Ты во всём, любовь моя: в бездонной синеве неба, в зелени деревьев и трав, в дыхании ветра, в шорохе и трепетанье листвы, в плеске волн, в широкой глади Залива, в суровости гранитных скал, во влажности тёплой земли, в голосах птиц, в летнем дожде, в золоте осеннего листопада, в первом снеге, в тишине сочельника, в рождественских гимнах, в радости пасхального обновления – ты для меня во всём этом.
В день Светлой Пасхи прими в подарок эту историю
Воды Генисаретского озера были синими, как небо. А песок на берегу мелким и светлым.
Босые ноги глубоко погружались в него и шаги становились бесшумными.
Сын плотника Иосифа приходил на берег каждый день, садился на камень и чертил на песке знаки. Но ветер быстро стирал письмена.
Юноша не заботился о том, что слова, запечатленные на песке, пропадают – они оставались в памяти и всегда можно было повторить их.
Он любил это место. Здесь голос, знакомый с детства, Голос его Небесного Отца ласково говорил с ним. Юноша знал, что должен сохранить в памяти каждое слово, чтобы потом, когда придёт время, открыть истину многим. Знал он так же и о цене, которую придётся заплатить, чтобы многие уверовали и были спасены. Но сейчас он не думал о грядущих испытаниях. Озеро лежало перед ним, словно наполненная до краев чаша жизни. А солнце дарило водам сияние.
Юношу отвлек шум, возбужденные голоса приближались, в общем гомоне уже можно было различить знакомые – особенно один. Это горшечник из соседней деревни кричал тонко и визгливо.
- Камнями побить её!
- Это будет по закону, - вторил ему кузнец.
- Побить! Побить! – подхватывали остальные.
Сын плотника уже видел их, в цветущих кустах замелькали полосатые одежды.
Крики сбили его с мысли. Юноша нахмурился и наклонился к письменам на песке, но так и не смог сосредоточиться, его односельчане высыпали из рощи на берег.
Тут были почти все мужчины Назарета. Разгоряченные бегом с потными блестящими лицами и похотливым блеском в глазах. Те, что постарше запыхались от быстрого бега и отдувались, с толстого горшечника пот катил градом.
К своему неудовольствию сын Иосифа заметил среди них и своих друзей, тех, кто называл его Учителем. На его вопросительный взгляд все они ответили молчанием, отворачивались, отводили глаза…
- А пусть скажет! - взвизгнул по поросячьи горшечник, указывая пальцем на сына плотника, - Пусть скажет, раз он всё знает! Мы слышали Иешуа в детстве толковал в храме священные книги. Пусть скажет! Покажите ему…
Толпа заволновалась, из задних рядов, прямо под ноги сыну Иосифа вытолкнули молодую женщину. Растрёпанную с потёками слёз на щеках, в разорванной одежде, которая едва прикрывала наготу.
Стало понятно, отчего так блестели глаза мужчин. Тело женщины, даже в синяках и ссадинах, оставалось прекрасным. Красивые сильные ноги, бёдра с плавными изгибами, подобные греческой амфоре, округлые плечи, на правом туника висела клочьями и открывала глубокую свежую царапину. На смуглой золотистой коже этот след казался столь неуместен… Юные упругие груди с маленькими сосками были хорошо видны в разорванный ворот туники.
Женщина не пыталась спрятаться от бесстыжих глаз. Она уже пережила позор и боль побоев и хотела лишь одного – чтобы всё поскорее закончилось.
Мужчины заулюлюкали, послышались угрозы и грязные ругательства. Она не двигалась. Чёрные, как смоль кудри рассыпались по напряженной спине и песку, закрыли письмена.
Тот, к кому её привели, сейчас тоже ударит. Женщина скрючилась, замерла в ожидании. Она не плакала, только дрожала. Тело её трясло, как в лихорадке. Она устала ждать…
Сын плотника поднял голову, посмотрел на своих друзей.
- Что вы здесь делаете? - спросил он.
Голос прозвучал тихо, но строго, его услышали все. Прекратили сквернословить. Примолкли.
- Что вы здесь делаете? – повторил он свой вопрос.
- Мы…пришли со всеми, равви, потому, что хотим знать что ты скажешь, - ответил Фома, самый старший из них.
- Покажи мне руки, Фома
Тот повиновался и медленно протянул руки вперёд. До этого одну он прятал за спиной – в ней оказался большой острый камень.
