Шаг сделан, все точки расставлены и ожидать больше нечего. Разъехаться лучший вариант. Молода, богата, именита. И если муж еще и погиб, выполняя свой долг перед Империей, то впереди прекрасное беззаботное будущее.
Свет похоронил его и ожидал того же от меня. Стоит всего лишь надеть черный креп, подождать года два и пуститься на поиск нового семейного счастья.
Но сначала я бы хотела увидеть тело.
Тем, кто верен в любви, доступна лишь ее банальная сущность. Трагедию же любви познают лишь те, кто изменяет.
Оскар Уайльд
Нет на свете печальней измены,
Чем измена себе самому.
Николай Алексеевич Заболоцкий
К чему любить и беззаветно отдавать себя целиком, если тот, которому ты отдала всё своё существо, всю свою жизнь, всё, всё, что у тебя было в этом мире, так внезапно уходит от тебя, потому что ему понравилось другое лицо, и за какие-нибудь несколько дней становится почти чужим?
Ги де Мопассан
Давно за полночь, и находиться здесь неприлично.
Странно думать о приличиях, находясь в абсолютно неприличном положении. Но ты же сама его и организовала?
Очередной взгляд на часы, еще одна минута ускользнула в вечность. Нужно уходить. Виконт Грейнд слишком утомлен, чтоб проводить, и это к лучшему. Мне сейчас не нужна его истеричная несдержанность. Маскарадная маска скроет лицо, а накидка скроет беспорядок одежды. Осуждение младшего лакея, что еще не научился за каменным лицом скрывать свое мнение. Моя сумочка, бумаги, перчатки. Ничего не забыть, чтоб не было повода для новых встреч. Дверь особняка открылась, не слишком широко, ведь бесчестие не должно выходить горделиво. И все же голову держала высоко, спина привычно прямая, словно делаю шаг не в уличную темноту, а вхожу в бальный зал.
Знакомый экипаж. Знакомый силуэт, даже на расстоянии холоден и незыблем.
Учтивость и безразличие. Учтивое безразличие. Безразличная учтивость. Его отношение ко мне. Всегда. Даже сейчас.
Несколько ступеней, дорожка до калитки, экипаж с гербом. На мгновение, лишь на мгновение показалась боль в его глазах. Или мне этого просто хотелось? Безразличие. Открыл дверцу, подал руку, подождал, пока устроюсь, залез сам, сел напротив, стараясь не касаться моего платья. К безразличию добавилась брезгливость. Другой бы на его месте злился, ненавидел, ревновал, кричал, бил, обвинял, но Вилф Джойс, Граф Меридит остался привычно холодным, невозмутимым.
«Ты же сама хотела расставить все точки над ё. Расставила. Результат не устроил? Ожидания не оправдались? Теперь живи с этим. Что лучше – жить надеясь или знать, что надежды нет?»
Он привычно сдержан и холоден, ничто не может пробить безразличие. Откинулся, темнота экипажа скрыла его лицо. Иногда свет уличных фонарей, скользнув внутрь, выдергивал то его, то меня, окрашивая жутковатой желтизной. Словно восковые куклы, ни капли жизни. Во мне уж точно.
Экипаж остановился у дома, слуга открыл дверцу, муж вышел первым, все так же учтиво помог выбраться. В дом, наш дом, вошли вместе, старый Милс, как обычно, смешно суетился, стараясь помочь с вещами. Нетерпеливо дернула завязки плаща, затянув узел. Разоблачение заняло больше времени, чем хотелось. Муж терпеливо дожидался, он предложил свой локоть, чтоб проводить меня в гостиную, где уже ожидал горячий чай.
— Хорошей ночи, – все, что он сказал. Хотя он всегда только это и говорил, уходя в свою спальню или кабинет. Привычная безразличная учтивость во взгляде и в жестах, едва заметный поклон.
Кивок вместо ответа. Желать ему хороших снов? У него они и так будут. А вот в своих не уверена. Милс, вышколенный годами службы, вдруг проявил беспокойство. О, мой вид неподобающ, это его и могло взволновать.
