– Уже соскучился? – встретила меня Надежда. – Иди в комнату, дочь сама собралась к тебе бежать.
Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что дочь скоро станет женой. Ничего, рано или поздно это случилось бы, а у неё останется Ольга.
– А я собралась идти к тебе, – сказала Люся. – Учебники надоели, хочется заняться чем-нибудь другим.
– Хочешь в парк? – спросил я.
– Ещё как хочу!
– Тогда собирайся, а я пойду звонить.
Машину ждали у подъезда минут пять.
– Здравствуйте, ребята, – поздоровался шофёр, открывая свою дверцу. – Садитесь на задние сидения.
Рядом с ним сидел спортивного вида парень лет двадцати пяти.
– Как вас зовут? – спросил я. – Нам постоянно с вами ездить, а в прошлый раз не познакомились.
– Виктор, – представился он. – Охрана у вас может меняться. Сегодня со мной Сергей.
Лет ему было за сорок, но если хочет, чтобы называли по имени...
– Куда положить сумки? – спросила Люся.
– Положите на пол, чтобы не мешали. Куда едем?
– Мы хотим погулять в парке, – сказал я. – Надоело сидеть в четырёх стенах. Сами выберите, куда ехать, я плохо знаю Москву.
– Поедем в Тимирязевский парк, – решил он. – И недалеко, и парк хороший. Захлопните хорошо дверцу!
– Мне приказали спросить, нет ли у вас проблем, – сухо сказал наш охранник.
По-моему, он был недоволен поездкой.
– Недовольны тем, что приходится тратить на нас время? – спросил я. – Изливайте недовольство на своё начальство, а не на нас. Я тоже не в восторге от вашей опеки и прекрасно воспользовался бы метро.
– Мне приказали спросить, нет ли у вас просьб, – не отвечая, повторил Сергей. – Если хотите, можете передать через меня.
– У меня только одна просьба, – сказал я. – Передайте своему руководству, а оно пусть отправит выше. Я хочу, чтобы вы сняли прослушку и с моей квартиры, и с квартиры Черзаровых. Не уберёте сами, обращусь на самый верх и найду, как вас отблагодарить.
– Не понимаю, чем ты недоволен, – неприязненно сказал Сергей.
– Не понимаешь, значит, тупой! – рассердился я. – По-твоему, я должен писать кипятком от счастья из-за того, что вы прослушиваете мою спальню? Может, вы и в туалете повесили микрофон, чтобы записывать, как мы пускаем газы? Вот ведь козлы! Поставили микрофоны в квартире и хотят, чтобы я радовался! Вы бы ещё повесили кинокамеры!
– Дать бы тебе по шее... – вздохнул Сергей.
– Размечтался! – зло сказал я. – Давай выйдем из машины и попробуешь. Может, и не получится. Приезжал недавно один из ваших меня проверять, так я его удивил. Синяк на боку точно оставил. Смотри, чтобы и тебе так же не удивиться!
– Ген, успокойся! – попросила Люся. – Сказал, а зачем ругаться? Он, что ли, приказал ставить эти микрофоны?
– Ладно, – сказал я. – Он меня разозлил тем, что считает это нормальным. Понимаешь? Любому человеку будет дико жить в таких условиях. Это всё равно что ходить голым по улице. Не смертельно, но неприятно.
– Всё, спорщики, приехали, – сказал Виктор, останавливая машину возле входа в парк. – Давайте на выход. Я сейчас отъеду и вас догоню.
Мы шли по аллеям отдельно от сопровождения. Виктор с Сергеем держались метрах в двадцати позади нас.
– Не ожидала, что ты будешь так ругаться, – сказала Люся, взяв меня под руку.
Я и сам этого не ожидал. Видимо, сказалась нервотрёпка первых дней пребывания в Москве. Я тогда никому не показал свой страх, хотя Брежнев, кажется, догадался. Я хорошо знал, чем всё может для нас закончится. Если бы не медитации, сорвался бы ещё раньше.
– Немного перенервничал, потому и высказался. Ничего, съедят. Давай тебя развеселю. В три часа ночи стучат в дверь. Мужик смотрит в глазок и видит двух амбалов. «Вам кого?» – спрашивает, а ему отвечают: «Мы из морга». «А у нас никто не умер!» «А у нас план!»
Подруга рассмеялась, и моя ругань была забыта.
