Изабелла Кроткова
Дар Господень
Игорь Семёнович Качанов, врач третьей детской больницы, возвращался домой после напряжённой смены. По тропке, ведущей к небольшому, затерянному в отцветающей зелени дому, он подошёл к низенькой калитке и уже собирался открыть её, когда неожиданно услышал шорох – неподалёку кто-то завозился в траве.
Врач остановился и прислушался. Шумное, хриплое дыхание донеслось до его слуха.
– Кто там?..
Шурша листвой, сияющей под ногами, как тёмное золото, он прошёл несколько метров вдоль забора и увидел лежащего бродягу – всклокоченного, небритого, в давно не стиранной одежде. Голова его нелепо откинулась набок, на щеке засохли пятна грязи. Наклонившись над ним, Игорь Семёнович сразу ощутил характерный запах перегара. Мужчине было около сорока пяти лет, и он был мертвецки пьян. Однако вместо того чтобы брезгливо отойти, врач пристально вгляделся в валявшуюся на земле фигуру. Присев на корточки, он расстегнул пуговицы на задранной рубахе, мягко ощупал живот, грудь, сжал запястье, улавливая пульс… Потом выпрямился и постоял, о чём-то сосредоточенно раздумывая. Огляделся по сторонам. Вокруг было безмолвно и пусто, улица в этот сумеречный час казалась вымершей. Решительно ухватив нежданного гостя за подмышки, Игорь Семёнович затащил его в сад и тихо прикрыл за собой калитку. Отдышавшись, взвалил храпящую ношу на плечо, занёс на террасу и аккуратно опустил на кушетку. Там ещё раз внимательно осмотрел, ощупал уверенными опытными руками. Да, подойдёт. В этом нет никаких сомнений.
Достав из кармана сотовый, Качанов набрал номер жены – медсестры того же отделения, где трудился сам. Сегодня она осталась на ночное дежурство.
– Тоня, ты сейчас одна? С тобой рядом никого? – спросил он взволнованно. – Мне нужно сказать что-то важное.
– Никого, – отозвался женский голос. – Но могут войти. Если ты о…
Игорь Семёнович понизил интонацию.
– Да. Об этом. Как стемнеет, привези сюда одного пациента… – Он прикрыл трубку рукой, хотя кроме бродяги, лежащего на кушетке, поблизости никого не было. – Мальчик из седьмой палаты, вчера поступил. Виталик, кажется.
– Колотков? – так же негромко уточнила Тоня.
– Точно, Колотков. Шесть лет, диагноз…
– Да-да, я помню. Появился донор для пересадки? – Последнюю фразу Антонина произнесла шёпотом.
Игорь Семёнович бросил профессиональный взгляд на мужчину, храпящего с открытым ртом.
– Похоже, да. Не задерживайся и соблюдай осторожность.
– Скоро буду, – коротко ответила жена.
В тот же день и час на другом конце города, на лавочке в заросшем ивами уголке городского сада сидели два неприметных человека. Один был худой, но жилистый, в кепке, майке и серых широких штанах с глубокими карманами. Закинув ногу на ногу, он с аппетитом поглощал жёлтый медовый банан.
– Пора подвести итоги месяца, Иезеум, – начал разговор второй, высокий, плотный, одетый в тёмный костюм, с бутылкой пепси в руке.
Щуплый Иезеум облизнул губы и не спеша очистил от кожуры ароматный фрукт.
– Ну что, Донован, – начал он, откусив очередной кусочек, – я потрудился неплохо.
– А кто у тебя, художник?
– Художник, – кивнул Иезеум. – Я давно не встречал таких, очень редкий талант! Надеюсь, моё усердие Хозяин оплатит дорого… И вот что закономерно: бездарные мазилы себя гениями мнят, а этот – нет, скромный, какой-то безропотный, хотя обставит этих «гениев» на сто очков… Про таких говорят «не от мира сего». Его пока нигде не признали. Но близился тот час, когда вынуждены были бы признать. Я вмешался очень вовремя! – Он ухмыльнулся. – Теперь, благодаря моим стараниям, он будет творить всё реже и реже, всё меньше и меньше…
– Конкретно, – потребовал Донован.