— Спасибо, - небрежный жест, что мне больше не нужны его услуги. Чай в тонкой скорлупе фарфора, что казалось лопнет в моих руках. Пригубила терпкий напиток, мелисса, липа и еще что-то для безмятежного сна. Безмятежности мне как раз и не хотелось. Хотелось бури, шторма, разгромить малую гостиную, а вместе с ней и весь дом. Только это ничего не даст. Поставила чашку на место. Нужно подняться к себе. И принять решение о дальнейшей жизни. Предыдущие планы рухнули.
Вошла в комнату. Кожу жгли чужие прикосновения, чужой запах раздражал, хотелось смыть все и забыть.
— Ванна готова, - Элис, милая маленькая Элис, спасибо.
Выбирая торопливо шпильки из волос, позволила Элис расшнуровать корсаж. Платье не хотело сниматься, а мне так хотелось поскорей избавиться от него. Избавиться от всех свидетельств этой ночи.
— Его Сиятельство были сегодня несдержанны, – хохотнула служанка, заметив порванную ткань.
«Его Сиятельство были сегодня весьма сдержанны, как обычно, и будут такими впредь. Теперь ему никогда не захочется прикасаться ко мне, да и раньше не особо хотелось. Простить он не сможет, забыть тоже. Приличия — единственное, что его волнует. Из-за соответствия им меня и когда-то выбрали. Послушная собачонка, что должна радоваться, что ее приютили и кормят. А теперь, когда я их нарушила, никому больше не нужна. Теперь точно знаю, что не нужна и никогда не была нужна. Все или ничего. И все же надеялась, что будет по-другому. Пощечина была бы для меня высшим проявлением его участия».
— Вы свободны, спасибо, - Элис поставила кувшин с водой на столик, резко поклонилась и исчезла из ванной комнаты.
Вода обжигала, стирая прикосновения, дразня и все же успокаивая кожу, розовая вода уносила чуждые запахи, даря привычный аромат.
Меня учили смирению. «Смирение – единственное, что поможет тебе в жизни», – говаривала настоятельница Пансиона, грозная мадам Девуж. Но с его безразличием так и не смогла смириться. Последняя попытка вызвать хоть что-то – ненависть, презрение, злость, пусть будут они, но не эта безразличная учтивость.
Когда-то он ворвался в мой мир, разрушил его, не оставив выбора, решил, что достойна стать его женой, мое желание никого не интересовало, от меня требовалось только смирение. Прекрасные перспективы, зависть окружающих, перешептывание за спиной, деньги, украшения, лучшие дома открывают передо мной свои двери. И всего лишь смирение, не такая уж и высокая цена, я смирилась со многим. И мне казалось, что смогу и дальше, улыбаясь, прятать от себя мечты, надежды, разочарование. Это было так легко, когда его не было рядом.
Но стоило ему вернуться из своих бесконечных поездок, на время отложить долг перед Короной и несколько дней, часов побыть дома, как смирение становилось невыносимой пыткой. Надежда, сколько же глупостей она заставляет сделать, как ее обманчивый голосок дурманит. А я-то мнила себя Давидом, что сможет победить Голиафа, но великан и не заметил угрозы. Шаг, который сейчас казался глупостью, что разрушил мою репутацию и забрызгал репутацию мужа, сделан. Что было у меня до него? Всего лишь надежда. Теперь нет и ее.
Вода давно остыла. Если бы была зима, можно было распахнуть окно, впустить холод, воспаление легких, и все было бы кончено за пару дней горячки. Непозволительная слабость. Есть люди, которые зависят от меня. Есть родители, для которых я все еще радость. Есть обязательства и обязанности. Вылезла из ванны, закуталась в простынь, в комнате было тепло. Накинула приготовленный халат. Села за туалетный столик. Расческа и счет, что не пускал страшные мысли.