– Что было во вчерашней газете, если отец так к ней прилип? – спросила она. – Я хотела посмотреть, но не успела.
– Статья Брежнева, в которой он обосновал необходимость чистки партийного руководства, и постановление о создании механизма такой чистки. Со временем всё может выродиться в ещё одну бюрократическую структуру или заработать на манер мясорубки, перемалывая всех подряд, но если сделают по уму и на постоянной основе, эффект будет большой и долговременный. Это второе постановление, которое появилось по моим материалам.
– А о чём было первое?
– Было постановление правительства СССР о мерах, направленных на сохранение урожая. Наверное, это пошло с подачи Машерова, вряд ли здесь успели бы всё подготовить. Мы теряем больше трети всего, что выращиваем, поэтому это очень важно. Лучше повременить со строительством одной ГЭС и из сэкономленного бетона построить много хранилищ для зерна, овощей и фруктов. Да и в уже имеющихся нужно наводить порядок.
– А было в газетах ещё что-нибудь?
– Я не видел. Но у нас о многом не пишут. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Никто не погиб, и ранения получили только десять человек, но самолёт потеряли. Теперь этого не случится, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного «Союза» с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорели сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь, зря с нами возятся? Если предотвратить аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда – это управление, теперь, похоже, взялись и за него.
– Значит, всё хорошо?
– Всё движется в нужном направлении, но это только первоочередные меры. Экономику нужно реформировать по-настоящему, только не сейчас, а позже. Нынешнее руководство на это неспособно, поэтому оно должно выполнить своё дело и уступить место другому. А потом придётся реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет намного лучше, чем в моей реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Приедем, и начну писать тебе стихи!
На следующий день, в десять утра, нам позвонили.
– Геннадий, через пять минут жди возле подъезда, – услышал я голос Елены. – Люсю с собой не бери.
Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив перед этим куратора.
– Мне звонили, – сказал он. – Спускайся и жди, они сейчас подъедут.
Ждать не пришлось: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».
– Быстро в салон! – выглянула Елена. – Садись назад.
Машина и водитель были другие.
– Куда едем? – спросил я.
– С тобой хотят поговорить, – ответила она. – Не задавай вопросов, скоро всё узнаешь.
Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трёхкомнатную квартиру. В гостиной сидел Суслов.
– Оставьте нас, – сказал он Беловой и обратился ко мне: – Садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был откровенней. Даю слово, что всё, что ты сейчас скажешь, останется без последствий. Мне важно знать.
– Не соврал, – ответил я, – кое о чём умолчал. Зачем вам это слушать? Вы уже не сможете измениться сами и изменить стиль работы.
– Я жду.
– Ну как хотите. Публикаций действительно было мало. В них отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причём часто без причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Были запрещены отдельные театральные постановки и показ фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных... Наша цензура была слишком жёсткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они будут вас любить. Кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодёжи, а он стал Народным артистом! Все слушали его магнитофонные записи, а при вас Владимиру запретили выступать. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел! А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас всё зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам».
– Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?
– Я такого не говорил. Её не убрали и при капитализме. Всё, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.
– А я, значит, перегибал палку?
– Перегибали. В семьдесят третьем году едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором не было ничего попадающего под цензуру. Когда его передавали, у телевизоров сидели все, у кого они были. В дни показа даже падала преступность. Вам не понравилось то, что в фильме не отражён подвиг народа в войне, а он о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.
– У тебя есть какие-нибудь проблемы?
– У кого их нет! – сказал я. – Извините, но я считаю установку микрофонов в наших квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я могу понять, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру – это уже слишком!
– Кто-то перестарался, – сказал он. – Всё уберут. Дальше.
– Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я хочу попросить об одолжении. У неё красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Я хотел бы, чтобы её посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они её возьмут, но Игорь Александрович может что-нибудь посоветовать. У Александрова женщины пока не танцуют, а я не знаю других танцевальных ансамблей.
– Я поговорю с Игорем Александровичем, – пообещал он. – Вам позвонят. Ещё?
– Спасибо, это всё.
– В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясности, постарайся дать ответы.
На следующий день опять позвонила Елена.
– Сестра дома? Скажи, чтобы была готова, сейчас я за ней приеду.
– Собирайся! – сказал я Татьяне. – Сейчас приедет Белова и отвезёт тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щёку, поцелую. Ни пуха ни пера!
Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.
