– Вы соображаете, что и кому говорите? – вмешался второй мужчина.
– Соображаю не хуже вас, товарищ майор, – ответил Илья Денисович. – Этот объект – целиком наша инициатива, у него есть своё руководство, утверждённое правительством республики. Обращаясь к вам, мы лишь хотели помочь и поделиться информацией. Хотите принять участие в исследованиях? Пожалуйста! Вы явились сюда без согласования в очень представительном составе, да ещё с претензией на руководство. И куда мне вас девать? У меня в общежитии всего десять свободных мест, а вас больше двадцати и только пять учёных, а остальные – офицеры комитета. Дозвольте спросить, на кой ляд вы там нужны в таком количестве?
– Потише на поворотах, полковник! – сказал первый из собеседников. – Вы обязаны оказывать нам содействие, а вместо этого...
– Я обязан оказывать содействие, а не подчиняться. У меня свое министерство и инструкция, утверждённая правительством Белоруссии. Обращайтесь к Шумилину или к своему Петрову. Но я уверен, что они не отдадут вам объект без санкции Киселёва, а он не сможет это сделать без Машерова. Вам надо было добиться в союзном правительстве переподчинения объекта, а уже потом выдвигать свои требования. Не скажете, для чего эта возня? На объекте работает большой коллектив учёных, дело налажено и прекрасно выполняется. К чему новые люди? Скажу по секрету, что дед Масей, скорее всего, пошлёт вас на... Далеко пошлёт. У него вздорный характер, и работать он согласился только из-за того, что мы с ним старые друзья по партизанскому отряду, да ещё обещали многое сделать для деревни. Всё это уже сделано, и он прекрасно понимает, что назад мы асфальт не заберём. Стоит вам убрать меня, и вся ваша работа накроется. Дед уже в летах и не такой здоровый, каким кажется. Если на него надавите, можете потерять вообще всё. Поэтому единственное, что я могу вам предложить, это отвезти на объект и включить в работу. Только вас слишком много. Десять человек, включая пять учёных, мы поселим в общежитии, ещё человек пять попробую расселить среди местных, а остальных, извините, везти некуда! Можете посовещаться, а потом скажете своё решение. Советую сейчас сходить в нашу столовую, а после обеда поговорим ещё раз.
– Дед, ты чего выкобениваешься? – спросил Масея Дмитрий. – Приехали большие люди из Москвы, а ты их прилюдно материшь! Совсем из ума выжил?
– Как ты разговариваешь с дедом! – разозлился Масей. – Раз послал, значит, было за что! Я знаю, что вы обо мне говорите, но я не лаю на людей без причины!
– И какая причина?
– То, что ты, Митя, давал подписку, не значит, что должен всё знать. Для этого у тебя мало звёздочек на погонах! Скажи лучше, почему Арина не прислала сметаны.
– Вареники она варила. У меня остановились два товарища...
– Дальше можешь не продолжать, – хмуро сказал Масей. – И сметану сожрали. Знал бы, ещё не так послал бы! Сходи к соседям или пошли жену, пусть немного возьмёт. И вареников передайте! С чем она их делала?
– С творогом.
– Тем более! Небось, была бы жива твоя мать, вы кормили бы сначала нас, а потом уже всяких приезжих выблядков!
– Дед, тебе же готовит домработница!
– Да разве она сделает вареники? Или ты хочешь, чтобы я ел городскую сметану? Совсем никакого уважения! И это после того, что я для вас сделал!
На следующее утро я спросил Сергея, не спит ли отец.
– Да нет, уже поднялся, – ответил друг. – А что?
– Загляни в квартиру и предупреди, что он мне нужен. Потом идите в школу, я догоню.
– Здравствуй, – ответил на моё приветствие Пётр Сергеевич. – Срочное дело?
– Даже не знаю, – замялся я. – Не хотел к вам обращаться...
– Но обратился, – сказал он. – Быстро говори, что нужно, и беги в школу, а то опоздаешь.
