Каждую ночь оно тоскливо скребется в окно. Клик-клак… Как будто кто-то проводит по стеклу пучком засохших веток. Из темных прорезей глаз льется зеленоватый свет, словно от лампочки, помещенной зачем-то внутрь огромной, начисто выпотрошенной тыквы. Пожухшая корка желтым пятном выделяется в бледном сиянии луны, а уханье далекой птицы напоминает сиплый жутковатый шепот.
       Хозяйка деревянного с резными ставнями и прогнившей крышей дома утром, как обычно, сделает вид, что ничего эдакого, пробирающего до дрожи, не происходит. Однако делившая с ней комнату Танечка до рассвета не смыкает глаз. А виной всему злополучное пугало, которое, раскинувшись на пол-огорода, чувствует себя здесь полновластным хозяином.
       Лишь только забрезжит день, девушка накидывает шерстяной платок поверх теплого халата и спешит во двор. Бодро миновав крыльцо, она бежит по широкой кирпичной дорожке среди растерявших почти всю листву всклокоченных кустов и замирает у низенькой калитки. За невысоким забором, делившим двор на две части, начинаются заросшие высохшим бурьяном грядки.
       Деревню Глухие сапуны, как и пять дней назад по прибытии в эти места Танечки, окутывает туман, стелящийся по земле густым дымчатым покрывалом. Места вокруг глухие, дикие. Густые леса прорезает тернистая дорога, проторенной колеей уходящая вдаль. Редкие деревеньки, словно горсть семечек, разбросаны по округе. Однако живут тут основательно. Дома стоят добротные, хозяйства в них ведутся испокон веков. Кованые дуги ворот, ажурные флюгеры, причудливые деревянные украшения фасадов и крыш могли бы поведать немало историй.
       Местные жители, приветливые поначалу, замолкают при упоминании о доме Валентины Аркадьевны Тихомировой, которая прикована к инвалидному креслу и живет затворницей. В их глазах девушке чудится суеверный страх.
       Уняв дыхание, Танечка подходит к пугалу, лишенному света и жизни в мерцании первых солнечных лучей. По щербатому тыквенному лицу, изукрашенному темными рыхлыми отметинами, словно слезы, стекают капельки росы.
       – И вовсе ты не страшный, – шепчет девушка. – Лицо вон какое грустное.
       Заметив всколыхнувшуюся штору в окне, она направляется обратно. Первый снег скрипит под ее ботинками. Ягоды калины сами просятся в рот. От их кисловатого сока щиплет язык. Вдохнув напоследок сырой утренний воздух, Танечка набирает студеной воды из колодца и возвращается в дом.
       С работой у нее не ладится, случайных заработков едва хватает на жизнь, потому и объявление так вовремя подвернувшееся в газете кажется знаком свыше. Ничего, что глушь, зато, пока руки заняты нехитрым трудом, и на душе становится тише, спокойнее. О былых тревогах и заботах не думается вовсе. Теплой улыбкой и открытым взглядом, не утратившим еще наивности и детской восторженности, бойкая темноволосая девушка сразу же располагает к себе хозяйку дома. И все бы хорошо, если бы не оно – пугало, которое по ночам так настойчиво просится в гости.
       Хлопот в доме Валентины Аркадьевны всего ничего: пыль смахнешь, обед сваришь, и сиди – в окно смотри. Хуже, если хозяйку на личный разговор потянет. Зевать как-то неприлично, но и ворошить чужое прошлое желания нет. Ведь тогда придется и свою душу нараспашку открывать. Телевизор с помехами, да кот блохастый – вот и все развлечения.
       А ведь дом-то сам непростой, больше на музей смахивает. Изнутри он весь кружевной, да накрахмаленный. Пёстрые вязаные дорожки тянутся по деревянному полу, у стены красуется пузатыми боками голландская печь, на который уютно пыхтит закипающий чайник. На кроватях высятся горки подушек. Вышитые накидки и подзоры сверкают белизной. И везде, куда ни кинешь взгляд, – ажурные паутинки кружевных салфеток, кое-где столь запылившиеся, что невольно чихнешь, проходя мимо.
