Неестественно огромные снежинки кружили в воздухе, безропотно подчиняясь порывам студеного зимнего ветра. По толстому покрову пушистого снега, густо покрывшему улицы от самых стен домов до гранитной набережной реки, шел маленький семилетний человек. Сердобольные женщины, все как одна, останавливались и с жалостью провожали взглядом фигурку одинокого мальчишки. Кое-кто даже предлагал проводить его домой, но он предпочитал не откликаться на эти предложения.
Вид одиноко бредущего ребёнка не вписывался в радостное настроение – жители города праздновали Рождество. Из окон со всех сторон сверкали разноцветными огнями нарядные рождественские ёлки, из открытых форточек душной волной плыл запах свежеиспечённых ванильных булочек, к нему примешивался густой и вкусный запах жареного мяса. Теплом и уютом веяло из квартир. И только одинокий путник никак не мог найти себе пристанище. А время неудержимо утекало как песок сквозь пальцы, и уличные часы с курантами пробили уже дважды.
Мальчишка упрямо шел вперед до тех пор, пока его внимание не привлек яркий уличный фонарь над подъездом одного из домов.
На первом этаже этого дома недавно вернувшаяся из церкви семья господина Сафронова, уютно расположившись за столом нарядно украшенной столовой, вкушала праздничные деликатесы.
Семья Сафроновых состояла всего из двух человек – муж Пафнутий Львович, пятидесятилетний крупный представительный мужчина, и жена его Степанида Михайловна – под стать супругу, тоже не из маленьких, полная сорокалетняя женщина без признаков увядания на круглом лице, с толстой русой косой, венчиком уложенной на голове. Детей у них не было, и жили они уже лет двадцать в любви и согласии исключительно друг для друга. Была у них маленькая стриженая собачонка – любимица и почти член семьи, нервная и избалованная. Звали её Бэтси. Собачка вечно тявкала звонким визгливым голосом. Вот и сейчас, прижав уши и трусливо поджав между тоненьких ножек хвост, Бэтси зашлась лаем.
– Бэтси, что случилось? – хозяин оторвался от тарелки с большим куском жареного гуся.
– Милый, ты слышал? – вытирая рот салфеткой, выговорила жена, стараясь проглотить недожеванный кусок. – Мне показалось, что кто-то позвонил в наш колокольчик.
– Кто к нам может прийти в такое время? – пробурчал хозяин и опять взялся за вилку.
Звонок раздался снова, на сей раз настойчивее. И ещё громче залаяла Бэтси, захлёбываясь и хрипя.
– Наверное, детишки колядовать пришли, – забеспокоилась хозяйка. – Если так, то зови их в гостиную.
Тяжело вздохнув, мужчина положил на тарелку вилку, нож, неуклюже поднялся со стула и отправился в прихожую. Когда он открыл входную дверь, то увидел на высоком крыльце мальчишку, который решительно звонил в подвешенный справа от входа в дом колокольчик.
– Заходи скорее, не стой на пороге. Ты один? А где же остальные дети?
Малыш зашёл в прихожую, но на все вопросы только молча пожимал плечами и покачивал опущенной головой. Мужчина позвал на помощь жену:
– Стешенька! Подойди к нам, пожалуйста.
Подхватив одной рукой Бэтси, до хрипа зашедшуюся лаем, хозяйка вальяжно выплыла в прихожую. Когда она увидела замёрзшего неожиданного гостя, искренние женские чувства вспыхнули в её сердце – любовь и сострадание.
Степанида Михайловна присела на корточки рядом с мальчиком, опустила замолчавшую собачку на пол, и попыталась заговорить с ним. Но тот на все её вопросы не отвечал, а только шмыгал мокрым носом, вытирая сопли тыльной стороной ладони.
– Пафнутий, он же совсем замёрз, наверное, отстал от компании и заблудился. Пусть малыш отогреется, поест, а потом уж и колядки свои споёт. Помоги гостю раздеться, вымой ему ручки и приглашай за стол.