- Зачем тебе этот камень? - продолжал расспросы сын плотника, - он поможет понять мои слова?
- Это Рахиль, дочь Симона, - вмешался горшечник, - она была в услужении в доме Бена. Все доверяли ей!
- Она что-то украла? – перебил Иешуа.
- Нет, но она осквернила этот дом! Она посмела возлечь с хозяином, они скрывали это, но я, - горшечник мерзко захихикал, - я выследил… да… я видел их в роще, и в доме… По закону наших отцов её надо побить камнями.
- А где же Бен? - пропустив слова горшечника про законы мимо ушей, спросил Иешуа, - пусть выйдет вперёд…
Мужчины стали переглядываться, но никто не вышел.
- Что же, Фома, брось камень, - приказал сын плотника.
- В неё? – глаза Фомы удивленно раскрылись - он не ожидал таких слов от учителя.
- Да. Если ты чище её, если безгрешен настолько, чтобы судить – брось камень. Ведь за этим ты шел сюда, а не слушать мои слова? Ты хотел увидеть её боль, как и все они. Брось же камень!
- Я… не могу, - пробормотал Фома и опустил голову. Ему трудно было смотреть в глаза учителю. Фома подошел к Рахили, медленно наклонился, положил свой камень рядом с женщиной, потом резко выпрямился и, ничего не сказав более, растолкал толпу, выбрался на тропинку и быстро зашагал к деревне.
- А вы что стоите, - обратился к остальным сын Иешуа повышая голос, и от этого показалось, что слова его подобны грому возмездия, - кто без греха - пусть бросит в неё камень!
Мужчины было загомонили, подталкивая друг друга локтями.
- А что? И брошу, и брошу! – начал горшечник.
- Да заткнись ты, - раздался возмущенный голос из толпы, - сам делал то же со своей племянницей, а потом выгнал сироту из дома. После этого всё смолкло. Люди стояли и смотрели на женщину, которая всё лежала перед сыном плотника. Словно пелена спала с их глаз и они увидели собственный грех. Тяжелыми показались камни, что принесли они в руках и каждый камень давил на сердце.
Высоко в небе с резкими криками носились стрижи, тревожно шелестели листья в роще, плескались у берега волны. По озеру шла крупная рябь.
У самой кромки воды, помахивая длинным хвостиком и, время от времени тонко попискивая, бежала трясогузка. Вот она испугалась чего-то и перелетела от воды на кучу камней, сложенных горкой у головы Рахили.
Птичка доверчиво смотрела на людей. Женщина не двигалась, а к сыну Иосифа привыкли все здешние птицы - он почти каждый день приходил на берег и подолгу сидел на этом камне. Иногда оставлял крошки хлеба или зёрна чечевицы.
Только когда человек сделал резкое движение, трясогузка вспорхнула с камней, мелькнула пёстрыми крыльями, вернулась к воде и опять побежала по мокрому песку.
Сын плотника снял широкий шерстяной плащ и набросил на женщину. Он видел, как плечи её под грубой домотканой материей задёргались и услышал приглушенные рыдания.
- Они ушли, никого нет, чтобы бросить в тебя камень, Рахиль. Что ты плачешь?
- Почему ты защитил меня? - с трудом произнесла она сквозь слёзы.
- Когда-то так же хотели побить камнями мою мать…
- Что же мне делать теперь?
Рахиль приподнялась и жадно всмотрелась в его лицо, искала ответ в глазах Иешуа, - все обвиняют меня… и я сама знаю что виновата. Но…
- Но ты любишь его.
- Да! Да! Люблю его больше жизни… что мне эти камни, я не боялась смерти, только позора, который пал бы на его голову и его горя… он несчастлив из-за меня.
- Откуда ты знаешь? – улыбнулся вдруг сын плотника так ясно и светло, что её сердце перестало ныть и болеть, - Может быть он счастлив именно потому, что узнал тебя. Почему же он не пришел защитить тебя?
- Я…я умолила его не ходить! Они бы забили нас обоих…
Иешуа промолчал. Он подумал о своём отце. О том человеке, которого он называл так здесь. О его страданиях. Иосиф был не стар, но волосы его давно поседели, а лицо избороздили морщины. Немало пришлось ему пережить, когда Мариам, предназначенная ему в жены, оказалась не чиста и понесла во чреве ещё до свадьбы. Но он не прогнал её. Принял такую и признал младенца своим…
- Скажи мне, ведь ты безгрешен, я знаю! Ты обвиняешь меня? Да?