– В понедельник на рынке я прикинулся настоящим красавцем – высоким, косая сажень в плечах – ну, бабы это любят…
– Короче. – Донован не любил лирических отступлений. Он сузил и без того небольшие глазки и впился ими в собеседника. Заломив кепку за ухо, тот продолжил:
– Короче, подцепил в рыбном ряду его жену, помог донести сумки, начал выпытывать, осторожно, ласково, мешая в равных пропорциях негодование и сочувствие. Как, мол, такой красавице муж разрешает таскать тяжести… Вон какие женщины, не ей чета – а все с машинами да с заботливыми мужьями, да и с детками… Она сначала не поддавалась на провокации: не поддакивала, не жаловалась – в общем, стойко держалась! Открылась уже, когда я оттоптал все больные мозоли. Она нервная – с непризнанными гениями жить непросто! Глаза постоянно на мокром месте…
– Соблазнил в этот же день?
– Да, а что тянуть-то? Поначалу она всё рвалась к своему художнику, слегка всплакнула… Но было промозгло, мы зашли в полупустое кафе, выпили вина. Когда она отлучилась в дамскую комнату, я добавил в её бокал немного порошка №1. Конечно, не очень чистая победа… Но главное, что в итоге она оказалась в номере «Легенды» со мной…
– Так.
– Тем временем я подослал к художнику одну «хорошую женщину» – из тех доброжелателей, с которыми и врагов не надо. Она ему всё рассказала, где и с кем видела – он помчался в гостиницу и застукал нас.
– Чудесно! – улыбнулся Донован.
– Ну, а дальше вообще проще пареной репы... – заявил Иезеум хвастливо. – В тот же вечер возле подъезда я подсунул ему старого друга, которого он не видел лет десять, а за углом за неделю до этого открыл новый бар. Они, стало быть, посидели, выпили… Назавтра договорились встретиться ещё. Утром в магазине я подложил ему в корзинку буклет со скидками на алкоголь, а позже запихал в почтовый ящик газету о пользе коньяка, сухого вина и натуральных бальзамов на спирту. Процесс долгий, но конец один – подохнет где-нибудь под забором…
– Кто ещё?
– Подающий надежды юный фигурист, паренёк двенадцати лет. Лёгкий, порывистый – иногда кажется, будто за спиной у него крылья… Гибкий, как змея, и вертлявый, как вьюн! Не мудрствуя лукаво, я устроил в ту же секцию сына спонсора спортивной школы. И, по логике вещей, побеждать должен именно он. Парню это уже доходчиво объяснили серьёзные люди, и скоро он не выдержит и уйдёт из секции. А другой в городе нет.
Донован хохотнул, а Иезеум продолжил:
– На городском состязании у меня руки чесались подставить мальчишке невидимую подножку, чтобы он шлёпнулся на ровном месте! Но уж больно он был прекрасен, и я захотел досмотреть до конца. Однако придумал кое-что получше: наш мальчуган откатал просто гениально, а победил-таки сын спонсора. Он, кстати, довольно крепкий середнячок – но, увы, талантом там и не пахнет… Без меня не видать бы ему победы! А я расстарался вовсю. Накануне конкурсных выступлений одного неподкупного судью уложил с гриппом, а вместо него посадил продажного, у того-то здоровье железное! Его баллов вполне хватило, и в итоге бесталанного сынка отобрали на областные соревнования. А наш пацан был просто раздавлен, мне даже жаль его стало…
При этих словах Донован недобро зыркнул на Иезеума, и тот сразу поправился:
– Ну, буквально на секундочку, не больше… В тяжёлый момент я послал поддержку в лице соседа-хулигана, он всего на два года старше, но уже прошёл огни и воды. Новый приятель успокоил бедолагу-фигуриста, посоветовал выкинуть коньки в мусорный контейнер и предложил выпить пива. Пива пацан с горя выпил, а коньки пока не выкинул. Но к тому уже идёт, он их выкинет если не через полтора месяца, так через два. До этого я должен устроить дома у мальчишки крупный скандал родителей, чтобы им стало не до него, а в секции создать ещё более невыносимую обстановку. На днях дружок за задушевным разговором снова предложит пареньку пивка, а то и чего-нибудь покрепче. Ситуацию в будущем просматриваю как благоприятную.