– Я отдал в редакцию «Молодой Гвардии» рукопись книги. Называется «Волкодав». Ничего такого, чего нельзя было бы напечатать, в ней нет, но она не совсем обычная. С редакцией текст согласовал, а вот цензура, похоже, не хочет пропускать. Не мог бы Пётр Миронович...
– Я понял, – прервал он. – Беги, я думаю, что мы решим твою проблему меньшими силами.
В тот же вечер Сергей передал мне первый рисунок.
– Кнесенка Елень получилась просто блеск! – сказал я. – И всё остальное очень хорошо, кроме Волкодава. Вместо каторжника у тебя вышел участковый инспектор. Сядь на кровать, я попробую сделать набросок.
Я испортил два листа, и лишь на третьем получилось что-то похожее на то лицо, которое когда-то красовалось на обложках моих книг.
– Вот смотри, – показал я эскиз другу. – Попробуй довести этот рисунок до ума, а я съезжу в редакцию и покажу. Если они ни с кем не договорились, заключат договор с тобой.
Утром он отдал прекрасно выполненный рисунок.
– Не знаю, какой из тебя получится следователь, а художник вышел бы замечательный! – похвалил я работу. – Сегодня же смотаюсь в редакцию.
Смотаться не получилось. Среда была четвёртым мая, и нас срочно вызвали на просмотр номеров в Дом офицеров. Мы подготовили две песни. Помимо песни «На всю оставшуюся жизнь», которую руководство Дома офицеров уже слышало, была «Баллада о матери». Когда я проиграл её в первый раз, а Люся спела, наши музыканты были ошеломлены, а в глазах Виктора Калачова стояли слёзы. Точнее, они не стояли, а стекали по щекам. За прошедшие дни они успели подобрать музыку, и мы провели три репетиции. Теперь надо было петь перед комиссией. Сначала мы спели первую песню, а потом я отошёл в сторону, и зазвучала вторая.
– Дома всё ей чудилось кино, всё ждала вот-вот сейчас в окно посреди тревожной тишины постучится сын её с войны.
Люся допела и провела рукой по глазам. Она уже не ревела, как при моём первом исполнении, и горло больше не перехватывало, но слёзы на глазах выступали. Закончилась песня, но члены комиссии молчали.
– Чья это песня? – спросил председатель.
– Его, – ответил Олег Астахов, показывая на меня рукой.
– Спасибо! – сказал он мне. – Спасибо всем. Оба номера приняты.
На следующий день я после уроков пробежался до остановки троллейбуса и поехал в редакцию. К редактору попал в конце рабочего дня.
– Хорошо, что приехал, – сказал Валентин Петрович. – Я хотел завтра позвонить, чтобы обрадовать. После праздника отдаём твою книгу в набор.
– Посмотрите на это, – сказал я, расстегнул портфель и достал рисунок Сергея. – Подойдёт для иллюстрации?
– Талантливо! – оценил он. – И образ хорошо подобран. Чья это работа?
– Мой друг, – ответил я. – Живём рядом и учимся в одном классе. Если подойдёт, он может сделать десятка полтора рисунков, а вы выберете лучшие.
– Пусть работает, – решил редактор. – Только без обид, если что-то отбракуем. И учти, что тираж будет небольшой. Выпустим сто тысяч экземпляров и посмотрим на реакцию. Книга всё-таки необычная. Если всё пойдёт нормально, потом можно допечатать.
Когда вернулся, не стал заходить к Деменковым, позвонил Сергею по телефону и сообщил о договорённости. А на следующий день в школе ждал сюрприз. Валерке дома случайно попалась старая «Комсомольская правда» со статьей Лисы и моей фотографией. Естественно, что он всем об этом раззвонил и притащил газету в класс.
– Человеку будущего ура! – заорал он, как только мы вошли в класс.
– Ура! – нестройно поддержали его остальные.
– Что вы орёте как оглашенные? – поморщилась вошедшая следом за нами классная. – Почему не на местах? Не слышали звонка?