       
       Вновь выбравшись на свежий воздух, Танечка усаживается на низкое деревянное крыльцо, на котором заметны вмятины от колес инвалидной коляски. По утрам в них скапливается вода, застывая хрупкой корочкой льда. Поправив взъерошенные ветром пряди волос, девушка смотрит в по-осеннему хмурое небо, но взгляд ее все время возвращается к обветшалой громадине, нисколько не походящей на виденные ею раньше пугала. Деревянный остов напряженной струной гнется на ветру, так и норовя сорваться с места. Угловатые плечи разведены с отчаянной решимостью. Изодранная в клочья хламида взвивается, подобно вороньим крыльям.
       Зевая в ладонь, Танечка смотрит на хозяйку дома. Бледная, с поредевшей от времени седой косой, та сидит у деревянного шеста, заменившего пугалу ноги, и любовно касается истрепанного одеяния. Со стороны кажется, что она на что-то пеняет зловещей Тыкве. Морщины бороздят ее лоб, белизна щек сменяется алым почти девичьим румянцем. Пронизывающий взгляд, который Танечка ощущает на себе всякий раз, когда появляется во дворе, нисколько не пугает Валентину Аркадьевну.
       – А ведь он не всегда был таким. Он был румян и свеж, когда этот двор был ухожен, – колеса инвалидной коляски с тихим поскрипыванием подкатываются к крыльцу.
       – Он? – Танечка бросает на хозяйку недоуменный взгляд.
       – Бирн, – положив на колени изящные руки ладонями вверх, поясняет Валентина Аркадьевна и задумчиво оглядывает свои небольшие владения. Неоконченная салфетка сползает с ее колен, маленький металлический крючок выскальзывает из петли и путается в нитках. – Это сейчас тут царит запустение. Мне, как видишь, стало трудновато управляться со всем этим.
       Танечка кашляет, подавившись мыслью о том, что пугала могут носить имена. А Тыква-то, оказывается, иностранец.
       
       Ранним утром, пока ветхий дом еще не успел стряхнуть с себя тягучую дремоту, Танечка спешит в подвал. Насвистывая бодрый мотивчик, она выбирает из ящика самую лучшую тыкву и выносит ее во двор. Щеки девушки алеют, губы решительно поджаты. В бледных лучах рассвета она кажется свежей и тонкой, как полевой цветок. А все потому, что ей, в конце концов, удается выспаться этой ночью. Упреки Валентины Аркадьевны тому причина, или что-то еще – Танечке неизвестно, однако пугало дает им передышку, возможно, краткую, но тем она и слаще.
       Взяв в руку небольшой разделочный нож, девушка одним быстрым движением отсекает сухой хвостик и начинает освобождать тыкву от рыхлых внутренностей. Пугало настороженно наблюдает за ее действиями.
       – Ну вот, – Танечка вытирает руки о льняное полотенце, закрепленное на ее переднике, что надет поверх теплой вязаной кофты. – Давай-ка избавим тебя от этого убожества.
       Поднимаясь на шаткую табуретку, девушка вынужденно опирается на костлявое плечо пугала, но сразу же отдергивает руку. Кончики пальцев вздрагивают от импульсов, сходных с разрядами электрического тока. Пытаясь игнорировать растущее чувство неловкости и напряжения оттого, что кто-то нарушает ее личное пространство, Танечка снимает насквозь прогнившую голову пугала и водружает на ее место ярко-рыжую тыкву, отливавшую глянцем в свете солнечных лучей. Округлая физиономия разительно отличается от прежней – обрюзгшей и потемневшей. По уголкам разрезов глаз, словно бы от смеха, залегают морщинки, резная улыбка тянется ровным полукругом.
       Но спустившись на землю и отступив назад, Танечка обнаруживает, что обновка нисколько не идет пугалу, жутковато контрастируя с его обветшалым телом. Неестественно благодушное выражение тыквы теперь кажется зловещим. Глянец меркнет. Зеленоватое сияние вновь окутывает пугало. Зияющий полумесяцем оскал таит безмолвную угрозу.
       Испуг сжимает горло затеявшей непотребство девушки. Придавленная к земле недовольным взглядом Танечка пятится к забору, из-за которого раздаются глухие тюкающие звуки.
       – Зря ты так. Очень даже симпатично получилось, – но голос, дрогнув выдает ее. Фыркнув, девушка отворачивается к забору.