– Превосходно! – Донован похлопал в ладоши. – А у меня одинокая женщина, писательница. Строчит и строчит свои романы, как из пулемёта, фантазия просто неуёмная, наделил же Бог… Уже начала печататься, а лет через десять – я немного заглянул в будущее – должна была стать – как это?.. – Он наморщил лоб. – А, вот: живым классиком!
Донован жутковато улыбнулся. Даже Иезеум, давно привыкший к этой страшной, смертоносной улыбке, невольно вздрогнул. Чтобы скрыть своё нечаянное судорожное движение, он быстро отвернулся и отвлекающим картинным жестом закинул шкурку от банана в урну на другом конце скамейки.
– …Но этого не произойдёт. Я распаковал для неё полный пакет «Женский»: болезнь матери, увольнение с работы, ссору с единственной подругой. Потом вечерний город, дождь, одиночество. И на контрасте подослал одного подонка к памятнику, где она остановилась покурить и поплакать, есть у меня один на примете – выглядит прилично, говорит красиво, сразу и не понять, что мразь редкая. Вселю в её сердце любовь к нему, потом отниму его руками квартиру – и сопьётся как миленькая, никуда не денется. Так и вижу, что её ждёт через три года – холодный чердак в девятиэтажке по улице Гончарова, случайные собутыльники… Ещё через год, зимой – пневмония, койка в коридоре первой городской и место на самой окраине Свиридовского кладбища.
Рассказчик перевёл дух. Иезеум, вернув кепку в первоначальное положение, одобрительно кивнул.
– И ещё один объект – студент-гений, классический «ботаник». По уши в науке, и кроме неё для парня ничего не существует. Он буквально стоял на пороге открытия века в микробиологии; правда, не до конца понимал это. И чёрт его дёрнул (ну, собственно, это и был я) поделиться идеей с честолюбивым профессором, который сей факт прекрасно осознавал… Он даже затрясся при виде формул и расчётов! Взял студента под крыло, стал направлять, подсказывать, а со временем присвоил идею себе. Доказать авторство и восстановить, так сказать, справедливость невозможно – где тощий заикающийся первокурсник в очках, а где солидное, умудрённое опытом и наделённое должностью светило науки! Парень слабохарактерный, ранимый, даже доказывать ничего не стал, просто замкнулся, ушёл в себя, институт бросил... А ведь мог бы через несколько лет изобрести лекарство от смертельной болезни!
Иезеум ахнул, а Донован самодовольно поднял бровь.
– Живёт он с отцом-алкоголиком, они уже с горя выпили раз-другой по чарочке. Организм слабый, генетика опять же, так что здесь моя миссия окончена, папаша доведёт дело до конца.
– Ну что ж, отличная работа, – не слишком весело подытожил Иезеум. – Родители гордились бы нами – держим марку потомственных бесов-искусителей в человеческом обличье!
Он сделал паузу, словно собираясь с духом, и, наконец, деланно небрежно произнёс:
– Да, всё забываю спросить… Ты так и не видел Терио с тех пор, как Хозяин изгнал его из школы?
– Нет… Ни разу за двадцать лет. А ты?
– И я – с тех пор никогда. Странным он был, наш непутёвый младший братец. Тянулся к добру, такому неблагодарному понятию… Служил плохо, психологию искушений не учил, итог закономерен – зачем он нашему Хозяину?
Будто стесняясь собственных слов, Иезеум неловко прибавил:
– А знаешь, Терио прав, что переметнулся… Ведь, если честно признаться, мы с тобой обычные, а у него был этот, как его называют… Дар Господень!
– Какой ещё дар Господень… – недовольно возразил Донован, впрочем, не слишком уверенно. – Нашим он не полагается! Хотя я тоже замечал за ним кое-что эдакое… – нехотя добавил он после паузы.
Донован скривил и без того угрюмое лицо и пренебрежительно продолжил:
– Так уж и Господень… Этого не может быть. Ну, если и был – незнамо уж откуда, – то так себе… Слабенький. Ничего особенного.
Они помолчали.