Она простёрлась на песке и припала щекой к ногам юноши. Мягкие волосы коснулись его босых пальцев.
Иешуа положил руку на голову Рахили и тихо произнёс.
- Никто не может судить тебя, даже я – запомни это. Любовь может осудить только любовь. Такая же, какую узнала ты, любовь, готовая принести себя жертву, любовь … он взглянул на небо и замолчал надолго, потом вздохнул и закончил, - просто любовь. Только у неё есть право судить – а у людей нет, ибо любовь от Бога, а между людьми нет безгрешных. Вставай, идём со мной, я отведу тебя домой. Только прежде умойся...
Сын Иосифа наклонился, взял Рахиль под локти и поднял. Его руки были сильными, но не грубыми, а голос тихим и взгляд кротким, но сиял в нем огонь такой великой силы, что казалось - способен испепелить.
Они подошли к воде. Генисаретское озеро волновалось всё больше, уже не рябь, а настоящие волны ходили по нему.
Сын Иосифа и Рахиль зашли в воду по колено и он стал смывать грязь и слёзы с её лица. Зачерпывая поду пригоршнями, он умывал её как ребёнка. Она стояла покорно, полностью отдаваясь его воле.
И вот вся грязь сомнений, обид, отчаяния смылась с её души, как слёзы и кровь смылись с лица - остался только свет Любви.
Когда они вышли на берег ветер ещё больше усилился.
- Мне теперь нельзя возвращаться в деревню, - прошептала Рахиль.
Сын Иосифа дотронулся до её щеки.
- Пойдём, я провожу тебя к Бену. Он хороший человек. Просто у каждого своя чаша…твой ребёнок станет его наследником, Рахиль.
Она снова хотела упасть к его ногам, но он не позволил.
- Любовь не поклоняется любви. Сегодня я защитил тебя – завтра ты скроешь меня в своём сердце. И так я пребуду в тебе до скончания века, пока жив этот мир.
Иешуа бросил взгляд на озеро - у горизонта собирались тёмные тучи, а на берегу тонкие деревца клонились под порывами холодного ветра.
- Идём, скоро будет дождь, - сказал он и плотнее запахнул на её груди плащ.
В день Светлой Пасхи прими в подарок эту историю
***
Воды Генисаретского озера были синими, как небо. А песок на берегу мелким и светлым.
Босые ноги глубоко погружались в него и шаги становились бесшумными.
Сын плотника Иосифа приходил на берег каждый день, садился на камень и чертил на песке знаки. Но ветер быстро стирал письмена.
Юноша не заботился о том, что слова, запечатленные на песке, пропадают – они оставались в памяти и всегда можно было повторить их.
Он любил это место. Здесь голос, знакомый с детства, Голос его Небесного Отца ласково говорил с ним. Юноша знал, что должен сохранить в памяти каждое слово, чтобы потом, когда придёт время, открыть истину многим. Знал он так же и о цене, которую придётся заплатить, чтобы многие уверовали и были спасены. Но сейчас он не думал о грядущих испытаниях. Озеро лежало перед ним, словно наполненная до краев чаша жизни. А солнце дарило водам сияние.
Юношу отвлек шум, возбужденные голоса приближались, в общем гомоне уже можно было различить знакомые – особенно один. Это горшечник из соседней деревни кричал тонко и визгливо.
- Камнями побить её!
- Это будет по закону, - вторил ему кузнец.
- Побить! Побить! – подхватывали остальные.
Сын плотника уже видел их, в цветущих кустах замелькали полосатые одежды.
Крики сбили его с мысли. Юноша нахмурился и наклонился к письменам на песке, но так и не смог сосредоточиться, его односельчане высыпали из рощи на берег.
Тут были почти все мужчины Назарета. Разгоряченные бегом с потными блестящими лицами и похотливым блеском в глазах. Те, что постарше запыхались от быстрого бега и отдувались, с толстого горшечника пот катил градом.
