– Жестоко.
– Разве? Прогнать вас сейчас будет еще более жестоким.
– Да, да. Да… – эхом повторяю я.
Рука сама тянется к листу договора, перо нетерпеливо дрожит, словно мечтает поскорее улететь, сверкает капелька чернил на тонком острие – как только не падает?
– Я! … – вдруг догадываюсь, что последнее удерживает, не позволяя поставить подпись. Мой самый серьезный страх. – Я боюсь потерять себя без всего того, что указано в договоре. Ведь говорят, мы – это наша память. Сумма ошибок и удач, счастливых и не слишком приятных моментов, достижений и промахов, знакомств и впечатлений! – едва не кричу, требуя скорого ответа.
– Человек больше, чем его воспоминания.
– Но что тогда?!
– Лист, на котором пишет память, а не только то, что написано.
– Лист? Но ведь именно написанное отличает друг от друга листы. Чернила оставляют рисунок, порой пропитывая бумагу насквозь.
– Пачкая или украшая? Наполняя смыслом или затемняя?.. В какой-то момент – можно посмотреть и больше не увидеть себя. Заблудиться в словах и знаках препинания.
Не тыча пальцем, Хранитель указывает на меня. Считает заблудившейся.
Я сама себя такой считаю.
– Разве может быть чем-то чистый лист?
Он снова требует полного внимания очередной многозначительной паузой.
Я – внимаю.
– Вы когда-нибудь сознательно рассматривали чистые листы? Обманчиво думать, что они безликие и одинаковые. У них разные оттенки и уровень белизны или молочности, на них есть мелкие царапины и вкрапления, наметившиеся складки. Но прежде всего каждый лист – уникальный рисунок тонких волокон. Уникальный! Вот это – мы. Воспоминания и игры памяти – это своего рода одежды.
Я услышала!
Проверяю его слова, заново перебирая и составляя из них фразы, сравнивая и пытаясь почувствовать, как соотносятся они со всем тем, что я знала и во что верила раньше? Мне становится легче! Словно свежее знание приподнимает с плеч надоевший груз.
Одежды… Тесные и ставшие неудобными прячут в шкаф. Но лучше такие вещи отдать другому. Тому, кто сможет воспользоваться. Как… Как в библиотеку воспоминаний, чтобы они стали чьими-то снами и источником вдохновения.
Чистый лист – не значит пустой. Я останусь собой.
И в любом случае не собираюсь расставаться со всем гардеробом.
Рука живет своей жизнью, порхает вместе с гусиным пером над исписанным чернилами листом.
Я ставлю подпись. Щелкает замок.
Тяжелая крышка приподнимается медленно и с противным скрипом.
Внутри сундука нет дна, нет тьмы, нет света – внутри клубится бесцветный дым. И невыносимо холодно становится – сам воздух в комнате превратился в ледяное облако, вытягивая из тела тепло.
– Неприятные ощущения сейчас закончатся, – успокаивает Хранитель.
Во время всего разговора он держался рядом и чуть за спиной. Вне поля моего зрения, прикованного сейчас к столу и к сундуку.
– Холодно бывает только в первые мгновения, пока идет настройка. Все оговорено, подготовлено, процесс запущен и закончится тоже сам собой. Вам ничего не нужно делать.
Наверное, он собирается выйти из комнаты, дверь до сих пор распахнута настежь. Но мне не хватает еще одного, последнего заверения.
– Значит, я смогу забрать, что захочу? Когда буду готова? Вернее, увидев подсказки?
Боясь опоздать, я торопливо разворачиваюсь, почти прыжком, и застаю Хранителя врасплох. Его лицо больше не кажется равнодушно-сдержанным, во взгляде горит торжество!
– Этого нет в контракте.
– Почему нет?! Как? Не хочу! – Я кричу: – Передумала! Нет!
И листа больше нет на столе. И перо давно ускользнуло – сразу же после того, как я его использовала.
– Поздно. Вы подписали соглашение.
Мужчина исчезает летним туманом, дымным мороком, как если бы только приснился – выплелся из одного из моих кошмаров.