– Ольга Владимировна! – сказал Валерка. – Смотрите, что я откопал!
– Я когда-то читала эту статью, – сказала она, взяв в руки газету. – Только прошло больше года, и я не связала её с тобой.
– И не нужно, – сказал я. – Там описан не я, а пример для подражания.
– А тебе не нужно подражать, – сказала она, сворачивая газету. – Учишься на пятёрки, английский знаешь не хуже вашего учителя, пишешь книги и музыку, поёшь, а теперь выясняется, что ещё и скромник каких поискать. Точно человек будущего. Так, закончили разговоры, все работаем!
На большой перемене ко мне подошёл секретарь комсомольской организации школы.
– Что же ты молчал? – спросил он. – Актив...
– Ни слова больше, Валентин, – ответил я. – Не имею я возможности этим заниматься. От меня отстали даже ребята из ЦК комсомола, а та статья была их работой. На написание книг и песен нужно время, у меня его вечно не хватает, так что вы уж как-нибудь сами.
Он ещё раз попытался меня уговорить, но я отказался наотрез. Для полного счастья мне не хватало только комсомольской работы. Пятницу я перетерпел, а в субботу о старой публикации все дружно забыли.
День Победы встречали у нас. Этот праздник в нашей семье считался самым главным, поэтому и готовились к нему основательно. Ольга позавтракала и убежала к подружке, Сергей праздновал с отцом, поэтому семь человек уместились за одним столом. Как всегда, включили телевизор и принялись есть. Родители произнесли несколько тостов, употребив на четверых полбутылки водки, Таня выпила чуточку вина, а мы обошлись лимонадом.
– Хорошо, что этот праздник наконец-то сделали выходным, – сказала моя мама. – Только с прошлого года нормально отмечаем.
– Может, сходим на площадь Победы? – предложила Надежда. – Погода хорошая.
– Конечно, сходите! – сказала Люся. – Смотрите, весь монумент завален цветами! Только мы с вами не пойдём, нужно готовиться к вечернему выступлению. Мы подготовили ещё одну песню, о которой вы не знаете. Это сюрприз, поэтому вы будете мешать.
– Репетируйте, артисты, – сказал Иван Алексеевич. – Надя, пойдём собираться. Таня, ты с нами?
– Иду, но не с вами, – ответила сестра. – Не будем убирать со стола?
– Пусть всё стоит, – сказала мама. – Придём и ещё посидим. Я только быстро помою тарелки. Выходите на улицу и подождите, мы долго не задержимся.
Минут через пятнадцать все ушли, и мы остались одни.
– Не скажешь, почему мы не пошли вместе со всеми? – спросил я. – Ты так убедительно врала насчёт репетиции...
– Я хочу побыть с тобой, – опустив глаза, сказала Люся. – Сколько можно терпеть!
– А меня решила поставить перед фактом? Мы же с тобой уже обо всём говорили.
– А с тобой только так и нужно, – сказала она, подходя ко мне вплотную. – Слишком ты у меня рассудительный!
Не знаю, чем всё кончилось бы, но очень вовремя пришёл Сергей, который принёс второй рисунок. Я сделал несколько замечаний и исправил ошибки в изображении конской сбруи, после чего начали собираться на улицу.
Приехали за нами за час до концерта. На этот раз мы ждали своего выхода в той комнате, где обычно репетировали. Это было удобней, но концерта мы не слышали.
– Зря вы, ребята, отказались от гимнастёрок, – сказал Олег Астахов.
– Мы и так нормально споём, – ответил я. – А петь «Балладу о матери» в гимнастёрке...
Что можно сказать о выступлении? После исполнения песни «На всю оставшуюся жизнь» нам долго аплодировали, а потом я удалился за кулисы, а они исполнили балладу. Таких аплодисментов я ещё не слышал. Все встали и хлопали, не жалея рук. Ведущий вывел меня обратно на сцену, как автора песни, а я стоял, принимая незаслуженную благодарность людей, и думал о том, что сделаю для Мартынова всё, что смогу, и не возьму у него больше ни одной песни.