К своему неудовольствию сын Иосифа заметил среди них и своих друзей, тех, кто называл его Учителем. На его вопросительный взгляд все они ответили молчанием, отворачивались, отводили глаза…
- А пусть скажет! - взвизгнул по поросячьи горшечник, указывая пальцем на сына плотника, - Пусть скажет, раз он всё знает! Мы слышали Иешуа в детстве толковал в храме священные книги. Пусть скажет! Покажите ему…
Толпа заволновалась, из задних рядов, прямо под ноги сыну Иосифа вытолкнули молодую женщину. Растрёпанную с потёками слёз на щеках, в разорванной одежде, которая едва прикрывала наготу.
Стало понятно, отчего так блестели глаза мужчин. Тело женщины, даже в синяках и ссадинах, оставалось прекрасным. Красивые сильные ноги, бёдра с плавными изгибами, подобные греческой амфоре, округлые плечи, на правом туника висела клочьями и открывала глубокую свежую царапину. На смуглой золотистой коже этот след казался столь неуместен… Юные упругие груди с маленькими сосками были хорошо видны в разорванный ворот туники.
Женщина не пыталась спрятаться от бесстыжих глаз. Она уже пережила позор и боль побоев и хотела лишь одного – чтобы всё поскорее закончилось.
Мужчины заулюлюкали, послышались угрозы и грязные ругательства. Она не двигалась. Чёрные, как смоль кудри рассыпались по напряженной спине и песку, закрыли письмена.
Тот, к кому её привели, сейчас тоже ударит. Женщина скрючилась, замерла в ожидании. Она не плакала, только дрожала. Тело её трясло, как в лихорадке. Она устала ждать…
Сын плотника поднял голову, посмотрел на своих друзей.
- Что вы здесь делаете? - спросил он.
Голос прозвучал тихо, но строго, его услышали все. Прекратили сквернословить. Примолкли.
- Что вы здесь делаете? – повторил он свой вопрос.
- Мы…пришли со всеми, равви, потому, что хотим знать что ты скажешь, - ответил Фома, самый старший из них.
- Покажи мне руки, Фома
Тот повиновался и медленно протянул руки вперёд. До этого одну он прятал за спиной – в ней оказался большой острый камень.
- Зачем тебе этот камень? - продолжал расспросы сын плотника, - он поможет понять мои слова?
- Это Рахиль, дочь Симона, - вмешался горшечник, - она была в услужении в доме Бена. Все доверяли ей!
- Она что-то украла? – перебил Иешуа.
- Нет, но она осквернила этот дом! Она посмела возлечь с хозяином, они скрывали это, но я, - горшечник мерзко захихикал, - я выследил… да… я видел их в роще, и в доме… По закону наших отцов её надо побить камнями.
- А где же Бен? - пропустив слова горшечника про законы мимо ушей, спросил Иешуа, - пусть выйдет вперёд…
Мужчины стали переглядываться, но никто не вышел.
- Что же, Фома, брось камень, - приказал сын плотника.
- В неё? – глаза Фомы удивленно раскрылись - он не ожидал таких слов от учителя.
- Да. Если ты чище её, если безгрешен настолько, чтобы судить – брось камень. Ведь за этим ты шел сюда, а не слушать мои слова? Ты хотел увидеть её боль, как и все они. Брось же камень!
- Я… не могу, - пробормотал Фома и опустил голову. Ему трудно было смотреть в глаза учителю. Фома подошел к Рахили, медленно наклонился, положил свой камень рядом с женщиной, потом резко выпрямился и, ничего не сказав более, растолкал толпу, выбрался на тропинку и быстро зашагал к деревне.
- А вы что стоите, - обратился к остальным сын Иешуа повышая голос, и от этого показалось, что слова его подобны грому возмездия, - кто без греха - пусть бросит в неё камень!
Мужчины было загомонили, подталкивая друг друга локтями.
- А что? И брошу, и брошу! – начал горшечник.
- Да заткнись ты, - раздался возмущенный голос из толпы, - сам делал то же со своей племянницей, а потом выгнал сироту из дома. После этого всё смолкло. Люди стояли и смотрели на женщину, которая всё лежала перед сыном плотника. Словно пелена спала с их глаз и они увидели собственный грех. Тяжелыми показались камни, что принесли они в руках и каждый камень давил на сердце.
Высоко в небе с резкими криками носились стрижи, тревожно шелестели листья в роще, плескались у берега волны. По озеру шла крупная рябь.
