормили комаров, жили в палатках и теплушках, но строили, а потом получали за это государственные награды. Конечно, вы никого так не увлечёте в тайгу строить заводы для братьев Рябушинских, но в СССР всё принадлежало народу, поэтому работали и терпели лишения для общей пользы.
– А ведь вам нравится то государство, – заметил император.
– У меня к нему сложное отношение. В нём было немало хорошего, но хватало и плохого. Любую идею воплощают в жизнь люди, поэтому результат будет далёк от задуманного и так же несовершенен, как и сами строители. Но способный человек мог без большого труда получить любое образование, хорошую работу и признание общества.
– Общество не состоит из одних способных, – сказал он. – У нас для них тоже мало препон. И сословное деление не мешает занимать высокие посты.
– Вы правы, ваше величество, – согласился я. – Сильный всегда пробьётся. А что делать слабым? Должна существовать поддержка общества, а этого нет. В Союзе жили, в общем, небогато, но каждый знал, что случись с ним беда, и никто не оставит подыхать под забором. Помогут и поддержат. Это уже после развала никому ни до кого не было дела. Позже социальная поддержка была, но хилая и не для всех.
– Скажите, князь, вы одобряете убийство семьи Романовых? – неожиданно спросила императрица.
– Старших – да, – ответил я. – Заслужили. Девочек я не трогал бы, я даже не тронул бы цесаревича, подержал бы взаперти до земского собора. После него Романовы утратили бы права на трон.
– Спойте ещё что-нибудь, князь, – попросила императрица. – На ваших пластинках почти всё о любви, но вы же знаете много других песен.
– Знаю, но многого нельзя петь публике. Песни о той жизни, о войне, о покорении космоса...
– О космосе в ваших записях ничего не было, – заметил император.
– Рано нам заниматься космосом, – ответил я. – Это очень затратное дело. Чтобы оно начало приносить прибыль, нужно работать десятки лет и вложить в это сумасшедшие средства. В том мире побывали на Луне и отправили умные машины к планетам Солнечной системы. Над Землёй в безвоздушном пространстве летали станции, в которых работали люди, а станции без людей помогали предсказывать погоду и служили для радиосвязи.
Я минут двадцать рассказывал об освоении космоса, сказав и об опасности от астероидов.
– Я в вашем рассказе мало что поняла, – сказала императрица. – Много непонятных слов. Наверное, не надо об этом петь, а то уже скоро обед. Спойте лучше что-нибудь весёлое. Были такие песни?
Я спел «Чёрного кота», вызвав смех, а потом по своему выбору исполнил «Берёзовый сок», «Отчего так в России берёзы шумят» и «В землянке».
– Вы приоткрыли окно в удивительный мир, – вздохнув, сказала императрица, – и сейчас его захлопните. Очень хочется слушать ваши рассказы и песни.
– О чужой жизни не расскажешь за два часа, – отозвался я, – а для того чтобы спеть все известные мне песни, нужно без перерыва петь несколько дней. Но без объяснений вы не поймёте и половины из них.
– Ничего, князь, будет у вас возможность поговорить и что-нибудь спеть, – улыбнулся император. – Помните, что я вам обещал?
– Значит, приняли? – спросил я. – Очень надеюсь, что всё получится и вам не придётся меня костерить. А насчёт советника... Может, я буду советовать частным образом? Мои знания этого мира ограничиваются тем, что знала моя молодая половина, а для советника этого мало. Я вам такого насоветую...
– Это нестрашно, – засмеялся он. – У меня есть своя голова, и я принимаю не все советы, а с разбором. У вас большой жизненный опыт, а нужное нетрудно узнать. Специалистов много, они научат вас чему угодно. Так, осталось немного времени, а мы до сих пор слушали только вас, а ваша жена осталась незаслуженно забыта. Но мы это поправим. Приглашаю вас на обед, там сможем пообщаться и на другие темы.
На обеде, помимо нас и императорской четы, присутствовали несколько придворных, с которыми нас познакомили, когда перешли к десерту. Тогда же завязался разговор. Большое оживление вызвало замечание Владимира Андреевича о присвоении мне за заслуги перед отечеством придворного чина камергера и ордена Святого Владимира второй степени. Тем самым он дал понять, что наше присутствие не связано с пением песен. Зря, лучше бы все так и думали. Разговаривали с полчаса, после чего император встал и подал руку жене. Остальные тоже поспешили покинуть стол. После этого нас не задерживали. Когда вышли в коридор, там уже стояли слуги с нашими шубами, которые помогли одеться и проводили к тому выходу, где ждал Машков. Процедура отбытия была проще и не сопровождалась проверками, поэтому уже через пятнадцать минут были дома.