Наконец, Иезеум вздохнул.
– Пора, брат!
– Пора, – согласился Донован, взглянув на часы.
Коротким, отточенным движением он зашвырнул в урну пустую бутылку. Ударившись о глубокое дно, она разлетелась, как граната. Горло её подпрыгнуло, отскочило в другой угол, и по зелёному стеклу поползла тёмная струйка пепси-колы, похожая на кровь. Со зловещим шипением бутылка, наконец, упокоилась на дне урны, а братья разошлись в разные стороны – Иезеум вразвалочку, засунув руки в глубокие карманы штанов и посвистывая, а Донован – высоко задрав голову, шагая прямо и солидно, и с каменным выражением лица.
Сидя на краю кушетки в нетерпеливом ожидании, Игорь Семёнович напряжённо прислушивался к тишине снаружи. Наконец, в глубине сада раздались тихие шаги.
– Тоня! – окликнул он чуть слышно, приоткрыв дверь дома и выпустив из комнаты бледный луч света.
Вошла Тоня, жена и медсестра в одном лице, длинная, некрасивая, конопатая.
– Привезла мальчишку? – спросил он, не глядя ей в глаза. Взгляд скользнул куда-то чуть выше левой груди.
– Мальчик в машине, – сообщила жена слегка запыхавшимся голосом. – Спит. Я вколола ему снотворное, как обычно.
– Никто вас не видел?
– Нет.
– Умница.
Врач прошёл к машине и вынес оттуда спящего маленького мальчика с перевязанной стопой.
Жена поднялась на террасу, бросила взгляд на кушетку – донора на ней уже не было. За столько лет подобной практики ей ни разу не довелось увидеть ни одного из них, – ни до, ни после тайных операций, которые время от времени проводил её муж. Он не посвящал её в подробности загадочного действа. Когда Игорь Семёнович уверенно направился в дальнюю комнату, Тоня смотрела ему вслед почти не дыша… Едва дверь за ним закрылась, она ушла на кухню и сидела там, подперев щёку конопатой ладонью и глядя на шелестящий за окном сад. Мысленно представляя эту комнату, обустроенную под операционную. Вот он укладывает маленького пациента, вот плотно задёргивает оконные шторы, вот сосредоточенно моет руки… А рядом, на соседней кушетке, лежит ещё один человек…
Тоня была преданной женой, покорной, любящей, никогда не перечила мужу и ни о чём не спрашивала, только помогала, если тому требовалась помощь. Она не представляла, что происходит там, за дверью. Просто верила, что всё во благо – верила без расспросов и сомнений, сердцем, как безгранично и слепо доверяют врачу и любимому в одном лице. И каждый раз была твёрдо убеждена, что после пересадки все останутся живы и всё будет хорошо, даже лучше, чем прежде.
Она сидела неподвижно, и лишь рука под щекой слегка подрагивала, выдавая то ли волнение, то ли боязнь, как пройдёт всё на этот раз.
Через два часа Игорь Семёнович вынес ребенка из операционной. Мальчик по-прежнему сладко спал.
– Можно вернуть. Скоро он придёт в себя.
Каждый понимал, что пересадка прошла успешно, и они улыбнулись друг другу, он – сдержанно, она – облегчённо.
– Устал… Ужинать будешь? – спросила жена с нежностью.
– Нет, позже, всё позже. Отвези пациента и возвращайся скорее! Я займусь донором.
Внезапно черты его смягчились, и он ласково чмокнул её в щёку. Она ответила ему взглядом, полным любви.
Через несколько минут во дворе затарахтел мотор и послышался звук отъезжающей машины.
Игорь Семёнович подошёл к окну и стал смотреть, как дождь шевелит листву на асфальте, как путается ветер в тёмных деревьях. Вспомнил, как из этой увядающей природы сегодня вышла его удивительная жена – его Тоня. Какая она красивая!.. Он видел её красивой. Он смотрел на неё не так, как смотрят люди – не на лицо, а внутрь сердца – и наискосок, вверх и влево, туда, где пряталась душа. А она была у неё редкой, можно сказать, исключительной – просторной, как сад, и излучающей почти видимый ясный свет.
Вот и ещё одна операция проведена.