Все хотели услышать песню ещё раз, но Люся расплакалась и была не в состоянии петь. Вот не хотел я исполнять «Плот» сейчас...
– Большое спасибо всем вам! – сказал я в микрофон, и шум в зале начал смолкать. – К сожалению, Людмила не сможет сейчас спеть вторично. Если вы не против, вам спою я. Песня называется «Плот» и посвящена создателям песен.
Я спел, мне хорошо аплодировали, но эти аплодисменты не шли ни в какое сравнение с тем, что досталось подруге.
– Запомни этот день, – сказал я ей, когда нас везли домой. – Не каждый профессиональный певец и не каждый год удостаивается таких оваций. Некоторые ждут их всю жизнь.
– Выяснили, кто хотел перехватить управление нашим центром? – спросил Машеров. – Вряд ли председатель Комитета пошёл бы на это по собственной инициативе.
– Я думаю, что это Суслов, – ответил Юркович, – но доказательств пока нет. Мы наращиваем свои возможности в Москве, но это долгое дело. Ясно, что за этим не стоит Брежнев, он действовал бы по-другому.
– И что гости?
– Пятеро вернулись в Москву, остальные включились в работу. Комитет пока никак не отреагировал. А что по выписке для Ивашутина? Что-нибудь решили по Полякову?
– Передали по назначению, – сказал Машеров. – Убрали всё по его будущим деяниям и оставили только уже совершённые грехи. Ему и этого хватит на несколько расстрелов. Самое паскудное, что сами же и виноваты в его предательстве!
– Вы имеете в виду историю с сыном?
– А что же ещё! Пожалели какие-то четыре сотни долларов, чтобы спасти мальчишку. Он ведь и тогда не предал, хотя мог. Обещали вылечить сына, а он не изменил, заплатив за свою верность его жизнью. Скотство, конечно, хотя Полякова не оправдывает. Ладно, отправили в Москву наши прогнозы?
– Как мы с вами и договаривались, всё отправили с курьером военным бортом. Прогнозы за этот и следующий годы. Пусть пока убеждаются в их правдивости.
– А что по Павлову? Как Брежнев воспринял его смерть?
– По слухам, был очень подавлен. Они ведь дружили, когда работали в Молдавии, да и после.
– Кто у вас следующий?
– Трапезников. Только нужно выждать. Я пока отозвал своих людей из Москвы.
– Как думаешь, когда начнёт меняться будущее? – спросила Люся. – Ты у нас уже давно.
Я принёс с кухни табуретку, и мы сидели за письменным столом в моей комнате и смотрели в окно, за которым гремела и хлестала дождём майская гроза.
– Наверное, оно уже меняется, только пока это мало заметно, – сказал я. – Меня не посвящают в свои дела, но задают вопросы, а по ним тоже можно многое узнать. Наверняка пошла в ход моя идея с прорицателем.
– А для чего это? Разве так уж трудно уличить его во лжи?
– А как уличишь, если всё, что он говорит, сбывается? А выгода очень большая. Что может сделать Машеров, пусть даже с командой? Очень мало. Допустим, ты знаешь, что в семьдесят втором году будет страшная засуха. Много ты сможешь сделать? Или падение Союза-1 с космонавтом на борту. Ты знаешь, когда это произойдёт и причину аварии, но попробуй вмешаться, никому ничего не объясняя. Ещё сложнее действовать за границей. В ноябре следующего года возле Братиславы разобьётся ИЛ-18 компании ТАБСО. Как Машеров преподнесёт это болгарам? А там погибнут все. И таких аварий много. Предотврати их, и выжившие люди начнут менять будущее. Или операции американцев во Вьетнаме. Об этой войне в газетах писали мало. Перечисляли число сбитых самолётов и жертвы в Северном Вьетнаме от американских бомбардировок.