Вокруг смыкаются стены – серые, ровные, взгляд скользит по ним, не за что зацепиться – ни окон, ни дверей! Я смогу выйти из этой комнаты, лишь оставив все, что обещала, позади.
Воспоминания жидкими кристаллами уже перетекают из меня в сундук, в эту серую жадную массу, тонут в ней – вроде бы еще мои, со мной, но уже на расстоянии. Когда захлопнется крышка, они станут недоступными мне. Зато – в этом или ином времени и мире – открытыми чужим и незнакомым, тем, кто примет их за сны или нашептанные вдохновением истории.
Поздно.
Я сама поставила подпись.
Время, то самое, что вечность, превращается в миг, вслед за которым будут страшное слово «был» и бездушное – «навсегда». Щелчок замка гремит набатом.
Передо мной знакомый с детства сундук, я сама придумывала вязь для его оков, высоту и размер крышки – это мой сундук! Руки хватают пустоту.
Как в детстве, он – нарисованный!
Ледяной ужас едва не поглощает меня, затмевая разум. Я царапаю поверхность стола – да разве такую крышку откроешь? Боль, что больнее всех уже испытанных ранее болей, вдруг служит помощницей, возвращая способность чувствовать – по-настоящему, а не через саван лекарств и приглушенного ими горя. Чувствовать ароматы, видеть краски, слышать звуки всего того, что уже спрятано в сундуке, но все еще мое! Самые-самые счастливые и желчно-горькие воспоминания, моменты радости и разочарований, сотни уютных минут, казалось бы, одинаковых, но таких важных будней! Все это готово мне помочь. Время, которое миг, становится вечностью, в которой возможно все, подарив мне еще один шанс. Но что нужно сделать?
Не паниковать.
Что сказал Хранитель? Я не умею отрезать – всегда останется последняя нить.
Нужно найти ее, разгадать, из чего она сложена. Самых важных воспоминаний?
Нить прочная – такой сшивают края ран.
Тонкая – будто острие лезвия – ей можно наносить новые раны.
В этой комнате, потерявшей окна, я нахожу ее в пустом воздухе и могу опознать – чувство вины! – вот что держит мои воспоминания!
О, я испытывала много разных форм вины: что не нашла вовремя нужных слов.
Не оказалась рядом в страшный момент.
Приняла неверное решение.
Обидела.
Из-за меня страдал дорогой мне человек.
Ушел чуть раньше.
Вина, что защитила не того, кому больше всех требовалась помощь.
Промолчала о самом важном.
Чувство вины делало груз воспоминаний все более неподъемным. Пока время пыталось лечить, накладывая аккуратные швы, острая прочная нить, будто скальпель, вскрывала их и наносила новые раны. Чтобы снова задышать полной грудью, следовало отпустить прошлое – сначала из каждой минуты, потом – из каждого дня. Но это слишком походило на забытье, на предательство… Я снова чувствовала себя виноватой.
Зато с готовностью воспользовалась объявлением в газете.
Сижу вот в этой комнате, превратившейся в каменный мешок…
Не о том я!
Главное, что еще удерживаю воспоминания, и у меня есть вечность!
Что первым называл Хранитель?
«Все со сослагательным наклонением»… Если бы, быть может… иначе.
Что случилось – уже произошло. Могло быть иначе?
Нет, если не сложилось, и только мне известно, чего стоило каждое решение и каждое сказанное слово – верные или ошибочные.
Никто не знает заранее. Разве я не старалась всем сердцем и всей душой?
Я смотрю на нарисованный на крышке стола пиратский сундук, полный самых настоящих сокровищ.
Как уверял Хранитель?
«Чистый лист – заблуждение».
Мы – не только наш прошлый опыт и коллекция из счастливых и горьких моментов. Если сундук сейчас исчезнет, не исчезну я… Удерживая тонкой нитью вины свои воспоминания, я ощущаю их на расстоянии и легче дышу. Они – не вся я.
Перестав бояться потерять себя, перестаю бояться пустой комнаты с ровными стенами.
Длинные коридоры, в которых пряталось много невидимых дверей, разве я не догадалась о них без подсказки? Подмечая отличия с тем, каким представляла себе этот дом, разве каждый раз я не соглашалась, что так вернее? Словно выбирала из мной же предложенных вариантов.