– Успокойся, если будешь мандражировать, не сможешь себя показать.
Я позвонил Черзаровым, и мне открыла Ольга.
– Почему не спрашиваешь, кто звонит? – спросил я. – Откроешь когда-нибудь на свою голову.
– А я тебя чувствую! – заявила она. – Ты не поговоришь, чтобы мне тоже разрешили выйти замуж с шестнадцати?
– Уже есть кандидат? – спросил я, привычно взлохматив ей волосы. – Ты сначала дорасти, а потом поговорим. Где сестра?
– На кухне. Помогает маме готовить.
– А ты почему сачкуешь?
– Мне ещё рано, а ей нужно готовиться к семейной жизни, а то у тебя будет гастрит. Мама говорит, что готовка для жены – это первое дело, потому что все мужчины не дураки поесть.
– Чем занимаетесь? – спросил я, заходя на кухню.
– Повышаю квалификацию, – ответила Люся, обжаривая котлеты.
– До свадьбы полгода, ещё успеешь всё забыть, а у меня большой опыт готовки. И вообще, лучшие кулинары – это мужчины. Рассказать анекдот?
– Ну расскажи, – разрешила Надежда.
– Разговор двух приятелей. «Ой, как вкусно у тебя получилось! Сам готовил?» «Жена помогала». «Да? Умница какая! И как же она тебе помогала?» «Не лезла с советами...»
– Ну тебя с такими анекдотами, – сказала Надежда. – Воспитаешь ленивую жену, потом сам наплачешься. Люсь, отдай сковородку, и маршируйте отсюда.
– Я не обидел мать? – спросил я подругу, когда мы зашли в её комнату. – Она какая-то не такая, как обычно.
– Она не такая с тех пор, как узнала о нашей свадьбе. Для родителей ты и так уже член семьи, иначе она реагировала бы по-другому. Но ей нужно время, чтобы привыкнуть.
– Завтра последний день безделья, – сказал я, – а потом школа.
– Тебе хорошо, девятый класс уже можешь сдать хоть сейчас. Или будешь сдавать сразу за два года?
– Наверное, за два. Похожу с тобой в школу и посмотрю, чтобы никто не обижал. Заодно закончу всё повторять, а потом отчитаюсь. И попрошу, чтобы тебе разрешили сдавать отдельные предметы. Ты умница, поэтому за год получишь аттестат. А в следующем году поступим в институт.
– А куда?
– Если хочешь заняться только пением, то можно поступить в институт на вокал. Я их не знаю, но в Москве должны быть.
– А ты куда хочешь?
– Актёрский факультет ВГИКа. Это не помешает выступать с песнями.
– Я с тобой!
Через три часа приехала Татьяна. Мы в это время сидели с учебниками в моей комнате.
– Как съездила? – спросил я, когда она к нам заглянула.
– Станцевала три танца, – ответила она. – Два сама и один с партнёром. Сказали, что очень хорошо, но они пока никого не берут. По-моему, разговаривала не с самим Моисеевым, потому что он должен быть старше. Уровень у меня до них не дотягивает, но можно было бы поднять. Обещали, что будут иметь в виду, и направили в Центральный дом народного творчества. Там тоже меня посмотрели и приняли на работу.
– На какую работу? – не понял я. – Танцевать?
– Нет, работать с самодеятельностью. Директор сказал, что со временем смогу и танцевать. С выбором ансамбля помогут. Сказали, что прикрепят к кому-нибудь из хореографов, чтобы набирались опыта.
– Понятно, – сказал я, – будешь на подхвате. Тоже неплохо. Всё равно нужно чем-нибудь заняться. А об учёбе всё-таки подумай. Они могут дать рекомендацию. Без образования вечно будешь на вторых ролях.
– Спасибо! – она подошла и поцеловала меня в щёку. – Я подумаю.
На следующий день позвонили за пятнадцать минут до начала линейки. Когда выбежали из подъезда, нас уже ждала машина.
– Привет, – поздоровался Виктор. – Быстро садитесь.
– Здравствуйте, – сказал Сергей. – Аппаратуру вчера убрали. Ваша школа недалеко. Пешком топали бы минут двадцать, а на машине доедем за две. К школе подъезжать не будем.
Школа была в трёх минутах ходьбы от места, где нас высадили. Определили в девятый «Б», которой быстро нашли и пристроились с тыла. Линейка уже началась, поэтому на нас не обратили внимания.
Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что дочь скоро станет женой. Ничего, рано или поздно это случилось бы, а у неё останется Ольга.
– А я собралась идти к тебе, – сказала Люся. – Учебники надоели, хочется заняться чем-нибудь другим.
– Хочешь в парк? – спросил я.
– Ещё как хочу!
– Тогда собирайся, а я пойду звонить.
Машину ждали у подъезда минут пять.
– Здравствуйте, ребята, – поздоровался шофёр, открывая свою дверцу. – Садитесь на задние сидения.
Рядом с ним сидел спортивного вида парень лет двадцати пяти.
– Как вас зовут? – спросил я. – Нам постоянно с вами ездить, а в прошлый раз не познакомились.
– Виктор, – представился он. – Охрана у вас может меняться. Сегодня со мной Сергей.
Лет ему было за сорок, но если хочет, чтобы называли по имени...
– Куда положить сумки? – спросила Люся.
– Положите на пол, чтобы не мешали. Куда едем?
– Мы хотим погулять в парке, – сказал я. – Надоело сидеть в четырёх стенах. Сами выберите, куда ехать, я плохо знаю Москву.
– Поедем в Тимирязевский парк, – решил он. – И недалеко, и парк хороший. Захлопните хорошо дверцу!
– Мне приказали спросить, нет ли у вас проблем, – сухо сказал наш охранник.
По-моему, он был недоволен поездкой.
– Недовольны тем, что приходится тратить на нас время? – спросил я. – Изливайте недовольство на своё начальство, а не на нас. Я тоже не в восторге от вашей опеки и прекрасно воспользовался бы метро.
– Мне приказали спросить, нет ли у вас просьб, – не отвечая, повторил Сергей. – Если хотите, можете передать через меня.
– У меня только одна просьба, – сказал я. – Передайте своему руководству, а оно пусть отправит выше. Я хочу, чтобы вы сняли прослушку и с моей квартиры, и с квартиры Черзаровых. Не уберёте сами, обращусь на самый верх и найду, как вас отблагодарить.
– Не понимаю, чем ты недоволен, – неприязненно сказал Сергей.
– Не понимаешь, значит, тупой! – рассердился я. – По-твоему, я должен писать кипятком от счастья из-за того, что вы прослушиваете мою спальню? Может, вы и в туалете повесили микрофон, чтобы записывать, как мы пускаем газы? Вот ведь козлы! Поставили микрофоны в квартире и хотят, чтобы я радовался! Вы бы ещё повесили кинокамеры!
– Дать бы тебе по шее... – вздохнул Сергей.
– Размечтался! – зло сказал я. – Давай выйдем из машины и попробуешь. Может, и не получится. Приезжал недавно один из ваших меня проверять, так я его удивил. Синяк на боку точно оставил. Смотри, чтобы и тебе так же не удивиться!
– Ген, успокойся! – попросила Люся. – Сказал, а зачем ругаться? Он, что ли, приказал ставить эти микрофоны?
– Ладно, – сказал я. – Он меня разозлил тем, что считает это нормальным. Понимаешь? Любому человеку будет дико жить в таких условиях. Это всё равно что ходить голым по улице. Не смертельно, но неприятно.
– Всё, спорщики, приехали, – сказал Виктор, останавливая машину возле входа в парк. – Давайте на выход. Я сейчас отъеду и вас догоню.
Мы шли по аллеям отдельно от сопровождения. Виктор с Сергеем держались метрах в двадцати позади нас.
– Не ожидала, что ты будешь так ругаться, – сказала Люся, взяв меня под руку.
Я и сам этого не ожидал. Видимо, сказалась нервотрёпка первых дней пребывания в Москве. Я тогда никому не показал свой страх, хотя Брежнев, кажется, догадался. Я хорошо знал, чем всё может для нас закончится. Если бы не медитации, сорвался бы ещё раньше.
– Немного перенервничал, потому и высказался. Ничего, съедят. Давай тебя развеселю. В три часа ночи стучат в дверь. Мужик смотрит в глазок и видит двух амбалов. «Вам кого?» – спрашивает, а ему отвечают: «Мы из морга». «А у нас никто не умер!» «А у нас план!»
Подруга рассмеялась, и моя ругань была забыта.
– Что было во вчерашней газете, если отец так к ней прилип? – спросила она. – Я хотела посмотреть, но не успела.
