Похоже, она спутала эту ночь с предыдущей, но крепко стояла на своём. Тем дело и кончилось.
А дальше всё сбылось. Я защитил диплом, получил грант и уехал во Францию. Перед отъездом я попытался разыскать тот странный магазин, но ничего похожего в Октябрьском переулке не было.
Время стёрло подробности событий, и в конце концов я уверился, что магазин мне приснился и я решил задачу сам. И в страшной смерти Андрея Завьялова тоже нет моей вины. Ему нужно было просто быть осторожнее.
За успешной стажировкой последовали аспирантура и зачисление в штат престижного французского университета, где я и проработал долгие двенадцать лет, дослужившись до звания профессора.
В тот день перед лекциями я купил в ювелирном обручальное кольцо для Изабель. После четырёх лет отношений пришла пора определиться.
Ничто не предвещало того, что сегодня моя жизнь разобьётся вдребезги. Аудиторию заливало солнце; стоя у доски, я спокойно вычислял площадь криволинейной трапеции, не зная, что тень злых перемен уже подошла вплотную.
– Простите, профессор… Значение определённого интеграла не девять, а двенадцать! – вдруг выпалил чей-то голос.
Обернувшись, я заметил незнакомого вихрастого парня на третьем ряду аудитории.
– Двенадцать?.. – переспросил я, выплывая из мечтаний об ужине с Изабель.
Слово качнуло пространство и что-то смутно напомнило. Словно на мгновение отшвырнуло на много лет назад, в далёкое утро, когда я увидел это число на листке.
– Двенадцать, – уверенно повторил студент.
Я пересчитал уравнение. Двенадцать. Я ошибся.
Инцидент показался пустяком, мелочью, но в этот момент вдруг слабо колыхнулось ощущение, что что-то неуловимое, тонкое вылетает из моей головы, как из открытого окна.
12, – вывел я.
Прозвенел звонок, все вышли.
И всё рухнуло.
Я ничего не помнил.
Ни одной формулы, ни одной теоремы, ни единого закона. Математическая память выцвела, как простыня на солнце. Я будто никогда не знал этой науки. Страшное слово «никогда» заключило меня в цепкие объятия.
Потом были десятки лучших врачей и месяцы бесполезного лечения. Лихорадочные попытки поймать ускользнувшее, удержать то, чего уже нет...
Бесславное увольнение и отчаяние на грани безумия.
Изабель ушла через полгода, в октябре. Чудесным тёплым вечером сосед сообщил, что видел её садящейся с чемоданом в машину.
И тогда я тоже сел в машину, чтобы исчезнуть навсегда.
Листья впитали мои слёзы, но лес не смог остановить меня.
Я уже почти добрался до цели, когда на обочине возникла невысокая фигура в сером костюме.
Туда, куда лежал мой путь, попутчиков не берут, но в человеке, застывшем у дороги с поднятой рукой, таилось что-то настолько притягательное, что я остановился.
Он открыл заднюю дверь и сел, не сказав ни слова.
Мы проехали метров триста в гнетущем молчании, когда я вдруг ощутил непреодолимое желание услышать его голос.
– Хорошая погодка, – произнёс я как бы между прочим.
– Да. Всё, как он любил. Красные и жёлтые листья… – раздался за спиной голос, похожий на тихое шуршание змеи, и в лицо мне плеснуло жаром.
Вздрогнув, я резко обернулся, но никого не увидел. Лишь холодный воздух бродил в уютном салоне «Вольво», а на пустом сиденье лежала книга в зелёном переплёте. Она была открыта на первой странице, на графическом портрете в круглой рамке.
Я сразу узнал лицо продавца из ночного магазина. Того, кто прятал от меня книгу, не желая открывать тайну решения. Тайну, которую я украл.
Глаз ухватил короткий текст на немецком.
«Карл Штекман – гениальный немецкий математик. Убит из зависти известным учёным…»
Прочитать имя убийцы я не успел, потому что руль выскользнул из рук, и машина быстро покатилась под откос. Изо всех сил давя на тормоз, я вдруг с ужасом понял, что не могу её остановить.
Да, я вернулся сюда, чтобы разом покончить со всем. Но сейчас, когда машина стремительно неслась к тому самому обрыву, вспыхнуло острое желание всё изменить, удержать, передумать... До обрыва оставалось метров пять, когда, уже прощаясь с жизнью, я вдруг увидел в небе две сияющие ладони. Вознесённые над обрывом, они всколыхнули воздух и оттолкнули меня назад. В оцепенении вжавшись в кресло, я мог поклясться, что это были руки Андрея Завьялова.
Огромной силой меня вытряхнуло из машины за секунду до того как она полетела вниз.
Я ударился спиной об асфальт. Адская боль пронзила левую ногу. Но всё это – и боль, и ужас – перекрыло ощущение чудесного спасения.
Видение исчезло, но по разлившемуся в сердце теплу я понял, что светлый гений прощает меня.
С трудом поднявшись и неуклюже припадая на ногу, я двинулся прочь от обрыва.
Решебник лежал на обочине. Страницы его шевелились от ветра. Когда я поравнялся с ним, он приглашающе поманил подойти.
Может быть, для последнего предсказания.
На миг искушение охватило меня, но, подавив его, я проковылял мимо.
Прежняя жизнь кончена. Больше не будет ни научных конференций, ни столичного университета, ни блестящей карьеры. Ни Изабель. Невидимая преграда встала между мной и прошлым. Прозрачная стена. Гладкая, как яйцо – ни единой зазубринки. Я ощущал её, видел чем-то, что болело внутри.
Будущего я не знал. Да и не хотел знать.
Хромая, я миновал решебник Штекмана и медленно пошёл вперёд.