Маленькая фигурка, освобождённая от зимнего пальто и суконного башлыка, оказалась очень симпатичным русоволосым курчавым мальчиком в аккуратном, шитом золотом, мундирчике.
Исполнив указания супруги, Пафнутий привёл мальчика в столовую и усадил его за праздничный стол. Витающие над столом ароматы щекотали ноздри. В тарелках аккуратными ломтиками лежали ветчина, сыр, балык и маленькие тарталетки с красной икрой.
– Дорогой, помнишь, как мы детишками ходили колядовать? Песенки пели, нас угощали и с собой подарки давали, иногда даже деньги, – начала светскую беседу Степанида Михайловна.
– Про деньги не помню, а песенку помню, – отвечал супруг.
И он запел гнусавым тенором:
«Динь-динь-динь, звенят звоночки!
К вам пришли сыны и дочки!
Вы колядников встречайте,
Нас улыбкой привечайте!»
Гость сидел за столом молча, изредка исподлобья поглядывая на поющего хозяина. Степанида смотрела на мужа с любовью и восхищением. Затем услужливо наклонилась над опущенной головой мальчика, и почти касаясь пахучими жирными губами его уха, спросила:
– Что ж ты не ешь? Ничего из закусок не хочешь? Тогда я принесу тебе горячее блюдо – гуся жареного с черносливом.
Малыш вздрогнул, как испуганная кошка, но ничего не сказал в ответ. И через минуту перед ним на тарелке с золотой каёмкой появился большой кусок гуся, запечённого вместе с черносливом.
Хозяева во все глаза смотрели на ребёнка, ожидая, что он голодным волчонком набросится на еду, и с аппетитом будет поглощать рождественское угощение. Но мальчик не шевелился, а смотрел на тарелку с ненавистью. Наконец, взял рукой кусок мяса, понюхал и положил обратно.
– Что же ты не ешь, – снова спросила удивлённая Степанида Михайловна. – Ты, наверное, никогда не пробовал такого? Это очень вкусно.
– Дрянной ваш гусь, тухлой рыбой воняет. Не каждая собака съест такую мерзость, – раздался хриплый мальчишеский голос.
В комнате воцарилась напряжённая тишина. От неожиданной обиды Степанида Михайловна покраснела, потом побледнела, глаза её налились слезами, она часто-часто заморгала и виновато стала поглядывать на мужа. Тот между тем, словно онемел от удивления, и с открытым ртом взирал то на свою тарелку с жареным гусем, то на гостя.
Наконец, Пафнутий очнулся и, сглотнув слюну, треснул кулаком по столу. От возмущения ноздри его гневно раздулись. Мужчина сорвался с места, затопал ногами и завопил диким голосом:
– Ах ты, скверный мальчишка! Да как ты, неблагодарный, смеешь так говорить про рождественское угощение!
– Грешно вам злиться в Рождество! – спокойным нравоучительным тоном, изображая строгого воспитателя, продолжал юный правдолюб. При этом он прямо смотрел в налившиеся кровью глаза хозяина. – Будете потом своего крика стыдиться да каяться. А вам, нерадивая хозяйка, – повернулся он к окаменевшей Степаниде Михайловне, – нужно запомнить – чтобы гусь был сочнее и ароматнее, добавляйте к черносливу яблоки. Это ваше кулинарное произведение ни в какие ворота не лезет. У мадам Пирожниковой, что живёт в соседнем доме, для начинки не пожалели чернослива и яблок.
Дальше произошло то, что ввергло хозяина в бешенство, а хозяйку почти до инфаркта довело: мальчик взял со своей тарелки кусок гуся и бросил на пол, туда, где сидела притихшая собачка.
– Бэтси, фу!!! – в два голоса закричали супруги. – Тебе нельзя жареного!
– Вот именно, что «фу!» – недовольно проворчал мальчишка, – что за комедия, прости Господи!