– Статья Брежнева, в которой он обосновал необходимость чистки партийного руководства, и постановление о создании механизма такой чистки. Со временем всё может выродиться в ещё одну бюрократическую структуру или заработать на манер мясорубки, перемалывая всех подряд, но если сделают по уму и на постоянной основе, эффект будет большой и долговременный. Это второе постановление, которое появилось по моим материалам.
– А о чём было первое?
– Было постановление правительства СССР о мерах, направленных на сохранение урожая. Наверное, это пошло с подачи Машерова, вряд ли здесь успели бы всё подготовить. Мы теряем больше трети всего, что выращиваем, поэтому это очень важно. Лучше повременить со строительством одной ГЭС и из сэкономленного бетона построить много хранилищ для зерна, овощей и фруктов. Да и в уже имеющихся нужно наводить порядок.
– А было в газетах ещё что-нибудь?
– Я не видел. Но у нас о многом не пишут. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Никто не погиб, и ранения получили только десять человек, но самолёт потеряли. Теперь этого не случится, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного «Союза» с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорели сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь, зря с нами возятся? Если предотвратить аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда – это управление, теперь, похоже, взялись и за него.
– Значит, всё хорошо?
– Всё движется в нужном направлении, но это только первоочередные меры. Экономику нужно реформировать по-настоящему, только не сейчас, а позже. Нынешнее руководство на это неспособно, поэтому оно должно выполнить своё дело и уступить место другому. А потом придётся реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет намного лучше, чем в моей реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Приедем, и начну писать тебе стихи!
На следующий день, в десять утра, нам позвонили.
– Геннадий, через пять минут жди возле подъезда, – услышал я голос Елены. – Люсю с собой не бери.
Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив перед этим куратора.
– Мне звонили, – сказал он. – Спускайся и жди, они сейчас подъедут.
Ждать не пришлось: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась «Волга».
– Быстро в салон! – выглянула Елена. – Садись назад.
Машина и водитель были другие.
– Куда едем? – спросил я.
– С тобой хотят поговорить, – ответила она. – Не задавай вопросов, скоро всё узнаешь.
Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трёхкомнатную квартиру. В гостиной сидел Суслов.
– Оставьте нас, – сказал он Беловой и обратился ко мне: – Садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был откровенней. Даю слово, что всё, что ты сейчас скажешь, останется без последствий. Мне важно знать.
– Не соврал, – ответил я, – кое о чём умолчал. Зачем вам это слушать? Вы уже не сможете измениться сами и изменить стиль работы.
– Я жду.
– Ну как хотите. Публикаций действительно было мало. В них отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причём часто без причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Были запрещены отдельные театральные постановки и показ фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных... Наша цензура была слишком жёсткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они будут вас любить. Кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодёжи, а он стал Народным артистом! Все слушали его магнитофонные записи, а при вас Владимиру запретили выступать. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел! А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас всё зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам».
– Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?
– Я такого не говорил. Её не убрали и при капитализме. Всё, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.
– А я, значит, перегибал палку?
– Перегибали. В семьдесят третьем году едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках «Семнадцать мгновений весны». Фильм, в котором не было ничего попадающего под цензуру. Когда его передавали, у телевизоров сидели все, у кого они были. В дни показа даже падала преступность. Вам не понравилось то, что в фильме не отражён подвиг народа в войне, а он о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.
– У тебя есть какие-нибудь проблемы?
– У кого их нет! – сказал я. – Извините, но я считаю установку микрофонов в наших квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я могу понять, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру – это уже слишком!
– Кто-то перестарался, – сказал он. – Всё уберут. Дальше.
– Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я хочу попросить об одолжении. У неё красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Я хотел бы, чтобы её посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они её возьмут, но Игорь Александрович может что-нибудь посоветовать. У Александрова женщины пока не танцуют, а я не знаю других танцевальных ансамблей.
– Я поговорю с Игорем Александровичем, – пообещал он. – Вам позвонят. Ещё?
– Спасибо, это всё.
– В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясности, постарайся дать ответы.
На следующий день опять позвонила Елена.
– Сестра дома? Скажи, чтобы была готова, сейчас я за ней приеду.
– Собирайся! – сказал я Татьяне. – Сейчас приедет Белова и отвезёт тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щёку, поцелую. Ни пуха ни пера!
Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.
– Успокойся, если будешь мандражировать, не сможешь себя показать.