Дар Господень
Игорь Семёнович Качанов, врач третьей детской больницы, возвращался домой после напряжённой смены. По тропке, ведущей к небольшому, затерянному в отцветающей зелени дому, он подошёл к низенькой калитке и уже собирался открыть её, когда неожиданно услышал шорох – неподалёку кто-то завозился в траве.
Врач остановился и прислушался. Шумное, хриплое дыхание донеслось до его слуха.
– Кто там?..
Шурша листвой, сияющей под ногами, как тёмное золото, он прошёл несколько метров вдоль забора и увидел лежащего бродягу – всклокоченного, небритого, в давно не стиранной одежде. Голова его нелепо откинулась набок, на щеке засохли пятна грязи. Наклонившись над ним, Игорь Семёнович сразу ощутил характерный запах перегара. Мужчине было около сорока пяти лет, и он был мертвецки пьян. Однако вместо того чтобы брезгливо отойти, врач пристально вгляделся в валявшуюся на земле фигуру. Присев на корточки, он расстегнул пуговицы на задранной рубахе, мягко ощупал живот, грудь, сжал запястье, улавливая пульс… Потом выпрямился и постоял, о чём-то сосредоточенно раздумывая. Огляделся по сторонам. Вокруг было безмолвно и пусто, улица в этот сумеречный час казалась вымершей. Решительно ухватив нежданного гостя за подмышки, Игорь Семёнович затащил его в сад и тихо прикрыл за собой калитку. Отдышавшись, взвалил храпящую ношу на плечо, занёс на террасу и аккуратно опустил на кушетку. Там ещё раз внимательно осмотрел, ощупал уверенными опытными руками. Да, подойдёт. В этом нет никаких сомнений.
Достав из кармана сотовый, Качанов набрал номер жены – медсестры того же отделения, где трудился сам. Сегодня она осталась на ночное дежурство.
– Тоня, ты сейчас одна? С тобой рядом никого? – спросил он взволнованно. – Мне нужно сказать что-то важное.
– Никого, – отозвался женский голос. – Но могут войти. Если ты о…
Игорь Семёнович понизил интонацию.
– Да. Об этом. Как стемнеет, привези сюда одного пациента… – Он прикрыл трубку рукой, хотя кроме бродяги, лежащего на кушетке, поблизости никого не было. – Мальчик из седьмой палаты, вчера поступил. Виталик, кажется.
– Колотков? – так же негромко уточнила Тоня.
– Точно, Колотков. Шесть лет, диагноз…
– Да-да, я помню. Появился донор для пересадки? – Последнюю фразу Антонина произнесла шёпотом.
Игорь Семёнович бросил профессиональный взгляд на мужчину, храпящего с открытым ртом.
– Похоже, да. Не задерживайся и соблюдай осторожность.
– Скоро буду, – коротко ответила жена.
В тот же день и час на другом конце города, на лавочке в заросшем ивами уголке городского сада сидели два неприметных человека. Один был худой, но жилистый, в кепке, майке и серых широких штанах с глубокими карманами. Закинув ногу на ногу, он с аппетитом поглощал жёлтый медовый банан.
– Пора подвести итоги месяца, Иезеум, – начал разговор второй, высокий, плотный, одетый в тёмный костюм, с бутылкой пепси в руке.
Щуплый Иезеум облизнул губы и не спеша очистил от кожуры ароматный фрукт.
– Ну что, Донован, – начал он, откусив очередной кусочек, – я потрудился неплохо.
– А кто у тебя, художник?
– Художник, – кивнул Иезеум. – Я давно не встречал таких, очень редкий талант! Надеюсь, моё усердие Хозяин оплатит дорого… И вот что закономерно: бездарные мазилы себя гениями мнят, а этот – нет, скромный, какой-то безропотный, хотя обставит этих «гениев» на сто очков… Про таких говорят «не от мира сего». Его пока нигде не признали. Но близился тот час, когда вынуждены были бы признать. Я вмешался очень вовремя! – Он ухмыльнулся. – Теперь, благодаря моим стараниям, он будет творить всё реже и реже, всё меньше и меньше…
– Конкретно, – потребовал Донован.