Он медленно встал со стула и направился в прихожую.
Степанида пыталась поймать свою любимую Бэтси, которая вцепилась мёртвой хваткой в кусок мяса. Но собачка ловко вырвалась из хозяйских рук и успела скрыться со своей добычей под диваном. Через мгновение оттуда послышалось громкое чавканье и злобное рычание.
Разгневанный Пафнутий устремился вслед за неблагодарным гостем. С криками «Вон! Чтобы ноги твоей больше здесь не было!», хозяин открыл дверь и, забыв все законы гостеприимства, вышвырнул мальчика из дома. Тот даже не успел как следует одеться – только одну руку засунул в рукав зимнего пальто, а остальное надевал уже на улице.
Ночь была тёмная, морозная, стояла тишина, и порывистый ветер опахивал ледяными волнами маленькую детскую фигурку. Снег не падал, и на небе ярко сверкали ночные звёзды. Мальчик натянул на голову суконный башлык, застегнул на все пуговицы тёплое пальто, приостановился, подумал немного и побрёл дальше, продолжая бубнить себе под нос:
– Пятая семья сегодня – и опять гусь с черносливом! Видеть его больше не могу. Вот люди странные – не любят, когда им правду говорят. И чего эти хозяева так вскипели? Наверное, я заигрался и обидел их. Но возвратиться с извинениями нельзя – тумаков надаёт этот Пафнутий. Домой вернуться, что ли? Так ведь заставят шоколадный пудинг доедать…
Настроение у путешественника испортилось и ему хотелось плакать. Какое-то сложное чувство терзало его маленькое сердце – как будто бы он только что совершил нехороший, непоправимый, глупый поступок.
Неожиданно ступившая на уличную наледь детская нога начала быстрое скольжение, а затем и всё непослушное тело пешехода вступило в совершенно неуправляемое движение. Развернувшись на ходу, мальчик упал в тут же подвернувшийся сугроб, при этом больно ударился коленом о фонарный столб. Когда весь в снегу, заметно прихрамывая, он снова вышел на дорогу, любой случайный прохожий смог бы заметить, что мальчишка сильно расстроен. Еще бы. Он едва не плакал от боли и постоянно махал обеими руками, как будто старался что-то оттолкнуть от себя – это зашевелились в его детской душе угрызения совести.
Он свернул в переулок, прошёл под аркой ворот пятиэтажного дома, и оказался на широкой улице, богато украшенной рождественскими гирляндами и яркими фонарями. Ещё несколько шагов – и мальчик остановился у своего дома. Поднявшись по широким каменным ступеням, позвонил в колокольчик. Дверь почти моментально распахнулась – дворецкий в праздничной ливрее выбежал на крыльцо.
– Ваше сиятельство! Где же вы изволили гулять в такое время? Графиня, матушка ваша, в полуобморочном состоянии в спальне, а батюшка, уж почитай два часа, как отправился в полицейское управление – помощи просить для вашего обнаружения.
– Кузьмич, голубчик, пойдём скорее в дом, помоги мне раздеться. Я так устал…
Дворецкий подхватил мальчика на руки и, закрыв входную дверь, понёс его в детскую. Проходя мимо молодой краснощёкой горничной, удивлённо распахнувшей яркие, по-цыгански чёрные глаза, Кузьмич прошептал:
– Барыне доложи!
Та бесшумно засеменила по паркету ножками в мягких туфлях, желая бежать как можно быстрее, чтобы скорее сообщить хозяйке радостную весть – мальчик вернулся домой!
Дворецкий вошёл в детскую комнату, посадил молодого графа на стул, размотал концы башлыка, потом снял с уставшего беглеца пальто, сапожки и мундирчик.
– Кузьмич, – тихо прошептал мальчик, обняв слугу за шею и прижавшись к его лицу холодной щекой, – скажи маменьке и папеньке, что я очень хотел посмотреть, как живут и встречают Рождество простые люди.
