Столько лет мы подводили стрелки часов Судного дня, надменно полагая, что человечество самоуничтожится без посторонней помощи, и в результате проморгали реальную угрозу, которую сами же породили.
Мощный прорыв в совершенствовании искусственного интеллекта и интеграции его с биологическими организмами надоумил нас выращивать людей в пробирках, а потом посылать их вместо себя на всемирную бойню под пафосным названием Третья Мировая Война. Киборги программировались на уничтожение врагов и в какой-то момент присвоили этот статус всему человечеству.
Внешне от людей они не отличались, разве что выделялись высоким ростом и правильными чертами лица, которые при наложении «маски красоты» выдавали стопроцентное попадание. Благодаря микропроцессору в мозгу и наноимплантам по всему телу, киборги были сильнее, выносливее и умнее создателей, почему-то не предусмотревших возможность блокировки излишней самодеятельности суперсолдат. Впрочем, о мёртвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды. А кто его знает, как оно было на самом деле?
Я родилась во время войны. «Восстание машин» произошло в мои неполные тринадцать. Перед тем, как пропал интернет (киборги пользовались своей нейросетью, поэтому, в отличие от людей, остро в нём не нуждались), наша семья узнала, что в считанные дни население Земли истребили практически полностью. Временно выжили лишь те, кто при наступлении конца человеческой цивилизации находились за пределами городов и крупных поселений – именно по ним в первую очередь велась прицельная стрельба. Потом киборги начали зачищать планету вручную, отбирая необходимый для пробирочного размножения относительно здоровый «биологический материал».
Из-за применения стратегического ядерного оружия с обеих сторон (в начале нападения отчаявшиеся люди всё-таки попытались оказать хоть какое-то сопротивление), большая часть Земли была заражена и стала непригодна для жизни. Две трети планеты накрыла «ядерная зима», а эпидемия лучевой болезни постепенно добивала тех, кто не умер от взрывной волны, огненных бурь и голода.
Обосновавшиеся в Австралии киборги ради собственного выживания не обстреливали ближайшие к ним воду и сушу. Потому-то Индонезия, куда мы с родителями и младшим братом успели перебраться из Южной Кореи, оказалась пригодна для жизни. Мы спрятались на острове Калимантан, который стал одновременно нашим домом и ловушкой.
По очереди я потеряла отца, ушедшего на поиски еды и не вернувшегося, мать, которая однажды просто не проснулась, и брата. Его смерть далась особенно тяжело. Мы с Джунки подхватили какую-то инфекцию, когда ходили в город на поиски еды. Единственный симптом – высокая температура – для братишки оказался смертельным. Как же я ему завидовала! И как ненавидела их всех, оставивших меня совсем одну… не считая кота. Однако я его считала. Считала членом своей семьи. Чтобы не сойти с ума, частенько с ним разговаривала, и иногда мне начинало казаться, что он меня понимает.
На поиски еды мы ходили вместе. Похоже, Милки тоже не выносил одиночества, особенно в джунглях, которые год от года разрастались и наполнялись непуганым диким зверьём, что всё чаще пыталось сцапать и сожрать незадачливую добытчицу. В общем, из леса я редко возвращалась с поживой, а Милки так и вовсе туда не совался.
Сегодня мы снова шли в город. Днём. Потому что для киборгов-ловцов, если они вдруг появятся на острове, время суток на остроту их зрения не влияет.
Я заплела волосы в аккуратную косу, памятуя о завете мамы: «Цивилизация, прежде всего, внутри человека». Крепко зашнуровала берцы – а это уже папино требование: «Береги ноги». Закинула за спину рюкзак, на грудь повесила второй и посадила туда Милки.
Джунгли давно оккупировали город: молодой порослью вздыбили не разрушенный взрывами асфальт, паутиной из гибких лиан оплели здания. Крыши облюбовали птицы. Под ногами частенько пробегала мелкая живность, в тени домов таилась та, что покрупнее. Обычно здесь было шумно и суетно, но только не в этот раз. Милки что-то почувствовал, выпрыгнул из рюкзака на землю и с жалобным мяуканьем юркнул в узкий проход между теснящимися домами. Я, привыкшая доверять его чутью, без промедления бросилась следом. Мы притаились за кучей хлама.
Внезапно в поле моего обзора впрыгнула… собака. Белая акита-ину. Я не поверила своим глазам, но Милки утробно зарычал, подтверждая, что видит то же самое.
– Милки!
Ушам я тоже верить не хотела.
«Джинки, почему Милки? Слишком банальная кличка для белого кота!» – возмущалась я, а родители посмеивались: «Дани, это его кот. Пусть называет, как хочет».
Я сморгнула. К собаке подошёл парень лет двадцати, ласково потрепал питомца за ушами. Когда он поднял голову, я почувствовала, как в горле образуется солёный ком. Его улыбка была до боли знакомой – такие же, как у отца, ямочки на щеках.
Зачем? Зачем они её оставили? Не сгладили? Не усреднили черты, как делали прежде? Впрочем, это уже не важно…
Милки зарычал и вывернулся из-под руки секундой ранее, чем псу была отдана команда:
– Взять!
Тогда я просто не знала, кто появился у меня за спиной.