       Влекомая любопытством, Танечка устанавливает на землю округлое полено и, встав на него, поднимается на цыпочки. Ей виден лишь угол соседнего двора, но и этого достаточно. Дыхание Танечки вновь замирает, но уже по другому поводу: у широкого сучковатого колуна проворно орудует топором незнакомый мужчина. Растрепанные ветром золотистые волосы, намокшая от пота, липнущая к телу футболка, брюки цвета хаки, очерчивающие крепкие бедра и ноги – от увиденного девушка закусывает губу и часто-часто моргает. Однако наваждение не спешит развеиваться, и частые удары девичьего сердца слышны, вероятно, на все Глухие сапуны.
       Танечка могла бы бесконечно любоваться мужественностью и грацией, но незнакомец неожиданно оборачивается и бросает в ее сторону беглый взгляд. Сосредоточенность быстро сменяется интересом.
       Подавшись назад, девушка соскальзывает с полена и, взмахнув руками, весьма ощутимо прикладывается бедром о мерзлую землю. Белый платок слетает с ее головы и, накрыв лицо, задерживается на кончике носа.
       Охнув, Танечка медленно поднимается на ноги и потирает ушибленное место.
       – Не смей, – заметив насмешливый взгляд пугала, шепчет она. – Ты всего лишь пустоголовая тыква.
       
       Истертые страницы старого альбома пестрят пожелтевшими фотографиями. Склонившись над ними, Валентина Аркадьевна любовно проводит пальцами по черно-белым изображениям. Задумчивая улыбка не сходит с ее лица. Выражение глаз становится мечтательным.
       Поначалу неохотно пробегаясь взглядом по череде незнакомых лиц, Танечка вдруг проникается ее настроением и придвигается ближе.
       – Посмотри, вот это мой отец. Если закрыть пальцем его длинные усы, получаюсь вылитая я. А вот и мама. Платье, что на ней надето, было лимонно-желтым. Оно пахло выпечкой и полевыми цветами. Каждое утро я забиралась на вон тот сундук и затаив дыхание наблюдала, как мама расчесывает свои длинные густые волосы, свивая их в тугую косу. А вот это – мой младший брат. Он умер еще во младенчестве.
       Память Валентины Аркадьевны хранит множество историй, сплетавшихся воедино в чутком воображении Танечки. Украдкой смахивая слезы, хозяйка дома рассказывает о своей жизни, не забывая и о тех, кто когда-то был ей дорог.
       Расчувствовавшись, девушка бежит на кухню, чтобы вернуться с фарфоровым чайником, в котором плещется травяной чай. Дрогнувшей рукой убирая памятный альбом на полку, она вдруг замечает глянцевый уголок, торчащий из-под обложки. Бледное изображение едва заметно проступает на небольшой фотографии, словно в момент снимка солнце было в зените. Прищурившись, Танечка подносит карточку к глазам и тут же отбрасывает ее в сторону. Широкие плечи и пронизывающий взгляд запечатленного на фото мужчины кажутся ей смутно знакомыми.
       – Это невозможно, – шепчет Танечка, наклоняясь за снимком.
       – Что невозможно? О чем ты говоришь? – заглянув в побелевшее лицо девушки, ласково спрашивает Валентина Аркадьевна.
       – Кто это? – почти беззвучно произносит Танечка.
       – Придет время – узнаешь, - улыбка женщины на миг становится колючей. -А сейчас убери-ка фотографию обратно.
       
       Несмотря на сырую погоду, деревенский рынок в воскресный день вбирает в себя большую часть жителей Глухих сапунов. Потолкавшись среди них, Танечка быстро обзаводится всем необходимым и догоняет по пути высокую худощавую старушку с бойким взглядом бледно-голубых глаз.
       – Вот что я тебе скажу, – отдуваясь на ходу, соседка легонько толкает девушку в плечо, – нечистый он, дом ентот.