– Ну и как же они живут? – Кузьмич разомлел от детской ласки и, положив барчонка в кровать, укрыл его пуховым одеялом. Немолодое, спокойное, чисто выбритое лицо дворецкого было исполнено умной внимательности и серьёзной доброты.
– Всё у всех одинаково, – разочарованный исследователь закрыл глаза, и продолжал уже капризно, с раздражением и обидой в голосе, – даже гусь, фаршированный черносливом, один и тот же. А ты же знаешь, что я терпеть не могу жареного гуся.
При воспоминании о жареном гусе глаза молодого графа широко открылись, и на лице появилась гримаса брезгливого отвращения.
– Это, батюшка вы мой, не на ту улицу зашли, – дворецкий ласково погладил мальчика по голове и поплотнее подоткнул одеяло. – Есть дома, где на Рождество хлебушку белому или сочиву рисовому рады.
– В следующий раз пойду на другую улицу, а сегодня, Кузьмич, хочу тебе признаться – мне очень стыдно. Я одну семью зря обидел, – малыш приподнялся на постели, голос у него задрожал, щёки покраснели. – Зачем-то стал изображать своего строгого воспитателя-немца, начал отчитывать хозяина и поучать хозяйку за ненавистного мне гуся с черносливом. Нужно завтра у них прощения попросить, а ещё хорошо бы и подарки на Рождество принести.
– Вот завтра всё и уладим, – Кузьмич улыбнулся тихой, доброй улыбкой. – Ваше сиятельство, сейчас матушка ваша придёт, надо бы ванну горячую принять – не приведи, Господь, простудитесь, – отвечал слуга, трогая лоб мальчика.
– В следующий раз, в следующий раз…. А сейчас я очень спать хочу, – малыш невнятно бормотал, уютно свернувшись калачиком и прикинувшись спящим.
Могучие силы вели борьбу за его внимание – с одной стороны страшная усталость и желание скорее уснуть, но совесть, недавно в нём пробудившаяся, напоминала о нехорошем поступке, заставляя отвечать на вопрос – зачем он это сделал?
И меньше всего сейчас ему хотелось объясняться с маменькой, уже входившей в комнату.
Вид одиноко бредущего ребёнка не вписывался в радостное настроение – жители города праздновали Рождество. Из окон со всех сторон сверкали разноцветными огнями нарядные рождественские ёлки, из открытых форточек душной волной плыл запах свежеиспечённых ванильных булочек, к нему примешивался густой и вкусный запах жареного мяса. Теплом и уютом веяло из квартир. И только одинокий путник никак не мог найти себе пристанище. А время неудержимо утекало как песок сквозь пальцы, и уличные часы с курантами пробили уже дважды.
Мальчишка упрямо шел вперед до тех пор, пока его внимание не привлек яркий уличный фонарь над подъездом одного из домов.
На первом этаже этого дома недавно вернувшаяся из церкви семья господина Сафронова, уютно расположившись за столом нарядно украшенной столовой, вкушала праздничные деликатесы.
Семья Сафроновых состояла всего из двух человек – муж Пафнутий Львович, пятидесятилетний крупный представительный мужчина, и жена его Степанида Михайловна – под стать супругу, тоже не из маленьких, полная сорокалетняя женщина без признаков увядания на круглом лице, с толстой русой косой, венчиком уложенной на голове. Детей у них не было, и жили они уже лет двадцать в любви и согласии исключительно друг для друга. Была у них маленькая стриженая собачонка – любимица и почти член семьи, нервная и избалованная. Звали её Бэтси. Собачка вечно тявкала звонким визгливым голосом. Вот и сейчас, прижав уши и трусливо поджав между тоненьких ножек хвост, Бэтси зашлась лаем.
– Бэтси, что случилось? – хозяин оторвался от тарелки с большим куском жареного гуся.