– В понедельник на рынке я прикинулся настоящим красавцем – высоким, косая сажень в плечах – ну, бабы это любят…
– Короче. – Донован не любил лирических отступлений. Он сузил и без того небольшие глазки и впился ими в собеседника. Заломив кепку за ухо, тот продолжил:
– Короче, подцепил в рыбном ряду его жену, помог донести сумки, начал выпытывать, осторожно, ласково, мешая в равных пропорциях негодование и сочувствие. Как, мол, такой красавице муж разрешает таскать тяжести… Вон какие женщины, не ей чета – а все с машинами да с заботливыми мужьями, да и с детками… Она сначала не поддавалась на провокации: не поддакивала, не жаловалась – в общем, стойко держалась! Открылась уже, когда я оттоптал все больные мозоли. Она нервная – с непризнанными гениями жить непросто! Глаза постоянно на мокром месте…
– Соблазнил в этот же день?
– Да, а что тянуть-то? Поначалу она всё рвалась к своему художнику, слегка всплакнула… Но было промозгло, мы зашли в полупустое кафе, выпили вина. Когда она отлучилась в дамскую комнату, я добавил в её бокал немного порошка №1. Конечно, не очень чистая победа… Но главное, что в итоге она оказалась в номере «Легенды» со мной…
– Так.
– Тем временем я подослал к художнику одну «хорошую женщину» – из тех доброжелателей, с которыми и врагов не надо. Она ему всё рассказала, где и с кем видела – он помчался в гостиницу и застукал нас.
– Чудесно! – улыбнулся Донован.
– Ну, а дальше вообще проще пареной репы... – заявил Иезеум хвастливо. – В тот же вечер возле подъезда я подсунул ему старого друга, которого он не видел лет десять, а за углом за неделю до этого открыл новый бар. Они, стало быть, посидели, выпили… Назавтра договорились встретиться ещё. Утром в магазине я подложил ему в корзинку буклет со скидками на алкоголь, а позже запихал в почтовый ящик газету о пользе коньяка, сухого вина и натуральных бальзамов на спирту. Процесс долгий, но конец один – подохнет где-нибудь под забором…
– Кто ещё?
– Подающий надежды юный фигурист, паренёк двенадцати лет. Лёгкий, порывистый – иногда кажется, будто за спиной у него крылья… Гибкий, как змея, и вертлявый, как вьюн! Не мудрствуя лукаво, я устроил в ту же секцию сына спонсора спортивной школы. И, по логике вещей, побеждать должен именно он. Парню это уже доходчиво объяснили серьёзные люди, и скоро он не выдержит и уйдёт из секции. А другой в городе нет.
Донован хохотнул, а Иезеум продолжил:
– На городском состязании у меня руки чесались подставить мальчишке невидимую подножку, чтобы он шлёпнулся на ровном месте! Но уж больно он был прекрасен, и я захотел досмотреть до конца. Однако придумал кое-что получше: наш мальчуган откатал просто гениально, а победил-таки сын спонсора. Он, кстати, довольно крепкий середнячок – но, увы, талантом там и не пахнет… Без меня не видать бы ему победы! А я расстарался вовсю. Накануне конкурсных выступлений одного неподкупного судью уложил с гриппом, а вместо него посадил продажного, у того-то здоровье железное! Его баллов вполне хватило, и в итоге бесталанного сынка отобрали на областные соревнования. А наш пацан был просто раздавлен, мне даже жаль его стало…
При этих словах Донован недобро зыркнул на Иезеума, и тот сразу поправился:
– Ну, буквально на секундочку, не больше… В тяжёлый момент я послал поддержку в лице соседа-хулигана, он всего на два года старше, но уже прошёл огни и воды. Новый приятель успокоил бедолагу-фигуриста, посоветовал выкинуть коньки в мусорный контейнер и предложил выпить пива. Пива пацан с горя выпил, а коньки пока не выкинул. Но к тому уже идёт, он их выкинет если не через полтора месяца, так через два. До этого я должен устроить дома у мальчишки крупный скандал родителей, чтобы им стало не до него, а в секции создать ещё более невыносимую обстановку. На днях дружок за задушевным разговором снова предложит пареньку пивка, а то и чего-нибудь покрепче. Ситуацию в будущем просматриваю как благоприятную.