       Остановившись, Танечка перекладывает тяжелую сумку с продуктами в другую руку. Не дожидаясь расспросов, Идея Николаевна продолжает:
       – Лет сорок уж минуло, иль поболе. Жила в нашей деревне семья одна. Приезжие люди. Издалече. Каким ветром их сюда занесло, уж не знаю. Да как случилось все, больше их тут никто не видывал. Восвояси подались, иль куда, про то не скажу. И был у них сын холеный да единственный. Конец октября на дворе стоял, как сейчас помню. Праздник их чужеземный, Хулаин зовется, на тот день и выпал.
       – Хэллоуин? – улыбнувшись, переспрашивает Танечка. За разговором женщины сворачивают на нужную улицу. Разномастные домишки жмутся друг к другу, пытаясь согреться. Поежившись, девушка поправляет на шее рыжий вязаный шарф.
       Убрав под платок разметавшиеся по лицу седые волосы, соседка продолжает свой рассказ:
       – Ну я и говорю, Хулаин. А паренек тот удумал ночью во двор к Валечке явиться. Была она девушка видная, по всей округе красой славилась. Пробрался он, значит, к ее окнам с тыквой и свечкой. В честь праздника-то. Дак небо еще с вечера хмурилось. Гром гремел, аж уши закладывало. И молния вдруг как шарахнет. Да аккурат в паренька угодила. Около пугала-то его и нашли, как сейчас помню. А Валечка так-то замуж и не вышла. Да токмо чахнуть стала. Сердце от тоски надорвала.
       Заметив черный автомобиль, прятавшийся в тени высокого забора, Танечка замедляет шаг. Идея Николаевна дергает девушку за рукав и еще сильнее понижает голос:
       – С тех пор тут дела творятся темные. Раз в год, в канун того праздника, у Вали во дворе вдруг мужик появляется, да расхаживает, как хозяин-барин. Токмо откуда ж ему взяться-то, и не понятно. И куда он девается потом, тоже неведомо. А однажды шантрапа здешняя возьми и сунься в дом ночью, на чужое добро позарившись. Так нашли их токмо на другой день к вечеру у заброшенной фермы, до которой и за полдня пешком не дойти. Все седые, как белый снег, спали они мертвецким сном, а как пробудилися, стали кричать, что пугало их в ночи стращало.
       Гадая, какова доля правды в этих сельских байках, Танечка, дабы не обидеть соседку, в очередной раз кивает головой. Видя, что та не прочь еще потолковать о былом, девушка рассеянно улыбается и вежливо прощается с нею. Потянув на себя ручку калитки, она натыкается на невысокого полноватого мужчину щеголеватого вида. Пытаясь засунуть в узкий лакированный чемодан какие-то бумаги, тот оборачивается к отворенному окну дома и уверяет на ходу:
       – Не беспокойтесь, Валентина Аркадьевна! Все сделаем в лучшем виде. Можете быть уверены.
        Попытки девушки выведать о чем-либо остаются безрезультатными. Хозяйка дома лишь тихо улыбается, а потом начинает терзать ее расспросами о личном.
       С каждым днем по мере того, как приближается время праздника и усиливается волнение Танечки, силы все больше покидают Валентину Аркадьевну. Пугало же наоборот приободряется в ожидании часа, когда душам умерших может выпасть шанс вернуться в этот мир. Становясь все более лютым, ветер рвет листки календаря до тех пор, пока не добирается до нужной даты.
       Тем утром Танечка осторожно высовывает нос из-за входной двери. Ночью пугало опять пропускает свое дежурство у окна, но девушка все равно ворочается на кровати в ожидании рассвета. Теперь оно приходит к ней и во снах, мрачное, беспощадное и все же не лишенное обаяния. Сюжеты кошмаров разнятся, неизменным остается то, что Тыква всякий раз хватает Танечку своими деревянными ручищами и утаскивает за собой в непроглядную, наполняющую все ее существо леденящим ужасом, тьму.
       Стараясь избегать взглядом ту часть двора, девушка быстро набирает воды из колодца и скрывается в доме. Танечка спешит, словно пугало гонится за ней по пятам. Ей и представить тошно себя на месте тех разбойников, что крадучись пробирались сюда однажды ночью.
       Ржавые лучи солнца прячутся за горизонт, погружая дом в темноту, которая укладывается во дворе, словно косматый бродячий пес. Здоровье Валентины Аркадьевны ухудшается настолько, что Танечка и не помышляет о том, чтобы сбежать и бросить ее одну.