Надо мной тускнело вечернее небо, а красные и жёлтые листья устилали мой одинокий путь.
А дальше всё сбылось. Я защитил диплом, получил грант и уехал во Францию. Перед отъездом я попытался разыскать тот странный магазин, но ничего похожего в Октябрьском переулке не было.
Время стёрло подробности событий, и в конце концов я уверился, что магазин мне приснился и я решил задачу сам. И в страшной смерти Андрея Завьялова тоже нет моей вины. Ему нужно было просто быть осторожнее.
За успешной стажировкой последовали аспирантура и зачисление в штат престижного французского университета, где я и проработал долгие двенадцать лет, дослужившись до звания профессора.
В тот день перед лекциями я купил в ювелирном обручальное кольцо для Изабель. После четырёх лет отношений пришла пора определиться.
Ничто не предвещало того, что сегодня моя жизнь разобьётся вдребезги. Аудиторию заливало солнце; стоя у доски, я спокойно вычислял площадь криволинейной трапеции, не зная, что тень злых перемен уже подошла вплотную.
– Простите, профессор… Значение определённого интеграла не девять, а двенадцать! – вдруг выпалил чей-то голос.
Обернувшись, я заметил незнакомого вихрастого парня на третьем ряду аудитории.
– Двенадцать?.. – переспросил я, выплывая из мечтаний об ужине с Изабель.
Слово качнуло пространство и что-то смутно напомнило. Словно на мгновение отшвырнуло на много лет назад, в далёкое утро, когда я увидел это число на листке.
– Двенадцать, – уверенно повторил студент.
Я пересчитал уравнение. Двенадцать. Я ошибся.
Инцидент показался пустяком, мелочью, но в этот момент вдруг слабо колыхнулось ощущение, что что-то неуловимое, тонкое вылетает из моей головы, как из открытого окна.
12, – вывел я.
Прозвенел звонок, все вышли.
И всё рухнуло.
Я ничего не помнил.
Ни одной формулы, ни одной теоремы, ни единого закона. Математическая память выцвела, как простыня на солнце. Я будто никогда не знал этой науки. Страшное слово «никогда» заключило меня в цепкие объятия.
Потом были десятки лучших врачей и месяцы бесполезного лечения. Лихорадочные попытки поймать ускользнувшее, удержать то, чего уже нет...
Бесславное увольнение и отчаяние на грани безумия.
Изабель ушла через полгода, в октябре. Чудесным тёплым вечером сосед сообщил, что видел её садящейся с чемоданом в машину.
И тогда я тоже сел в машину, чтобы исчезнуть навсегда.
Листья впитали мои слёзы, но лес не смог остановить меня.
Я уже почти добрался до цели, когда на обочине возникла невысокая фигура в сером костюме.
Туда, куда лежал мой путь, попутчиков не берут, но в человеке, застывшем у дороги с поднятой рукой, таилось что-то настолько притягательное, что я остановился.
Он открыл заднюю дверь и сел, не сказав ни слова.
Мы проехали метров триста в гнетущем молчании, когда я вдруг ощутил непреодолимое желание услышать его голос.
– Хорошая погодка, – произнёс я как бы между прочим.
– Да. Всё, как он любил. Красные и жёлтые листья… – раздался за спиной голос, похожий на тихое шуршание змеи, и в лицо мне плеснуло жаром.
Вздрогнув, я резко обернулся, но никого не увидел. Лишь холодный воздух бродил в уютном салоне «Вольво», а на пустом сиденье лежала книга в зелёном переплёте. Она была открыта на первой странице, на графическом портрете в круглой рамке.
Я сразу узнал лицо продавца из ночного магазина. Того, кто прятал от меня книгу, не желая открывать тайну решения. Тайну, которую я украл.
Глаз ухватил короткий текст на немецком.
«Карл Штекман – гениальный немецкий математик. Убит из зависти известным учёным…»
Прочитать имя убийцы я не успел, потому что руль выскользнул из рук, и машина быстро покатилась под откос. Изо всех сил давя на тормоз, я вдруг с ужасом понял, что не могу её остановить.
Да, я вернулся сюда, чтобы разом покончить со всем. Но сейчас, когда машина стремительно неслась к тому самому обрыву, вспыхнуло острое желание всё изменить, удержать, передумать... До обрыва оставалось метров пять, когда, уже прощаясь с жизнью, я вдруг увидел в небе две сияющие ладони. Вознесённые над обрывом, они всколыхнули воздух и оттолкнули меня назад. В оцепенении вжавшись в кресло, я мог поклясться, что это были руки Андрея Завьялова.
Огромной силой меня вытряхнуло из машины за секунду до того как она полетела вниз.
Я ударился спиной об асфальт. Адская боль пронзила левую ногу. Но всё это – и боль, и ужас – перекрыло ощущение чудесного спасения.
Видение исчезло, но по разлившемуся в сердце теплу я понял, что светлый гений прощает меня.
С трудом поднявшись и неуклюже припадая на ногу, я двинулся прочь от обрыва.
Решебник лежал на обочине. Страницы его шевелились от ветра. Когда я поравнялся с ним, он приглашающе поманил подойти.
Может быть, для последнего предсказания.
На миг искушение охватило меня, но, подавив его, я проковылял мимо.
Прежняя жизнь кончена. Больше не будет ни научных конференций, ни столичного университета, ни блестящей карьеры. Ни Изабель. Невидимая преграда встала между мной и прошлым. Прозрачная стена. Гладкая, как яйцо – ни единой зазубринки. Я ощущал её, видел чем-то, что болело внутри.
Будущего я не знал. Да и не хотел знать.
Хромая, я миновал решебник Штекмана и медленно пошёл вперёд.
Надо мной тускнело вечернее небо, а красные и жёлтые листья устилали мой одинокий путь.