– Соображаю не хуже вас, товарищ майор, – ответил Илья Денисович. – Этот объект – целиком наша инициатива, у него есть своё руководство, утверждённое правительством республики. Обращаясь к вам, мы лишь хотели помочь и поделиться информацией. Хотите принять участие в исследованиях? Пожалуйста! Вы явились сюда без согласования в очень представительном составе, да ещё с претензией на руководство. И куда мне вас девать? У меня в общежитии всего десять свободных мест, а вас больше двадцати и только пять учёных, а остальные – офицеры комитета. Дозвольте спросить, на кой ляд вы там нужны в таком количестве?
– Потише на поворотах, полковник! – сказал первый из собеседников. – Вы обязаны оказывать нам содействие, а вместо этого...
– Я обязан оказывать содействие, а не подчиняться. У меня свое министерство и инструкция, утверждённая правительством Белоруссии. Обращайтесь к Шумилину или к своему Петрову. Но я уверен, что они не отдадут вам объект без санкции Киселёва, а он не сможет это сделать без Машерова. Вам надо было добиться в союзном правительстве переподчинения объекта, а уже потом выдвигать свои требования. Не скажете, для чего эта возня? На объекте работает большой коллектив учёных, дело налажено и прекрасно выполняется. К чему новые люди? Скажу по секрету, что дед Масей, скорее всего, пошлёт вас на... Далеко пошлёт. У него вздорный характер, и работать он согласился только из-за того, что мы с ним старые друзья по партизанскому отряду, да ещё обещали многое сделать для деревни. Всё это уже сделано, и он прекрасно понимает, что назад мы асфальт не заберём. Стоит вам убрать меня, и вся ваша работа накроется. Дед уже в летах и не такой здоровый, каким кажется. Если на него надавите, можете потерять вообще всё. Поэтому единственное, что я могу вам предложить, это отвезти на объект и включить в работу. Только вас слишком много. Десять человек, включая пять учёных, мы поселим в общежитии, ещё человек пять попробую расселить среди местных, а остальных, извините, везти некуда! Можете посовещаться, а потом скажете своё решение. Советую сейчас сходить в нашу столовую, а после обеда поговорим ещё раз.
– Дед, ты чего выкобениваешься? – спросил Масея Дмитрий. – Приехали большие люди из Москвы, а ты их прилюдно материшь! Совсем из ума выжил?
– Как ты разговариваешь с дедом! – разозлился Масей. – Раз послал, значит, было за что! Я знаю, что вы обо мне говорите, но я не лаю на людей без причины!
– И какая причина?
– То, что ты, Митя, давал подписку, не значит, что должен всё знать. Для этого у тебя мало звёздочек на погонах! Скажи лучше, почему Арина не прислала сметаны.
– Вареники она варила. У меня остановились два товарища...
– Дальше можешь не продолжать, – хмуро сказал Масей. – И сметану сожрали. Знал бы, ещё не так послал бы! Сходи к соседям или пошли жену, пусть немного возьмёт. И вареников передайте! С чем она их делала?
– С творогом.
– Тем более! Небось, была бы жива твоя мать, вы кормили бы сначала нас, а потом уже всяких приезжих выблядков!
– Дед, тебе же готовит домработница!
– Да разве она сделает вареники? Или ты хочешь, чтобы я ел городскую сметану? Совсем никакого уважения! И это после того, что я для вас сделал!
На следующее утро я спросил Сергея, не спит ли отец.
– Да нет, уже поднялся, – ответил друг. – А что?
– Загляни в квартиру и предупреди, что он мне нужен. Потом идите в школу, я догоню.
– Здравствуй, – ответил на моё приветствие Пётр Сергеевич. – Срочное дело?
– Даже не знаю, – замялся я. – Не хотел к вам обращаться...
– Но обратился, – сказал он. – Быстро говори, что нужно, и беги в школу, а то опоздаешь.