Хранитель не раз продолжал мои мысли. Он проговаривал вслух то, что я почти была готова или боялась сказать. Он называл это место библиотекой.
Снов или того, что считают вдохновением.
Газета на одинокой лавочке – обычно я не подбираю газет. Не заглядываю в них, высматривая объявления. Тем более не верю очень странным с первого взгляда. «Памятное бюро» будто отвечало моим потайным пожеланиям... Так может?
Представить на вечность-мгновение – что все это создала я при помощи своего собственного вдохновения. Чужой истории. Подсмотренного сна. Нет-нет, не туда.
Итак – дом, коридор, комната, сундук, Хранитель – все это я.
И значит, могу перезаключить придуманный мной же договор! Что-то забрать из воспоминаний и что-то оставить. Хранить при себе или на расстоянии – до тех пор, пока не буду вновь готова смотреть на любимые прежде фотографии и держать в руках полные чудесных воспоминаний безделушки.
Пока не захочу достать на солнечный свет драгоценные камни и рассматривать игру бликов на их гранях, надеть не ради памяти, а на торжественный вечер или просто так – для себя.
Мне не нужна Библиотека. Хватит нарисованного в детстве сундука – его я могу представлять бесконечно, с закрытыми глазами – на сетчатке моих глаз.
Сейчас вот лучше глаза зажмурить.
Не думать о каменной ловушке – нет ее! Есть только я!
Сделать первый шаг. Забыв о глухих и ровных стенах.
Удерживая и разматывая нить – прочную, тонкую – что из чувства вины медленно, но превращалась в уверенность, из которой вьются еще более прочные нити.
Когда на лицо падают первые капли, я не спешу открывать глаза, боясь ошибиться. Поэтому сначала раскрываю ладони. Моросит осенний дождь, а когда они становятся совсем мокрыми, когда по щекам и по лбу уже текут ледяные ручейки, я умываюсь дождевой водой. Осматриваюсь.
Я стою на пороге своего дома.
– Разве? Прогнать вас сейчас будет еще более жестоким.
– Да, да. Да… – эхом повторяю я.
Рука сама тянется к листу договора, перо нетерпеливо дрожит, словно мечтает поскорее улететь, сверкает капелька чернил на тонком острие – как только не падает?
– Я! … – вдруг догадываюсь, что последнее удерживает, не позволяя поставить подпись. Мой самый серьезный страх. – Я боюсь потерять себя без всего того, что указано в договоре. Ведь говорят, мы – это наша память. Сумма ошибок и удач, счастливых и не слишком приятных моментов, достижений и промахов, знакомств и впечатлений! – едва не кричу, требуя скорого ответа.
– Человек больше, чем его воспоминания.
– Но что тогда?!
– Лист, на котором пишет память, а не только то, что написано.
– Лист? Но ведь именно написанное отличает друг от друга листы. Чернила оставляют рисунок, порой пропитывая бумагу насквозь.
– Пачкая или украшая? Наполняя смыслом или затемняя?.. В какой-то момент – можно посмотреть и больше не увидеть себя. Заблудиться в словах и знаках препинания.
Не тыча пальцем, Хранитель указывает на меня. Считает заблудившейся.
Я сама себя такой считаю.
– Разве может быть чем-то чистый лист?
Он снова требует полного внимания очередной многозначительной паузой.
Я – внимаю.
– Вы когда-нибудь сознательно рассматривали чистые листы? Обманчиво думать, что они безликие и одинаковые. У них разные оттенки и уровень белизны или молочности, на них есть мелкие царапины и вкрапления, наметившиеся складки. Но прежде всего каждый лист – уникальный рисунок тонких волокон. Уникальный! Вот это – мы. Воспоминания и игры памяти – это своего рода одежды.
Я услышала!
Проверяю его слова, заново перебирая и составляя из них фразы, сравнивая и пытаясь почувствовать, как соотносятся они со всем тем, что я знала и во что верила раньше? Мне становится легче! Словно свежее знание приподнимает с плеч надоевший груз.