– Милый, ты слышал? – вытирая рот салфеткой, выговорила жена, стараясь проглотить недожеванный кусок. – Мне показалось, что кто-то позвонил в наш колокольчик.
– Кто к нам может прийти в такое время? – пробурчал хозяин и опять взялся за вилку.
Звонок раздался снова, на сей раз настойчивее. И ещё громче залаяла Бэтси, захлёбываясь и хрипя.
– Наверное, детишки колядовать пришли, – забеспокоилась хозяйка. – Если так, то зови их в гостиную.
Тяжело вздохнув, мужчина положил на тарелку вилку, нож, неуклюже поднялся со стула и отправился в прихожую. Когда он открыл входную дверь, то увидел на высоком крыльце мальчишку, который решительно звонил в подвешенный справа от входа в дом колокольчик.
– Заходи скорее, не стой на пороге. Ты один? А где же остальные дети?
Малыш зашёл в прихожую, но на все вопросы только молча пожимал плечами и покачивал опущенной головой. Мужчина позвал на помощь жену:
– Стешенька! Подойди к нам, пожалуйста.
Подхватив одной рукой Бэтси, до хрипа зашедшуюся лаем, хозяйка вальяжно выплыла в прихожую. Когда она увидела замёрзшего неожиданного гостя, искренние женские чувства вспыхнули в её сердце – любовь и сострадание.
Степанида Михайловна присела на корточки рядом с мальчиком, опустила замолчавшую собачку на пол, и попыталась заговорить с ним. Но тот на все её вопросы не отвечал, а только шмыгал мокрым носом, вытирая сопли тыльной стороной ладони.
– Пафнутий, он же совсем замёрз, наверное, отстал от компании и заблудился. Пусть малыш отогреется, поест, а потом уж и колядки свои споёт. Помоги гостю раздеться, вымой ему ручки и приглашай за стол.
Маленькая фигурка, освобождённая от зимнего пальто и суконного башлыка, оказалась очень симпатичным русоволосым курчавым мальчиком в аккуратном, шитом золотом, мундирчике.
Исполнив указания супруги, Пафнутий привёл мальчика в столовую и усадил его за праздничный стол. Витающие над столом ароматы щекотали ноздри. В тарелках аккуратными ломтиками лежали ветчина, сыр, балык и маленькие тарталетки с красной икрой.
– Дорогой, помнишь, как мы детишками ходили колядовать? Песенки пели, нас угощали и с собой подарки давали, иногда даже деньги, – начала светскую беседу Степанида Михайловна.
– Про деньги не помню, а песенку помню, – отвечал супруг.
И он запел гнусавым тенором:
«Динь-динь-динь, звенят звоночки!
К вам пришли сыны и дочки!
Вы колядников встречайте,
Нас улыбкой привечайте!»
Гость сидел за столом молча, изредка исподлобья поглядывая на поющего хозяина. Степанида смотрела на мужа с любовью и восхищением. Затем услужливо наклонилась над опущенной головой мальчика, и почти касаясь пахучими жирными губами его уха, спросила:
– Что ж ты не ешь? Ничего из закусок не хочешь? Тогда я принесу тебе горячее блюдо – гуся жареного с черносливом.
Малыш вздрогнул, как испуганная кошка, но ничего не сказал в ответ. И через минуту перед ним на тарелке с золотой каёмкой появился большой кусок гуся, запечённого вместе с черносливом.
Хозяева во все глаза смотрели на ребёнка, ожидая, что он голодным волчонком набросится на еду, и с аппетитом будет поглощать рождественское угощение. Но мальчик не шевелился, а смотрел на тарелку с ненавистью. Наконец, взял рукой кусок мяса, понюхал и положил обратно.
– Что же ты не ешь, – снова спросила удивлённая Степанида Михайловна. – Ты, наверное, никогда не пробовал такого? Это очень вкусно.
– Дрянной ваш гусь, тухлой рыбой воняет. Не каждая собака съест такую мерзость, – раздался хриплый мальчишеский голос.