– Я отдал в редакцию «Молодой Гвардии» рукопись книги. Называется «Волкодав». Ничего такого, чего нельзя было бы напечатать, в ней нет, но она не совсем обычная. С редакцией текст согласовал, а вот цензура, похоже, не хочет пропускать. Не мог бы Пётр Миронович...
– Я понял, – прервал он. – Беги, я думаю, что мы решим твою проблему меньшими силами.
В тот же вечер Сергей передал мне первый рисунок.
– Кнесенка Елень получилась просто блеск! – сказал я. – И всё остальное очень хорошо, кроме Волкодава. Вместо каторжника у тебя вышел участковый инспектор. Сядь на кровать, я попробую сделать набросок.
Я испортил два листа, и лишь на третьем получилось что-то похожее на то лицо, которое когда-то красовалось на обложках моих книг.
– Вот смотри, – показал я эскиз другу. – Попробуй довести этот рисунок до ума, а я съезжу в редакцию и покажу. Если они ни с кем не договорились, заключат договор с тобой.
Утром он отдал прекрасно выполненный рисунок.
– Не знаю, какой из тебя получится следователь, а художник вышел бы замечательный! – похвалил я работу. – Сегодня же смотаюсь в редакцию.
Смотаться не получилось. Среда была четвёртым мая, и нас срочно вызвали на просмотр номеров в Дом офицеров. Мы подготовили две песни. Помимо песни «На всю оставшуюся жизнь», которую руководство Дома офицеров уже слышало, была «Баллада о матери». Когда я проиграл её в первый раз, а Люся спела, наши музыканты были ошеломлены, а в глазах Виктора Калачова стояли слёзы. Точнее, они не стояли, а стекали по щекам. За прошедшие дни они успели подобрать музыку, и мы провели три репетиции. Теперь надо было петь перед комиссией. Сначала мы спели первую песню, а потом я отошёл в сторону, и зазвучала вторая.
– Дома всё ей чудилось кино, всё ждала вот-вот сейчас в окно посреди тревожной тишины постучится сын её с войны.
Люся допела и провела рукой по глазам. Она уже не ревела, как при моём первом исполнении, и горло больше не перехватывало, но слёзы на глазах выступали. Закончилась песня, но члены комиссии молчали.
– Чья это песня? – спросил председатель.
– Его, – ответил Олег Астахов, показывая на меня рукой.
– Спасибо! – сказал он мне. – Спасибо всем. Оба номера приняты.
На следующий день я после уроков пробежался до остановки троллейбуса и поехал в редакцию. К редактору попал в конце рабочего дня.
– Хорошо, что приехал, – сказал Валентин Петрович. – Я хотел завтра позвонить, чтобы обрадовать. После праздника отдаём твою книгу в набор.
– Посмотрите на это, – сказал я, расстегнул портфель и достал рисунок Сергея. – Подойдёт для иллюстрации?
– Талантливо! – оценил он. – И образ хорошо подобран. Чья это работа?
– Мой друг, – ответил я. – Живём рядом и учимся в одном классе. Если подойдёт, он может сделать десятка полтора рисунков, а вы выберете лучшие.
– Пусть работает, – решил редактор. – Только без обид, если что-то отбракуем. И учти, что тираж будет небольшой. Выпустим сто тысяч экземпляров и посмотрим на реакцию. Книга всё-таки необычная. Если всё пойдёт нормально, потом можно допечатать.
Когда вернулся, не стал заходить к Деменковым, позвонил Сергею по телефону и сообщил о договорённости. А на следующий день в школе ждал сюрприз. Валерке дома случайно попалась старая «Комсомольская правда» со статьей Лисы и моей фотографией. Естественно, что он всем об этом раззвонил и притащил газету в класс.
– Человеку будущего ура! – заорал он, как только мы вошли в класс.
– Ура! – нестройно поддержали его остальные.
– Что вы орёте как оглашенные? – поморщилась вошедшая следом за нами классная. – Почему не на местах? Не слышали звонка?