Одежды… Тесные и ставшие неудобными прячут в шкаф. Но лучше такие вещи отдать другому. Тому, кто сможет воспользоваться. Как… Как в библиотеку воспоминаний, чтобы они стали чьими-то снами и источником вдохновения.
Чистый лист – не значит пустой. Я останусь собой.
И в любом случае не собираюсь расставаться со всем гардеробом.
Рука живет своей жизнью, порхает вместе с гусиным пером над исписанным чернилами листом.
Я ставлю подпись. Щелкает замок.
Тяжелая крышка приподнимается медленно и с противным скрипом.
Внутри сундука нет дна, нет тьмы, нет света – внутри клубится бесцветный дым. И невыносимо холодно становится – сам воздух в комнате превратился в ледяное облако, вытягивая из тела тепло.
– Неприятные ощущения сейчас закончатся, – успокаивает Хранитель.
Во время всего разговора он держался рядом и чуть за спиной. Вне поля моего зрения, прикованного сейчас к столу и к сундуку.
– Холодно бывает только в первые мгновения, пока идет настройка. Все оговорено, подготовлено, процесс запущен и закончится тоже сам собой. Вам ничего не нужно делать.
Наверное, он собирается выйти из комнаты, дверь до сих пор распахнута настежь. Но мне не хватает еще одного, последнего заверения.
– Значит, я смогу забрать, что захочу? Когда буду готова? Вернее, увидев подсказки?
Боясь опоздать, я торопливо разворачиваюсь, почти прыжком, и застаю Хранителя врасплох. Его лицо больше не кажется равнодушно-сдержанным, во взгляде горит торжество!
– Этого нет в контракте.
– Почему нет?! Как? Не хочу! – Я кричу: – Передумала! Нет!
И листа больше нет на столе. И перо давно ускользнуло – сразу же после того, как я его использовала.
– Поздно. Вы подписали соглашение.
Мужчина исчезает летним туманом, дымным мороком, как если бы только приснился – выплелся из одного из моих кошмаров.
Вокруг смыкаются стены – серые, ровные, взгляд скользит по ним, не за что зацепиться – ни окон, ни дверей! Я смогу выйти из этой комнаты, лишь оставив все, что обещала, позади.
Воспоминания жидкими кристаллами уже перетекают из меня в сундук, в эту серую жадную массу, тонут в ней – вроде бы еще мои, со мной, но уже на расстоянии. Когда захлопнется крышка, они станут недоступными мне. Зато – в этом или ином времени и мире – открытыми чужим и незнакомым, тем, кто примет их за сны или нашептанные вдохновением истории.
Поздно.
Я сама поставила подпись.
Время, то самое, что вечность, превращается в миг, вслед за которым будут страшное слово «был» и бездушное – «навсегда». Щелчок замка гремит набатом.
Передо мной знакомый с детства сундук, я сама придумывала вязь для его оков, высоту и размер крышки – это мой сундук! Руки хватают пустоту.
Как в детстве, он – нарисованный!
Ледяной ужас едва не поглощает меня, затмевая разум. Я царапаю поверхность стола – да разве такую крышку откроешь? Боль, что больнее всех уже испытанных ранее болей, вдруг служит помощницей, возвращая способность чувствовать – по-настоящему, а не через саван лекарств и приглушенного ими горя. Чувствовать ароматы, видеть краски, слышать звуки всего того, что уже спрятано в сундуке, но все еще мое! Самые-самые счастливые и желчно-горькие воспоминания, моменты радости и разочарований, сотни уютных минут, казалось бы, одинаковых, но таких важных будней! Все это готово мне помочь. Время, которое миг, становится вечностью, в которой возможно все, подарив мне еще один шанс. Но что нужно сделать?
Не паниковать.
Что сказал Хранитель? Я не умею отрезать – всегда останется последняя нить.
Нужно найти ее, разгадать, из чего она сложена. Самых важных воспоминаний?
Нить прочная – такой сшивают края ран.
Тонкая – будто острие лезвия – ей можно наносить новые раны.
В этой комнате, потерявшей окна, я нахожу ее в пустом воздухе и могу опознать – чувство вины! – вот что держит мои воспоминания!