В комнате воцарилась напряжённая тишина. От неожиданной обиды Степанида Михайловна покраснела, потом побледнела, глаза её налились слезами, она часто-часто заморгала и виновато стала поглядывать на мужа. Тот между тем, словно онемел от удивления, и с открытым ртом взирал то на свою тарелку с жареным гусем, то на гостя.
Наконец, Пафнутий очнулся и, сглотнув слюну, треснул кулаком по столу. От возмущения ноздри его гневно раздулись. Мужчина сорвался с места, затопал ногами и завопил диким голосом:
– Ах ты, скверный мальчишка! Да как ты, неблагодарный, смеешь так говорить про рождественское угощение!
– Грешно вам злиться в Рождество! – спокойным нравоучительным тоном, изображая строгого воспитателя, продолжал юный правдолюб. При этом он прямо смотрел в налившиеся кровью глаза хозяина. – Будете потом своего крика стыдиться да каяться. А вам, нерадивая хозяйка, – повернулся он к окаменевшей Степаниде Михайловне, – нужно запомнить – чтобы гусь был сочнее и ароматнее, добавляйте к черносливу яблоки. Это ваше кулинарное произведение ни в какие ворота не лезет. У мадам Пирожниковой, что живёт в соседнем доме, для начинки не пожалели чернослива и яблок.
Дальше произошло то, что ввергло хозяина в бешенство, а хозяйку почти до инфаркта довело: мальчик взял со своей тарелки кусок гуся и бросил на пол, туда, где сидела притихшая собачка.
– Бэтси, фу!!! – в два голоса закричали супруги. – Тебе нельзя жареного!
– Вот именно, что «фу!» – недовольно проворчал мальчишка, – что за комедия, прости Господи!
Он медленно встал со стула и направился в прихожую.
Степанида пыталась поймать свою любимую Бэтси, которая вцепилась мёртвой хваткой в кусок мяса. Но собачка ловко вырвалась из хозяйских рук и успела скрыться со своей добычей под диваном. Через мгновение оттуда послышалось громкое чавканье и злобное рычание.
Разгневанный Пафнутий устремился вслед за неблагодарным гостем. С криками «Вон! Чтобы ноги твоей больше здесь не было!», хозяин открыл дверь и, забыв все законы гостеприимства, вышвырнул мальчика из дома. Тот даже не успел как следует одеться – только одну руку засунул в рукав зимнего пальто, а остальное надевал уже на улице.
Ночь была тёмная, морозная, стояла тишина, и порывистый ветер опахивал ледяными волнами маленькую детскую фигурку. Снег не падал, и на небе ярко сверкали ночные звёзды. Мальчик натянул на голову суконный башлык, застегнул на все пуговицы тёплое пальто, приостановился, подумал немного и побрёл дальше, продолжая бубнить себе под нос:
– Пятая семья сегодня – и опять гусь с черносливом! Видеть его больше не могу. Вот люди странные – не любят, когда им правду говорят. И чего эти хозяева так вскипели? Наверное, я заигрался и обидел их. Но возвратиться с извинениями нельзя – тумаков надаёт этот Пафнутий. Домой вернуться, что ли? Так ведь заставят шоколадный пудинг доедать…
Настроение у путешественника испортилось и ему хотелось плакать. Какое-то сложное чувство терзало его маленькое сердце – как будто бы он только что совершил нехороший, непоправимый, глупый поступок.
Неожиданно ступившая на уличную наледь детская нога начала быстрое скольжение, а затем и всё непослушное тело пешехода вступило в совершенно неуправляемое движение. Развернувшись на ходу, мальчик упал в тут же подвернувшийся сугроб, при этом больно ударился коленом о фонарный столб. Когда весь в снегу, заметно прихрамывая, он снова вышел на дорогу, любой случайный прохожий смог бы заметить, что мальчишка сильно расстроен. Еще бы. Он едва не плакал от боли и постоянно махал обеими руками, как будто старался что-то оттолкнуть от себя – это зашевелились в его детской душе угрызения совести.