У самой кромки воды, помахивая длинным хвостиком и, время от времени тонко попискивая, бежала трясогузка. Вот она испугалась чего-то и перелетела от воды на кучу камней, сложенных горкой у головы Рахили.
Птичка доверчиво смотрела на людей. Женщина не двигалась, а к сыну Иосифа привыкли все здешние птицы - он почти каждый день приходил на берег и подолгу сидел на этом камне. Иногда оставлял крошки хлеба или зёрна чечевицы.
Только когда человек сделал резкое движение, трясогузка вспорхнула с камней, мелькнула пёстрыми крыльями, вернулась к воде и опять побежала по мокрому песку.
Сын плотника снял широкий шерстяной плащ и набросил на женщину. Он видел, как плечи её под грубой домотканой материей задёргались и услышал приглушенные рыдания.
- Они ушли, никого нет, чтобы бросить в тебя камень, Рахиль. Что ты плачешь?
- Почему ты защитил меня? - с трудом произнесла она сквозь слёзы.
- Когда-то так же хотели побить камнями мою мать…
- Что же мне делать теперь?
Рахиль приподнялась и жадно всмотрелась в его лицо, искала ответ в глазах Иешуа, - все обвиняют меня… и я сама знаю что виновата. Но…
- Но ты любишь его.
- Да! Да! Люблю его больше жизни… что мне эти камни, я не боялась смерти, только позора, который пал бы на его голову и его горя… он несчастлив из-за меня.
- Откуда ты знаешь? – улыбнулся вдруг сын плотника так ясно и светло, что её сердце перестало ныть и болеть, - Может быть он счастлив именно потому, что узнал тебя. Почему же он не пришел защитить тебя?
- Я…я умолила его не ходить! Они бы забили нас обоих…
Иешуа промолчал. Он подумал о своём отце. О том человеке, которого он называл так здесь. О его страданиях. Иосиф был не стар, но волосы его давно поседели, а лицо избороздили морщины. Немало пришлось ему пережить, когда Мариам, предназначенная ему в жены, оказалась не чиста и понесла во чреве ещё до свадьбы. Но он не прогнал её. Принял такую и признал младенца своим…
- Скажи мне, ведь ты безгрешен, я знаю! Ты обвиняешь меня? Да?
Она простёрлась на песке и припала щекой к ногам юноши. Мягкие волосы коснулись его босых пальцев.
Иешуа положил руку на голову Рахили и тихо произнёс.
- Никто не может судить тебя, даже я – запомни это. Любовь может осудить только любовь. Такая же, какую узнала ты, любовь, готовая принести себя жертву, любовь … он взглянул на небо и замолчал надолго, потом вздохнул и закончил, - просто любовь. Только у неё есть право судить – а у людей нет, ибо любовь от Бога, а между людьми нет безгрешных. Вставай, идём со мной, я отведу тебя домой. Только прежде умойся...
Сын Иосифа наклонился, взял Рахиль под локти и поднял. Его руки были сильными, но не грубыми, а голос тихим и взгляд кротким, но сиял в нем огонь такой великой силы, что казалось - способен испепелить.
Они подошли к воде. Генисаретское озеро волновалось всё больше, уже не рябь, а настоящие волны ходили по нему.
Сын Иосифа и Рахиль зашли в воду по колено и он стал смывать грязь и слёзы с её лица. Зачерпывая поду пригоршнями, он умывал её как ребёнка. Она стояла покорно, полностью отдаваясь его воле.
И вот вся грязь сомнений, обид, отчаяния смылась с её души, как слёзы и кровь смылись с лица - остался только свет Любви.
Когда они вышли на берег ветер ещё больше усилился.
- Мне теперь нельзя возвращаться в деревню, - прошептала Рахиль.
Сын Иосифа дотронулся до её щеки.
- Пойдём, я провожу тебя к Бену. Он хороший человек. Просто у каждого своя чаша…твой ребёнок станет его наследником, Рахиль.
Она снова хотела упасть к его ногам, но он не позволил.
- Любовь не поклоняется любви. Сегодня я защитил тебя – завтра ты скроешь меня в своём сердце. И так я пребуду в тебе до скончания века, пока жив этот мир.
Иешуа бросил взгляд на озеро - у горизонта собирались тёмные тучи, а на берегу тонкие деревца клонились под порывами холодного ветра.
- Идём, скоро будет дождь, - сказал он и плотнее запахнул на её груди плащ.