О, я испытывала много разных форм вины: что не нашла вовремя нужных слов.
Не оказалась рядом в страшный момент.
Приняла неверное решение.
Обидела.
Из-за меня страдал дорогой мне человек.
Ушел чуть раньше.
Вина, что защитила не того, кому больше всех требовалась помощь.
Промолчала о самом важном.
Чувство вины делало груз воспоминаний все более неподъемным. Пока время пыталось лечить, накладывая аккуратные швы, острая прочная нить, будто скальпель, вскрывала их и наносила новые раны. Чтобы снова задышать полной грудью, следовало отпустить прошлое – сначала из каждой минуты, потом – из каждого дня. Но это слишком походило на забытье, на предательство… Я снова чувствовала себя виноватой.
Зато с готовностью воспользовалась объявлением в газете.
Сижу вот в этой комнате, превратившейся в каменный мешок…
Не о том я!
Главное, что еще удерживаю воспоминания, и у меня есть вечность!
Что первым называл Хранитель?
«Все со сослагательным наклонением»… Если бы, быть может… иначе.
Что случилось – уже произошло. Могло быть иначе?
Нет, если не сложилось, и только мне известно, чего стоило каждое решение и каждое сказанное слово – верные или ошибочные.
Никто не знает заранее. Разве я не старалась всем сердцем и всей душой?
Я смотрю на нарисованный на крышке стола пиратский сундук, полный самых настоящих сокровищ.
Как уверял Хранитель?
«Чистый лист – заблуждение».
Мы – не только наш прошлый опыт и коллекция из счастливых и горьких моментов. Если сундук сейчас исчезнет, не исчезну я… Удерживая тонкой нитью вины свои воспоминания, я ощущаю их на расстоянии и легче дышу. Они – не вся я.
Перестав бояться потерять себя, перестаю бояться пустой комнаты с ровными стенами.
Длинные коридоры, в которых пряталось много невидимых дверей, разве я не догадалась о них без подсказки? Подмечая отличия с тем, каким представляла себе этот дом, разве каждый раз я не соглашалась, что так вернее? Словно выбирала из мной же предложенных вариантов.
Хранитель не раз продолжал мои мысли. Он проговаривал вслух то, что я почти была готова или боялась сказать. Он называл это место библиотекой.
Снов или того, что считают вдохновением.
Газета на одинокой лавочке – обычно я не подбираю газет. Не заглядываю в них, высматривая объявления. Тем более не верю очень странным с первого взгляда. «Памятное бюро» будто отвечало моим потайным пожеланиям... Так может?
Представить на вечность-мгновение – что все это создала я при помощи своего собственного вдохновения. Чужой истории. Подсмотренного сна. Нет-нет, не туда.
Итак – дом, коридор, комната, сундук, Хранитель – все это я.
И значит, могу перезаключить придуманный мной же договор! Что-то забрать из воспоминаний и что-то оставить. Хранить при себе или на расстоянии – до тех пор, пока не буду вновь готова смотреть на любимые прежде фотографии и держать в руках полные чудесных воспоминаний безделушки.
Пока не захочу достать на солнечный свет драгоценные камни и рассматривать игру бликов на их гранях, надеть не ради памяти, а на торжественный вечер или просто так – для себя.
Мне не нужна Библиотека. Хватит нарисованного в детстве сундука – его я могу представлять бесконечно, с закрытыми глазами – на сетчатке моих глаз.
Сейчас вот лучше глаза зажмурить.
Не думать о каменной ловушке – нет ее! Есть только я!
Сделать первый шаг. Забыв о глухих и ровных стенах.
Удерживая и разматывая нить – прочную, тонкую – что из чувства вины медленно, но превращалась в уверенность, из которой вьются еще более прочные нити.
Когда на лицо падают первые капли, я не спешу открывать глаза, боясь ошибиться. Поэтому сначала раскрываю ладони. Моросит осенний дождь, а когда они становятся совсем мокрыми, когда по щекам и по лбу уже текут ледяные ручейки, я умываюсь дождевой водой. Осматриваюсь.
Я стою на пороге своего дома.