Рассвет так и не вернул мне покой. Но решение принято. Под одной крышей мы больше находиться не будем. Думаю, и его это устроит.
Можно было сослаться на усталость после бала и пропустить завтрак, придумать недомогание и запереться на несколько дней. Трусость, когда в твоем роду есть прославленные пираты, ее не должно быть, позорить своих предков неподобающим поведением не посмею. Фамильная гордость Дрейков заставила встать рано, привести себя в порядок. Элис удивилась столь раннему подъему. И все же легкая бледность не хотела проходить. Не думаю, что он ее заметит.
Милс выказал заботу, посетовав, что еще рано. Но прибор ожидал, а значит, старый лис прекрасно знал, что я и не ложилась. Помог устроиться за столом. Расстелила салфетку. Мои привычки уже знали. Немного каши, хрустящий хлеб, масло, травяной чай. Вышколенный лакей ожидал распоряжений. Иногда не нужно даже слов. Всего лишь жест, и мы остались вдвоем.
Все та же газета, за которой он скрывался каждое совместное утро.
Я привычно намазывала на хлеб желтое масло, моя «деревенская» привычка, маленькая слабость из юности, что так резко закончилась когда-то.
Откладывать разговор не следует. Мне же не свойственна трусость? Или?
Нож слишком громко стукнулся о тарелку. Уголок газеты опустился. Темные волосы, гладкий лоб, который никакие невзгоды не смогут взволновать, изогнутая презрительно бровь. С меня и этого хватит, тем более за завтраком.
— Нам следует поговорить о дальнейшей совместной жизни.
— Совместной жизни? Сомневаюсь, что она возможна.
— Тут я с вами полностью согласна. Мы разъедемся. Это мало кого удивит, скорее все подобного ожидают. Мне всегда хотелось повидать мир, всем это известно, думаю, недели мне хватит на сборы, и я покину ваш дом.
— Это и ваш дом.
— О, нет. Он никогда не был моим. И мне об этом неустанно напоминали.
«Только по документам. Ваш подарок на свадьбу, золотая клетка в самом сердце Столицы».
— Вы сегодня будете ужинать дома?
— Нет.
— Хорошо, оставлю распоряжения слугам.
И даже когда знаешь, что надежды нет, все равно надеешься. Все равно пыталась увидеть хоть какой-то намек, что смогла сделать ему больно. Ничего. Только безразличие и учтивость. Он ушел, пожелав мне хорошего дня, но привычного бесцветного поцелуя в щеку не было, и почему-то сегодня мне его не хватало.
«Ты же сама хотела все разрушить, уничтожить. Наслаждайся».
Есть совсем не хотелось. Но заставила себя.
Милс настороженно сопровождал в кабинет.
— Что-то случилось? – обернулась к одному из зеркал, поправляя кружево на платье.
— Вы слишком бледны, может, стоит позвать врача?
— Не стоит, небольшая усталость после бала.
Странный, недостойный графини порыв, обняла старика. Тот удивился, даже немного вздрогнул.
— Приготовьтесь, Милс, скоро я доставлю вам много суеты. Собираюсь путешествовать. Нужно будет все подготовить. И я могу такое важное дело доверить только вам.
— Его Сиятельство тоже?
— Мы же знаем, что его Сиятельство обязан Империи, и только она им может распоряжаться. Поеду одна. Никогда не уезжала так надолго и так далеко. Уверена, ваш опыт позволит ничего не упустить. Нужно оценить состояние дорожных сундуков, проверить саквояжи, а то, может, они уже устарели.
— Я прослежу за всем.
— Спасибо. А сейчас займусь перепиской, через час принесите чай.
Милс привычно взглянул на карманные часы, которыми очень гордился. Ушел, почти бесшумно прикрыв двери. Подошла к зеркалу ближе. Белая кожа, бескровные губы, румянца словно никогда и не было. Вуаль все скроет от уличных зевак, визиты к знакомым сегодня не запланированы.