– Превосходно! – Донован похлопал в ладоши. – А у меня одинокая женщина, писательница. Строчит и строчит свои романы, как из пулемёта, фантазия просто неуёмная, наделил же Бог… Уже начала печататься, а лет через десять – я немного заглянул в будущее – должна была стать – как это?.. – Он наморщил лоб. – А, вот: живым классиком!
Донован жутковато улыбнулся. Даже Иезеум, давно привыкший к этой страшной, смертоносной улыбке, невольно вздрогнул. Чтобы скрыть своё нечаянное судорожное движение, он быстро отвернулся и отвлекающим картинным жестом закинул шкурку от банана в урну на другом конце скамейки.
– …Но этого не произойдёт. Я распаковал для неё полный пакет «Женский»: болезнь матери, увольнение с работы, ссору с единственной подругой. Потом вечерний город, дождь, одиночество. И на контрасте подослал одного подонка к памятнику, где она остановилась покурить и поплакать, есть у меня один на примете – выглядит прилично, говорит красиво, сразу и не понять, что мразь редкая. Вселю в её сердце любовь к нему, потом отниму его руками квартиру – и сопьётся как миленькая, никуда не денется. Так и вижу, что её ждёт через три года – холодный чердак в девятиэтажке по улице Гончарова, случайные собутыльники… Ещё через год, зимой – пневмония, койка в коридоре первой городской и место на самой окраине Свиридовского кладбища.
Рассказчик перевёл дух. Иезеум, вернув кепку в первоначальное положение, одобрительно кивнул.
– И ещё один объект – студент-гений, классический «ботаник». По уши в науке, и кроме неё для парня ничего не существует. Он буквально стоял на пороге открытия века в микробиологии; правда, не до конца понимал это. И чёрт его дёрнул (ну, собственно, это и был я) поделиться идеей с честолюбивым профессором, который сей факт прекрасно осознавал… Он даже затрясся при виде формул и расчётов! Взял студента под крыло, стал направлять, подсказывать, а со временем присвоил идею себе. Доказать авторство и восстановить, так сказать, справедливость невозможно – где тощий заикающийся первокурсник в очках, а где солидное, умудрённое опытом и наделённое должностью светило науки! Парень слабохарактерный, ранимый, даже доказывать ничего не стал, просто замкнулся, ушёл в себя, институт бросил... А ведь мог бы через несколько лет изобрести лекарство от смертельной болезни!
Иезеум ахнул, а Донован самодовольно поднял бровь.
– Живёт он с отцом-алкоголиком, они уже с горя выпили раз-другой по чарочке. Организм слабый, генетика опять же, так что здесь моя миссия окончена, папаша доведёт дело до конца.
– Ну что ж, отличная работа, – не слишком весело подытожил Иезеум. – Родители гордились бы нами – держим марку потомственных бесов-искусителей в человеческом обличье!
Он сделал паузу, словно собираясь с духом, и, наконец, деланно небрежно произнёс:
– Да, всё забываю спросить… Ты так и не видел Терио с тех пор, как Хозяин изгнал его из школы?
– Нет… Ни разу за двадцать лет. А ты?
– И я – с тех пор никогда. Странным он был, наш непутёвый младший братец. Тянулся к добру, такому неблагодарному понятию… Служил плохо, психологию искушений не учил, итог закономерен – зачем он нашему Хозяину?
Будто стесняясь собственных слов, Иезеум неловко прибавил:
– А знаешь, Терио прав, что переметнулся… Ведь, если честно признаться, мы с тобой обычные, а у него был этот, как его называют… Дар Господень!
– Какой ещё дар Господень… – недовольно возразил Донован, впрочем, не слишком уверенно. – Нашим он не полагается! Хотя я тоже замечал за ним кое-что эдакое… – нехотя добавил он после паузы.
Донован скривил и без того угрюмое лицо и пренебрежительно продолжил:
– Так уж и Господень… Этого не может быть. Ну, если и был – незнамо уж откуда, – то так себе… Слабенький. Ничего особенного.
Они помолчали.