– Ольга Владимировна! – сказал Валерка. – Смотрите, что я откопал!
– Я когда-то читала эту статью, – сказала она, взяв в руки газету. – Только прошло больше года, и я не связала её с тобой.
– И не нужно, – сказал я. – Там описан не я, а пример для подражания.
– А тебе не нужно подражать, – сказала она, сворачивая газету. – Учишься на пятёрки, английский знаешь не хуже вашего учителя, пишешь книги и музыку, поёшь, а теперь выясняется, что ещё и скромник каких поискать. Точно человек будущего. Так, закончили разговоры, все работаем!
На большой перемене ко мне подошёл секретарь комсомольской организации школы.
– Что же ты молчал? – спросил он. – Актив...
– Ни слова больше, Валентин, – ответил я. – Не имею я возможности этим заниматься. От меня отстали даже ребята из ЦК комсомола, а та статья была их работой. На написание книг и песен нужно время, у меня его вечно не хватает, так что вы уж как-нибудь сами.
Он ещё раз попытался меня уговорить, но я отказался наотрез. Для полного счастья мне не хватало только комсомольской работы. Пятницу я перетерпел, а в субботу о старой публикации все дружно забыли.
День Победы встречали у нас. Этот праздник в нашей семье считался самым главным, поэтому и готовились к нему основательно. Ольга позавтракала и убежала к подружке, Сергей праздновал с отцом, поэтому семь человек уместились за одним столом. Как всегда, включили телевизор и принялись есть. Родители произнесли несколько тостов, употребив на четверых полбутылки водки, Таня выпила чуточку вина, а мы обошлись лимонадом.
– Хорошо, что этот праздник наконец-то сделали выходным, – сказала моя мама. – Только с прошлого года нормально отмечаем.
– Может, сходим на площадь Победы? – предложила Надежда. – Погода хорошая.
– Конечно, сходите! – сказала Люся. – Смотрите, весь монумент завален цветами! Только мы с вами не пойдём, нужно готовиться к вечернему выступлению. Мы подготовили ещё одну песню, о которой вы не знаете. Это сюрприз, поэтому вы будете мешать.
– Репетируйте, артисты, – сказал Иван Алексеевич. – Надя, пойдём собираться. Таня, ты с нами?
– Иду, но не с вами, – ответила сестра. – Не будем убирать со стола?
– Пусть всё стоит, – сказала мама. – Придём и ещё посидим. Я только быстро помою тарелки. Выходите на улицу и подождите, мы долго не задержимся.
Минут через пятнадцать все ушли, и мы остались одни.
– Не скажешь, почему мы не пошли вместе со всеми? – спросил я. – Ты так убедительно врала насчёт репетиции...
– Я хочу побыть с тобой, – опустив глаза, сказала Люся. – Сколько можно терпеть!
– А меня решила поставить перед фактом? Мы же с тобой уже обо всём говорили.
– А с тобой только так и нужно, – сказала она, подходя ко мне вплотную. – Слишком ты у меня рассудительный!
Не знаю, чем всё кончилось бы, но очень вовремя пришёл Сергей, который принёс второй рисунок. Я сделал несколько замечаний и исправил ошибки в изображении конской сбруи, после чего начали собираться на улицу.
Приехали за нами за час до концерта. На этот раз мы ждали своего выхода в той комнате, где обычно репетировали. Это было удобней, но концерта мы не слышали.
– Зря вы, ребята, отказались от гимнастёрок, – сказал Олег Астахов.
– Мы и так нормально споём, – ответил я. – А петь «Балладу о матери» в гимнастёрке...
Что можно сказать о выступлении? После исполнения песни «На всю оставшуюся жизнь» нам долго аплодировали, а потом я удалился за кулисы, а они исполнили балладу. Таких аплодисментов я ещё не слышал. Все встали и хлопали, не жалея рук. Ведущий вывел меня обратно на сцену, как автора песни, а я стоял, принимая незаслуженную благодарность людей, и думал о том, что сделаю для Мартынова всё, что смогу, и не возьму у него больше ни одной песни.