А сейчас стоит заняться перепиской, ответить на письма, приглашения и известить об отъезде. Куда бы мне уехать? Париж? Мадрид? Афины? Каир? Какая разница.
Кабинет, привычный голубой шелк стен, темнота мебели. Фарфоровые статуэтки на письменном столе, модно. Мне не нравились, но другие восхищались ими. Острый нож для бумаг, золотая ручка неудобна, но красива, пользовалась другими. Изящные чернильницы, набор держателей для пера, марочница, перья, сургуч, печатки из агата и сердолика, спички. Гербовая бумага для официальных писем, для личной переписки дорогая, немного розоватая бумага, меня она раздражала, но ее нежные акварельные разводы и золото герба выводили из себя свекровь. Листы мраморной бумаги, скорей баловство, запрятанные вместе с кусочками кожи для переплета в самом большом ящике стола, там же стопка верже с водяными знаками, она мне сейчас и нужна. Рассортировала письма, достала простой стальной нож для бумаг, надрезала конверты. Глаза бегали по строчкам, отмечая новое, важное или забавное, ответы писались быстро. Карточки с извинениями заполнялись еще быстрей. Извещения об отъезде, один и тот же текст, механически, стопочка росла. Конверты заполнять было куда сложней. Сверилась со списком, проставила галочки. Три чашки на столике, а значит, три часа потрачено на чернила. Колокольчик вызвал прислугу, но Милс вошел и сам забрал корреспонденцию на отправку. Беспокойство опять было в его чертах. Может, граф отдал приказ вскрывать мою почту? Там нет ничего, мог бы подобное организовать раньше.
Остались записочки с признаниями в любви, стихи, что так возбуждают воображение и обещают другую жизнь. И не требуют ответа.
Теперь у меня другая жизнь.
— Их Сиятельство дома?
— Нет, уехали час назад. Никаких распоряжений не оставляли.
— Через полчаса уеду, найдите мне кэб в этому времени.
— Но заложить экипаж не так и долго.
— Экипаж понадобится мне позже, пусть он заберет меня от Критерион часа в два. И самый простой, без лакеев и ливрей.
И все же сегодня Милс позволяет себя непозволительно долго рассматривать меня.
— Что-то еще?
— Вы все так же бледны, Ваше Сиятельство, может, стоит отложить прогулку?
— Со мной все хорошо, Милс, ваши переживания беспочвенны. Но я благодарна за них. Должна прийти мадам Мюрай, примите ее, и если я запоздаю, попросите дождаться.
Он ушел. Несколько минут без движения, словно жизнь замерла. Решительно встала. Рутина позволяет жить дальше, без надежд и эмоций. Есть распоряжения, которые через других не передашь.
Переоделась в дорожный костюм, его обыденный вид и коричневый цвет давали какую-то безысходную надежность. Сначала в приют, предупредить об отъезде, узнать, что нужно сделать до отбытия. Потом в парк. Прогулка мне нужна, долгая, изнуряющая, когда-то дома могла часами бродить по округе, и этого очень не хватало. На ходу лучше думалось. Магазины, заказала нужное в дорогу, через час доставят.
Город оживал, превращаясь в большой муравейник, экипажи, разносчики, зазывалы, респектабельные господа, высокоморальные дамы, молодые чопорные девицы с гувернантками, зависть которым было все сложней скрывать, сколько из них с радостью бы заняли место подопечной. С любой из них бы поменялась. Из дома вышла Ислин Меридит, а вернулась какая-нибудь Софи, и никто не заметил подмены, жаль, что это всего лишь фантазия. Спешащие по важным делам служивые люди, курьеры. Слишком старый плащ, потертая обувь, простенькая шляпка, бедная родственница, что никак не решится постучать в дом богатой родни. Но вот робость побеждена, стук дверного молотка, открытая с особой важностью дверь, холодное высокомерное приветствие, поклон, что не выражает никакой учтивости, только самолюбование, взятый с легкой брезгливостью конверт, обещание передать хозяевам письмо и закрытая все с той же особой важностью дверь.