– Я замёрзла, – пожаловалась Вера, когда я в прихожей снимал с неё шубу. – Можно было надеть тёплое платье, а то вырядилась так, что неудобно перед императрицей. И за обедом все были одеты скромней.
– Она не молодая дурочка, а умная и опытная женщина, – ответил я, – поэтому на тебя не обидится.
– А молодая дурочка – это я? – уточнила жена.
– Ну не старая же? – пошутил я. – Ты уж выбирай что-то одно: умная или красивая – одно с другим не сочетается.
– Нашли место выяснять отношения, – сказала заглянувшая в прихожую мама. – Вера, перестань его душить, и оба идите за мной. Были у императора и занимаетесь всякой ерундой, вместо того чтобы отчитаться!
– Мама, скажи Нине, чтобы поставила чай, – попросил я. – И пусть сделает погорячей. Вера замёрзла, поэтому будем отпаивать её чаем, а я тебе всё расскажу. Сейчас мы переоденемся и придём.
– Какой чай? – недовольно сказала она. – Вам давно пора обедать!
– Мы были на обеде у императора, – похвасталась жена. – Я так наелась, что для чая нет места. Лучше теплей оденусь и поговорим в гостиной.
Новости маму поразили.
– Ты обогнал отца! – сказала она. – Камергер – это четвёртый класс, а у отца только седьмой! Это действительный статский советник!
– Если и буду советником, то не из-за своего камергерства, – засмеялся я. – Это почётный чин, не дающий право на гражданское или воинское звание.
– Всё равно, – покачала головой мама. – У камергера много привилегий. И этот орден... А ведь тебе ещё нет девятнадцати!
Глава 19
– Если вы не возражаете, ваше высокопревосходительство, объект проверят мои люди, – сказал канцлеру Вяземскому мужчина лет семидесяти, с приятными чертами лица, небольшими усами и редкими, зачёсанными назад волосами.
– Никаких возражений, господин Болен, – согласился Борис Леонидович. – Пусть работают столько, сколько нужно. Но нам с вами тогда лучше сесть в машину. У нас в начале мая прохладно, а вы легко одеты.
Разговор вёлся на немецком языке, которым канцлер владел в совершенстве. Густав Георг Фридрих Мария Крупп фон Болен унд Гальбах не стал возражать и направился вслед за Вяземским к стоявшему в двух десятках шагов «мерседесу». Ближе к объекту стояла вторая такая же машина с его помощниками, а русский канцлер приехал со своей охраной на двух бронированных «медведях». Объект представлял собой аэродром с двумя взлётно-посадочными полосами, забитыми сейчас старыми самолётами, ангаром и несколькими кирпичными строениями. Болен сел на своё место и по радио передал Майеру, чтобы начинали. Стоявший на обочине «мерседес» выехал на шоссе и умчался к аэродрому. Ждать его возвращения пришлось около часа.
– Взрывчатки не обнаружено, – докладывал Болену севший в его машину невысокий широкоплечий мужчина. – Бетон старый, в самолётах нет боезапаса или горючего. Конечно, мы их не разбирали, и что-то можно спрятать, но такое увидим по характеру повреждений. Закопанные цистерны для горючего пусты, а в домах только старая мебель.
– Передай, что можно начинать, – приказал Болен и выбрался из салона.
Свою машину покинул и Вяземский, который не спеша подошёл к гостю.
– Убедились? – усмехнувшись, спросил он. – Нам нет ни малейшего смысла водить вас за нос, потому что вы начнёте только при условии уничтожения нашей авиацией войск ваших союзников. Сейчас тяжёлый бомбардировщик сбросит на аэродром восемь бомб весом по полторы сотни килограммов каждая. Сегодня низкая облачность, но он пойдёт на высоте две тысячи метров, так что увидим.
Ждать пришлось минут десять, и они успели немного озябнуть на ветру.
– Может, сядем в машины? – предложил Вяземский. – Хоть мы и далеко, но от них сильная ударная волна. Не хотите? Ну тогда хотя бы станьте за одно из тех деревьев или прикажите, чтобы подстраховал кто-нибудь из ваших людей. Я это сделаю, хоть моложе вас.
Он прошёл немного вперёд к росшим отдельно соснам и взялся рукой за одну из них. Немного поколебавшись, его примеру последовал и гость. Вдалеке возник еле слышный гул, который постепенно усиливался.
– Вон он! – показал Вяземский свободной рукой. – Сейчас откроет люки. Бомбы пошли!
– Вижу, – сказал Болен, провожая глазами несущиеся к земле точки. – У них парашюты?
