Дерево, раскидистое, высокое, с сердцевидными листьями и мощными ветвями, росло в середине поляны. Его корни тянулись во все стороны и вглубь, удерживая, питая, связывая с самой землей, дававшей жизнь.
Деревья из рощи поблизости великану завидовали. Им приходилось жаться друг к другу и ссориться за живительный солнечный свет.
– Он все забирает себе, – перешептывались они тихими летними вечерами.
– Он душит молодые побеги, не позволяя им расти.
– Он заботится только о себе.
Крона великана действительно создавала густую тень, кроме этого на открытой поляне хватало других опасностей для молодых побегов – их легче находили голодные животные, студил осенний ветер и наносил порезы острый мороз. Но деревья из рощи никогда не шелестели об этом, предпочитая ругать великана.
Сами они хоть и ссорились из-за солнца, зато держались друг за дружку в плохую погоду. Вместе было теплее стылыми зимними ночами, легче получалось усмирять ветра и даже защищаться от короедов выходило лучше вместе. Так же, как великан, они видели в новых ростках соперников, не позволяя им набираться сил.
Дереву на поляне приходилось справляться со всеми испытаниями самому.
У него получалось. Оно было могучее и гордилось своей силой. Каждую весну великан выбрасывал все новые ветви, разворачивая широкие листья к небу, и они наливались темным изумрудом все лето.
– Какой же он все-таки единоличник, – гудели деревья в роще, раскрашивая к осени свои наряды.
– Для белки нет дупла в его стволе.
– Стряхивает мох с ветвей. Грибницы к корням не пускает.
Не пускал. Те грибницы, которые со временем заберут силу из корней. Мох, любитель чистого воздуха, приходит сначала другом – скоротать вместе скучные дни, потом освоится в новом доме, заполонив все ветви, и утяжеляет их. Нет-нет, да разрушит кое-где кору, впуская короедов. Тогда и дятел прилетит. Будет отбивать барабанную дробь, вроде бы и помогая. А со временем устроит дупло. Сколько раз подобное случалось с деревьями в роще? Не с ним! Великан осторожно выбирал своих гостей.
Дать убежище от дождя зверям большим и малым – пожалуйста. В густой кроне хватало места для птичьих гнезд. И белки забегали к великану в гости. Даже сушили на зиму грибы на острых веточках. В жаркий день дерево привечало уставших прохожих. Влюбленных, заблудившихся в лесу. Так что великан не был таким холодным, как о нем говорили.
Однажды сердитая летняя гроза закрыла собой небо и завела игру со смертью. Деревья в роще дрожали от страха, поскрипывая от порывов ветра, пригибались с каждым разрядом молнии – «не в меня, чур, не в меня». Великан раскачивал длинными ветвями, жадно вбирая из земли дождевую воду, и терпеливо ждал, пока тяжелые тучи скроются за горизонтом. Как вдруг с оглушительным треском в его крону будто свалилось само солнце и разорвалось в клочья. Разделившись на тысячи спиц, молния пронзила каждую веточку, каждый лист и отросток корня. Стон великана поглотил новый раскат грома. А когда ослабевшая гроза уползла прочь, дерево на поляне уже погрузилось в сон: глубже и темнее зимнего...
От которого великан очнулся под странные звуки.
Молотило, будто сотни дятлов разбивали поврежденную кору. Плескалось, словно бурлило весеннее половодье. Крутило сотнями суховеев... Пока не зашуршало знакомым шелестом. Шепотом листьев. Белых листьев. И великан стал множеством, но все равно остался вроде бы единым целым, наделенный еще большим могуществом. Сила гордого дерева, помноженная на ярость молнии, влилась в бумажные листы, сделав их особыми.
Разошлись они по разным городам и странам. Шли дни, недели и месяцы. Слова застывали на бумаге, складывались в предложения. Первые каракули детей и задачки по математике, отрывки научных трактатов и выступления юристов, отчеты, доносы, жалобы. Признания в чувствах, стихи и романы. Сколько всего было, подпитанного силой великана.
Простое одобрение делало из неуверенных людей победителей, ласковое слово согревало лучше солнечного луча. Пожелания становились заклинаниями. Темными или светлыми. Которые открывают крылья или превращаются в цепи, в кружево, что сплетает вместе, или в лезвия ножей, что распарывают судьбы.
И не было у великана возможности предупредить: осторожно. Слова не просто движения воздуха, не пустые звуки. Они способны вбирать в себя человеческие эмоции. Перенесенные на бумагу слова становятся еще более значимыми. А что, если они попадут на особую?
С каждым использованным листом сила великана не исчезала, а копилась, собираясь в еще нетронутых, делая каждый из них могущественнее. Написанное на них – оживало! Зависть уничтожила уютный дом. Кляуза, превратившись в клевету, разрушила карьеру. Монстр со страниц романа скользнул в чье-то видение, тяжкий бред – и толкнул человека за грань… перил балкона. Равнодушие сковало город задержавшимися морозами. Было проклятье... написанное сгоряча. Лечебным бальзамом – слова о любви. Пестрокрылыми бабочками – шутки и дружеские подколки. Самой жизнью – выведенное нетвердой рукой: «Мама».
Столько было всего!
Пока не остался последний лист. Впитавший в себя всю силу могучего великана, помноженную на ярость молнии. Он лежал среди других белых листов и ждал своего часа.
Пачку купил мужчина. Состоявшийся и вполне довольный жизнью. С застарелой обидой, которая уже год то отзывалась болью в желудке, то вдруг свистела в беспричинном раздражении. На самых близких, кто вовсе не виноват, что желаемая должность досталась другому.
Пачку открыла женщина. Ее сердце было полно заботы о двух детях. О приболевшей в последние месяцы матери. Но скопилась в нем и горечь, все отравляющая – из-за мужа. Давняя недосказанность выросла в непонимание и, став отчуждением, ранила.
Лист выдернул из стопки мальчишка. Смешливый и непоседливый, задумавший подшутить над новеньким из параллельного класса. Шутка выходила недоброй, но остановиться – означало потерять лицо перед друзьями. Они же и позвали выбежать во двор.
Лист остался на столе. Послышались шаги. Легкие.
Его тронули руки – девичьи. Оскорбленное предательством первое чувство выхолодило их, ослепив сердце болью. Любовь или ненависть напишет слова на последнем листе великана?
Девушка взяла ручку и поднесла к белой бумаге.
Застыла, к чему-то прислушиваясь.
С листом в руках подошла к окну.
На улице весна, как неуклюжий ребенок, играла и наводила беспорядок, шлепала по лужам и шмыгала простуженным носом. Разбрасывала вокруг мусор, еще недавно убранный зимой под снегом. Журчала грязными ручьями.
У одного из них стоял мальчишка, роняя слезы над разбитой машинкой.
Девушка вздохнула и, сжимая лист в руке, поспешила во двор.
– Смотри, – присела она на колени. Лист скрипел, изгибаясь острыми гранями в потеплевших девичьих ладонях.
– Кораблик, – выдохнул мальчишка, протягивая к нему руки.
– Давай запустим его в ручей?
В первое плавание великана проводили улыбками, он спускался по бойкому ручью, покачивая белыми боками, и сам был улыбкой весеннему дню. В похожие дни дерево бурлило соками, разгоняя зимнюю усталость, теперь кораблик гудел, посылая приветы почерневшим берегам. И растаял в студеной воде сгустком бумаги, похожим на улыбку.
Растворился в талой воде...
Пока не очнулся: журчанием. Суетой. Звоном. Песней дождя.
Золотом: отлетающих от капель солнечных лучей.
Надеждой… льющейся с небес.