Я позвонил Черзаровым, и мне открыла Ольга.
– Почему не спрашиваешь, кто звонит? – спросил я. – Откроешь когда-нибудь на свою голову.
– А я тебя чувствую! – заявила она. – Ты не поговоришь, чтобы мне тоже разрешили выйти замуж с шестнадцати?
– Уже есть кандидат? – спросил я, привычно взлохматив ей волосы. – Ты сначала дорасти, а потом поговорим. Где сестра?
– На кухне. Помогает маме готовить.
– А ты почему сачкуешь?
– Мне ещё рано, а ей нужно готовиться к семейной жизни, а то у тебя будет гастрит. Мама говорит, что готовка для жены – это первое дело, потому что все мужчины не дураки поесть.
– Чем занимаетесь? – спросил я, заходя на кухню.
– Повышаю квалификацию, – ответила Люся, обжаривая котлеты.
– До свадьбы полгода, ещё успеешь всё забыть, а у меня большой опыт готовки. И вообще, лучшие кулинары – это мужчины. Рассказать анекдот?
– Ну расскажи, – разрешила Надежда.
– Разговор двух приятелей. «Ой, как вкусно у тебя получилось! Сам готовил?» «Жена помогала». «Да? Умница какая! И как же она тебе помогала?» «Не лезла с советами...»
– Ну тебя с такими анекдотами, – сказала Надежда. – Воспитаешь ленивую жену, потом сам наплачешься. Люсь, отдай сковородку, и маршируйте отсюда.
– Я не обидел мать? – спросил я подругу, когда мы зашли в её комнату. – Она какая-то не такая, как обычно.
– Она не такая с тех пор, как узнала о нашей свадьбе. Для родителей ты и так уже член семьи, иначе она реагировала бы по-другому. Но ей нужно время, чтобы привыкнуть.
– Завтра последний день безделья, – сказал я, – а потом школа.
– Тебе хорошо, девятый класс уже можешь сдать хоть сейчас. Или будешь сдавать сразу за два года?
– Наверное, за два. Похожу с тобой в школу и посмотрю, чтобы никто не обижал. Заодно закончу всё повторять, а потом отчитаюсь. И попрошу, чтобы тебе разрешили сдавать отдельные предметы. Ты умница, поэтому за год получишь аттестат. А в следующем году поступим в институт.
– А куда?
– Если хочешь заняться только пением, то можно поступить в институт на вокал. Я их не знаю, но в Москве должны быть.
– А ты куда хочешь?
– Актёрский факультет ВГИКа. Это не помешает выступать с песнями.
– Я с тобой!
Через три часа приехала Татьяна. Мы в это время сидели с учебниками в моей комнате.
– Как съездила? – спросил я, когда она к нам заглянула.
– Станцевала три танца, – ответила она. – Два сама и один с партнёром. Сказали, что очень хорошо, но они пока никого не берут. По-моему, разговаривала не с самим Моисеевым, потому что он должен быть старше. Уровень у меня до них не дотягивает, но можно было бы поднять. Обещали, что будут иметь в виду, и направили в Центральный дом народного творчества. Там тоже меня посмотрели и приняли на работу.
– На какую работу? – не понял я. – Танцевать?
– Нет, работать с самодеятельностью. Директор сказал, что со временем смогу и танцевать. С выбором ансамбля помогут. Сказали, что прикрепят к кому-нибудь из хореографов, чтобы набирались опыта.
– Понятно, – сказал я, – будешь на подхвате. Тоже неплохо. Всё равно нужно чем-нибудь заняться. А об учёбе всё-таки подумай. Они могут дать рекомендацию. Без образования вечно будешь на вторых ролях.
– Спасибо! – она подошла и поцеловала меня в щёку. – Я подумаю.
На следующий день позвонили за пятнадцать минут до начала линейки. Когда выбежали из подъезда, нас уже ждала машина.
– Привет, – поздоровался Виктор. – Быстро садитесь.
– Здравствуйте, – сказал Сергей. – Аппаратуру вчера убрали. Ваша школа недалеко. Пешком топали бы минут двадцать, а на машине доедем за две. К школе подъезжать не будем.
Школа была в трёх минутах ходьбы от места, где нас высадили. Определили в девятый «Б», которой быстро нашли и пристроились с тыла. Линейка уже началась, поэтому на нас не обратили внимания.