Он свернул в переулок, прошёл под аркой ворот пятиэтажного дома, и оказался на широкой улице, богато украшенной рождественскими гирляндами и яркими фонарями. Ещё несколько шагов – и мальчик остановился у своего дома. Поднявшись по широким каменным ступеням, позвонил в колокольчик. Дверь почти моментально распахнулась – дворецкий в праздничной ливрее выбежал на крыльцо.
– Ваше сиятельство! Где же вы изволили гулять в такое время? Графиня, матушка ваша, в полуобморочном состоянии в спальне, а батюшка, уж почитай два часа, как отправился в полицейское управление – помощи просить для вашего обнаружения.
– Кузьмич, голубчик, пойдём скорее в дом, помоги мне раздеться. Я так устал…
Дворецкий подхватил мальчика на руки и, закрыв входную дверь, понёс его в детскую. Проходя мимо молодой краснощёкой горничной, удивлённо распахнувшей яркие, по-цыгански чёрные глаза, Кузьмич прошептал:
– Барыне доложи!
Та бесшумно засеменила по паркету ножками в мягких туфлях, желая бежать как можно быстрее, чтобы скорее сообщить хозяйке радостную весть – мальчик вернулся домой!
Дворецкий вошёл в детскую комнату, посадил молодого графа на стул, размотал концы башлыка, потом снял с уставшего беглеца пальто, сапожки и мундирчик.
– Кузьмич, – тихо прошептал мальчик, обняв слугу за шею и прижавшись к его лицу холодной щекой, – скажи маменьке и папеньке, что я очень хотел посмотреть, как живут и встречают Рождество простые люди.
– Ну и как же они живут? – Кузьмич разомлел от детской ласки и, положив барчонка в кровать, укрыл его пуховым одеялом. Немолодое, спокойное, чисто выбритое лицо дворецкого было исполнено умной внимательности и серьёзной доброты.
– Всё у всех одинаково, – разочарованный исследователь закрыл глаза, и продолжал уже капризно, с раздражением и обидой в голосе, – даже гусь, фаршированный черносливом, один и тот же. А ты же знаешь, что я терпеть не могу жареного гуся.
При воспоминании о жареном гусе глаза молодого графа широко открылись, и на лице появилась гримаса брезгливого отвращения.
– Это, батюшка вы мой, не на ту улицу зашли, – дворецкий ласково погладил мальчика по голове и поплотнее подоткнул одеяло. – Есть дома, где на Рождество хлебушку белому или сочиву рисовому рады.
– В следующий раз пойду на другую улицу, а сегодня, Кузьмич, хочу тебе признаться – мне очень стыдно. Я одну семью зря обидел, – малыш приподнялся на постели, голос у него задрожал, щёки покраснели. – Зачем-то стал изображать своего строгого воспитателя-немца, начал отчитывать хозяина и поучать хозяйку за ненавистного мне гуся с черносливом. Нужно завтра у них прощения попросить, а ещё хорошо бы и подарки на Рождество принести.
– Вот завтра всё и уладим, – Кузьмич улыбнулся тихой, доброй улыбкой. – Ваше сиятельство, сейчас матушка ваша придёт, надо бы ванну горячую принять – не приведи, Господь, простудитесь, – отвечал слуга, трогая лоб мальчика.
– В следующий раз, в следующий раз…. А сейчас я очень спать хочу, – малыш невнятно бормотал, уютно свернувшись калачиком и прикинувшись спящим.
Могучие силы вели борьбу за его внимание – с одной стороны страшная усталость и желание скорее уснуть, но совесть, недавно в нём пробудившаяся, напоминала о нехорошем поступке, заставляя отвечать на вопрос – зачем он это сделал?
И меньше всего сейчас ему хотелось объясняться с маменькой, уже входившей в комнату.