Наконец, Иезеум вздохнул.
– Пора, брат!
– Пора, – согласился Донован, взглянув на часы.
Коротким, отточенным движением он зашвырнул в урну пустую бутылку. Ударившись о глубокое дно, она разлетелась, как граната. Горло её подпрыгнуло, отскочило в другой угол, и по зелёному стеклу поползла тёмная струйка пепси-колы, похожая на кровь. Со зловещим шипением бутылка, наконец, упокоилась на дне урны, а братья разошлись в разные стороны – Иезеум вразвалочку, засунув руки в глубокие карманы штанов и посвистывая, а Донован – высоко задрав голову, шагая прямо и солидно, и с каменным выражением лица.
Сидя на краю кушетки в нетерпеливом ожидании, Игорь Семёнович напряжённо прислушивался к тишине снаружи. Наконец, в глубине сада раздались тихие шаги.
– Тоня! – окликнул он чуть слышно, приоткрыв дверь дома и выпустив из комнаты бледный луч света.
Вошла Тоня, жена и медсестра в одном лице, длинная, некрасивая, конопатая.
– Привезла мальчишку? – спросил он, не глядя ей в глаза. Взгляд скользнул куда-то чуть выше левой груди.
– Мальчик в машине, – сообщила жена слегка запыхавшимся голосом. – Спит. Я вколола ему снотворное, как обычно.
– Никто вас не видел?
– Нет.
– Умница.
Врач прошёл к машине и вынес оттуда спящего маленького мальчика с перевязанной стопой.
Жена поднялась на террасу, бросила взгляд на кушетку – донора на ней уже не было. За столько лет подобной практики ей ни разу не довелось увидеть ни одного из них, – ни до, ни после тайных операций, которые время от времени проводил её муж. Он не посвящал её в подробности загадочного действа. Когда Игорь Семёнович уверенно направился в дальнюю комнату, Тоня смотрела ему вслед почти не дыша… Едва дверь за ним закрылась, она ушла на кухню и сидела там, подперев щёку конопатой ладонью и глядя на шелестящий за окном сад. Мысленно представляя эту комнату, обустроенную под операционную. Вот он укладывает маленького пациента, вот плотно задёргивает оконные шторы, вот сосредоточенно моет руки… А рядом, на соседней кушетке, лежит ещё один человек…
Тоня была преданной женой, покорной, любящей, никогда не перечила мужу и ни о чём не спрашивала, только помогала, если тому требовалась помощь. Она не представляла, что происходит там, за дверью. Просто верила, что всё во благо – верила без расспросов и сомнений, сердцем, как безгранично и слепо доверяют врачу и любимому в одном лице. И каждый раз была твёрдо убеждена, что после пересадки все останутся живы и всё будет хорошо, даже лучше, чем прежде.
Она сидела неподвижно, и лишь рука под щекой слегка подрагивала, выдавая то ли волнение, то ли боязнь, как пройдёт всё на этот раз.
Через два часа Игорь Семёнович вынес ребенка из операционной. Мальчик по-прежнему сладко спал.
– Можно вернуть. Скоро он придёт в себя.
Каждый понимал, что пересадка прошла успешно, и они улыбнулись друг другу, он – сдержанно, она – облегчённо.
– Устал… Ужинать будешь? – спросила жена с нежностью.
– Нет, позже, всё позже. Отвези пациента и возвращайся скорее! Я займусь донором.
Внезапно черты его смягчились, и он ласково чмокнул её в щёку. Она ответила ему взглядом, полным любви.
Через несколько минут во дворе затарахтел мотор и послышался звук отъезжающей машины.
Игорь Семёнович подошёл к окну и стал смотреть, как дождь шевелит листву на асфальте, как путается ветер в тёмных деревьях. Вспомнил, как из этой увядающей природы сегодня вышла его удивительная жена – его Тоня. Какая она красивая!.. Он видел её красивой. Он смотрел на неё не так, как смотрят люди – не на лицо, а внутрь сердца – и наискосок, вверх и влево, туда, где пряталась душа. А она была у неё редкой, можно сказать, исключительной – просторной, как сад, и излучающей почти видимый ясный свет.
Вот и ещё одна операция проведена.