Все хотели услышать песню ещё раз, но Люся расплакалась и была не в состоянии петь. Вот не хотел я исполнять «Плот» сейчас...
– Большое спасибо всем вам! – сказал я в микрофон, и шум в зале начал смолкать. – К сожалению, Людмила не сможет сейчас спеть вторично. Если вы не против, вам спою я. Песня называется «Плот» и посвящена создателям песен.
Я спел, мне хорошо аплодировали, но эти аплодисменты не шли ни в какое сравнение с тем, что досталось подруге.
– Запомни этот день, – сказал я ей, когда нас везли домой. – Не каждый профессиональный певец и не каждый год удостаивается таких оваций. Некоторые ждут их всю жизнь.
– Выяснили, кто хотел перехватить управление нашим центром? – спросил Машеров. – Вряд ли председатель Комитета пошёл бы на это по собственной инициативе.
– Я думаю, что это Суслов, – ответил Юркович, – но доказательств пока нет. Мы наращиваем свои возможности в Москве, но это долгое дело. Ясно, что за этим не стоит Брежнев, он действовал бы по-другому.
– И что гости?
– Пятеро вернулись в Москву, остальные включились в работу. Комитет пока никак не отреагировал. А что по выписке для Ивашутина? Что-нибудь решили по Полякову?
– Передали по назначению, – сказал Машеров. – Убрали всё по его будущим деяниям и оставили только уже совершённые грехи. Ему и этого хватит на несколько расстрелов. Самое паскудное, что сами же и виноваты в его предательстве!
– Вы имеете в виду историю с сыном?
– А что же ещё! Пожалели какие-то четыре сотни долларов, чтобы спасти мальчишку. Он ведь и тогда не предал, хотя мог. Обещали вылечить сына, а он не изменил, заплатив за свою верность его жизнью. Скотство, конечно, хотя Полякова не оправдывает. Ладно, отправили в Москву наши прогнозы?
– Как мы с вами и договаривались, всё отправили с курьером военным бортом. Прогнозы за этот и следующий годы. Пусть пока убеждаются в их правдивости.
– А что по Павлову? Как Брежнев воспринял его смерть?
– По слухам, был очень подавлен. Они ведь дружили, когда работали в Молдавии, да и после.
– Кто у вас следующий?
– Трапезников. Только нужно выждать. Я пока отозвал своих людей из Москвы.
Глава 21
– Как думаешь, когда начнёт меняться будущее? – спросила Люся. – Ты у нас уже давно.
Я принёс с кухни табуретку, и мы сидели за письменным столом в моей комнате и смотрели в окно, за которым гремела и хлестала дождём майская гроза.
– Наверное, оно уже меняется, только пока это мало заметно, – сказал я. – Меня не посвящают в свои дела, но задают вопросы, а по ним тоже можно многое узнать. Наверняка пошла в ход моя идея с прорицателем.
– А для чего это? Разве так уж трудно уличить его во лжи?
– А как уличишь, если всё, что он говорит, сбывается? А выгода очень большая. Что может сделать Машеров, пусть даже с командой? Очень мало. Допустим, ты знаешь, что в семьдесят втором году будет страшная засуха. Много ты сможешь сделать? Или падение Союза-1 с космонавтом на борту. Ты знаешь, когда это произойдёт и причину аварии, но попробуй вмешаться, никому ничего не объясняя. Ещё сложнее действовать за границей. В ноябре следующего года возле Братиславы разобьётся ИЛ-18 компании ТАБСО. Как Машеров преподнесёт это болгарам? А там погибнут все. И таких аварий много. Предотврати их, и выжившие люди начнут менять будущее. Или операции американцев во Вьетнаме. Об этой войне в газетах писали мало. Перечисляли число сбитых самолётов и жертвы в Северном Вьетнаме от американских бомбардировок.
